ОБНОВЛЕНЦЫ
(драматические отрывки)
1. Вместо пролога.
Священник Александр Иванович Введенский.
Март 1918 года. – Только что издан декрет об отделении церкви от государства,
который сразу был решительно осуждён Собором русской Православной Церкви,
заседавшим ещё в то время.
Введенский пишет статью по этому поводу.
Радость, как птица, вспорхнула стремглав, -
в солнечном блеске сокрылась от глаз.
Он не успел заметить, когда
в ясной душе поселилась беда, -
только однажды вдруг увидал он,
что заунывным мраком придавлен…
Тошно…
И вот он сидит за столом,
длинные строчки вяжет пером.
Светит угрюмо жёлтый ночник,
сгрудились кипы разрезанных книг –
кажется, будто детская радость
нищего духа в них затерялась…
Что ж теперь делать? Написано: «Дух
дышит, где хочет». – Дохнул – и потух.
Надо работать. Дело не ждёт.
Густо и грубо история прёт, -
с гиканьем, словно казачья сотня
за православную Церковь Господню…
«Церковь с монархией свято сплелась.
надо догматом скрепить эту связь», -
пишет Флоренский в какой-то статье…
Это не лепет в святой простоте, -
нет, это пишет высокий мудрец,
Павел Флоренский!
Слащавый подлец!
Чёрная сотня!
(Лет через двадцать
уж не фашистом ли будешь ты зваться?)…
«Свято сплелась», - это ж надо сказать!
Прелюбодейство – догматом связать? –
Прочь! я не верю вам! Церковь чиста!
Нет жениха у ней, кроме Христа!
Ждите, пока Он воссядет на Царство,
а не подсовывайте Ей самозванцев!
О, лицемеры! вы думали скрыть
грубую пошлость свою и корысть? –
Но ужаснулась Невеста Христа,
скрылась от мерзостного сватовства, -
и, вместо Церкви, лишь толпы паршивых
глупых попов, равнодушных и жирных,
вот вам остались!
Вернитесь же к Той
юной, прекрасной, наивной, святой, -
кайтесь, молите Её – да простит
ваше кощунство и вновь посетит
вашу уныло-фальшивую братию
кротким дыханием благодати.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Время идёт, и всё горше кипит
негодованье. И громче скрипит,
переползая бумагу, перо…
- Что я взываю? к кому? – всё мертво.
Мысль? покаянье? смиренье? – куда там!
вы уподобились шавкам кудлатым!
Да, вы, как верная шайка собак,
запах враждебный вмиг опознав,
рьяно облаяли новый декрет.
Да не заметили только, что нет
рядом хозяина. – Кто же и как же
ныне оценит преданность вашу?
Ныне благие пришли времена:
Церковь законом отделена
от государства. – Кесарев гнёт
не посягнёт на свободный полёт
Духа! –
Но разве позволит вам злоба
сердцем осмыслить великое слово?
Глубокомысленнейший ваш Собор
в лужу посажен! – Стыд и позор!
Вот дождались, что безбожная власть
правду живительную раньше вас
произнесла… -
и споёт ей за это
новая Церковь «многая лета»!
2. 1922 год. – Изъятие церковных ценностей в помощь голодающим Поволжья.
7 мая в Москве закончился первый громкий процесс над церковниками,
сопротивлявшимися изъятию (11 смертных приговоров). Патриарх Тихон
выступал в качестве свидетеля, но косвенным определением трибунала
был тоже привлечён к уголовной ответственности и заключён под
домашний арест в Троицком подворье (на Самотёке).
Протоиерей Александр Иванович Боярский –
на даче под Петроградом.
Поздние сумерки в мае. Долго светло.
Вот ветерком на веранду дым занесло. –
Жгут у соседей листву. Молотком стучат.
Смотрит Боярский вниз, в подсыхающий сад.
Чёрную бороду забрал в широкий кулак,
бродит улыбка кроткая на губах…
(Видишь, видишь вдали неотвратимый ГУЛаг,
снег по пояс и проволоку на столбах?)
Нет, он не видит. Сел и поправил крест.
Набело переписал свой манифест.
«Здравствуй, Христово всемирное братство!
Сбросим оковы духовного рабства:
ложь и лукавство церкви корыстной,
в службу продавшейся капиталистам
и прочим эксплуататорским классам!...
Свет христианства – трудящимся массам…»
и т. д.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чёрный подрясник, белые башмаки –
вот промелькнули… вот на крылечке шаги.
Входит Введенский, развинченный, как паяц, -
бродит задумчивость за тьмою выпуклых глаз.
- А, это ты, - вот кстати. Прочти документ. . . . . . .
Ну, каково?
- Превосходно. Сразу в печать.
- Правда? Может, добавишь что-нибудь?
- Нет.
- Ну так подписывайся, и давай пить чай. («Чай Высоцкий,
сахар Бродский,
председатель – Ленин-Троцкий»)
Введенский (подписывает):
- Ах, я влюблён в этот юный, энергичный язык:
«Интернационал», «наркомат», «Главэвак», «Помгол», «ВЦИК»,
«митинг», «пленум», «президиум», «комиссар», «депутат», -
веселящий пламень в душе и сахар в устах!
