|
 |
ОСВОБОДИТЕЛИ
Зайдя с мороза, Витя встал справа у ящика. Пока отпотевают очки, он беспомощно смотрит на жёлтые пятна, которые мелко лучатся на стёклах перед глазами. Каждый подсвечник висит впереди одним слитным, чуть копошащимся пятном в тумане. Служба кончилась. Впереди народ подходит к кресту и понемногу тянется через храм к выходу. Знакомые останавливаются поговорить. Семьи одевают детей: шубы, платки, шарфы, варежки, шапки... дети смеются... просфорки, яблоки, мандарины... Диакон запел панихиду у канона слева. Витя оглядывается мучительно и нетерпеливо, – высматривает кого-то, а протереть очки не может, носового платка не оказалось. Туман на стёклах кооперировался в крупные капли, медленно просыхающие, и во влажных блестящих промоинах между ними уже можно, хотя и смутно, различить отдельные фигуры людей...
Женя сам его заметил. – Женя быстро идёт в стихаре из главного алтаря, несёт разожжённое кадило, диакону помогать служить панихиду. На секунду меняет направление и, приблизившись, кивает Вите: "Я скоро освобожусь. Подожди..."
У ящика толчётся народ, оформляют крестины. Витя видел, как отец Анатолий пошёл в правый придел. Там две мамаши дожидаются с детьми на руках – "брать молитву". Грудные – не поймёшь, мальчики или девочки. Витя машинально загадал, что... если... Женщины подвигаются ближе к амвону, и отец Анатолий с требником в руках – к ним навстречу... Прочитал... Берёт одного... Вот: в алтарь: мальчик. Витя усмехнулся невесело: другого он и не ждал, всё правильно. Он больше не наблюдает, просто стоит, нервничая из-за чего-то.
– Ну что, как у Юры дела? – говорит он немного натянуто, когда Женя подходит к нему, сняв стихарь.
– Юра здесь. Ты не видел его?.. Там, впереди. Он ждёт отца Анатолия.
– С освободителем?
– Он тебя предупредил?
– Да. Я, в общем-то, специально пришёл... Хочу посмотреть.
– Ну что ж... Это надо пробовать, в конце концов...
– А почему ты так... говоришь? Тебе не нравится его освободитель? – спрашивает Витя, нервничая всё больше.
– Нравится. По-моему, он отлично сделал. Как говорил, так и сделал.
– Тогда чего ж? Какие сомнения?
– Ну, просто это так... нетрадиционно... Неизвестно, как отец Анатолий отнесётся.
У Иверской иконы ещё один начинается молебен с акафистом, – заказной. Оставшийся народ стягивается туда. А детей повели в крестильню: мальчика лет одиннадцати и двух девочек – годика по три. Но то и дело кто-то ещё входит и входит с мороза, топает у паперти, очищая ноги от снега. Свечки покупают и новые календари у ящика.
– Чепуха это, – произносит наконец Витя, не сдержавшись.
– Что чепуха?
– Неправильно он сделал.
– Юра?
– Да. – Витя, как бы решившись, бросается шептать – быстро, напористо и почему-то не вполне управляясь с волнением. – Его освободитель сделан из общих мест... Это же сплошные штампы... От самого главного – от этой накатанной, полированной корки, в которую одела нас с головой... я не знаю, кто... – культура, церковь, в конце концов... не важно... но ты понимаешь, про что я говорю: от этой корки он не освобождает, наоборот: он вдохновенно скользит по её поверхности... И конечно, отец Анатолий поймёт. Чего ж тут "нетрадиционного"? Именно – он и не может не понять, вот увидишь... Увидишь, как всё будет гладко...
Женя эту речь выслушал с удивлением, внимательно глядя. Потом говорит спокойно:
– Нет, ты не прав. Я считаю, что Юра сделал освободитель очень хороший – максимальный для себя. Он всё вложил в него, на что был способен... Что ж с того, что мы ограничены какими-то штампами и так далее... Выше головы не прыгнешь. И это не требуется. Требуется только сделать всё, что зависит от тебя. Остальное зависит от Бога. Поэтому мы и обращаемся к Нему за помощью... Ладно, мы ещё поговорим, я сейчас вернусь: мне нужно ещё убрать там облачения.
