|
 |
ИСКУШЕНИЕ ПОЭТА В СНЕЖНОЙ ПУСТЫНЕ
Звонок. Я включил аппаратуру, увидел на экране человека – высокого, сутулого, в спортивной куртке. Позади него стоял жёлтый лендровер. Там никого не было. Один приехал.
Я спросил:
– Кто вы, мистер?
– Вам привет от Сэма Тилбота, – сказал гость. – Он просил привезти ему дюжину зайцев.
Это был пароль. Я нажал кнопку, ворота открылись. Он залез в машину и въехал во двор. Я нажал кнопку, ворота закрылись. Я вышел ему навстречу. Он подъехал к крыльцу и стал выгружать – всё, что они обычно возят: лыжи, ружьё в чехле, рюкзак с вещами. Забросил всё за плечо и шагнул ко мне, протягивая узкую ладонь:
– Вы – Фрэд, так надо понимать?
– Ага. Он самый. А вас как звать?
– Боб.
– Ну что ж, мистер Боб. Приехали вы рано, ещё девяти нет. Пороша сегодня отличная. Сразу пойдём?
– Да нет, знаете ли. Я бы отдохнул с дороги.
– Как хотите. Я, честно говоря, ещё не завтракал... Посидим, попьём кофе, а там, глядишь, и соберёмся. Так?
Он что-то хмыкнул в ответ, и я повёл его в комнату, где уже горел у меня камин.
– Вы надолго?
– Дня на два, – сказал он, сбрасывая вещи на лавку. – Тут Тилбот прислал выпивки, говорит: надо пополнить запас.
Развязал рюкзак и начал выставлять: бутылки с джином, консервы, окорок...
– Ну что ж, это здорово. Без выпивки, конечно, нам было бы скучновато...
– Вот и я про то же... Несите стаканы, Фрэд. Чтобы у нас с вами было настоящее знакомство, как говорится.
Пока я сходил в кухню за посудой, он снял куртку и сел у огня, перебрасывая из руки в руку большую бутыль.
– Хорошо тут, – обратился он ко мне. – Какой лес! Какая тишина! Вы один тут живёте?
– Ага. С собаками... Ну что? – я взял у него бутыль и налил стаканы. – За встречу. Будем здоровы, Боб!
– Будем!
– Гм... Недурной джин.
– Отличный... И погода как будто обещает быть... Метели не ждём?
– Не должно, вроде...
– Ну и правильно. Я вам верю, потому что сам неопытен в этих вещах. Городской житель. Вам придётся меня всему учить. Вы-то, небось, уже давно здесь?
– Десять лет.
– Ух ты! Я вам завидую, честное слово... Наверное вы – как это сказать? – любитель одиночества, так?
– Безусловно, – я кивнул. – Так оно и есть.
Он вынул из кармана охотничий нож и стал резать ветчину на столе. Потом открыл банку с маслинами.
– Всё равно ведь гости вам не дают покоя. Верно?
Я пожал плечами:
– Привык. Такая работа.
– Часто бывают?
– Сейчас нет... Хотя в неделю раз кто-нибудь подваливает. А с весны всё лето живут: то одна компания, то другая... Сэм приезжает... Сейчас я, можно сказать, отдыхаю...
– Вот как? Не скучно без людей?
– В смысле?
– Ну, перекинуться словом, пообщаться?
– А, нет. С собаками разговариваю... Я даже телевизор не смотрю. Вон стоит телевизор, я его не включаю.
– Эт-то потрясающе!.. Нет, я бы так не мог!.. А телефон?
– Есть, – я кивнул. – Да мне звонить некому. Сэм только звонит сюда иногда...
– Да, здорово... – он оглядывал комнату: ружья, ягдташи, индейские костюмы, голову кабана с огромными клыками и маленькими глазками, слепыми от ярости...
– Надо же... И ты не женат?
– Нет.
– И не был?.. Ты наливай ещё, Фрэд.
Я взял бутылку, повертел её и задумался.
– Был, давно... Но мне жена стала не нужна. А я – ей.
– Да ну?
– Ага. Тебя, видно, интересует, как это было?
– Нет, ну что ты...
– Могу рассказать, раз уж сидим-болтаем. Я просто к этому отношусь... Я-то человек простой, а жена была, понимаешь ты, с честолюбием, я ей не подходил. Хотела стать актрисой... И стала. Бросила меня в этих видах, стала жить с кинорежиссёром. Но я тоже свой интерес знаю, Боб: я ей развода не давал, пока он мою жизнь не обеспечил.
– Каким образом?
– А вот таким, каким видишь: что я живу уже десять лет в этом поместье на всём готовом.
– Погоди, но это ж поместье Сэма.