Знаешь ли, что это значит? – Это зовёт
старую Церковь набат новых проблем. –
Чувствую, что вплотную она подплывёт
к ним – лишь на новом государственном корабле.
Сумерки гуще. На самоваре блик
от настороженной усмешки Боярского:
- Нам,
то есть Церкви Христовой, - не нужны корабли,
если мы можем просто ходить по водáм…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот сыроватая ночь идёт по садам. –
Внял хозяин крадущимся её шагам,
штору спустил и, подвернув фитилёк,
в розовом абажуре лампу зажёг…
Вскрикнул протяжно за станцией паровоз.
Вяло протявкал дряхлый соседский пёс.
И из тревоги бродячих майских ветров
третий возник – отец Евгений Белков.
- Привет вам, добрые отцы!
Чай пьёте? Молодцы!
А несколько часов назад
под стражу Тихон взят. –
Вот телеграмма из Москвы.
Красницкий-то уж там!
А мы сидим тут, как ослы,
расслабленным мечтам
предавшись…
Боярский:
- Погоди, присядь…
Белков:
- Оставь. Нельзя нам ждать.
Уже я три билета взял.
Кто едет на вокзал?
Вскочил Введенский: - Я! – и стул
со стуком навзничь пал.
Но только мышцы сжатых скул
в молчании катал
Боярский… Встал – и в дымный сад,
в приют сырой весны,
с крыльца направил грустный взгляд:
- Помолимся, отцы,
чтобы Господь открыл пути - -
Белков:
- Молились уж сто раз!
Ты хочешь, чтобы этот тип
всю власть забрал без нас?
Чту ты как девка накануне
свадьбы – честно-слово! –
как обомлел – ни тпру, ни ну! –
и няньчь тебя такого!
Давай, отец протоиерей,
давай, решай скорей!...
И он, сглотнув сухую грусть,
сказал:
- Я остаюсь.
3. Москва, общая экспозиция.
В конце появляется священник Владимир Дмитриевич Красницкий.
Весна свирепа и жестка.
Она – нахального ростка
слепая самка-мать.
Ей бы с лазури облака,
словно с пасхального куска
глазурью взмыленные бока
для сына отломать.
Да тесто замесить бы ей
покруче бы да посдобней
для алчного сынка…
Вон выполз паточный ручей
на улицу из-под мостка. –
От жирно-блещущего мазка
вся жмурится Москва.
И в яром пламени лучей
пекутся горки куличей,
темнеют корки их.
Да по канавам через грязь,
где мать-и-мачеха зажглась,
всласть матюгающихся лихачей
путь крив, и нагл, и лих. («Ленин Троцкому сказал:
- Пойдём, Троцкий, на базар,
купим лошадь карюю
топтать пролетарию».)
Воздев сто раз один кулак,
цветут афиши на углах, -
на тумбах, наподобие плах, -
и торжествуйте вы,
взмычавшие – как на губах
растаял нынче снежный прах
мороженной любви.
(Когда ты хочешь, отстранясь,
порвать запутанную связь
в себе, да и кругом –
тогда, как лошадь, под уклон
скачи, не глядя, через грязь,
где мать-и-мачеха зажглась, -
ходи роковым углом.
Так революции цветут,
как язвочки, и там и тут
на плоти гладких лет, -
разнузданной проказы зуд,
заразы бег, крамолы блуд,
распухших в вечности минут
назойливый, цепкий бред.)
Навзрыд плакаты голосят
и тычут пальцем, и грозят
дрожащим кулачком:
«А ты, товарищ, кто таков?
ты голодающему помог?
иль схоронился в уголок
с пшеничным куличом?»
«По Волге мор. Там голод лют.
Там мрёт ополоумевший люд.
Крамолы вой, заразы блуд
там прут уж через край. –
Ты, сытый и здоровый тут,
товарищ, - твой свободный труд
голодному отдай!»
«Над Волгой вопль: там голод зол.
Он рыщет поперёк и вдоль,
вздымая кулаки… -
Эй, загляни, брат, в сундуки
и, если не совсем ещё гол,
своё имущество в ПОМГОЛ
скорее волоки!»
«Не трусь, не прячься и не лги.
В Политехнический беги.
Там будет в шесть часов
диспут на тему:
«ГОЛОД И –
БЕССОВЕСТНЫЙ ЗАГОВОР ПОПОВ» -
как толстопузых припекли
декретом нынешним об
изъятьи ценностей – так вмиг
они взвились: и брань, и крик! –
а самый-то важный из «владык»,
московский патриарх, -
уж он анафемой гремит,
а золото тайком велит
зарыть в монастырях.
«Люби, смиряйся, не греши…» -
слова-то слáдки, хороши –
а чуть дотронься до мошны,
так лезут глотки грызть.
Рыком рычит елейный глас,
и прёт, не глядя, через грязь
взбесившаяся корысть…»
А ты, товарищ, кто таков?
А ты на вылазку врагов
революционный дай отпор!
Или, видать, ты сам из них? –
Ты пальтецо-то распахни
да хоть за брюки подоткни
подрясника подол.
