|
|
|
|
3. СЮЖЕТЫ И ПЕРСОНАЖИ (2) ХАЙДАР И ЕГО КОММАНДОС (хоррор) Когда заметает дороги, и метео гонит пургу, Тимур Дядигошич Гараев уходит в глухую Ургу. Прочёл он хайдарову «Схолу» и, сдвинувшись вбок чердаком, решил по пути к комсомолу построить подпольный ревком. Во тьме чердака пионера таится безумный штурвал, Годара он ждёт и Гомера, кто б сон его жуткий прервал. Весь пыл пионерского дара пылится, недвижим пока, но тень не Гомера, – Хайдара крадётся во тьме чердака. Как зубы злодея в финале, скрипят портупеи ремни, и маузер в жёлтом пенале ждёт часа огня и резни. Еще он не досыта крови попил, молодой комполка, не конской, свиной, не коровьей – горячей людской, свежака. Покуда террор, и не поздно, без устали пил бы и пил, лихой боевой краснозвёздный и краснознамённый вампир. Он щёлкает пальцами звонко и весь превращается вдруг в летучую мышь. Перепонки его издают ультразвук. И странная некая Таня, с баяном с веранды сбежав, в чердак пробирается тайно, и вот уже, пылен и ржав, штурвал повернулся со скрипом, по жилам рванулся сигнал ознобом, клаксоном и хрипом, и в сердце иголку загнал. Тревога гремит над страною; кровавым предчувствием пьян, Хайдар верещит за стрехою, молчит опустевший баян. И вот уже бегают кто-то, рисуя повсюду окрест кому-то звезду на ворота, кому могендовид, где крест. Дитё на бегу приласкают, младенца путём спеленут, кому-то воды натаскают, а где керосина плеснут. И смотрят Фигура и Квакин, как звёзды горят и дома. Где взять хулиганам отваги, чтоб просто не съехать с ума! А летняя ночка, чумея, становится в полночь свежей и ждёт только Варфоломея, хайдаровских длинных ножей. Но странную Танечку-детку, чтоб не доставалась врагу, на дядиной мотоциклетке Гараев увозит в Ургу. Во мраке её мегаполис, и в коже Отец без затей. Его боевой бронепоезд отходит с запасных путей. Но пушки не спят, и со смаком из башен молчит пулемёт, Отец усмехнётся: – Да, в мягком! – и красную кнопку вожмёт, чтоб сон азиатский Амура над сопками залп разорвал, пока в чердаке у Тимура чадит, догорая, штурвал. Замолкнет последняя пушка, заткнётся шальной пулемёт, но снова Хайдару психушка перо и бумагу займёт. И сколько ещё напахает Хайдар окровавленных строк, покудова По отдыхает и курит в сторонке Хичкок. 20.07.2010, Верхнее Ступино. ВТОРАЯ КНИГА ЦАРСТВ (из архива черновых вариантов) Когда Авессалом наехал на Давида, разгневан был Давид и грянул он псалом, и треснуло псало, царь не спустил обиды, и на осле, разбит, бежал Авессалом. В ветвях наивняка, на сучьих ветках дуба завис с отходняка беглец Авессалом. Привет от дурака с примятой, в виде куба, башкой, чьи облака волос торчат колом. И был дурак убит, – привет от Иоава, – предмет его зарыт в приют добра со злом, что ж ты орёшь, Давид, как целая орава: – Примат моих обид, о, мой Авессалом! Травой приход весны, приход грибами лета, уж осени приход накрыл своим крылом, а ты всё смотришь сны, всё тормозишь, как этот, вопишь, как идиот: – О, мой Авессалом! И смотрит твой приход на эту жесть, на жесты, на мятый твой прикид, и видит твой облом, как слёзы на трипод ты льёшь подобно жертве, храня безумный вид: – О, мой Авессалом! Вот от больших Семей здесь Герыч окаянный, надежд твоих Садок и свет Авиафар. Довольно же, не смей лить слёзно океаны, длить мятый твой видок, орать, как сто фанфар. И не позорь знамён, настало время оно, ты стар и утомлён, ослаб держать базар. Пора уже на трон замазать Соломона, нам нужен Соломон для Третьей книги Царств, а также Елисей – иди, иди, плешивый, – и грозных колесниц крутой Илья пророк, но мы сюжетец сей в Четвёртую решили, поскольку этих Книг мы наготовим впрок. В ветвях черновика, в вербальных ветках дуба не раз наверняка зависнет наш шалом и Ветхий наш Завет весомо, зримо, грубо… Где ветошь для завес, о, мой Авессалом? 