|
 |
LUPUS IN FABULA
– Давай не будем о нём говорить.
– Почему?
– Я прошу тебя!
– Ну ладно... А в чём дело? Тебе неприятно?
– Нет... Просто его смерть... Какое-то тягостное чувство...
– Его смерть тебя пугает до сих пор?
Он промолчал, только изобразил мучение в складках лица.
Он сидел у меня уже час, выкурил за это время четыре сигареты, а я всё не мог понять, зачем он пришёл. Чужой, отдалённый человек. Он оглядывал столы, кресла, картины и графику на стенах.
– Здесь что?
– Офис издательства.
– Ты здесь работаешь?
– Да. Я числюсь редактором. Но поскольку издательство не выпустило за последний год ни одной книжки, то я выполняю функции сторожа.
– Понятно. – И снова замолк.
Ничего ему не понятно. Просто это его ничуть не интересует.
Я предложил чаю, он кивнул рассеянно, и я, похлопотав минуты две на кухне, внёс в комнату поднос с чашками.
"Если бы он пришёл с бутылкой, – думал я, – разговор мог бы быстрей определиться и продвинуться к своей загадочной цели". Однако не было никакой бутылки, и охоты никакой у меня не было самому инициировать это дело. Чужой отдалённый человек, – чего мне с ним?..Я было начал рассказывать о своих занятиях с архивом Валентина: я знал, что Валентин был ему интересен. Он остановил меня:
– Давай не будем о нём.
Я пожал плечами:
– Как хочешь...
– Что ты знаешь о группе "Медгерменевтика"?
– Ничего не знаю. Видел некоторые их работы в альбомах.
– "Герменевтика" – это означает "истолкование", так ведь?
– Вроде так.
– Ну, и что они истолковывают?
– Не знаю. Может быть, явления культуры...
– А почему они "мед"? С медицинской точки зрения истолковывают, что ли?
– Понятия не имею.
Он закурил пятую сигарету.
Я задумался. – Кое-что о герменевтике я всё-таки знал. Я слышал о том, что её первой и важнейшей целью является выяснение так называемого "главного намерения", управляющего текстом или речью. Но я забыл, как это "главное намерение" у них называется. В голове всё время вертелся "lupus"... Боже мой, куда от него деваться? – "Волк в законе", "волк в тексте", "волк в корпусе", "волк в опусе"... Вспомнил наконец-то! – "scopus" – вот как это называется! Что-то похожее и на фокус и на полюс, – то есть точка, куда фокусируются лучи или куда стягиваются силовые линии смыслового поля... Значит, герменевтика предполагает, что этот scopus существует всегда, раз она ставит задачу его найти. Любой текст, любая речь – имеет в себе намерение, которое можно выделить как смысловую доминанту? – Гм, сомневаюсь. Речь, может быть, но не текст. Не всякий текст. Газетная статья, может быть. Но про художественный текст этого с такой уверенностью уже не скажешь... Да и не всякая речь. – Речь сумасшедшего, например, может не иметь смысловой доминанты. Однако, врач может с успехом такую речь толковать. Это и есть, что ли, "медгерменевтика"?..
– И давно ты тут работаешь?
– Пять лет.
Он кивнул, словно получил подтверждение какой-то своей мысли. "Наверное, он связал это с годом, когда утонул Валентин, – подумал я без удивления. – То есть связал потому, что я начал рассказывать про архив, и он подумал, что я решил его издать сразу же, как только он попал мне в руки. Потому, дескать, и устроился в это маленькое издательство – в надежде, что мне как-то удастся... Так, должно быть, он подумал и поэтому кивнул сам себе", – подумал я прежде, чем успел удивиться, откуда такие мысли могли прийти ко мне.
Не помню, когда и каким образом мы стали с ним на "ты". Это было мне даже странно. Виделись мы редко и всегда на людях. Познакомились? – тоже в каком-то сборище года два назад. Пожалуй, кто-то представил мне его как старого приятеля Валентина. Или меня ему представили – как... кого?.. – Может быть, он и сразу повёл себя со мной накоротке... Да, что-то такое было, хотя в точности не помню.
А Валентин утонул, и я был тому свидетелем: мы вместе отдыхали в Крыму. Точнее будет сказать: кроме меня свидетелей не было, ибо мы ездили вдвоём. Он уплыл в море и не вернулся. У меня было много неприятных объяснений с милицией, со следствием. Его одежда, документы – всё осталось на пляже. Почему он уплыл? Хотел ли он специально утонуть или то был несчастный случай? – представления не имею. Погода в тот день была неважная, штормило, но это обстоятельство, конечно, не исключает его намерения. А в чём дело? – Он был спокоен. У меня спрашивали, но у меня нет и не было никаких предположений.