Товарищ смотрит. Он приезжий.
У него под шляпой плешь
и жёсткая кудря.
С портфелем толстым он с утра
спешит к Зарядью через мост
и против ветра курносый нос
воротит от Кремля.
Весна свирепа и жестка,
она лучами бьёт в бока,
как шпорами, его –
и вздёргивает на дыбы,
и брызжет пеной на столбы…
Отец Владимир, это вы?
К Тучкову? – Скорей, бегом!
4. Красницкий на приёме у Тучкова (уполномоченного ГПУ по церковным вопросам).
Бумаги аккуратно развернув,
очками круглыми сверкнув:
«От группы духовенства
Петрограда и Москвы…»
А голос тусклый, пресный.
И глаза упёр в листок, –
читает равномерно, без запинки:
«Мы
поддерживаем и приветствуем
советскую власть
в её мероприятиях
по изъятию
ценностей…»
Напротив, без очков,
сидит Тучков, усатый кот,
Евгений Алексеевич.
Он тоже в тот листок
глядит, прищурясь, через стол, -
в себе посмеиваясь…
«От группы духовенства»
Красницкий голосом бесцветным
сухо продолжает:
«А также осуждаем
контрреволюционную политику
патриарха Тихона…»
- Оставьте, я прочту.
А как насчёт чайку?
вам не налить ли?
- Нет, благодарствую.
- Однако, жарко… -
(Тучков; и после паузы:)
- Так, стало быть, вы с кляузой
на арестованного патриарха?...
Хе-хе, так вы не ретрограды
там в Петрограде? –
Отрадно, батюшка, отрадно…
И что вы предлагаете?
- Мы – вот что. -
Из портфеля
Красницкий, не замедлив,
вытаскивает –
ПРОЕКТ РЕОРГАНИЗАЦИИ
ЦЕРКОВНОГО УПРАВЛЕНИЯ -
и подаёт готовно:
- Вот здесь всё.
Основные тезисы…
наша платформа…
- Ну-ну, - (Тучков, бегло проглядывая) –
Так… А кто возглавит?
Красницкий – ещё суше:
- Не знаю.
- Хм… - щурится Тучков, - кáк же так?...
А что вы скажете…
(кандидатура – так себе,
но всё же лучше,
чем ничего…) –
здесь в Москве
- по случаю –
застрял проездом
один тишайший старичок –
Леонид Верненский.
Давайте к нему съездим
и поговорим…
Ещё есть, правда, Антонин,
но это сумасброд:
упрямый, взбалмошный, -
и́ не угадаешь его –
кáк повернёт…
Красницкий, губы бледные поджав,
взглянул Тучкову на пиджак
цепко и пристально,
будто глазами
дырочку залатывая:
- А без епископов
обойтись нельзя - - ?
- Да не желательно…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот этого и надо было ожидать ему, -
а он, мечтатель
с лицом бухгалтера,
с портфелем сексота,
в каких витал революционных высотах? –
Он думал: «Эти тысячи
безгласных, деревенских
нищих и запуганных попов –
избавит нынче
хоть власть советская
от вековых оков…
и наконец-то мерзких пауков,
эксплуататоров-монахов
уничтожит…»
А власть – как бы не так: она –
всегда одно и то же…
Ну, если вам «желательно» -
потерпим пока.
А на Соборе как женатый
проведём епископат,
да патриаршую монархию
сметём волей масс –
тогда-то гордецы-монахи
уж попляшут у нас!...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Прихлёбывая чай из блюдца,
Тучков глядел и думал:
«Средний спец.
Банальный комплекс честолюбца…
Мелки вы, батюшки, но на худой конец
сгодитесь для советской власти
по этой части…
Оформим. –
Пока. А там посмотрим…
Народ церковный не дурак.
И крепок на испуг.
И не пойдёт он в ваш бардак
холуев и хапуг.
Оно положим, выскочки
вы – из плоти плоть.
Но там порядок, и привычка,
и солидность хоть…
Вы против них – минутный блеф,
соринка в глаз – и только.
Она сморгнётся… но меж век
её фантом надолго
как прецедент и эталон
прилипнет - чтобы впредь
их под советский метроном
учить каноны петь».
5. Обновленческая группа «Живая Церковь» (по названию журнала, который они
тогда начали выпускать) приходит в сопровождении Тучкова к патриарху Тихону,
сидящему под домашним арестом в Троицком подворье.
Страшно.
Калиновский сел в прихожей:
- Не пойду…
без меня идите…
Ветер клейкую листву
задирает в садике,
пыля от озорства.
Близко по Садовому кольцу
ползёт гроза.
(Опытный синоптик бы
наверно предсказал,
что несчастный Калиновский
скоро снимет сан –
всем в соблазн:
ведь издавалась
от его лица
клейкая
«Живая
Церковь», -
первая листва.)
Прочие – кто как:
Белков
бурчит
с Тучковым-тёзкой,
а Введенский
элегантный кок
пушит
расчёской,
Стадник чуть храбрится
за прикрытием
их спин, -
и один
Красницкий
впереди,
невозмутим.