– Совершенно верно. Я – управляющий. А фактически – полный хозяин, потому что я здесь живу, а Сэм только приезжает сюда в год два-три раза... Видишь как: жену обменял на поместье. Неплохо?
– А Сэм при чём тут? Он же, вроде, не кинорежиссёр-то...
– Он чем-то был обязан тому парню, я не вникал. Договорились, что он меня поселяет и прогнать уже не может, – или придётся платить большую сумму. Есть договор... Но дело давно не в договоре уже: мы с Сэмом друзья, и ему нравится, что я здесь живу: ему это удобно и спокойно.
– Однако же, он присылает сюда своих гостей. Ты их обслуживаешь.
– Это мне труд не большой. Всё равно я хожу в лес. Они меня слушаются. Хотя не все приезжают на охоту: иногда просто так, провести время... И насчёт баб, я тебе скажу, Боб, между прочим: многие привозят сюда своих хахалей, а потом глядишь – то да сё – и спать ложатся со мной... Потом через неделю опять появляется: значит понравилось, забыть не может... Так правильно: чего тут может не нравиться в такой жизни?
– Я тебя понимаю...
Боб, вздохнув, наполнил стаканы до половины. Полез за сигаретами, закурил. Я набил трубку, выкатил на ладонь уголёк из камина, прикурил тоже. У Боба было длинное лицо, унылое, с обвислыми усами и опущенным ртом. Волосы стриженные ёжиком, седые. Он сказал:
– Ну, а в смысле каких-нибудь опасностей: не страшно – одному-то?
– Нет. Тут всё набито разной аппаратурой и оружием. А на дворе собаки... Да мне и оружие ни к чему: случись что, я руками управлюсь.
– Правда? Бывали случаи?
– А то нет. Кто-то напивается, допустим, в компании, начинает хамить, – так мне не трудно любого уложить и связать. Сколько раз было.
– Вот как? А что-нибудь более серьёзное? Браконьеры?
Я помотал головой:
– Не было никогда. Сюда никто не сунется. Меня знают.
– Да, тебя знают, – кивнул он. – О тебе ходят легенды. Многие только и мечтают, Том, как бы сюда попасть и сходить на охоту – с тобой и твоими собаками.
– Фрэд, – поправил я.
– Что?
– Я Фрэд, а не Том.
– Я сказал "Том"?
– Ага.
Он засмеялся:
– Тебе послышалось. Я сказал: "многие мечтают о том, чтобы сюда попасть".
– А. Я не понял.
– Хотя конечно я мог оговориться... Давай-ка выпьем ещё. Ты – как?
– Выпьем – так выпьем.
– За тебя, Фрэд.
– О кей.
– За твою прекрасную жизнь.
– Пусть так. Я согласен.
Он выпил и снова положил на ломоть ветчины три маслины, светнул трубочкой и отправил в рот. Потом косточки выплюнул в камин одну за другой.
– А ты знаешь, почему все мечтают сюда попасть? И почему я мог спутать твоё имя, – спросил он.
– Почему?
– Потому что твою роль сыграл великий актёр, Том Принс. И сделал он это великолепно.
– Да? Про меня сняли фильм? Это что-то новое, я не знал... Мне Сэм ничего не говорил... Странно, кому это в голову пришло... Погоди, Том Принс, ты сказал? Вроде я где-то слышал...
– Конечно. Как ты мог не слышать. Это очень знаменитый был актёр.
– Был?
– Погиб месяц назад. Его убили... Так что теперь ожидай наплыва гостей, Фрэд. Толпы его поклонников будут рваться сюда, чтобы на тебя посмотреть.
Я почувствовал непонятное беспокойство. Чего-то тут не связывалось в его словах. К тому же, держа свой стакан на уровне носа, он не сводил с меня глаз. Я поёжился и отвернулся к камину, сгорбившись. Подложил несколько поленьев.
– Уж не ты ли, Боб, из этих поклонников, а? – пробурчал я.
Он как будто очнулся.
– Я? – нет. Я другой гость. – сказал он, допивая остатки джина. – Я гость странный.
– Это верно, что-то такое есть. Только я не пойму. В чём же твоя странность?
– Я – любитель поэзии, – сообщил он, пригнувшись вдруг ко мне над столом.
– Вот тебе раз! Ну ты даёшь! А при чём тут поэзия?
– Разве ты не находишь этого странным?
– Чего?
– Что сейчас есть любители поэзии на свете.
– Ты имеешь в виду – стихов? – уточнил я.
– Именно.
Я не сразу отозвался на это его заявление. Пустил несколько клубов дыма из трубки, делая вид, что размышляю. На самом деле я ничего не думал: я чувствовал только незнакомый страх... или какую-то неловкость, про которую боялся понять, что она означает... Нет, всё это мне не нравилось. Я тряхнул головой, чтобы вернуть себя к обычному спокойному равнодушию.