Мы попили чаю, и я думал, что он вскоре уйдёт, потому что разговаривать было не о чем решительно. Тут – как бы в последний момент спасая ситуацию – зазвонил телефон. Я взял трубку. Оказалось – его жена. – "Коля, Павел у вас?" – "Да. А что?" – "Коля, только я вас прошу, – заговорила она быстро, – чтобы он не знал, что это я звоню. Вы можете так сделать? Он сидит с вами, в этой же комнате?" – "Да". – "Вы можете отвечать мне как-нибудь нейтрально, чтобы он не догадался, что вы со мной разговариваете?" – "Ладно, я постараюсь. Но это зависит и от вас: как вы будете ставить вопросы". – "Вопросов не будет. Я хочу вас предостеречь: у него с собой оружие". – "Вот как? Какое?" – "Пистолет. Я сейчас заглянула: пистолета нет на месте, а он сказал, что к вам едет..." – "Хм... И что это должно означать?" – "Будьте осторожны. Вы ничего не заметили в нём странного?" – "Нет". – "Он последнее время не в себе. Я подозреваю, что у него съехала крыша. Но он категорически не даёт себя обследовать, он очень подозрителен, как и все, впрочем, в подобном состоянии". – "Хорошо. Допустим. Я могу чем-нибудь помочь?" – "Постарайтесь его успокоить и отослать домой. Я сама его разоружу незаметно".
Он смотрел на меня с усмешкой.
– Это Лариса? – спросил он, едва я положил трубку.
– Да, она. – (Я не успел, не пожелал, поленился что-нибудь выдумать, раз уж он так...)
– Проверяет...
– Что проверяет?
– Меня. Она совсем спятила от ревности. Всюду следит, где только может. Мне уже неудобно становится перед людьми, с которыми я общаюсь, – сказал он с горечью.
– Почему? Ты ей даёшь поводы?
Он не ответил.
За окном началась очередная собачья свара. Здесь садик, куда их выводят гулять. Лают они постоянно. Откуда в них столько злобы? Я этого терпеть не могу. Но когда они сцепляются друг с другом, волна их ярости накатывает на меня сквозь окна с решётками и жалюзи. Хозяева орут, растаскивая их. Я скрючиваюсь от омерзения в своём кресле и пережидаю. "Тэдди, назад! Ко мне! Тэдди, фу!.. Лиза, Лиза... Лиза перестань! Лиза, перестань!.." – Наконец опять неустойчивое затишье – до поры до времени...
– Волки, небось, не лают, молчат, а? Как ты думаешь? Волки ведь не такие нервные?
Он не ответил.
– А откуда ты с Ларисой знаком?
– Как откуда? – удивился я. – Вы же приезжали вместе на дачу к Вере Тарасовой. Прошлым летом.
– И ты там был?
– Конечно. А ты не помнишь?
– А, ну да... Точно... А правду говорят, что Вера Тарасова – твоя... ну, жена, – неофициальная?
– Неправду.
Он был грустен. Мне вдруг стало казаться, что он чего-то ждёт от меня. Сидит и терпеливо ждёт... А потом, когда не дождётся (ибо я не знаю, чего он ждёт!) – что он сделает? Вынет свой пистолет?
Может это не жена ревнует, а он? Может быть, он меня подозревает?
Не так давно я встретил Ларису в галерее Гельмана. Она была одна. Мы немного поговорили... Ах, вот в чём дело! – Неужели? – Я тогда тоже начал рассказывать про архив, говорил, что хочу написать о Валентине книгу. Она отозвалась, что совсем его не знала: с Павлом она познакомилась уже после того, как Валентин утонул. Поинтересовалась, между прочим, что есть о Павле в этом архиве, – "ведь что-то наверняка должно быть, – ведь они были с Валентином дружны много лет, – или я ошибаюсь?" – Я осторожно сказал, что пока видел лишь малозначимые упоминания о нём, – мимоходом, – но я ещё далеко не всё разобрал... Но я видел, что от неё не укрылось моё осторожничанье. Впрочем, казалось, она была удовлетворена, как будто того и ожидала...
– А правду Лариса сказала, что у тебя с собой пистолет?
– Правду, – сказал он и полез в карман широкого длинного пальто, в котором как пришёл, так и сидел на диване напротив меня. Достал пистолет и повертел в руках, разглядывая его рассеянно.
– Зачем он тебе?
– А?
– Я спрашиваю, зачем ты его взял?
– А у тебя есть при себе паспорт?
– Ну, есть... А при чём тут...
– Покажи мне его.
– Зачем?
– Покажи, я хочу посмотреть.
– Но я не вижу связи. А пистолет при чём тут?
– Пистолет на тот случай, если ты не захочешь показать паспорт, и мне придётся тебя принудить.