Он – с портфелем…
И пошли по лестнице наверх. [Спустя полтора года, в Донском монастыре:
Яков Полозов, келейник
открывает дверь, Хлопнул выстрел. Полозов упал.
в простоте не ведая И в недоумении убийцы
подвоха, - замерли.
даже рад… Назад пошла крутиться
Но уже в тревоге вся картина. –
им навстречу – патриарх. Словно кто их смял, -
медленно, заворожено пятясь –
Призрак свергнутой монархии - и быстрей – и друг за друга прячась,
пред ними он, бросились к дверям.
ненавистный Один сорвал
и недосягаемый тиран - с вешалки, не глядя, чью-то шубу…
хилой тенью кажется, покатились с толчеёй и шумом
в пыли забытой, вниз по лестнице…
- но А патриарх,
как же на крылечко выбежав за ними,
робкие сердца закричал:
привыкли замирать! - «Вернитесь! вы убили
человека!» -
Сохнет в горле. Только снежной пылью
Под благословение скорей ахнул и умчал их вихорь-страх.
гнётся шея…
Ёрзая, Он вернулся. –
расселись кое-как. Полозов был мёртв.
Звуки серой Маятник в часах качался плавно.
молью Чай не блюдце стыл. Спросонья кот
к полу спину выгибал, зевая сладко.
льнут, тушуясь на ковре. И недвижный огонёк лампадки
Самый смелый озарял в углу большой киот.]
кашляет
с бумажкою
в руках.
Хорошо, что рядом
есть насмешливый Тучков…
Плохо: он сидит и заправляет
здесь молчком. –
Не сказать того, что надо бы
с глазу на глаз просить у Тихона…
Хорошо: можно, души не надрывая,
просто сухо-
официально:
«…тысяча четыреста четырнадцать кровавых инцидентов
с февраля по май вызвало ваше воззвание, владыка…
Именно в связи с вашим святейшим именем, с вашим авторитетом
Церковь вообще замешана в контрреволюционную политику…
Ваш призыв противодействовать изъятию церковных ценностей
произвёл развал и породил анархию во всех епархиях:
управление дискредитировано, всё шатается – и целостность
Церкви под угрозой…»
Патриарх, растерянно помаргивая
поглядел в окно.
Там дождь со стуком
набежал на садик,
льёт по стёклам…
Что с ним? Он испуган? –
Слёзы путаются в редкой бородёнке.
Мантия свисает
c плеч сутулых…
«Мы пришли к вам с увещанием, мы настоятельно, владыка,
требуем и просим самого наискорейшего созыва
Всероссийского Поместного Собора, - вам же до его решения
следует уйти от управления во избежание - - »
- Что же, что же… коли клином
всё так сходится на мне грешном…
я не знал… тогда конечно…
я тотчас же напишу Калинину,
что передаю митрополиту Вениамину
патриаршее местоблюстительство…
Образа поблескивают ризами
справа – освещённые лампадой –
красною, пасхальной – и туда он
вроде бы смущённо, так украдкой посмотрел.
- Что же… что же… Это патриаршество всегда
нёс я с тяготой, как непосильный крест.
Верно, так угодно Богу, чтоб - -
- Нет, Вениамин взят под арест, -
с лёгкостью и удовольствием Тучков
сообщает, - против него начато
дело о сопротивлении изъятию…
(Это ложь. Но как бы и не ложь почти:
дело двух-трёх дней… И – Господи, прости –
ложь для дела… Что же может быть нужней
в эту наступательную краткую минуту?...)
Но иначе как-то движутся в душе
скорбь и мысль у патриарха:
- Ну так
я тогда митрополиту Агафангелу…
…скорбь, свобода и доверие к фатальному,
то есть к богопромыслительному…
- …верно, вы не воспретите ему?
- Да, не воспретим. Против него пока
возражений нет.
(Тучков – как облако:
он не туча в грубой оппозиции к земле,
он далёк и независим в себе.)
- И Собор позволите созвать ему?
Как вы в сей момент относитесь к Собору?
- Лично я – благожелательно.
Согласуем с ВЦИКом – и позволим.
Эти батюшки со мной советовались,
вы же понимаете…
И тут как будто
вдруг осипла деловитая уверенность
в голосе Красницкого, когда он глухо
начал:
- Наша инициативная группа
просит передать дела нам пока,
до приезда владыки Агафангела…
Пауза.
И замерли.
И сжались –
как семинаристы, не успев толком
стушевать великовозрастную шалость
пред всевидящим инспектором.
Но в иных пространствах протекают мысль и скорбь
распинаемого патриарха – только вскользь
их коснулся некий неопределённый знак…
Вздох. И слёзы в бороде. И на иконы взгляд.
И, пройдя сквозь мглу непостижимого труда,
многажды благословлявшая рука
медленно прошенье их берёт.
Долго, крупно чертит поперёк
в тишине скрипящее перо:
«Благословляем
по сему: принять ключи от канцелярии
и печати – до прибытия
нашего законного местоблюстителя»…
6. Епископ Антонин (Грановский). -
Его «живоцерковники» не пригласили в сформированное ими ВЦУ (Высшее Церковное Управление).