– Ну, допустим, – сказал я. – Так что из этого?
– Как это – что? – изумился он. – Разве ты сам, Фрэд, не сочиняешь стихов, а? Сочиняешь? Или я не прав?
– Ах, вот ты о чём. Ну, понял... Что ж, я скажу тебе, Боб: да, я их сочиняю, хотя я в толк не возьму, откуда тебе это известно... Ну, не важно. Что дальше?
– Так может быть ты прочтёшь мне что-нибудь, а, Фрэд?
– И не подумаю. Стихи – это моё личное дело. И ещё никто из гостей...
– А тебя просили?
– Никто, никогда.
– А я прошу.
– Зря тратишь время.
– А ты часто их сочиняешь?
– Очень редко.
– Записываешь?
– Нет. Мне незачем это делать.
– Так помнишь?
– Слушай, чего ты добиваешься, Боб? Мне не нравится, в какую сторону ты загнул наш разговор. Брось это!
– Стой, не горячись. Ты пойми, – если я завёл об этом речь, значит это для меня важно, так?
– Да мне плевать, что тебе важно!
– А может быть, тебе будет не так плевать, если я тебе кое-что покажу?
– Что ты мне покажешь? Пять центов?
Он хмыкнул и поднялся из-за стола. Пошёл к своему рюкзаку, достал из него какую-то книжку и вернулся. Протянул мне.
– Что это?
– Полюбопытствуй.
Я перелистал. – Стихи. Сборник разных поэтов, по одному стихотворению. Полукустарное издание – университетское, похоже. А, вот: Стэндфорд, 1986-й год...
– Открой семьдесят первую страницу, – сказал он.
– Ну... Открыл... Что здесь? – Том Принс. – Это тот самый?
– Да. Прочти стихотворение, Фрэд, оно маленькое.
Я начал читать, и голова у меня закружилась. Усилием воли, конечно, я собрался, – и тут увидел, что он зорко наблюдает за мной.
– Узнал? твоё?
– Что происходит, Боб?
– Нет, ты скажи: узнал?
– Да.
– Точно? Ты давно его сочинил?
– Не помню... Пару лет назад...
– Ты сказал, что не записываешь и никому не читаешь. И ты уверен, что это стихотворение никто не мог видеть или слышать?
– Н-н... не знаю теперь... Но при чём тут... Это ж двадцатилетней давности публикация! Этого вообще не может быть, если, конечно, верить... Ага! – я постучал пальцем по обложке и прищурился, – если, конечно, верить... Вот что. – Я не знаю, какую игру ты затеял, Боб. Понятно, я много пью, и от этого у меня в мозгах кое-что путается, я забываю... Могло быть, что я прочёл, навеселе, какой-нибудь даме, которой вдруг захотел раскрыть душу, как говорится. Но это какой-то исключительный случай, потому что я не представляю себе... Нет, всё равно я не понимаю: тебе-то что? – чего ты меня взялся разыгрывать с этим сборником? – ...Нет, Боб, я – свободный человек и не весь куплен. Я имею право на свой кусок жизни, недоступный никому... Закрытый от всех этих, которые сюда ездят... Нет, пусть не воображают, что раз они приехали, то значит могут всюду совать свой нос. И ты тоже учти это. Вот так.
Он вздохнул. Закурил новую сигарету и молчал минуту, словно бы решаясь на что-то. Потом забрал у меня книжку и рассеянно перелистал её взад-вперёд.
– Я сейчас тебе объясню... – сказал он. – Только ты постарайся меня понять, не нервничай... Я из полиции, Фрэд. Я расследую убийство Тома Принса. И у меня не было другого выхода...
– А, вон что. Легавый. Я мог бы и раньше догадаться по твоим вопросам. Ну, что теперь? Ты думаешь, я грохнул этого Принса, которого в глаза ни разу не видел?
– Принса застрелил кто-то в его коттедже. При этом пропали его рукописи, о которых знала только жена. Принс, как и ты, всю жизнь сочинял стихи и никому их не показывал. Хотя он записывал их, в отличие от тебя... Зачем они понадобились убийце – этого никто не может понять. Единственное, что приходит в голову, – что в стихах, возможно, были какие-то указания на личность убийцы... Я перерыл все библиотеки, Фрэд. Вот эта книжка – всё, что мне удалось найти. Похоже, здесь единственное стихотворение, напечатанное им за всю жизнь, да и то в ранней молодости, когда учился...
– Ты спятил, Боб! – перебил я. – Это моё стихотворение. Ты – крезанутый! Если ты воображаешь, что ты из полиции, так возьми на экспертизу все мои ружья, сними отпечатки пальцев, обыщи дом... я не знаю, что ещё – только делай что-нибудь нормальное, а не маши у меня под носом фальшивой книжонкой, которую ты сам изготовил... я не представляю, с какой целью. Если тебе хочется доказать, что я украл стихи этого Тома, то делаешь ты это... как-то кверх ногами. Кто у кого украл? Ты соображаешь?
