|
 |
ИЛЬИН ДЕНЬ
(смертельный номер)
Стемнело в четыре. К шести часам была уже глубокая ночь. Звёзды сияли. Отец Иван сходил на колодец за водой. Ни одного огня не было видно во всей деревне. Мороз и безмолвие, – только скрип снега под его валенками, скрип колодезного ворота, стук ведра о верхний венец сруба, покрытый толстым наростом льда.
В своём домике около церкви отец Иван достал углей из печки и поставил самовар. Потом, напившись чаю, он оправил перед иконами лампады, надел очки и встал читать вечерню. Маленькая лампа в бумажном колпаке, укреплённая над аналоем, освещала страницы Следованной Псалтири. Отец Иван никуда не спешил. Прошёл час, другой, третий. Он прочитал вечерню, прочитал повечерие с двумя канонами и акафистом, потом начал своё ночное монашеское правило...
Наверное, было часов уже одиннадцать, когда он услышал шаги под окошком и резкий стук в стекло. Он подошёл и откликнулся:
– Да? что?
– Мне нужен священник – отец Иван! – крикнул мужской голос.
– Да, я...
– Откройте мне, пожалуйста, я вас очень прошу!..
Отец Иван вышел в сени, включил свет и, отворив дверь, увидел на крыльце пожилого человека, совсем ему незнакомого, – городского, судя по одежде... хотя на ногах у него были валенки с галошами.
– Заходите. У вас ко мне дело?
– Да, если можно... Простите меня, Бога ради... Можно мне сказать?.. Я сейчас... – Вступив в сени, он тотчас стащил с головы меховую шапку и топтался в растерянности и смущении, пока отец Иван запирал за ним дверь.
– Вы – отец Иван? Простите, я человек далёкий... Я не знаю... Как мне следует вас называть? "Батюшка", – так положено?
– Называйте "отец Иван". А я вас – по имени-отчеству. Как вас?
– Михаил Степанович...
– Ну вот. Вы не смущайтесь. Проходите в комнату. Давайте ваше пальто, я повешу.
– Ой, ну что вы... Отец Иван, только можно один вопрос?
– Да?
– Вы... один живёте в этом доме?
– Один.
– И... никого здесь больше нет?
– Совершенно никого... Да вы проходите.
– Да... только я хочу сразу сказать... – человек ещё замялся на секунду, потом голос его стал как бы торжественным: – Отец Иван! Я прошу у вас защиты! Во имя Господа Бога!.. Побыть здесь у вас... мне... до утра... Можно?
– Хорошо, хорошо, вы не волнуйтесь. Конечно можно, если такая необходимость... Только вы, пожалуйста, объясните... Сядьте вот сюда. Расскажите спокойно, что с вами случилось. От чего вы просите вас защитить?
– От смерти! Я должен умереть этой ночью. Меня должны убить. И... я не знаю, что со мной происходит... Мне шестьдесят один год... Я никогда в жизни так не боялся.
– Вас кто-нибудь преследует?
– Не знаю... Я ничего не понимаю... – Человек вдруг замолчал и стал оглядывать комнату отца Ивана, словно недоумевая: куда это он попал? – стол, иконы, аналой, кровать, лавка, покрытая лоскутным ковриком.
– Однако же, Михаил Степанович, – сказал отец Иван более строгим тоном. – Вы должны рассказать всё отчётливо и по порядку... Откуда вы сейчас прибыли?
– Сейчас?.. С озера пришёл пешком. С базы рыболовно-спортивного общества. Знаете там домик?.. Но дело не в этом... Почему сюда? – Потому что я несколько лет уже приезжаю на эту базу, – когда летом, когда зимой, – и просто я знал, что в деревне есть церковь... даже заходили с женой раз – на Петров день, что ли... она свечки поставила за своих умерших родителей... Но дело не в этом... Я слышал, что священника зовут – отец Иван, – кто-то говорил... Вот и пришёл... Потому что так получилось, что мне больше некуда... – Михаил Степанович посмотрел на часы, – в двенадцать наступит время, когда меня должны убить...
– Простите, – сказал отец Иван с некоторым нетерпением, – откуда вам это известно, могу я узнать? Вам угрожали?
– Нет. Мне сообщали... Меня поставили в известность, так сказать.
– Кто?