– Ах, вот как... – у меня отлегло от сердца, и я даже улыбнулся. – Паша, у меня нет никаких причин не удовлетворить твоё любопытство, – сказал я, вставая, чтобы порыться в сумке. – Но и ты, пожалуйста, удовлетвори моё: зачем тебе понадобился мой паспорт? Подозреваешь, что я публикую свои сочинения под псевдонимом?
– Брось ты это наконец, – поморщился он. – Не делай вид, что...
– О чём ты?.. Нет, я , честное слово... Я просто в недоумении. И очень заинтригован.
Он махнул рукой. (Пистолет отложил в угол дивана.)
Минут пять он, нахмурясь, изучал мой паспорт. Я предупредительно пододвинул к нему настольную лампу.
– Угу, – сказал он, возвращая мне.
– Что – "угу"?
– Пять лет назад ты получил его, – объяснил он без выражения. – Именно тогда, когда ты якобы перебрался в Москву из Киева. Прежний паспорт этого Николая ты, значит, уничтожил.
– Чего?
– Да нет, я просто хотел убедиться.
– Итак, убедился?
– Да.
– В чём же?
– В том, в чём и так был убеждён.
Мой прежний паспорт был потерян, и я не понимал, что значит, что я "уничтожил" паспорт какого-то Николая, и что это за "якобы перебрался". Подумав, я осторожно спросил:
– А откуда ты знаешь, что я жил в Киеве?
– Ты сам об этом всем рассказываешь.
– Ну, допустим... Пожалуй...
– Но ты там не жил.
– Почему ты так думаешь?
– Свой старый паспорт ты оставил там на пляже, в Крыму, вместе с одеждой.
Две девочки, гуляющие с собаками (или без собак) остановились прямо позади меня за окном и перекликались с парнями, которые сидели на скамейке в другом углу сада.
– А Ксюха поехала на ВДНХ.
– С Лёхой?
– С каким Лёхой? Ха-ха-ха. С Костиком.
– С каким Костиком?
– Мы пиво не пьём. Ха-ха-ха.
– Только мартини.
– А слушаем только "Иванушки Интернейшнл".
Я хотел встать с кресла, но боялся.
Тут мне пришлось задуматься не на шутку. Я не сводил взгляда с пистолета – чёрного и блестящего на блестящей, чёрной же коже дивана. "Что меня ждёт дальше?" – вот вопрос. Трудно преодолеть жуть и действовать напрямую, но ничего другого мне не остаётся. Я сказал:
– Паша, я знаю, что ты был лучшим другом Валентина, и что ты не можешь оправиться после его смерти до сих пор. Я, пожалуй, из твоих слов могу заключить, что ты меня в чём-то подозреваешь... Может быть, ты склонен винить в этой гибели меня, а? Отвечай прямо. Я его утопил, по-твоему?
Он молча смотрел на меня в упор с улыбкой вовсе уж дикой.
Справившись с лёгким приливом тошноты, я продолжил речь. Я говорил медленно, стараясь в каждое слово вложить максимум убедительности.
– Я дружил с Валентином, конечно, не так долго, как ты. Зато я знал его ещё в детстве. Наши матери были подругами. Он был старше, и я смотрел на него как на некий недосягаемый идеал. И это детское чувство осталось, когда мы вновь познакомились, спустя много лет. Я очень высоко ценил его писательский дар. Мне было невообразимо лестно, когда он пригласил меня съездить с ним в Крым. И как бы я мог его утопить? Зачем? Ради каких чувств и каких намерений? Ты скажешь, что я завладел его квартирой. Но ты знаешь, как это произошло и почему? Его мать была в таком горе, что не могла больше там жить. Ещё немного, и она помешалась бы. К тому ж у неё в Москве не было знакомых совсем, вот она и списалась с моей матерью и переехала в Киев, – у меня там была отдельная площадь. Она поселилась там, а я здесь.
Он разглядывал потолок во время этой речи. Удивлённая улыбка порой мелькала на его лице, как тень каких-то пробегавших предметов. Он дослушал меня терпеливо и ещё минуту продолжал глядеть вверх, откинувшись на спинку дивана.
– Ну что ты молчишь? – не вытерпел я. – Тебя устраивают такие объяснения? Или – если нет, то давай. Я желаю, чтобы всё было выяснено до конца. Никаких чтоб не было...
Он опустил глаза, и я увидел, что его взгляд сверкал и пронзал меня. Тут я испугался уже по-настоящему: его безумие стало очевидным. Нестерпимо захотелось убежать, но я сознавал, что, чуть я двинусь, так пистолет пойдёт в ход.
– Ну-ну, – сказал он, покачивая головой утвердительно. – Из всей этой ситуации осталось мне непонятным только одно: заговор вокруг меня. Как ты смог его организовать? Это превосходит реальность. Почему все подыгрывают тебе, все без тени принуждения, без хихиканья общаются с тобой как с неким Николаем из Киева. Не может быть такой круговой поруки. Я пять лет слежу за ними и за тобой – и не было ни одного прокола. Вот это я и хочу, чтобы ты объяснил мне. Можешь считать это целью моего визита. Больше, мой милый, мне ничего от тебя не нужно, не бойся.