Он сам пришёл к ним и возглавил ВЦУ явочным порядком.
На два вершка выше Петра – Антонин.
Худ и сутул. В глазах, как пламень, «аминь».
Груб и суров: навыворот Аввакум:
«Прочь из скитов под небо Христовых коммун!»
К шу́ту алтарь! в средину храма – престол…
«Се прикоснуся устнам…» - не «се», а «ВСЕ» -
так прикоснёмся, в духе столпившись, что
небо спустится к нам в бурной весне!
Кто там – «каноны»? – Правят туманы в дни
оные, - в которые реки ломают льды.
Правят моменты в революционный шторм…
В штиле столетий рули правил и норм
в тине еле виляли, брюзгливо скрипя.
Им ли веления Духа вспомнить с азов
в миг, когда парус церковного корабля
силой упругой позван за горизонт?
С придурью я, заштатный, больной Антонин,
вам говорю: да, я плохой канонист.
Но – несть канона и у Христовой любви
к Церкви, - и Он в руки возьмёт рули
ради великого обновленья путей,
ради внезапного покаянья сердец,
ради правды, которая в нас теперь
бурей вскипела – и от сна вспрянула здесь.
Социализм – это праведный есть энергизм
гнева – против надменного блеска риз,
против бессмысленного бряцанья кадил
мимо жизни, в направленьи воздушных картин.
Вместе с ним мы разрушим паразитический храм –
сей позорный, который в маразматических снах
нюхает ладан, а за папертью рядом – смрад…
_ _
Всех трудящихся и обремененных толпу
мы призовём прямо к Христову столу, -
ибо общение Крови – не в красивых словах,
а циркуляция по жилам в социальных слоях.
Коммунизация – божественная любовь, -
сверху донизу творение пронизав,
всё активно животворит – и вот
парализует центробежные силы зла…
Сами боитесь, малохольные прохиндеи-попы. –
Скупо в себе притаились, протоиереи-жлобы.
Слюни глотаете, - белые клобуки вам? –
Помните, что получили Иаков и Иоанн? –
«Криво думаете, - сказал им Господь. –
Службой фискала в Царстве Моём достичь
почестей? – а не хотите в ладошку гвоздь? –
Вот вам путь. И будете чашу пить».
Чашу-то пить – не прячась за иконостас!
И растить отнюдь не харю, а ипостась, -
распинаемую на революционных ветрах,
посреди звериных, ревущих на стогнах драк.
Этой свободы у Церкви никому не отнять.
Вы же, порабощённые, пойдёте в тупик,
мимо жизни, если успеет опять
мира князь за титулы вас купить…
7. Рассуждение историка о Введенском.
И когда на Москве завелось ВЦУ,
лихорадочным цветом оно расцвело
в тот же миг.
И приложен к лицу
златоустого вертопраха – мандат:
так вернуться ему предстоит в Петроград
полномочным церковным послом.
Он способен, он жаждет, как вихрь-фейерверк,
раскрутиться, блистая над плавной Невой,
пресекая инерцию сна,
и невинною верой и правдой живой
вдруг опять вдохновенный зажечь первый век
в плотной мгле имперского зла…
Но в устах знаменитых двусмысленна весть:
обоюдо- она ядовитая смесь
мутной правды и явной вины, -
и какой-то едва уловимый фермент,
наподобье магнитного света луны,
он добавил в московский привет. –
Будто, с пламенной речью всходя на амвон,
видел белую ночь и открытый балкон,
и шампанским шипением волн
с тонких пальцев на клавиши лился Шопен,
и, раскачиваясь, густозвучный Бальмонт
кровью бился в висках и шумел.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прихожане поругиваются в церквях
и уходят на паперть – мстить суете.
Там калеки плюются, крестясь.
Там юродивые с крестным ходом ползут
по проспекту – и злобный слюнится слух
об Антихристе и Страшном суде.
Там в ограде кустарный акафист поёт
Иоанну Кронштадтскому тайный хор,
и мечтает бродячий народ…
И метут стайки встрёпанных воробьёв
у часовни Блаженной Ксении – крох
и скорлупок весенний сор.
[Примечание к этой главе:
В Москве
церковь Пимена (что в Подвесках)
их последней была резиденцией.
Там служил Александр Введенский,
обовленческий патриарх.
Вот свидетельство очевидца,
заходившего из любопытства
в этот храм году в 47-м. –
В золотом балахоне и в митре,
он, как баба, обрюзгший и бритый,
выйдя из алтаря на амвон,
проповедовал нечто плаксивое
двум старушкам интеллигентным, -
пустота бестолковым эхом
по углам его голос носила…
. . . . . . . . . . . . . .
Так он и дослужил в Подвесках
до конца. – Как великий оратор
умер он символично: от рака
не чего-нибудь, а языка - -
И со страхом тогда православные
вновь вошли в эти полуразвалины. –
…Облупившаяся штукатурка.
На иконах цветные бумажки.
В алтаре из-под шкафа монашки
кротко вымели горку окурков…
Вскоре храм опять просиял
благолепием после ремонта.