– Не знаю. Какой-то странный юноша, который являлся мне во сне. Трижды. Он каждый раз называл дату моей смерти и каждый раз добавлял кое-какие уточнения. Первый раз, это было ещё весной...
– А как он выглядел? – перебил отец Иван. – Вы можете описать?
– Нет. Я видел его лицо прямо перед собой и различал все черты, но он смотрел на меня таким пристальным взглядом, как огненным, – как будто приковывал меня, парализовал... И я из-за этого не мог его черты... ну, как-то связать, собрать воедино, что ли. Только знаю, что это было лицо юноши. Больше ничего... Так вот, первый раз он сказал: "Ты умрёшь первого января". Потом он явился мне опять, где-то в конце октября, и сказал: "Ты умрёшь ночью первого января, до рассвета. Тебя убьют"... И вот третий раз он является вчера ночью и говорит: "Ты умрёшь первого января 1974 года, до рассвета. Тебя убьёт человек по имени Илья".
Отец Иван нахмурился. Михаил Степанович глядел на него, в возбуждении от своего рассказа и интересуясь, видимо, впечатлением.
– А почему, – сказал отец Иван после минутного молчания, – вы придаёте этим снам такое значение? Снам не следует верить... Я, например, совсем не думаю, что...
– А чему же верить? – перебил его гость запальчиво. – Чему я должен верить? Если б это исходило от... кого-нибудь... если б мне анонимки, например, присылали – я бы просто плюнул на это дело... Или даже если б какая-нибудь цыганка-гадалка напророчила, – тоже плюнул бы и забыл... Я – неверующий человек. Партийный. Всю жизнь привык... думать совсем о другом. Но ведь это – мой собственный сон! Никто мне ничего... Что я должен? – как всё это воспринимать? Вот вы – священник. Вы можете как-то мне объяснить?..
– Да, конечно, я постараюсь... Только вы, пожалуйста, успокойтесь. Не надо так волноваться. Никаких особых причин я не вижу для вашего страха...
– Так я ещё не всё вам рассказал...
– Подождите, подождите, – отец Иван поднялся. – Сейчас я заварю чай, угощу вас... с вареньем... и вы тогда всё спокойно и обстоятельно расскажете. – Он налил воды в электрический чайник, включил в розетку. – Вы, может быть, голодны? а, Михаил Степанович?.. У меня, правда, только постное: хлеб да картошка, да солёные огурцы. – Хотите?
– Нет. Большое спасибо. Я, наверное, не смогу ничего есть... А вот, – он опять начал смущённо оглядывать комнату, – а... курить у вас, конечно, не полагается?
– Здесь не желательно. Но вы можете покурить в сенях... И кстати: чтобы вам было спокойней... чтобы не выходить на улицу за нуждой – там справа дверца в чулан, увидите, – и там есть грязные вёдра, которые можно использовать.
Михаил Степанович встал, полез в карман за сигаретами.
– Ох, я наверное вам причиняю беспокойство... Вот так ворвался...
– Ничего, ничего, не смущайтесь. Вы правильно сделали, что пришли...
Потом, когда тот вернулся из сеней и чай уже заварился, отец Иван спросил, наливая ему чашку:
– Так вы говорите, вы – член партии?