– Я всё соображаю. Успокойся. Я сказал: у меня нет другого выхода. Сейчас скажу... Я, в общем-то, с самого начала знал, что придётся... Не страшно: всё равно ты забудешь. А если сейчас всё выключится, – ну что ж, значит мне не повезло.
– Чего ты бормочешь? Ты совсем, что ли, съехал с рельс? Что ещё там выключится?
– Фильм, Фрэд. Мы с тобой находимся в компьютерном фильме, интерактивном.
– Чего-чего? – тут уж я не мог не рассмеяться, глядя на этого бедолагу, – так он побледнел и трясся. Даже всё зло у меня прошло. "Нет, он точно чокнулся", – решил я. – Чего-чего? Скажи-ка ещё раз, Боб, где мы, по-твоему, находимся? В интер-где? – Я чего-то не понял.
Всё-таки он собрался с духом и твёрдо посмотрел мне в глаза.
– Эта реальность, – сказал он, – вот эта, вокруг нас с тобой, – не настоящая. Она создана компьютером, мощной электронной системой, которая всё это моделирует: лес, дом, снег, охоту...
– Ха! ты так думаешь?
– Не думаю, а знаю. Я знаю, что сейчас сижу в специальном кресле игровой камеры и на голове у меня надет шлем с проводами, через которые подводится ко мне всё то, что я вижу, слышу, осязаю – и так далее.
– Так-так... Ну и ну! Занятную ты мне поведал историю. В этом что-то есть, честное слово... а, Боб? Давай-ка ещё по стаканчику... Ты не напрягайся... Ты вот что мне скажи: а я, стало быть, тоже где-то сижу в таком шлеме?
– Нет. Ты здесь, в этом мире. Ты – герой фильма. И твою роль исполняет Том Принс.
– Ага. Ещё интересней... Только что-то у тебя здесь не гладко. Ты сказал, что он умер. А я однако живой. Как это может быть?
– Почему не гладко? Если б он играл в театре, тогда конечно: умер – и героя нет. А тут фильм. Не понимаешь? Сыграл – и записал в электронную память. Теперь компьютер воспроизводит.
– Хм... Как это – воспроизводит? Как это он так сыграл?
– Вот так же сидел в шлеме с проводами, и всё записывалось: что он чувствовал, думал, говорил, как вёл себя в разных ситуациях.
Я попытался сосредоточиться. Отхлебнул немного из стакана... Ну и головоломка!.. Хотя совершенно идиотская... Вот именно: из-за того, что идиотская, в ней так трудно найти концы какие-нибудь. Как тут быть?.. Наконец до меня кое-что дошло. Я кивнул на стенку:
– Видишь ты этого кабана, Боб? Прошлой осенью он сделал одному парню харакири – в один момент, мы не успели глазом моргнуть. Он кончился почти на месте, не успели дотащить его до машины... Хотел бы я посмотреть, как этого парня вынимают из твоей кабины со шлемом на голове и с выпущенными кишками, – ха-ха!
– Этого не было, – сказал Боб, ничуть не смутившись.
– Тра-та-та. Как это не было, когда было.
– Эта сцена тоже была сыграна. Том был великий артист. И он создал тебя... Это гениальное творение. Он создал тебя со всеми твоими воспоминаниями. Ему пришлось сыграть множетво сцен – и не только где ты с гостями, но и все долгие дни, когда один сидишь в доме, когда ходишь по лесу с собаками. Хотя этого никто увидеть не может, но это есть в тебе... Наверное, ты был его любимым героем, он сам мечтал о такой уединённой жизни в лесу. У него была маленькая ферма в захолустье, там он сочинял стихи, но ему нечасто удавалось туда приезжать – слишком был занят. Так что в тебя он вложил свою мечту. Его стихи, наверное, должны быть похожи на Роберта Фроста. Тебе не кажется?
– Нет, – отрубил я. – Не знаю никакого Фроста. Не читал.