– Подожди минуту, – Витя останавливает его, длинными пальцами ухватив за плечо, – подожди, я хочу тебе показать... я тоже сделал... вот решил тоже сделать... – он перетягивает свою большую сумку из-за спины вперёд, палку суёт неудобно подмышку и, переступив с ноги на ногу, принимается торопливо, двумя руками, дёргать молнию, тянет её, расстёгивая сумку, совсем, совсем уже не справляясь...
Женя заглянул, а Витя, не вынимая из сумки, только немного приподнял освободитель, чтобы он был виден.
– –
Долгое молчание...
– Женя, Женя, а где отец Николай? – быстро идёт и окликает женщина из двадцатки. – Его там спрашивают к телефону.
– Крестит отец Николай, – оборачивается Женя резко, с раздражением. – Крестит, говорю. Скажите, чтоб позже перезвонили.
Опять молчание.
– Но это – твой освободитель? – тихо задаёт Женя вопрос и одновременно переводит очень пристальный взгляд на витино лицо.
– Мой... – Витя, утомившись стоять без опоры, снова переступает и берёт палку в правую руку, а сумку – незастёгнутую – с освободителем отпускает висеть. – Но...
– Что – но?
– Он и мой... совершенно мой... но он годится и для других... для всех – не знаю, но для многих наверное... Так значит, ты видишь его универсальность?
– Вижу, да... Но мне не совсем понятно...
– Зачем нужны тогда все прочие инстанции? – подхватывает Витя уже облегчённо и торжествуя. – Правильно, не нужны. Потому что он сам уже есть и выражение – моё, твоё – и посредническая инстанция. Ты это понимаешь?
– Да... хм... Но Юра так не ставил проблему, и он...
– Правильно, Юра не ставил: это я так поставил. Вот поэтому Юра будет показывать отцу Анатолию, а я – нет: мне это не нужно.
Женя молчит и всё смотрит, поджав губы, на Витю, думает. В это время заканчивается молебен у Иверской. Начинают прикладываться к иконе. Вон там и Юра: тоже прикладывается, потом подходит к отцу Анатолию под благословение, что-то говорит ему.
Женя и Витя, конечно, не слышат, но заметили.
– Пойдём, пойдём, вон они, – указывает Витя рукоятью палки, и они начинают поспешно, сколько это для Вити возможно, продвигаться по храму.
– Мне нужно поговорить с вами, – говорит Юра отцу Анатолию.
– Так... о чём?
– Исповедаться... – продолжает он, сильно волнуясь.
– Да?.. что такое?.. Ну-ка, ну-ка, пойдём сюда... – отец Анатолий берёт его под руку мягко и увлекает к окошку, в сторону от народа.
– Ну... я слушаю тебя.
Юра мнётся. Мучения оказались сильнее, чем он предполагал. Отец Анатолий молчит. Напряжение нарастает стремительно.
– Ну, так что?.. Что ты хотел сказать? – повторяет отец Анатолий уже строже.
– Отец Анатолий... Вот моя исповедь! – Юра, суетливо шурша полиэтиленом, вытаскивает из пакета свой освободитель и протягивает его, зажмурясь... Потом всё же заставляет себя открыть глаза.
– Что? – отец Анатолий было не понял, но тут же и замолчал – и нахмурился, глядя на освободитель. Так молчание длится с минуту, а Юре кажется, что вечно, пока он, низко нагнув голову, разглядывает цветные плитки пола, не видя их... Между тем, Женя и Витя в сторонке, поодаль –
– Так, – решается наконец отец Анатолий. – Юра, ты знаешь, – говорит он сухо, – что Церковью установлен порядок исповеди – в словах. В словах – а не в зрительных образах!
– Я знаю, – горячо начинает Юра, вскидывая голову, – но что же мне делать, если я в словах не могу выразить... всё, что меня мучает – не могу: нет таких слов... Отец Анатолий, вы поймите, что до сих пор я исповедовался только приблизительно. А теперь – впервые – я исповедуюсь полностью... полностью освобождаюсь...