– Да... Я был главным инженером большого завода. В прошлом году вышел на пенсию... Я бы ещё мог работать, но здоровье не позволяет. Работа беспокойная, а у меня был инфаркт три года назад... Да, партийный с двадцати пяти лет. В Бога никогда не верил. Даже и не думал ни о чём таком... И вот представьте себе: сегодня утром я просыпаюсь весь в холодном поту после этого сна. Начинаю как-то себя успокаивать. И вдруг в десять часов являются к нам родственники моей жены, – внезапно, прямо с вокзала: из Вологды приехали на несколько дней: её младшая сестра с мужем. А мужа этого – свояка моего – зовут, представьте, Илья! Ну? что я должен думать? – Будут у нас жить, будут встречать с нами Новый год... У меня с этим свояком всю жизнь отношения какие-то... в общем, не люблю его: он мне... как бы сказать? – завидует что ли, что я, мол, чего-то в жизни достиг, а он не смог... ну, какого-то положения, обеспеченности... Хотя я никогда этого не проявлял, вёл себя вроде на равных. – ну, да ведь неприязни не спрячешь. Хотя обходился с ним всегда вежливо. – Не так-то уж часто мы виделись... Он пьёт много... Дело не в этом, – я сам раньше был большой любитель. Сейчас вот, после инфаркта, совсем не пью... Но что же получается? – я прикидываю: он напьётся ночью – и что тогда? – Реально? – Вполне! – И вот тут, вы знаете, отец Иван, на меня накатил такой ужас, что я просто свихнулся. Хожу несколько часов по квартире – ничего не могу сообразить. Только повторяю сам себе: "Надо куда-то бежать, надо куда-то бежать"... Жена уехала с ними по магазинам, я один... Думаю, думаю: куда вечером уйти? – Знакомых много. Даже есть друзья, которые мне будут рады. Но ведь Новый год, – у всех, возможно, гости. Как спросить? – "не будет ли у вас ночью какого-нибудь Ильи?" – или свой сон объяснять, выставлять себя на посмешище? – И вот я впал в настоящую панику, весь трясусь... Часа в три только немного опомнился, взял себя в руки. Принял валокордин, прилёг. Начал уже размышлять более прицельно, как говорится. Наконец позвонил своему старому другу, с которым вместе ездим сюда рыбачить. А он как раз заведует этой базой, у него ключи. Он сказал, что никого там сейчас нет. Я собрался, оделся и поехал. Жена ещё не вернулась... Ключи он мне передал по дороге...
– А жене вы рассказывали о своих снах?
– Нет. Во-первых, стеснялся. Во-вторых, не хотел её пугать. Она бы стала всё время думать – ещё больше меня. Она суеверная... Просто уехал, оставил ей записку, что меня пригласили на рыбалку. Думаю, хоть и расстроится, да всё-таки не одна остаётся... Так вот. Приехал на базу, уже стемнело. Я расположился, печку протопил, сижу спокойно более-менее. Хотя, конечно, что-то такое сосёт внутри, – тревога какая-то. Слушаю радиоприёмник, чтобы отвлечься... И вдруг в девять часов подъезжает машина, и из неё – четыре мужика: с шампанским, с водкой... Тоже рыбаки из общества, хотя я их мало знаю... Оказывается, они давно собирались, звонили Виталию, этому нашему, – тот всё забыл и отдал ключи мне. "Ну ничего, – говорят, – места хватит, будем вместе гулять. Свои люди. Давайте знакомиться. Вас как? Михал Степаныч?" – Жмём руки, а у меня уже сердце колотится. И – бац! – один: "Очень приятно. Илья"... Отец Иван! Верите вы или не верите! – передо мной всё поплыло... надел пальто, шапку... что-то пробормотал, что, мол, иду прогуляться, – и прямо в лес оттуда. Никаких уже мыслей – только животный страх... Бегу по сугробам – сам не знаю, куда меня несёт. Потом из сил выбился, прислонился к какой-то ёлке, стою, – "ах, – думаю, – ведь церковь есть в деревне! надо туда, потому что – времени остаётся совсем мало"... Даже так подумал: "Если Бог есть, то Он должен меня защитить. Больше некому"... Правильно я, отец Иван... или я что-то не так говорю?
– Совершенно правильно, Михаил Степанович. Не бойтесь. Именно только одному Богу мы должны вручать свою жизнь на попечение. Потому что все человеческие заботы и мероприятия часто оказываются бессильны... – как и показывает ваш случай.
– Да уж... Случай, прямо скажем... Ведь это очень редкое сейчас имя – Илья. Ладно бы ещё там – Сашка, Володька...
– Вы знаете, Михаил Степанович, я вот ещё хочу вам сказать... Вы очень сильно напугались... А ведь это не дело – так пугаться...
– Но ведь...