04.08.2010, Верхнее Ступино. НЕКТО (гастромифологическая поэма) Доедены яблок фрукты и груды белого хлеба, спит в чёрных одеждах Нюктэ, родная сестра Эреба, и спит в ней раздетый некто, не глядя в ночное небо. Отец её, доктор Хаос, вправляет Аргусу астры, чей Эрос надут, как парус, от сока лимонных устриц. (Но паюс, сожрали паюс и сёмгу паскуды-сёстры, три мерзкие бляди Мойры, Лахесис, Атропос, Клото! Осталась лишь банка мойвы и кляклый ил от компота.) Но розовоперстою Эос разбужен, проснётся некто, натянет штаны (надеюсь) как важную часть проекта, застелет небрежно койку, заварит утренний кофе, положит сахар и цитрус, корицу, капельку кайфа коньячного – самый цимес!, закурит и станет с дымом глотать душистую жижу, как будто не в Верхних Дырах, а где-то в кафе в Париже, ну, скажем, на Пляс Пигале сидит и, мокну́в рогалик – сухую кривую корку – сжуёт, докурив махорку ментоловых More поганых. Тут скажет метеосводня, что будет сыро и серо, и в срач наступит сегодня, хтоническая Гемера, а следом Содом с Гоморрой наступят куда как скоро. И вот уже день господень сулит обеденный полдень. И тут рассказать нелишне, как некто строит яишню: колбаски полукопчёной кружочки, кружки сардельки на дно сковородки чёрной укладывает, как деньги, в болотце постного масла, поджаривает, а сверху, перевернув кружочки, зелёного лука массу наваливает, как перхоть и жарит до нужной точки шипенья; взбив три куриных яйца с молоком, привычно на сковороду половину спускает жижи яичной; как только она схватилась, – поверху ломтики сыра, поверх – помидорный силос, а следом яиц, что было, сливает жидкий остаток; на слабом огне с десяток минут это всё доводит под крышкой; яишня всходит огромным блином румяным пальца в два толщиною, и некто, жратву титана цепляя вилкой стальною, потея и задыхаясь, запихивает в мамону. (Но паюс, сожрали паюс и сёмгу, суки, с лимоном!) Сипящий, багрово-синий, падёт, обожравшись, некто и SOSы по SMSке слать будет по телефону, но тройка злобных эриний, явившись во всём их блеске – немыслимая Мегера, чудовищная Алекто и страшная Тизифона – не даст устойчивой связи прорваться сквозь атмосферу, наделав в ней безобразий – лишь местью и знамениты свирепые эвмениды, – и будет мучиться долго несчастный некто от астмы и вредной пожрать привычки. (Но паюс, лимон и сёмгу, как всем совершенно ясно, сожрали фурий сестрички! Вот им бы, суки, и мстили в своём хтоническом стиле. Но их лишь ругнёт для вида суровая Немезида.). Тем временем понемногу приходит сумрачный вечер. Очухавшись, слава богу, скромным ужином лечит некто свои болезни. Салатик из помидоров в сметане куда полезней обеденной гекатомбы, он укрощает норов и ставит в желудке пломбы; а следом стаканчик чая с цитрусом, в подстаканник, опасливо приобщая к чаю маленький пряник, некто пьёт, зарекаясь (до завтрева) от обжорства. (Но паюс! Сожрали паюс! Как смоют Мойры позор свой!) А вскоре приходит Нюктэ и с нею сын её Гипнос, и вот засыпает некто, и снова ему приснилось, что прибыл за ним Танатос, особо не церемонясь, а он вроде как Донатас, в том смысле, что Банионис, из старой литовской ленты, где все никак не хотели от пуль умирать моментом, а только в своей постели, и он, как солдат солдату, на чистой литовской мове: – Пошёл ты в жёпас, Танатос, не волк по своей я крови, меня только равный, братас, убёт, как и я, литовец, от грека ж до жмуди пропасть, так что пошёл ты в жёпас! – И посрамлённый, каясь, Танатос отводит руки… (Но паюс! Сожрали паюс! Вот суки-то! Суки! Суки!, умяли сёмгу и фрукты, и белые груди хлеба!) …Спит в чёрных одеждах Нюктэ, родная сестра Эреба, и спит в ней раздутый некто ухом в ночное небо. 21.08.2010, Верхнее Ступино. ______________________ Упоминаемые персонажи греческой мифологии: Нюктэ – богиня ночи, дочь Хаоса и сестра Эреба, от которого она родила, Гемеру, Гипноса, Танатоса, Немесиду, Мойр и множество других божеств. Эреб – бог вечного мрака, сын Хаоса и брат Нюктэ. Хаос – божественная категория космогонии, первичное