Только красные звёзды в орнаменте
оставались ещё по стенам,
но потом и они - - ]
8. Вениамин, митрополит Петроградский, молится у себя в келье.
Прости! прости меня, Господи! это я виноват!
Нерадиво растил я Твой вертоград:
не окапывал вовремя и диких лоз не срезал.
Вразуми меня, дай выход поздним слезам.
Был я слеп епископ! – о чём мечтал? –
Примирить всех любовью? – но ведь есть черта,
проведённая не мою – Духом Святым:
круг обязанностей, позабыть о которых – стыд!
И в любви, и в миротворчестве – пастырь – я ли не
должен был разделять человека с его деяниями? –
возлюбить сынов и возненавидеть их блуд…
и, доверенный мне многоценный богозданный сосуд
сохраняя в целости,
выплеснуть из него муть заплéсневелую…
Стыд, стыд на мне! И на мне же их грех
разрушения – ибо первый я пренебрег - -
по безместной мягкости – (Ты ведаешь, Господи!) –
а теперь её плоды безместной жестокости
требуют…
Но как могу их проклясть
я – прежним благодушием разрушивший власть
мне данную… Кто теперь я такой? –
А других нет – чтобы словом тушить огонь…
Научи, Господи!... Пресвятая Богородица, помоги,
обнови мой разум и растерянные силы мои!...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Узурпаторы власти, иереи Красницкий, Введенский, Белков –
отлучаются… как? – до покаянья? – или во веки веков?...
Отлучением их уже не вернуть: в пропасть они
сорвались и летят. – Значит, себя прокляни.
Отлучение – это себе теперь пальцы отсечь,
а не то мгновенно дойдёт гангрена до плеч –
и до сердца достанет. –
Делай скорее, врач,
сам себе операцию…
Страшно не то, что власть
большевистская будет яростно мстить за них –
это я приму с благодарностью, Господи, -
страшен миг
умерщвления этой тёплой частицы души… -
Пред Святым престолом с ними вместе Богу служил,
причащались из Чаши одной – и Христос был посреди нас, -
а теперь между нами осклабится мира земного князь…
9. 29 мая 1922 года. Введенский.
Лавра, академический парк.
В майском воздухе, влажно-белесом,
пряно пахнет распиленным лесом.
От Невы надвигается пар. –
Как легко в нём скользить бестелесным
умным сущностям: ангелам, бесам…
Вот идёшь, и вдруг слышится: «Кар-р!» -
глянул – только качается ветка, -
птицы нет. Между клёнов и лип
только вечера бледный прилив, -
колебанья бесплотного света.
Бранью суетною изнурив
дух, как тело когда-то – аскезой, -
как хотел бы теперь бессловесной
умной сущностью тихо парить,
бросив деятельную прыть,
мутный облик и пыл бесполезный…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Что за тени там? – Вениамин… -
Он гуляет. И он не один…
Подойти? – С ним келейник…
Но кроме
них – какие-то люди ещё:
вот подходят, берут за плечо…
С револьверами, жёсткие, в хроме.
Обступает владыку наряд.
Вот высокий чекист мнёт мандат…
Рык истории:
- Руки назад!
Господи! что я делаю тут?
Убежать? – Слишком поздно и дико…
И под грузом безумного сдвига
Непослушные ноги ведут
ближе, ближе… и губы плетут
лепет:
«Благословите, владыка…»
Но язвят, извиваясь, уста:
- Извините, отец Александр,
это не Гефсиманский вам сад,
да и я не похож на Христа, -
как хлыстом по лицу…
И стопой
непостыдной – вперёд конвоиров.
Только бросил келейнику: «Иов,
не ходи, возвращайся домой…»
И маячит вдали, за собой
уводя неотступный конвой, -
и уходит, во мгле растворяясь,
оставляя во мне… что же? – зависть? –
Да! – и стыд, и смятенье, и боль.
«Ну хорош! ну простец! ну гордец!...
Сам я знаю немало словес –
хоть для диспута, хоть с Луначарским…
Но кичиться, но так величаться,
так сплеча отстранять наотрез… -
Да, владыко, уж вы не Христос!
Это знаю без вас… Потому-то
Вот, выходит, и я – не Иуда…»
(Да, тебе бы польстило на Брута
походить, - только нос не дорос.)
Что стоишь, словно пугало в рясе? –
Крест болтается… Эй, не теряйся:
то, что делаешь, делай быстрей.
Прёт история мимо лавиной.
Не зевай же, брат, прыгай, лови её, -
пролети – и в забвенье истлей.
10. Алексий (Симанский), епископ Ямбургский (будущий патриарх). –
Он был старшим викарием Петроградской епархии, и после ареста митрополита
Вениамина к нему перешло управление всеми делами.
4 июня. – Разговор с отцом.
- Скажи, отец, - скажи, что делать мне - -
Подобно перетянутой струне
измученное сердце: не звучит,
не думает – лишь повторяет кратко
резкий удар какого-нибудь факта…
чуть звякнет однократно – и молчит.
Нет слёз, молитв, - и горя мгла сырая
горит и каменеет, не сгорая.
. . . . . . . . . . . . . .