– Подождите, дайте я договорю свою мысль... Вы же знаете, что все люди смертны. Разве это для вас новость какая-нибудь?.. Каждый человек должен через это пройти. И смерть может наступить в любую минуту. Тем более в нашем с вами возрасте... Тем более, вы перенесли инфаркт, вы говорите... Так что надо не пугаться, а надо всё больше подумывать об этом моменте и готовиться к нему. Чтобы вот так не застало врасплох, как сегодня с вами случилось... Если бы вы... я вам скажу как священник (да и ничего другого вы не можете от меня ожидать, раз вы сюда пришли), – я вам скажу своё мнение и свою абсолютную уверенность: если бы вы готовились к смертному часу, то есть исповедовались и причастились, – вы бы совсем по-другому смотрели на это дело: спокойно, без всякого страха. Бог дал бы вам – мужество, уверенность, веру, – всё что нужно для нормальной жизни и нормальной, достойной смерти. Поэтому я вам советую... и предлагаю: раз уж с вами произошло такое, вам надо, никуда не откладывая, прямо сейчас, исповедаться за всю вашу жизнь, полностью очистить совесть от всего тяжёлого, грязного, что на ней наросло... Ведь вы крещёный? были крещены в младенчестве?
– Наверное... Я из деревни. Тогда всех крестили...
– Вот и прекрасно. Значит исповедуетесь. А утром я отслужу литургию и причащу вас. Вы согласны?
– Но я никогда... я даже не знаю, как это делается... Я и в Бога-то не верю!
– Это не самое главное. У людей вообще очень мало веры, – у всех. Веру даёт Сам Бог, если мы к нему обращаемся. Вы просто скажите мысленно то, что сказали в лесу: "Господи, если Ты есть, я хочу, чтобы Ты взял меня под свою защиту. И прости мне, что я в Тебя не верил до сих пор и не старался ничего о Тебе узнать". – Вот с этого начните. А потом задумайтесь, вспомните свою жизнь, – внимательно, не спеша, – вспомните все случаи, когда вы дурно поступали, – и расскажите, как получится, смущаться ничем не надо. Я вам буду помогать по ходу вашего рассказа... Вот мне кажется, – вы уж меня простите, – но у вас, по-моему, есть в прошлом какое-то особенно неприятное событие, которое не даёт вам покоя. Вот и подумайте...
– Тут и думать нечего! – вдруг откликнулся Михаил Степанович каким-то сдавленным сразу голосом. – Я знаю это "событие"! Вы правильно догадались... А точней, не событие, а гадость, которую я... да это было просто убийство, чего тут крутить, надо говорить прямо... убил свою первую жену... и тёщу вместе с нею... Но... я не могу... мне трудно об этом рассказывать...
– Ничего, ничего, – отец Иван поднялся из-за стола. – Вот сюда, Михаил Степанович, к аналою, – встаньте рядом со мной...
Из-за занавески, где висели его рясы, он достал епитрахиль и надел себе на шею. Надел также священнический крест. А другой крест, деревянный, лежавший возле икон, он вместе с Евангелием положил на наклонную доску аналоя. Михаил Степанович как будто не видел этих приготовлений. Он встал, где ему показал священник, и, нагнув голову, смотрел на доски пола под ногами.
– Ну, – напомнил отец Иван осторожно, – вы начали... Как же это произошло с вами... с вашей женой, вы сказали?..
– Да... Сейчас... Вы правы... Конечно, это нужно наконец рассказать... Сейчас... попробую как-нибудь... Так, это значит... приехал я в Москву в тридцать пятом году. Из Тулы... Поступил в Бауманское высшее техническое училище. Меня приняли без экзаменов, потому что я шёл по рабочему лимиту, – или я не помню, как это тогда называлось... Я перед этим отработал четыре года на заводе, и считалось, что я рабочий, хоть и из крестьян по происхождению... Но дело не в этом. – Начал учиться, жил в общежитии... А потом, когда был на втором курсе, познакомился с девушкой... Я не помню, как мы познакомились, у меня в Москве никого не было... Наверное, через каких-то однокурсников... Девушка из интеллигентной семьи, дочка очень известного московского врача... Но он умер... они жили с матерью в хорошей квартире, отдельной... тогда все жили в коммуналках... Ну, мы поженились, я стал жить с ними. Она меня любила очень сильно... Я... – наверное, тоже любил... Но тёща меня презирала и всё время унижала. Она считала, что я её дочери не пара: простой, из деревни, плохо воспитан, и так далее... Я не знаю, сколько я от этой тёщи вытерпел за два года. Старался сдерживаться, хотя, конечно, срывался иногда... А потом... – тоже в каком-то дурном