– Нет, – отец Анатолий обрывает его ещё строже, – это не твоё дело. Ты должен покаяться и высказать словами. А точно или не точно – не твоё дело. Господь поймёт. От тебя нужно только, чтобы покаяние было искренним. Совершенно искренним и решительным. Вот в чём его полнота. Ты понял меня?
Юра пытается кивать немного растерянно.
– Юра, ты не согласен со мной? – настаивает отец Анатолий.
– Понял... да... я понял, – поспешно бормочет Юра, – но что же теперь... вы не примете?
– Что не приму?
– Мою исповедь... вот эту...
Отец Анатолий смотрит на него ещё внимательней и вдруг говорит:
– Почему же? Я приму... Я только предупредил тебя, чтобы больше такого не было... А на этот раз я приму. Давай.
– Что – давай?
– Вот это, – отец Анатолий кивает на освободитель, сам не протягивая к нему руки.
– Как так?
– Очень просто: давай его мне. Только в пакет обратно положи, чтобы другие не видели, как я понесу: исповедь всё же...
– Сейчас... сейчас... – Юра, будто ещё не до конца осознав, начинает опять суетливо шелестеть пакетом, запихивая туда освободитель. Руки его не слушаются... – Вот... вот... пожалуйста, отец Анатолий...
– Хорошо, – тот взял пакет и сразу поставил его на пол к батарее. – Стань на колени, я отпущу, – и накрывает уже коленопреклонённого Юру епитрахилью, читает разрешительную молитву.
– Погоди здесь, я принесу Крест и Евангелие, – уходит с пакетом в алтарь, потом возвращается и даёт Юре целовать Крест и Евангелие. Благословляет.
– Всё. Иди с Богом... Так, а вы что, Женя? Вы тоже ко мне?
– Что?
– Меня, говорю, ждёте?
– Нет, нет, батюшка, мы по своим делам...
Юра в каком-то тумане, не глядя на них, идёт мимо по храму.
А отец Анатолий, выйдя через боковую дверь в пристройку, надел пальто поверх рясы, потом – на двор, с пакетом. Несколько минут он прогревал мотор своих "жигулей", сторож предупредительно распахнул ворота, и вот он уже выруливает из двора в переулок. Через минуту он на набережной. Вода в реке тёплая от грязи, – лёд только вдоль берегов. Но всё же широкая полоса, метров пять. По счастью, справа недалеко впадает труба – там даже пар подымается, и лёд размыт. Отец Анатолий подходит туда. Не обращая внимания на прохожих, он очень серьёзно извлекает освободитель из пакета и ударяет им о парапет. Небольшой кусок откололся и летит в воду. Тогда отец Анатолий ударяет сильней, и освободитель раскалывается пополам. Обе половинки исчезают в мощном течении клоаки... Сразу же он возвращается к машине.
– Вот видишь, – сказал Витя Юре.
Тот отворачивается, смотрит в сторону, на икону.
– Меня это не интересует, – говорит, – для себя я уничтожил его в тот момент, как отдал. Завтра я буду причащаться.
Витины длинные пальцы бросаются к нему, жестикулируя почти перед носом.
– Ты не имеешь права так говорить!.. А мы – что? А другие – что? Если ты сделал неудачно...
– Я сделал правильно.
– Чепуха. Ты недотянул. Ты удовлетворился гениальной халтурой. Ты её с самого начала обрёк в жертву банальности. А мы с Женей надеялись...
– На что вы надеялись? – Юра поворачивается к нему удивлённо.
– Надеялись... – говорит Витя медленно, с трудом, – что мы будем вместе... продолжать... работать...
Юра молчит.
– Ведь я тоже сделал... – произносит наконец Витя.
– Освободитель?
– Да... Хочешь посмотреть... – снова лихорадочная возня с молнией сумки.
– Нет! – Юра вскакивает со скамейки, на которой они присели. – Ничего смотреть я не буду, – мотает головой резко, – завтра я иду причащаться...
Витя, перекосив лицо судорожной гримасой, тоже встаёт и, страшно, отчаянно вихляя полиомиелитными ногами, молча тащится к выходу из храма.
Следующий
Содержание