Когда меня терзали в ГПУ,
я утром, обессилев от молитвы,
уснул и видел сон: митрополита
в разодранном подряснике в гробу…
Я в ужасе вскочил. Я встал седым. –
Смотри, смотри, ты видишь: серый дым
в чёрных кудрях моих как будто вьётся, -
то в сердце, как в кадиле, тлеют слёзы…
Их разговор был подлым и прямым:
«Ты можешь дать приемлемую плату
за жизнь Вениамина: снимешь клятву
с Введенского – останется живой,
нет – расстреляем. Выбор за тобой».
Так эту глыбу тяжкую на шею
взвалили мне – и придавили ею…
Отец:
- Ты, Алексей, смотри, не соблазнись.
Пойми: снять запрещение не жалко
с прохвоста мелкого. – Но отменить
решенье правящего иерарха
не можешь ты, викарий: власти нет. –
Подумай крепче. – Может быть, Совет
собрать епархиальный – и бумагу
митрополиту бедному во благо
всем подписать совместно?
- Нет, отец.
В Совете лишь смущенье и протест…
Они правы: на мне одном весь выбор.
На самом деле, я решенье принял.
Да, я митрополиту жизнь куплю, -
поскольку знаю: без него не сладим
с епархией, готовой со дня на день
распасться в прах. – Но смертно я скорблю.
Как после загляну ему в глаза?
Какое буду мямлить оправданье?...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ну всё, прощай. Тянуть уже нельзя,
уходит ночь. – Иду писать воззванье.
11. Июнь 1922 года. Суд над митрополитом Вениамином . –
Толпа у здания петроградского Губревтрибунала.
- Православные, не напирайте!
- …пропустите…
- Кто там давит, братья?...
- …милиционер отнял хоругвь…
- …а когда вскрывали мощи в Лавре, -
ох, они в карманы-то побрали!
- Вся их власть – бандитов и ворюг.
- Там по Невскому ещё хоругви…
- Правда, что Введенский на поруки
взять хотел владыку?
- Ишь ты, совестию мучится, поди-ка.
- Мучится проломленной башкой.
- Как?
- Он со вчера ещё в больнице.
Вы не знали? Тут одна черница…
- Да кликуша просто…
- Ну и что?
- Въехала булыжником по черепу.
- Как, Введенскому?
- Ну да, в истерике.
Он из заседанья выходил…
- У него натура-то артиста,
он и рухнул – прямо так картинно:
очи свои чёрные закатил –
и простёрся – не стонал, не охал.
Так смиренно кровью истекал –
Прямо первомученик Стефан!...
- Говорят, он выступал неплохо?...
- Да, он выгораживал митрополита,
дескать, тот «ребёнком был в политике»
и «церковные контрреволюционеры
им вертели в своих целях».
- Это кто ж такие?
- Кто? – вероятно, патриарх.
- Вот он как, Введенский, в благородство играл!...
- Игры-то уж больно плохие.
- Тут, знаете, о смерти вопрос. Трибунал.
- Я и говорю…
- Дорогу, православные!... Дайте дорогу!...
- Кто там? какому ещё царю?
- Ох, царей этих стало нынче много…
- Назад немножко! Пропустите Гуровича!
- Ну, сдавили, как на Ходынке…
- Ещё какое-то комиссарское чудовище…
- Это защитник владыки.
- Во! жида в защитники дали! видали!
- Да вы что! Это же прекрасный адвокат!
- Вот как?
- И не говорите, если не знаете.
Таких, как он, и христиан нет-поди…
- Да неужто!
- Там ещё у них Бобрищев-Пушкин…
- А, это старый краснобай.
- Вер-рующие! ну-ка назад подай!...
[В другой день:]
- …а в зале
коммунистов насажали.
Они аплодируют.
- Кому?
- Ясно, трибуналу.
- Нет, верующих тоже немало,
только позади сидят…
- Гурович вчера выступал – я слышал в двери –
«нельзя, говорит, требовать высшей меры,
поскольку нет налицо контрреволюционной организации».
А Красиков, этот краснорожий пьяница,
ему кричит: «Ка-ак организации нет? –
а вся Церковь – не такой разве феномéн?
Она стоит на принципе иерархии:
военное подчинение низших высшим.
Наша задача, говорит, обезвредить эту армию, -
вот низших изолируем, а высших – к вышке».
- Бож-же мой! это ж просто в историю страница!...
- Вы сказали «Красиков», а я слышал – Красницкий.
И он якобы…
- Все одного поля ягоды.
- Нет, разница есть: один – просто председатель,
а другой – предатель.
- Красиков – обвинитель.
- А я вчера видел
этого Красницкого.
Лицо – как у убийцы.
- Он из ВЦУ,
свидетель обвинения…
- Точней сказать, прямо из ГПУ, -
«деятель обновления»…
- Молодой епископ Алексей
тоже их признал. Читали?
- Кто?
- Наш Ямбургский викарий.
- Он теперь правит епархией,
фарисей.
- Да, премудрость, как у фарисея:
разослал по храмам разъясненье, -
мол, владыка напутал с живоцерковниками,
а оказалось, у них всё законно как бы.