настроении был из-за тёщи... – встретился с одной женщиной... выпивши был, в компании... И вдруг влюбился без памяти, просто обезумел. За какой-то месяц вся моя жизнь перевернулась... Встречаться нам, конечно, было негде, неудобно... Жена стала мешать, – да ещё с этой её любовью – нестерпимо! Я злой был, в горячке, ничего не соображал. Написал на них в НКВД – на обеих – "телегу", как это теперь называют. Что они из дворян, "враги", ведут разговоры против советской власти... Хорошо, что не переборщил, не приплёл какого-нибудь заговора, – а то б ещё других людей потянули. Что-то меня удержало, "честность", если это можно назвать... А разговоры действительно были: словечки разные у тёщи, во всяком случае, вылетали постоянно... Ну вот, приехала машина ночью, – ещё недели, по-моему, не прошло... Обыск... Я был дома, спали. Одеваемся... Лейтенант мне кивает: "ты, мол, пойди на улицу, прогуляйся". Они всё поняли... Четыре часа сидел во дворе, смотрел на окна. Потом их увезли... Что я пережил, я вам... Хорошо только то, что я после этого стал относиться к этой своей бабе... ой, простите, отец Иван!.. я хотел сказать, что я как бы протрезвел, у меня глаза открылись... К тому же, она так себя повела... в общем, оказалась настоящей стервой... Да в принципе, это и раньше... только я был не в себе: одурманен, не хотел ничего видеть... Хорошо, что вовремя... что мы не расписались и я её не прописал в этой квартире, а то б она и меня точно так же... Наверно, было б мне по заслугам... Нет, она сама поняла, что перегнула палку... Так мы и расстались...
– Вы и сейчас живёте в этой квартире?
– Что?.. Нет. Дом снесли, когда проводили Калининский проспект. Нас переселили... Я женился второй раз в сорок шестом году. У меня сын, дочка. Обоим построил кооперативные квартиры... Сейчас уже внуков трое...
– А те – живы?
– Те?.. Не знаю... Думаю, что погибли.
– Вы не пытались узнавать?
– Нет... Сами понимаете... Но у меня чувство, что их нет на этом свете. Давно уже.
– Как их имена? Вам следует молиться за них, за упокой, раз вы считаете...
– Жену звали Надежда. Тёщу – Ольга Сергеевна.
– Хорошо. Сегодня за литургией я их помяну.
– Спасибо вам, отец Иван. Вы мне... действительно, облегчение, вроде...
– Бог простит. Каетесь – значит простит... Только, Михаил Степанович, вы должны и другие случаи постараться вспомнить. Чтобы ничего не оставалось. Полностью очиститься.
– Да, я понимаю...
– На работе вы как себя вели?.. С другой женой, с детьми?..
– Ох, на работе... – Михаил Степанович надолго задумался.
Так исповедь продолжалась до четырёх часов утра. Потом отец Иван сказал, что оставит его одного, а сам пойдёт в храм. Уговорил лечь поспать, хотя тот ещё немного боялся. "Я вас запру снаружи, никто не войдёт. А в семь часов приду и разбужу. Тогда начнём службу". – "А покурить мне сейчас нельзя?" – "Нет, лучше воздержитесь. После обедни покурите".
Он вышел. Звёзды повернулись к концу ночи и выглядели странно, как редко мы их видим. Мороз, казалось, сделался ещё сильнее. Отец Иван поднялся на паперть и отпер большим ключом железную дверь храма. Медленно, со скрипом развёл тяжёлые, высокие створки. В храме был почти такой же холод, как снаружи, и полная темнота. Отец Иван ощупью продвинулся налево, к свечному ящику, пошарил за прилавком и нашёл свечку. Чиркнул спичкой, зажёг. Потом направился вперёд, к алтарю. Взошёл на амвон, поставил свечку на подсвечник перед иконой Спасителя. Спустился и встал по центру, перед солеёй. Долго стоял, глядя прямо на Царские врата, закрытые. Пламя свечи, неподвижное, отблескивало на старой, в трещинах, тёмной позолоте иконостаса. Лики икон были совсем не видны. По сторонам стены и над головой далёкий свод – всё тонуло в непроницаемом мраке... Сколько времени стоял отец Иван, неизвестно. Он словно окаменел... Но вот – вдруг вздохнул и опустился на колени... Затем согнулся, припав лбом к каменному холодному полу... Свечка догорела, а он всё продолжал так лежать перед Царскими вратами, полностью слившись с темнотой. Никто, кроме Бога да, может быть, ангелов, не мог его сейчас видеть и знать, где он находится. Никто не мог знать, что он думает, – да и жив ли он, не замёрз ли там уже насмерть?.. Никто и не видел, когда и как он наконец поднялся на ноги, принёс ещё свечей и, взяв в алтаре Служебник, прочитал полунощницу и утреню...