состояние Вселенной, бесформенная совокупность материи и пространства (в противоположность порядку). Аргус – стоглазый титан. Мойры (или Парки) – богини судьбы, дочери Нюктэ и Эреба. Клото́ – прядущая нить жизни, Ла́хесис – отмеряющая её длину. А́тропос - перерезающая нить. Эос – богиня утренней зари. Гемера – богиня дня, сдочь Хаоса и Нюктэ, сестра Гипноса. Эринии – богини мщения, дочери Нюктэ и Эреба. Мегера (Завистница), Алекто (Непрощающая) и Тизифона (мстящая за убийство). Немесида – крылатая богиня возмездия, дочь Нюктэ и Эреба. Гипнос – бог сна, сын Нюктэ и Эреба, брат Танатоса. Танатос – бог смерти, сын Нюктэ и Эреба, брат Гипноса. БРЕД (фантазм) Бледен больной, он бредит, чёрен и чёрств его бред, будто бы ест он с бренди чёрствый и чёрный хлеб. Англоязычным бредом доктор весьма смущён, слыша в юноше бледном кашель и что-то ещё. Хлеб этот пахнет блефом, плох его хлоп и цвет, щёлкнув курсор в таблетку, док вызывает хелп. Вызванный хлеба ради в наглоязычный бред, входит с таблицами Брадис и вычисляет тренд. От результата сбрендив, Брадис вычислил хлюп: – Доктора бред в хай энде дал при расчёте плюх. Док зажимал таблетку, видно, с неё и прёт. Брадиса бред нередко напоминает трёп. Трёпом смущён невольно, док нахлобучил фетр, Брадис напялил войлок, словно заправский ферт. Доктор и Брадис, бредя, в мокрый туман бредут, встретив Джуди о'Греди, денди себя блюдут: сняв логарифмов войлок и медицинский фетр, оба суровых воина приветствуют даму треф. Утром больной не болен, кашель прошёл и хрип, сгинули бред и боли, он совершает трип: едет в своё поместье в кэбе своём ездок, едут с ним гости вместе, Брадис и добрый док. Глядя в подхвостье кляче, едут они налегке, в старой войлочной шляпе, в фетровом клобуке. Едут в трясучем кэбе дурень на дураке – Брадис в войлочном кепи, в фетровом колпаке доктор, и против ветра глупо смеясь, плюёт дурень в дурацком фетре, в войлоке идиот. Мнимый больной героем смотрит на них двоих: – Как хорошо: нас трое, будем пить на троих. Водка в селе как солнце, с нею жить веселей, в холод длинные сопли долго текут на селе. В Англии и Вселенной, хоть обыщи, сопя, нету таких селений, где б не текла сопля. Тёплым укрывшись пледом, жаркий обсев камин, с чёрным свежайшим хлебом тминной тяпнем за мир. Вылечен был не даром франко-испанский грипп, в битве под Трафальгаром Нельсон-циклоп погиб. Русский циклоп Кутузов, вздув бородинский блеф, долго лечил французов, горек им русский хлеб. Выпьем же, храбрый Брадис, выпьем же, добрый док водочки квантум сатис, хлебцем закусим впрок. Пусть на Святой Елене, рухнув на чёрный креп, Наполеон лелеет свой бородинский бред. 24.08.2010, Верхнее Ступино.
ДУМА ПРО ПАРТИЗАНА МАЗАЯ I То не Тихий с Ледовитым стакнулись каймою – разлились до края неба Унжа с Костромою. На одну шестую суши – семь восьмых водицы, шлют «спасите наши души» люди, звери, птицы: разгулялось половодье, вешняя погодка. Там сплывает по природе мазаева лодка. Дед Мазай, башку подпёрши правою рукою, сидит, старый закопёрщик, объятый тоскою. У Мазая, что ни вёсна, муторные думки, и сидит он, бросив вёсла, отложив подсумки. У него в тулупе зайцы, в башке тараканы: там смешались в одну кучу и паны, и ханы, паханы, шпана и лохи, и воры в законе – вся история эпохи, что жила на зоне. Всё одно: орда ль Батыя, татарва-оторва, ай Лисовского лихие ляхи, злая прорва. II Ой, туманы-растуманы, родная сторонка, басурманы, растаманы, транспорт, оборонка, расчленёнка, несознанка, ханка да афганка, партизанская землянка, финка да лубянка. Ой, богата Костромщина дикими лесами, где загинул как мужчина наш Иван Сусанин. Как же вёл Иван героем в Домнино поляков – с бодуна ли-перепоя, то ли с переляка? На траве, траве голимой, на стрёмной афале брёл сторонкою родимой, а думкой в астрале. На одном автопилоте ляхов вёл Сусанин, на Исуповом болоте ум совсем оставил. Заблудился Ваня, ах ты, в прорву залудился! – и