Боб огорчённо поднял брови и замолк на минуту, крутя пустой стакан у себя перед носом. Потом начал опять:
– Конечно, – сказал он, – твоя жизнь однообразна: она состоит из циклов, почти одинаковых. Впечатления повторяются, воспоминания наслаиваются и просвечивают одно сквозь другое. Поэтому твою жизнь сыграть было проще, чем жизнь, допустим, бизнесмена в большом городе. Там, наверное, никакой самый сильный компьютер бы всего не запомнил... И всё-таки в этой простой реальности Том создал настоящего, живого, бесконечно разнообразного человека – тебя. Вот почему это один из самых дорогих фильмов. Триста долларов стоит сюда попасть, Фрэд... Мало того, он дал тебе способность сочинять стихи: снабдил тебя своими стихами. Это уж вовсе излишество, поскольку от гостей в принципе скрыто... Но потому я к тебе и приехал: это единственная теперь возможность узнать, что было в его пропавшем архиве. И может быть тогда я и найду убийцу по каким-то зацепкам... Помоги мне, Фрэд... Я понимаю, что ты сейчас не в своей тарелке. Ещё бы! Если б мне кто-нибудь сказал... Ты не спеши. Поразмысли. Ведь я ничего у тебя не требую, только прошу. Хочешь – задавай мне любые вопросы. Может быть, когда ты привыкнешь немного, ты всё-таки согласишься прочесть мне стихи...
Я удивлялся: он буквально бил на жалость, а я не люблю этого, не привык к таким разговорам. Мне было тошно. Я встал не спеша и прошёлся взад-вперёд по комнате... Да, крепкий парень этот Боб, ничего не скажешь. Где-то я слышал, что у настоящих сумасшедших бывает железная логика, – не подкопаешься... Всё же как-то ненатурально: стихи связывать с убийством? строить на них расследование? – Глупость. Надуманно. Как будто нет других методов!.. Или он не псих, а просто всё придумал, чтобы вытянуть из меня? Но зачем? Если напечатать под своим именем, – так никто же сейчас за стихи не даст ни цента! – это смешно! Может, он заключил пари с кем-нибудь?.. Ладно, что ж делать, попробую его расспросить о том о сём – авось проговорится.
– Хорошо, – сказал я, усаживаясь снова в кресло. – Плесни-ка мне, а то и впрямь в голове помутилось от твоей болтовни. Плохо соображаю... Ты мне вот чего объясни: вот я живу сейчас, тебя вижу, мы разговариваем, я что-то думаю. Как же это может быть сыграно? Ты приехал сюда как гость... ну, пусть как зритель, участник, – я не знаю... Но Том ведь не играл с тобой конкретно. А сейчас его и в живых нет, говоришь. Так что же сейчас-то происходит?
– Сейчас твои реакции синтезируются на основе образа, наигранного Томом, – сказал он уныло, словно бы с какой-то обречённостью. – Весь твой опыт записан в электронной памяти. Компьютер берёт его и синтезирует твоё поведение, как это бывает у нормального человека. А как иначе? Любой человек в каждое мгновение жизни есть пересечение окружающей его реальности и внутреннего накопленного опыта, – больше ничего.
– Вот как? Здорово получается. Только глупо всё это, Боб, когда есть живые люди. Зачем делать такие фильмы? Кто станет тратить триста баксов на какую-то муру, если можно снять настоящий дом на день и хорошо оттянуться. Да и поохотиться отлично можно за эти деньги.
– Почему – муру? Разве ты плохо живёшь? Поместье с тысячью акров леса!.. Ты учти: далеко не у всякого есть возможность попасть на правах гостя в такое поместье... И потом, я же объяснил: приезжают именно к тебе: с тобой пообщаться, с творением великого мастера.
– Ага. Вот почему, оказывается, женщины ко мне в кровать прибегают!
Но он уклонился от этой темы, продолжая бубнить своё:
– Это уникальный фильм. Таких больше нет. Другие фильмы совсем примитивные!..
– Какие?
– Ну, допустим, инструктор учит кататься на горных лыжах или летать на дельтаплане... или там серфинг... ещё что-нибудь... Приезжаешь, к примеру, на океанское побережье, и тебя катает на яхте моряк... Но он же как тень. Он действует чуть-чуть только сложней автомата. На него никто и не обращает особо внимания.
– Ладно, всё это очень интересно, я ничего такого не знал. Нужно будет мне тоже попутешествовать в таких фильмах. Тогда, может, я пойму, о чём ты толкуешь.
– Действительно хочется? – Боб взглянул внимательно.
– Нет. Не хочется.
– Вот видишь...
– Что – "видишь"?
Он не объяснил, отвёл глаза. А во мне всё эта дурацкая горечь мутилась и рычала: "Чтобы ещё раз я подпустил к себе какую-нибудь из этих потаскушек, готовых ложиться штабелями под знаменитого артиста!" – ...пока я не подумал, как смешно я нервничаю – и, собственно, из-за чего? из-за первого встречного психа?..
– Откуда, между прочим, ты узнал про мои стихи? – вспомнил я.
– Просто предположил. Уверенности у меня не было, но я должен был использовать этот шанс... Видишь ли, артист, когда играет, – он не полностью перевоплощается в героя. Что-то всегда остаётся от его собственного характера, опыта, а особенно – от подсознания. Тут уж никуда не денешься. А компьютер всё это записывает целиком, без разбора. Конечно, Том был достаточно сильным актёром, чтобы стереть из памяти свою поэзию на время игры. Но видишь, он не пожелал этого сделать. Я был прав: я интуитивно чувствовал, что стихи должны были войти в состав твоего образа... Хоть в чём-то я продвинулся к успеху, – не зря приехал...