Он вышел из храма. На паперти потопал валенками и подвигал в них пальцами, разминая онемевшие ступни. Снова посмотрел на звёзды... Уйдя за ограду, отец Иван тут же оказался под окном ближайшей низенькой избы. Постучал. Там жила старуха Ефросинья – староста храма, алтарница, просвирня, чтица, – всё она одна. Она, наверное, уже не спала, потому что от нечего делать легла часов в семь, как обычно. "Батюшка, ты?" – сразу она отозвалась. "Ефросинья, я буду служить. Иди в храм, топи печку. Всё приготовь". – "Сейчас, батюшка". – Минут через пять вышла. Отец Иван в это время уже носил дрова из поленницы у ворот к высокой голландской печке, которая находилась в храме справа от двери. Ефросинья тоже взяла охапку, кряхтя и ворча: "Что толку-то? Разве натопишь в этакой мороз-то?" – "Ничего, ничего, – говорил отец Иван. – Хоть немножечко нагреем. Не ворчи... Просфоры когда пекла?" – "Третьего дни. Свежие, лежат в холодильнике..." – "Принесёшь мне на проскомидию. И вино... Чайник поставь, не забудь". – "Что я – не знаю?.." –
Печь быстро разогрелась, загудела, дрова защёлкали. – "Я пойду в алтарь готовиться. А ты перед тем, как часы читать, сходи разбуди Марию. Вместе попоёте". – "У ей радикулит прохватил. Лежит со вчера, повернуться не может". – "Ничего. Радикулит петь не мешает. Пусть платком потеплей обмотается. Я причащу её – всё пройдёт..."
В алтаре отец Иван включил свет, зажёг лампады на семисвечнике и перед иконами... На электроплитку положил уголь разогреваться для кадила, а сам пошёл поднимать Михаила Степановича. Тот спал одетый, при свете, и храпел, неудобно закинув голову... "Что... я... вы?" – он смотрел и оглядывался, не узнавая. "Отдохнули немножко?" – спросил отец Иван. "Да... Нет... Долго не мог заснуть... Всё вспоминалось. Ещё разные случаи вспомнил". – "Мы сейчас пойдём в храм, я начну службу. Потом выйду к вам, и вы расскажете кратко всё, что вспомнили".
Ефросинья была на клиросе. Отец Иван ей кивнул, и она начала первый час. Михаила Степановича он поставил посередине перед солеёй, где сам стоял ночью. Совершив проскомидию, он его доисповедал и начал обедню. Пришла Мария, почти такая же старая, как Ефросинья. Они вместе запели. Отец Иван, когда мог, выходил к ним из алтаря и подтягивал. Медленно шло время...
После "Отче наш" он исповедал обеих старух. Потом вынес чашу. Все причастились и запили на клиросе, где Ефросинья приготовила. Давая крест, отец Иван сказал: "Ну, с праздником! Поздравляю вас, Михаил Степанович с принятием святых Христовых Тайн!.. Вон уже и рассвет, – он кивнул на окна, где чуть-чуть забрезжило. – Первый день вашей христианской жизни... Сейчас ещё немного – я освобожусь, и мы пойдём за трапезу... Ефросинья, благодарственные читай... – Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!" –
– Благодарю Тя, Господи... – дробным, надтреснутым голосом подхватила Ефросинья, – ...яко не отринул мя... но общника быти святынь твоих сподобил еси...
Минут через десять всё закончили. Отец Иван запирал церковную дверь, Ефросинья сказала: "Батюшка, у меня в печке щи стоят тёплые. Пойдёшь с гостем, я накормлю?" – "Нет, прости Ефросинья, нам ещё надо поговорить. У меня есть еда". – "Ну так после, может, когда поспите. Я, может, пирогов спеку". – "Спасибо".