за то от злобной шляхты головы лишился. И за то ему в народе слава-честь доныне: голова ж – не тыква, вроде, не арбуз, не дыня. Но одна она, зараза, сама в том повинна, что теперь пригодна разве для Хеллоуина и доныне под осиной, смотрит сны лихие, как водил Иван трясиной конницу Батыя, а до той – свирепых гуннов, звероватых скифов да кентавров скудоумных, шедших на лапифов, разных недочеловеков, древних обитальцев – злобных австралопитеков да неандертальцев. А потом, позжее ляхов, Лжедмитрия с Мнишкой – самураев тем же шляхом, с головой подмышкой (чтоб не спёрли конокрады, проклятые ниндзя), продотряды, стройотряды, бронепоезд «Гандзя», Карла буйных кирасиров, Махно да Петлюру. И никто из той трясины не спас свою шкуру – легионы Марка Красса, фашистские орды, бизнесмены мидл-класса, олигаршьи морды… Только наши партизаны живут в том бучиле, до сих пор всё рвут составы, как их обучили. Мазай, с тропами знакомый, у них за связного, возит почту им с крайкома да из областного. III Ой вы, Волга с Костромою, Унжа да Ветлуга, Ой, Водокша с Кухтомою, Печуга, Мизюга, ой вы, Шелекша да Лёкша, Лисьменга, Войманга, Сельма, Мотьма да Подокша, Конногорь, Ясанга, Лынгерь, Шугома, Серахта, костромские реки! Где Мазай Сусанин вахту нёс-держал вовеки? Ой вы, Печенга, Корега, Шода, Куричата, Номжа, Колохта, Нерехта, где ваши зайчата? Ой вы, Луптюг, Нюрюг, Нерег, Ворваж, Кунож, Сорож, здесь ли их пускал на берег милосердный сторож? Ой же ж вы, Пеньки да Ломки, Пыщуг, Муравьище, где теперь родной сторонкой их спаситель рыщет? Ой, Кемары да Макриды, ой, добрые люди, где какую вражью гниду наш Сусанин блудит? Ой вы, Бекари, Торзати, Вохтома, Завражье, где ведёт он через гати в топи силу вражью? Ой, туман, урман, кустарник, моховина, мшина, ой, зыбун, ходун, кочкарник, согра, мочажина, ой вы, грязи костромские, рясы да трясины, крепи с плавнями глухие, мочаги, слотины, губит нынче ли, дознайтесь, ай кого спасает ангел партизан да зайцев, дед Мазай Сусанин? IV Знай, попыхивая трубкой, правит дед плешивый шестивёсельною шлюпкой, шестирук, как Шива. Он всю сторону родную озирает разом, он ошуйю-одесную глядит третьим глазом, видит на сто вёрст в округе, подземь на сто метров. Не боится он ни вьюги, ни самумов-ветров, ни сирокко, ни цунами, ни землетрясенья, он всегда, как «Ленин с нами», на службе спасенья. Приросла корнями к дупе мазаевой лодка, зайцы гнёзда вьют в тулупе – всё он терпит кротко. Он плывёт из Беловодья, Кострому буровя, и спасает в половодье зайцев поголовье. Так вершит своё земное странствие по водам прадед Велеса и Ноя, да Стрибога с Родом, сын Пуруши и Параши, аватара Вишну, правнук Мойши и Абраши, прародитель Кришны, доведический пра-арий шестирукий Шива. Не кончал он семинарий, бурсы, иешивы, не читал ни Тантры-Веды, ни Торы-Талмуда, сам не знает старый деда, кто он и откуда. Знают только партизаны, шаманы да звери, да оратаи-пейзаны – кривичи да меря, потребляя психоделик – грибы во фритюре – кто же есть на самом деле дед Мазай в натуре: от начала века Брахмы сквозь все штормы-вьюги за провоз сбирает драхмы гид по Кали-юге, он и Брахма-Созидатель, и Вишну-Хранитель, и ужасный всекаратель Шива-Разрушитель. Он наш Троица, Тримурти, воспетый в осанне, бесконечный, вечномудрый дед Мазай Сусанин. 2010, Москва. ______________________________________ Примечания: Пуруша - первочеловек, из которого возникли элементы космоса. Параша - боевой топор, одна из аватар Шивы. Триму́рти (санскр., «три лика») — так называемая индуистская троица — триада, объединяющая трех главных богов индуистского пантеона (Брахму-Создателя, Вишну-Хранителя и Шиву-Разрушителя) в единое целое. Само понятие Тримурти часто трактуется как божество, наиболее известное изображение которого — человек с тремя лицами. Считается также, что сами боги Брахма, Вишну и Шива — всего лишь аспекты, проявления Тримурти. |
 Содержание
|
Дальше 
|