– Ах вот зачем ты явился! – вскричал я и чуть было не стукнул себя по лбу. – А я-то думал!..
(А что я думал? – Я вообще был в панике. Да, мой жест был натянутым и театральным, но бравада, наверное, была необходима моей душе в ту минуту.)
Ему не понравилось. Насупился, оскорбился. Жестокая обида пролегла в складках. Даже взял пистолет и повертел. (Если б я знал, что так подействует, то не стал бы... Но я не мог: я тоже человек, озабоченный своим достоинством.)
– Так что я жду, Валюшастик, – сказал он, не откладывая пистолета. – Твои объяснения про квартиры в Киеве и в Москве – замечательны. Я их принял и признал их безупречными. Теперь я жду объяснений про тусовку. Как ты их всех заставил петь под себя?
В саду начали взрывать петарды. – Одну грохнули, другую, третью. Кто-то пробежал, ругаясь, – погнался. Мальчишки, наверное, убежали... Нет, опять крики: поймали кого-то и волокли... "Да это не я!.. Ой, пусти!.. Руку сломаешь!.. Пусти!.. Не я это! Вон те пацаны! Они через забор перелезли!"
А как я мог их заставить? – И этого он ждёт? Но это невозможно, и этого не было. Я ничего не могу объяснить, даже придумать и наврать. Тусовка разомкнута. Её нельзя сделать. Если он это понимает, то он, значит, не до конца псих, но если он требует объяснений, то он уже... Всё это вихрем пронеслось... Эх, если б я мог вскочить и убежать в тот момент.
– Что такое?? Что это ещё за "Валюшастик"? – крикнул я. – Ты говори да не заговаривайся давай-ка! Ты понял?
Он не ответил. Усмешка его была круче кипятка.
– Ну чего? да? Короче, ты утверждаешь, что я – Валентин, да?
Он скривился.
– Слушай, я, кажется, просил тебя не говорить о нём! Ты – не Валентин. Ты – говно, Валюшастик. Он-то был мне истинным другом, и разве стал бы он выделывать эти фортели с утоплением и с бойкотом, когда вокруг меня все переглядываются и смеются в кулаки? Нет, у него хватило бы великодушия просто сказать: "всё, друг милый, мы врозь, не взыщи, не обижайся". – Разве я бы этого не понял, а?
Снова телефонный звонок.
– Алло? Коля?
– Да. Я.
– Слушай, у меня к тебе просьба. Полина сейчас должна подъехать на приём к Евгению Дмитриевичу...
– Алло! Кто говорит? Кого вам надо?
– Николая Брауде. Это центр нетрадиционной медицины?
– Нет. Ошиблись.
– Да разве я на него похож? – задал я наконец самый глупый и самый разумный вопрос. Как ни абсурдно это было, но – не удержался, вырвалось.
Он кивнул.
– Ага... Нет. Похож? Да кого ты обманешь? Твоя пластическая операция... Всё равно все видят. Белыми нитками шито. Да ты и не старался. Тебе надо было посмеяться надо мной. Ну, смейся, продолжай...
– Что за бред! Опомнись и посмотри на меня критически, ну-ка! Ты дружил с Валентином многие годы, насколько мне известно, ты должен досконально знать все его повадки, не только лицо...
– Да, не только, – согласился он. – Конечно. Я покажу тебе. Снимай брюки и трусы.
– Чего?.. Ты что?
– Снимай.
Телефон.
Опять этот тип:
– Алло, это центр нетрадиционной медицины?
– Да нет же! Какой вы номер набираете?
Не ответил. Положил трубку.
– Ты что?.. Зачем ты направляешь на меня пистолет?.. Ты же сказал, что паспорт. Я дал тебе. А теперь – зачем?
– А теперь ещё и за этим. У тебя там большая родинка должна быть с левой стороны от пупка и чуть ниже... Фу, как ты противен мне, омерзителен!.. Ладно, можешь не снимать, только спусти немного.
– Я не сделаю этого!
– Сделаешь. Считаю до трёх.
– Откуда ты узнал, что у меня там родинка?
– Узнал? – он расхохотался и ткнул меня стволом в живот.
– Раз. Два.
Я расстегнул брюки и показал.
Минуту он смотрел. Его лицо изменилось. Верней, оно менялось всю минуту непрерывно и быстро, как небо с низко бегущими рваными облаками.
Потом он встал и убрал пистолет в карман.
– Мразь! – сказал он, запахивая пальто.
В следующую секунду он вышел.
Следующий
Предыдущий
Содержание