Рассвет заставил Михаила Степановича совсем повеселеть. "Я волновался за службой, – сказал он отцу Ивану, входя с ним в дом. – Не от страха, а – какое-то непонятное чувство, которого даже не было раньше никогда. Это так должно быть? Или это неправильно?" –
– Конечно, правильно. Это присутствие Бога, которое мы все должны ощущать, да только по грехам нашим и от огрубения души это бывает очень редко.
– И всё-таки, – беззаботно продолжал Михаил Степанович, – это очень странно – то, что сегодня произошло... все эти стечения обстоятельств... Как вы считаете?
– Странные?.. Гм... Странные. Да, конечно... Садитесь, Михаил Степанович, надо подкрепить силы едой. – Отец Иван ушёл за перегородку, где была газовая плита, и поставил на огонь сковороду с картошкой. Потом полез в холодильник: – Сейчас Рождественский пост, но мы разрешим рыбу по случаю гражданского Нового года. – И вынес на стол тарелку с нарезанной селёдкой, хлеб, квашеную капусту и огурцы. Прочитал молитву, благословил, они сели.
– ...И всё-таки я чувствую себя неловко. Даже больше, чем ночью. Теперь, когда успокоился, мне всё это представляется... Стыдно, что вёл себя, как сумасшедший... Хотя чего стыдиться? – он улыбнулся. – После всего, что я вам рассказал на исповеди...
– Стыдиться вам нечего, – кивнул отец Иван. – Этот случай – только урок, который вам показывает, что мы не властны над собой и своей жизнью. Властен над нами один Бог, и Он ведёт нас путями, которые ведомы Ему одному... Гм... Пожалуй, для укрепления вашей веры я всё же расскажу вам кое-что... Я, честно говоря, сомневался, следует ли это говорить, – теперь думаю, что следует.
– Что говорить?
– Да видите ли... Дело в том... Вы, конечно, не могли этого знать. Я – иеромонах. Мне при пострижении дали это имя: Иоанн. А первое моё имя, то есть которым меня окрестили, было Илья.
Михаил Степанович забыл есть и остался с открытым ртом и поднесённой к нему капустой на вилке. Отец Иван рассмеялся:
– Опять испугались? – Кушайте, кушайте. Ничего страшного нет и не было. Тем более сейчас уже день. Всё прошло. Вы исповедовались и причастились. У вас началась новая жизнь, хоть вы и не умерли в физическом теле...
– Да, но... Такие поразительные совпадения, – пробормотал Михаил Степанович. – Они ведь что-то значат... Не может всё это быть просто так...
– Как вам сказать... Совпадение есть ещё одно – гораздо более удивительное...
– Какое?
– Много лет назад я был женихом этой девушки, Надежды, на которой вы потом женились... Она порвала со мной ради вас.
Тут уж совсем наступило молчание. Минуту или две, казалось, что время висит, не двигаясь.
– И вы... – начал наконец Михаил Степанович, не поднимая глаз на отца Ивана, – вы... у вас появилась мысль... когда я исповедовался... вы решили, что должны меня убить?.. Нет, я не то... но у вас мелькнуло...
– Ни на одну секунду! – сказал отец Иван убеждённо. – Даже и тени не было такой мысли! Напротив, у меня возникло как бы такое неприятное чувство, что всё это... ну, скажем – глупо... Да, я растерялся и недоумевал: зачем всё это? к чему? – и не мог понять. То, что Господу угодно было привести вас таким образом к покаянию и к причащению, – это было ясно с самого начала. Но почему именно через меня? При чём тут я? Вы бы точно так же могли попасть к любому другому священнику – и было бы всё то же самое. Так что... – отец Иван замолчал, потом продолжал после минутного раздумья:
– Нет, мысль убить вас – и даже твёрдое намерение – были у меня гораздо раньше: в сороковом году, когда я узнал от их родственников всю вот эту историю с арестом. Я окончил военное училище и в то время служил под Харьковом. У меня было личное оружие. Я собирался взять отпуск летом и приехать в Москву – именно с целью найти вас и застрелить. Однако этому помешала война... А уж потом... После войны я совершенно переменился и простил вас... Да и не мог больше никого убивать. Меня тошнило от одного вида оружия... Жуткие картины, кошмары меня преследовали очень долго. Вы знаете, я ведь всю войну командовал диверсионной группой и убивал людей без счёта, – иногда просто резал, как свиней... Дважды мне пришлось застрелить своих – когда у них сдавали нервы в трудных условиях и их страх мог погубить всю группу... Я не могу забыть этих мальчиков, – они прямо стоят перед глазами, сколько лет прошло... У меня вписаны в синодик имена, я за них молюсь – и каждый день сердце кровоточит... Только Бог помог мне не повредиться рассудком. И, когда я это осознал – с помощью одного фронтового друга, который был верующим, – я понял, что не принадлежу себе. После демобилизации сразу, осенью сорок пятого года, я поступил в Богословский институт. Он тогда только что открылся в Новодевичьем монастыре... Потом уже был преобразован в семинарию и академию и переехал в Загорск... Так что, – закончил отец Иван, – никакой мысли о том, чтобы убить вас, у меня не было и быть не могло. Единственное, чего я боялся, – так это что у вас может быть сердечный приступ во время исповеди, вы умрёте у меня на руках и я стану как бы косвенным виновником вашей смерти. Мне этого очень не хотелось, и, слава Богу, этого не произошло. Я мысленно молился, и Господь внял моей молитве...