- Ой, люди, осуждать-то не надо бы.
Все мы грешники, все слабые,
все – души падшие…
- А мы ничего… Молись, молись, матушка…
- Не надо, не осуждайте.
У архиерея крест потяжелей нашего:
он за всех труждается.
- Так тем более, значит, отвечает!...
- Каждый грешен, а вместе судят правильно…
- Раньше архиереев не назначали
а избирали на кафедры… - Когда это раньше?
И вы туда же? –
- Владыка Вениамин – действительно избранный - К обновленческим лозунгам
в семнадцатом году. примыкаете?
А этого Алексия Ямбургского Смотрите…
Не выбирал никто! - Ну, знаете ли…
эта ваша
- Господи Иисусе Христе! косная
Истинно: где толпа людей - формалистика - -
те самих себя лютей…
- Матушка, что ж,
теперь и пойдёшь
молиться с красницкими?
- «В духе и истине»
велел молиться Христос…
- Во-во! как раз!
- Па-ра-докс…
[В другой день:]
- …третья, кажется, неделя.
Спуталось время: ночи белые…
- …Помгол…
- Так сегодня приговор?
То-то народу.
- А он-то при чём, Помгол-то?
- Обвинение какое, знаете? –
«Вступил в заговор с советской властью
с целью ослабления декрета».
- Да вы что! Как это?
- В сговор, а не в заговор… Он в марте
Приходил в Помгол: договаривался
добровольно ценности сдать, - те
поначалу обрадовались.
А потом им ГПУ объяснило,
что они, мол, недопоняли смысла
этого декрета: добровольно –
не нужно,
чем больше насилия и крови –
тем лучше.
Они сообразили ошибку
да быстро и отшили владыку…
- Всё не так это было…
- Граждане!
ну-ка от дверей!...
- Да куда же нам?
- Вовсе затолкали…
- Чтó там?
- Старушке плохо…
- У кого есть нашатырный спирт?
- Некуда и выбраться…
- До Фонтанки стена стоит.
Лучше не двигаться…
- Чтó там?
- Не знаю.
- …ценности эти изъяли
благополучней некуда.
хвалили всеми газетами.
А вот теперь поди ты…
- Чтó там?... не видите?
- Ой, ой, не давите…
я упаду…
- …к расстрелу…
- Что?
- Говорят, к расстрелу.
- Десять человек к расстрелу…
- Кого?
- Владыку Вениамина…
- Архимандрита Сергия к расстрелу.
- Шеина?
- Да.
- И Ковшарова… И Новицкого…
- Говорят, и владыку Венедикта.
- Кого?
- К расстрелу?...
- Вон там свечки зажигают…
- ЦА-РИ-И-ЦЕ МО-Я ПРЕ-БЛА-ГА-А-А-А-Я
НА-ДЕЖ-ДО МО-Я БО-ГО-РО-О-О-ДИ-ЦЕ…
- Дальше, дальше от дверей, богомольцы!
- Кто там командует?
- Не знаю.
- Сейчас поведут?
- Во завыли, мать их чтоб!
- ЗРИ-И-ШИ МО-Ю-У-У БЕ-ДУ
ЗРИ-ШИ МО-Ю-У-У-У СКОРБЬ…
- Поведут, верно, через двор…
- Нет, здесь, здесь.
Дверей-то нет больше…
- О-БИ-И-ДУ МО-Ю ВЕ-Е-Е-Е-СИ
РАЗ-РЕ-ШИ ТУ Я-КО ВО-О-О-ЛИ-ШИ…
- Эх, я свечку не догадался…
- Сынок, эй, солдатик…
- Я?
- Куришь? дай спички…
- Отчего не дать?
на, мать, чиркни.
- Вот… я и зажгу…
а то здесь ни ум кого…
- Выходят, кажется.
- Уже?
- Да. Вон владыка!
- Где?...
- Спокойней, спокойней, граждане!
- Владыку ведут!
- Где?... Куда его?...
- Благослови сирот!
- Вон идёт…
- Отче, благослови…
- СПА-СИ ГО-О - -
- Чего запели они?
Ну-ка:
- У-ТВЕР-ЖДЕ-НИ-Е НА ТЯ НА-ДЕ-Е-Ю-ЩИХ-СЯ
- Братья, немножко хоть глянуть…
- Благословляет…
- У-ТВЕР-ДИ ГО –СПО-ДИ ЦЕ –Е-Е-РКОВЬ
- Ну, на колени здесь некуда… Стойте.
- Посмотреть дайте…
- Ю-ЖЕ СТЯ-ЖА-АЛ Е-СИ
- А мы все продали…
- ЧЕСТ-НО-Ю ТВО-Е-Ю КРО-О-О –ВИ –Ю
1977-1985
_______________
Поэма очень точно воспроизводит исторические факты, взятые автором из следующих источников:
Анатолий Левитин, Вадим Шавров. "Очерки по истории русской церковной смуты 1918-1925 гг"
Лев Регельсон. "Трагедия русской церкви". В 2 томах (второй том – собрание исторических документов).
Анатолий Левитин. "Закат обновленчества".