– А как ты принёс сюда книжку... Вообще, как попадают сюда вещи, которые гости с собой привозят?
– Их считывают специальным сканером перед началом сеанса, и создаются их образы. То же самое проделали с книжкой.
– Постой, это выходит тогда, что у нас и джин не настоящий?
– Э, как бы не так! Компьютер отлично знает, что такое джин, и создаёт нам все нужные эффекты. На этот счёт можешь быть абсолютно спокоен.
– Ну прямо Бог этот твой компьютер!..
Мне уже стало неинтересно. Я подумал о другом. Вот о чём:
– Смотри опять, Боб, на этого кабана. Ты говоришь, что он убил не гостя, так? А это было прошлой осенью. Что же тогда получается? Когда был снят фильм?
– Фильм действует всего год. Остальные десять лет жизни здесь – это твоя память, созданная Томом. Да и последний год никак на тебя не влияет, потому что твоя память включается только на время сеанса. То, что ты чувствуешь и думаешь сейчас, компьютер не добавляет в твой образ. Я уеду – и ты забудешь меня, забудешь весь наш разговор. Приедет другой гость – ты его встретишь как ни в чём не бывало. Я могу приехать снова попытать счастья, – попробовать какие-нибудь другие подходы к тебе... Зато, Фрэд, ты будешь жить вечно... или почти вечно. Мы – все те, кто ездит сюда, – умрём, и дети наши умрут, и внуки. И быть может, много-много поколений родятся и пройдут по земле без следа. А ты всё так же будешь жить в этой усадьбе и ходить на охоту с собаками – по крайней мере, время от времени... Когда сюда приезжаешь, здесь всегда зима, всегда отличная погода и свежая пороша. А ведь сегодня на самом деле пятнадцатое июля...
– Слушай, Боб, а ведь на самом деле меня это всё ничуть не колышет. То, что ты сумасшедший – это твоя личная проблема. Я же не психиатр – тебя лечить. Моё дело – водить гостей на охоту и пить с ними джин. Вот видишь: я наливаю – и пью за твоё здоровье: моральное, физическое, умственное – за всё вместе: хоп!
– Я понимаю, что ты не можешь мне поверить. Ещё бы! Как можно поверить в такое?.. А всё-таки прочти стихи, Фрэд, будь мне просто другом... Пускай я сумасшедший, да, – я одержимый поэзией человек! Я всё это придумал, пускай! Сжалься надо мной! Такие, как я, не часто встречаются, и наверное меня можно с какой-то стороны уважать...
– Когда ты соберёшься ехать, я сяду к тебе в машину и поеду с тобой.
– Ничего не выйдет: мы отъедем двести метров от изгороди – и ты выключишься. Ты всё забудешь.
– Чёрт! Что же делать?.. А давай я тебя отсюда не выпущу, а? Поживёшь годик со мной. Ведь сам говоришь, что здесь здорово.
– У меня дела, Фрэд. Мне надо распутывать убийство.
– Плюнь. Распутают это скучное, заурядное дело без тебя... Я вот не выпущу – и всё. Свяжу тебя. Что будет? Может тогда мозги у тебя встанут на место?.. Даже не годик, а до лета достаточно. До пятнадцатого июля. – Давай? – Или хоть до первых подснежников.
– Не знаю... – Боб не сразу отозвался, сгорбившись над своим стаканом. Он уже вяло, нехотя соображал. Сигарета его потухла. Он попробовал затянуться и бросил её.
– Наверное, – сказал он, – предусмотрены какие-то аварийные ситуации. Например, компьютер даст сигнал – и ты передумаешь, развяжешь меня. А если нет, если дело зайдёт совсем в тупик, – тогда просто всё выключится. Я очнусь, с меня снимут шлем... И потом ты учти, что игровое время идёт гораздо быстрей. Сеанс длится полчаса, а гость проводит здесь сутки. Если хочет поехать на несколько дней, значит он заказывает себе час или два, – ну и соответственно платит...
Я стиснул зубами чубук трубки. Да так сильно, что откололся вдруг кусок зуба. Я выплюнул его на стол – старый почерневший осколок.
– Вот, – сказал я. – Живу и постепенно разрушаюсь. Зубы не помню когда лечил... А что, Боб, ведь если я чувствую боль – это признак, что жизнь настоящая. Или не так?.. Если человек хочет узнать, спит он или не спит, – лучший способ – ущипнуть себя. Я читал об этом.
– Ну и что ты хочешь сказать?