– Но вы потом ушли и оставили меня одного, заперли. – Зачем? – Тоже на всякий случай, чтобы не испытывать судьбу? не подвергать себя искушению?
– Нет, – вздохнул отец Иван, – я ушёл в храм не поэтому... Но наверное мне будет трудно вам объяснить, вы не поймёте. Это связано с монашеской жизнью... У меня действительно было очень сильное искушение этой ночью, но оно было иного рода... Это было, как говорят монахи, "демонское нападение" – причём, самое страшное, самое яростное за всю мою жизнь... Я усомнился... как бы это вам сказать?.. – усомнился в Божественном промысле... нет, я даже похулил в душе Божий промысел... нет, не так: я отнёсся к нему с презрением – вот как! Мне показалось, – ох, вы только, Михаил Степанович, не соблазнитесь моими словами, я очень вас прошу! – но мне обязательно нужно это высказать, – мне показалось, что Божий промысел похож на плохую пьесу, на водевиль, который играли раньше на провинциальных сценах: там вот так же все эти переодевания, недоразумения, бесконечные совпадения разных случайных обстоятельств... "Идиотские" совпадения, – так я подумал. И от этого слова у меня в душе возникла вдруг бесконечная пустота и бесконечный ледяной холод... Я не знаю, как я пережил эту ночь... Я не мог молиться. Лежал там в храме на полу без движения и без всякой мысли. Только каким-то чудом я заставил себя подняться и чисто механически приняться за чтение полунощницы и утрени. И вот, может быть от чтения, сердце наконец немного согрелось, и я догадался, что вся сегодняшняя история – с вами и со мной – это, возможно, лишь бесовская инсценировка, так сказать... А Господь только попустил её для меня в качестве испытания, – чтобы показать мне мою гордыню... чтобы я понял, как много мне ещё предстоит с ней бороться... Ну, вот видите, – улыбнулся отец Иван, – простите мне эти речи, быть может, неуместные перед вами... особенно в такой день... Но вы не смущайтесь. – Вы как бы тоже выслушали мою исповедь, и за это вам спасибо. Мне она была нужна... Мой духовник находится далеко, я только раз в год могу к нему ездить. А о таких исключительных переживаниях надо говорить сразу, – тогда легче они рассеиваются... Впрочем... да, я забыл вам сказать, Михаил Степанович, – что касается совпадений, то в нашей с вами картине всё же есть небольшой огрех: кое-что в ней не стыкуется, хотя это, по видимости, и мелочь.
– Да? что же это?
– А вот что. – Я был крещён в честь Ильи пророка, и мои именины были летом, первого августа, – Ильин день, знаете? – его в деревнях всегда праздновали очень торжественно... А вот сегодня, первого января, – это мало кто знает, – память совсем другого святого: преподобного Ильи Муромца.
– Как?.. что? – изумился Михаил Степанович. – Какого муромца?
– Того самого. Русского богатыря. Он под конец жизни постригся в монахи в Киево-Печерской лавре и прославился подвигами. Его мощи хранятся там в пещерах. А Церковь прославляет его как святого.
Следующий
Предыдущий
Содержание