О, радугой увитая бескрайняя земля советская! О, Родина наша, в волнении оберегаемая, шутка ли избыть тебя, в самом деле?.. Черт ли сладит с тобой один?.. Уж не он ли, хромой и проворный, весь в клочковатой шерсти, пахнущей солидолом да соляркой, снискал тебя по раскисшим обочинам осенних хлябей? Постой же, дай поспеть за тобой, погоди. Не исчезай в пугливой дымке человеческих лет - позволь сощурить мне слезящиеся от колкого перронного ветра очи - позволь впитать тебя топким небытием зрачка: сатанеет зрачок, обретая бездну, и, после, успокаивается в незначащую, простроченную пунктиром телеграфных линий, даль. И смиряясь, пасует зрачок, теряя опору и отсчет забывая - и нет больше границ, и неделима та даль до самого ее края, и нет у нее края вовсе... И, ошарашенная пространством, вот уже сползает явь скользким медленным языком в сон, и прорастает тот сон явью, будто чертополохом... Все медленно в этом сне, все бесконечно - и сдавливает мне кадык тягучий восторг страха, и лишает меня яви предпоследнее упованье...
        Что приснится, что видится мне? Гор ли седая непроходимая высь - все подминает она собой, скрадывая масштаб и упраздняя движенье - далеко внизу где-то осталась пухлая невнятица облаков, уже и птица не пролетит в той выси, рассекая ее будто надвое редким махом крыла, и безмятежная та недвижность лишь открывает в восторженном блеске ледников гряду за грядой, и где-то там, в ничем не примечательном льдистом нагромождении проведен, согласно потускневшей, истершейся на сгибах топокарте, государственный рубеж - ничто не нарушит его от века, никто не оставит на нем след, и лишь обводит дважды в день пограничник закованным в окуляр бинокля бдительным взглядом его гребенчатый профиль...
        Достанет ли глаза разглядеть иное с тех гор? Достанет ли дотянуться до узкой подвижной кромки, невнятной бахромой отгораживающей каменистую береговую пролысень от зеленящейся воды: все готова вобрать вода в свое соленое лоно, разом скроет она бесследно то, что отдано ей: по беде ли отдано, по недосмотру или намеренно, из стали оно или из плоти - не важно ей: лишь миг единый - и вновь сомкнулась, как и прежде ничем не нарушаемая гладь и ничто не напомнит о канувшем во мрак холодных глубин...
        Или, в иную сторону оборотясь, дотянется глаз до белой, простроченной во всех направлениях торосами ледяной пустыни, и увидит глаз, как среди льдин этих едва различимым багровым пятнышком бьется отчаянно на ветру венчающий мачту метеостанции холщовый колдун... Или иные пустыни, где высохшие солончаки обрамлены пучками маслянистого игольчатого саксаула, в чьих извивчатых, причудливых корнесплетениях хоронится дневного палева все, способное дышать и передвигаться...
        Кто населяет те пространства? Что за люди такие, безразличные до расстояний - немногословны те люди; слова их, что плевки на морозе: густы и нездоровы, и прожигают снег, застывая. Чего ради они? В чем правда их сказки - заветной, зыбкой - про калину и луну, про звенящую струну... Про звонящую стальным рельсовым перезвоном страну, где, мускул к мускулу, смыкается воля счастливых тружеников, и, подобно искре электрической, в миг единый передается от сердца исполненного к сердцу алчущему, обретая, в свой черед, новое прибежище и новое упование. И бойким током крови в расширенных работой жилах отдается эта воля - и не надо вина другого: пьянит она и пенится, и играет, и, играючи, вздымает на свершения, прежде немыслимые, и, плод от плода тех свершений, встают по всей земле советской дома и дамбы, огненные мартены и полные хлеба элеваторы, с разбега стремительно подымаются самолеты, серебристыми своими дрожащими телами рассекая облака, и, раздвигая зеленую морскую плоть, сходят со стапелей корабли...
        Как мне описать эти пространства, чем промерить и в чем оценить? Как собрать воедино, как сохранить, осенив чернью угловатой кириллицы? Как прознать мне в моей безутешности, где скрывается удар в теплом бархате знамен... где сомненьем опьянен, рвет гармонику вокзал...
        Что мне? Перышко ли голубиное мне в руки, или стрекозье невесомое крыло, или запах воздуха, какой в детстве, а потом никогда - и того довольно, с Богом... С Богом: чему надлежит, то всегда найдет случиться; и прорастет в горельеф то, что прежде было гравюрой, и нечто, оживленное в металле, вздрогнув, зашевелится, путаясь в собственных ногах, и, сопровождаемое немилосердным лязгом, двинется неспеша со страницы на страницу...
        Так слушайте же...