– Не думаю, чтобы твой компьютер мог создавать мне боль. Гостям-то, небось, он делает одно приятное. А я чем хуже? Несправедливо было бы.
– Но ты не можешь знать, действительно ли ты чувствуешь такую же боль, как другие. И никто этого не знает. Человек изолирован в своём восприятии, и сравнить у него нет способов... Может быть, твои болевые ощущения ничтожны в сравнении с моими. Или наоборот. Мы не знаем... Или возьми цвет: мы называем один и тот же цвет условно, скажем, зелёным. Но если б ты посмотрел моими глазами, ты увидел бы какой-нибудь чудовищный мир: всё зелёное превратилось бы, например, в красное... То же и насчёт боли. – Она входит в комплекс твоих ощущений и тоже создаётся: без неё комплекс бы развалился. Вон сунь руку в камин: конечно, ты обожжёшься. Но ты не можешь знать, какую боль чувствую я. Просто мы говорим "боль" – и всё.
– Откуда ты в этом разбираешься? – спросил я подозрительно.
– Почитал литературу... Я готовился к этому визиту: знал, что он будет трудным. А триста долларов, хоть и казённых, выбрасывать не хотелось...
– Плохо готовился. Я не верю тебе всё больше и больше.
Он грустно пожал плечами:
– Как же теперь быть?.. Фрэд, я прошу тебя последний раз. Хотя бы ради Тома. Ведь он дал тебе жизнь. Вечную или не вечную, но всё же это что-то значит... должно значить для тебя!.. А его убили! Его убийца ходит где-то безнаказанный и посмеивается. Ты можешь это понять?
– Нет, не могу. Мне нет до этого никакого дела. А жизнь я получил от своей мамы непосредственно. Я помню её очень хорошо...
– Так сделай ради неё! Это же его мать. Он дал тебе память о ней... И о твоём детстве. Ведь это было в Аризоне, так?
"Тьфу!" – я плюнул в камин, совсем озлившись. "Он полный кретин? Или издевается надо мной?.. Чего он ждёт? Провоцирует меня, что ли?.. Ага, он добивается, чтоб я тоже свихнулся с ним за компанию, а то, видать, одному скучно!"...
Я думал: "Нет, мне не одолеть его!" И всё-таки я догадался, что нужно мне сделать. Я сделаю это, хотя не знаю, ради чего. Я сказал:
– Всё, Боб, я решил. Стихи читать я, конечно, не буду. Но я сочиню сейчас новое стихотворение, – практически в твоём присутствии.
– Да? – его брови выгнулись изумлённо. Я понял, что попал в цель... Хотя, повторяю, я не знал, зачем...
– Да. Мне это очень трудно, и придётся покинуть тебя на какое-то время... Я никогда специально вот так... Что ж, попробую. Подожди меня.
Поднялся и вышел на солнце. Снег сверкал. Тёмные ёлки стояли вокруг, гордые своими тяжёлыми искрящимися нарядами. Я надел лыжи и побежал. Собаки увидели – тоже за мной. Они рыскали по бокам тропы, обсыпая глыбы с пружинящих веток. Бросались с нервным тявканьем по цепочкам следов, – я отзывал из свистом... Смотрел, как, проваливаясь по брюхо, они плавали, высвобождаясь из сугробов...
Но мне подумалось почему-то не о снеге. Может, меня задели слова Боба о том, что здесь всё время зима?..
Через полчаса я вернулся, взмокший и блаженный, не думая уже ни о чём. Боб сидел всё в той же позе, уставясь в камин. Я нашёл лист бумаги и написал:
Каждое утро на протяжении многих лет
я появляюсь на грани травы и воды.
Я убеждаюсь, что у теней отражений нет.
Все это знают, но мало кто делает выводы.
Протянул ему:
– Вот. Возьми с собой.
– Нет смысла, – сказал он. – Этот лист там не материализуется. Отсюда ничего вынести нельзя.
– Тогда прочти и запомни. Стихотворение короткое.
Он прочитал. Я видел его удивление... Или волнение? – Он сидел несколько минут молча, глядя на строчки.
– Я искренне желаю тебе, Боб, – сказал я, – найти все бумаги Тома Принса. Тогда, безусловно, ты убедишься, что этого стихотворения там нет. Оно новое, и написал его я, а никакой не Том. Больше, извини, я ничего не могу для тебя сделать.
Он молчал. Я рассматривал его, поражаясь всё больше: действительно поэтический маньяк он, что ли? –
– Ну что ж... Это твоё последнее слово, Фрэд? Тогда я поеду, не буду время терять, – он поднялся.
– О'кей.
Я вышел за ним на крыльцо.
– В следующий раз привези мне это стихотворение, написанное рукой Тома Принса. Тогда я поверю тебе.
– Бесполезно. Это будет твоя рука.
– Всё равно. Ты же не взял его с собой.
– Ты забудешь. Для тебя это будет совершенно неизвестный текст. Ты только удивишься, что почерк твой. Но ведь почерк легко подделать.
– Тогда – что ж? – Выхода нет.
– Выхода нет, – он залез в лендровер. – В следующий раз придётся взять с собой грамотного психолога. А я кто? – обыкновенный полицейский инспектор. Мне не по зубам, конечно, такие штуки...
– Проваливай. Ты мне надоел.
Я вернулся в сторожку и включил экран. Когда он показался у ворот, я нажал кнопку. Ворота открылись. Он высунул руку и помахал мне. Потом с места дал газу и мгновенно исчез за изгородью. Я нажал кнопку, ворота закрылись.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Можно было бы на этом остановиться. Но я настолько был взбудоражен, что решился позвонить Сэму Тилботу. "Если Сэм – это на самом деле не Сэм, а компьютер, – думал я, – то он, ясное дело, постарается меня успокоить... С другой стороны, если всё равно я сейчас вырублюсь и всё забуду, то зачем, спрашивается, меня успокаивать?.. Да, любопытно, что Сэм скажет... А если он – компьютер, так он сам, наверное, внушил мне мысль позвонить ему. Зачем же я буду это делать? – Нет, тем более интересно. А я как бы ничего не теряю".
И ещё я обнаружил вдруг с испугом, что Сэм – единственный человек, которому я могу позвонить. Вон оно что получается... Раньше я этого не сознавал, точней, мне было всё равно. А тут как-то нехорошо себя почувствовал: "Вон, оказывается, в какую жизненную яму я себя загнал (или меня загнали?), что кроме этого Сэма не осталось и ниточки, связывающей меня с миром. А кто, собственно говоря, он такой? Что я о нём знаю?.. Непонятно... Но как же это так получилось?.."
Набрав номер его офиса, я убедился, что Сэм на месте.
– Хэлло, Фрэд! Что-нибудь стряслось?
– Что за психа ты прислал ко мне, Сэм? Я насилу его выпроводил.
– Да? Кого это?
– Назвался Бобом. Фамилии я не спросил.
– Боб?.. Я не присылал... Он сказал пароль?
– Конечно... А потом заявил, что он из полиции.
– Вот те на! И ты не посмотрел его документы?
– Нет.
– Плохо... А что ему было нужно?
– Расследует убийство какого-то Тома Принса, артиста. Ты не слыхал случайно?
– Ну, было. Газеты писали в том месяце. А при чём тут ты?.. Или он меня искал?
Я начал вкратце пересказывать разговор, стараясь, чтобы Сэму не слишком много было платить за телефон. Я ломал голову, как мне половчей обойти вопрос со стихами, но Сэм, не дослушав, расхохотался:
– Вот это да! Первый раз слышу подобную историю! Ну и тип!.. Да он тебя просто на пушку брал!.. А я и подумать не мог, что ты там за десять лет так одичал! Мхом оброс, старина! Тебе каждый может любой лапши на уши понавесить!.. Таких фильмов, чтоб ты знал, в принципе быть не может. Они слишком сложные... Я не специалист, но всё-таки имею представление. Лет через сто, может быть, компьютеры и достигнут такого уровня. А скорей всего вообще не достигнут: там обнаружатся какие-нибудь концептуальные трудности с психологией, со свободой воли, – с чем-нибудь таким... Ладно, дед, не бери этого в голову. Твоя жизнь должна быть свободна от всей этой дребедени, в которой мы копаемся... Вот только непонятно, зачем он в действительности приезжал. Меня это теперь будет беспокоить. Что он пытался разнюхать?.. Больше никого не пускай без документов, – слышишь? Если скажут: из полиции... А гостей я не буду присылать в течение месяца. Так что если кто-то даже с паролем... – ты понял?.. И сразу мне звони. Потом пароль мы заменим...
Я слушал инструкции Сэма и горевал:
"Ой-ой-ой, Господи, как мне стыдно, что я купился: прочитал этому Бобу стихотворение, как дурак!.. Он теперь будет всем рассказывать и смеяться: как я бегал в лес сочинять..."
Вдруг мой взгляд упал на книжку, которую он показывал, и я даже вздрогнул... В чём дело? Он забыл её?.. Нет, он ведь сказал, что это образ, а настоящая осталась там, он её возьмёт, когда выйдет из кабины... Тьфу, глупость какая! Почему ж тогда он не оставил ружьё и лыжи? – Нет, книжку он забыл нарочно: чтобы она дразнила меня! Нет уж дудки – не буду я вечно рассматривать эту фальшивку и ломать над ней голову! –
Я швырнул её в камин.
"Вот если он сейчас вспомнит и вернётся за ней, – то-то будет смеху!"
Следующий
Предыдущий
Содержание