|
|
Цель этой части работы – скоординировать подходы к многозначности, встречающейся в поэтическом тексте.
Можно сопоставить особенности современного полисемантического поэтического текста с особенностями и характерными приёмами классической японской поэзии. Мы будем ориентироваться на исследования японской поэзии общего характера, сопоставляя их с предметом нашей работы.
В классической поэзии Японии есть ряд приёмов, обусловленных краткостью традиционных поэтических форм – хокку и танка. Поэтические приёмы в ситуации строгого ограничения пространства для выражения смысла придают большую смысловую наполненность слову в поэзии.
Активно используются различные формы актуализации в поэтической речи полисемии и омонимов (иногда с переразложением слов – только часть слова в поэтическом высказывании является похожей, соотносимой со смыслом другого слова), часто присутствует приём, который мы называем каламбуром.
Эти приёмы употребляются с целью расширить смысл поэтического высказывания или для создания особого образного поля. Иногда они реализуют и функцию шутки, иронии, используются в загадках.
Как уже было сказано, основную роль в этих приёмах играет использование омонимии. Мы рассмотрим два важных для нас приёма: какэкотоба и энго.
Какэкотоба (кaкэ-котобa – "поворотное слово") – этот приём "имел различные названия в разные периоды развития японской поэзии. Вариативность названий свидетельствовала о том, что каждая новая эпоха выдвигала на первый план новые функции и возможности этого приёма, но во все времена оставался способ построения какэкотоба: обыгрывание омонимии и полисемии слов".8
Суть какэкотоба заключается в том, что в поэтическом тексте употребляется слово, имеющее несколько омофонов, таким образом, значение каждого из них участвует в создании особого смысла стиха.
Энго – это зависящие слова. "Под этим наименованием разумеются те слова, которые связаны с каким-нибудь понятием чисто ассоциативно; например, слово "вода" может вызвать такие ассоциации: течь, струиться, черпать, пить, плыть. Однако эти ассоциации бывают обычно не столько логическими, сколько поэтическими, т.е. нередко традиционными, условными. Так, если употреблено слово "роса", то где-нибудь поблизости должно стоять слово "исчезнуть" в силу прочной поэтической ассоциации "исчезать, как роса" – о быстротечности человеческой жизни. При этом слово "исчезать" не должно быть соединено со словом "роса" – важно только, чтобы оно было поблизости".9
В нашем исследовании используется традиционная терминология. Но всё-таки попробуем соотнести одну систему координат с другой.
Под омофонами при характеристике какэкотоба понимаются одинаково звучащие слова, независимо от того, есть ли между ними отношения семантической производности.
Неразграничения омонимии и полисемии при исследовании одновременной актуализации нескольких значений слова в поэтической речи придерживаются многие исследователи, например, Л.В.Зубова пишет:
"В художественном тексте не только актуализируются угасающие семантические связи, но и восстанавливаются связи, утраченные языком. Более того, писатель нередко устанавливает произвольные связи даже между очевидными омонимами – связи, мотивированные содержанием художественного текста (подтекст, каламбур и т.п.), окказионально превращая омонимические отношения в полисемические. Такая особенность языка художественной литературы позволяет говорить о полисемии как о реально существующем и функционально нагруженном факте в языке художественной литературы".10
Эту точку зрения мы понимаем, но руководствоваться ею не можем по двум причинам.
1. Когда поэт актуализирует многозначность или омонимию в контексте, чаще всего, он не задумывается о том, что же он делает, – общий семантический компонент, существующий при отношениях полисемии, для создания неоднозначного высказывания имеет примерно такую же значимость, как и омонимы – абсолютно несвязанные между собой значения одной словоформы.
2. Для того чтобы выявить, как функционируют многозначные или омонимичные друг другу единицы в полисемантическом тексте, мы должны были избрать точку опоры. Этой точкой оказались толковые словари современного русского языка, статьи которых были нами откорректированы, при этом мы исходили из твёрдой уверенности, что омонимия существует, и её необходимо обозначать и обращать на неё внимание.
Отличие многозначности от омонимии, на наш взгляд, состоит в том, что при многозначности можно выявить общий смысловой компонент, присутствующий у нескольких многозначных слов.
Взаимодействие всех значений слова внутри омонима часто актуализируется в контексте полностью. Получается гипер-значение, смысл которого остаётся размытым, неконкретным (например, язык 2 – 'система знаков', культура 3 – 'выращивание, разведение'11). У нескольких омонимов, взятых вместе, общий компонент смысла выявить невозможно.
В продолжение темы омонимии можно упомянуть, что некоторые современные поэты всё же задумываются о различении полисемии и омонимии. Такие поэты активно работают с межъязыковой омонимией, пытаются соотнести и свести в единый смысл омонимы, значения которых никогда между собой не взаимодействовали.
Но они работают не с многозначностью (актуализацией полисемии в тексте), а с переносом значения с омонима на омоним – это Е.Макаров, в меньшей степени А.Горнон.
У Владимира Строчкова случаи употребления омонимов для создания неоднозначного высказывания (например, в сочетании "сальный язык") встречаются реже, чем актуализация полисемии.
Обратим внимание на то, как описанные нами приёмы японской поэтической традиции соотносятся с положениями и терминологией теоретической статьи Александра Левина и Владимира Строчкова "В реальности иного мира. Лингвосемантический текст. (Попытка анализа и систематизации)".
Владимир Строчков, скорее всего, знает о существовании приёмов создания многозначности в японской традиции, на что указывает подзаголовок псевдоперевода ""Цепочки". Из позднего Тосё".12 В этом имени обыгрывается фамилия известного японского поэта Басё. Впоследствии в похожих стилизациях Строчков стал назвать его То Сё, что более явно отсылает к набору местоимений русского языка, чем к фамилии этого японского поэта.
С другой стороны, если бы он знал об этом, зачем бы он пользовался в исследовании лингвосемантического текста традиционной терминологией. В статье Левина и Строчкова ничего не сказано о приёмах классической японской поэзии. Но соотнесения наблюдаются, и мы их показываем.
Во-первых, как всегда, проблема омонимов и омофонов, – приём какэкотоба в терминологии японской поэтики. Совершенно новый, неожиданный смысл в состоянии привнести актуализация нескольких омонимов (слов, несоотносимых семантически), которая происходит в японской поэзии чаще, чем актуализация полисемии. При необходимости строгого соблюдения малой формы – хокку или танка – для выражения нескольких смыслов элементы соотносятся по звучанию.
"Использование омонимичности является одним из основных приёмов. Наличие большого числа одинаково звучащих слов делает такое использование легко осуществимым <...>
Использование омонимов в танка считалось верхом и стилистического искусства, и поэтической красоты. Например, считалось очень красивым, если автор, создав стихотворение с определённой темой и развив её в последовательном ходе образов, введёт посредством использования омонимов ещё один дополнительный образ, развивающий ту же тему, но с несколько другой стороны.". 13
Это можно соотнести со следующим фрагментом статьи Левина и Строчкова:
"Возможны, по-видимому, три основных типа реакций высказывания на вторжение лингвопластических элементов.
Первый тип: высказывание замечает лишь одно из имеющихся значений слова. При этом остальные образуют неявные семантические добавки, прививки, создавая эффект скрытого встроенного эпитета, метафоры или иного экспрессивного элемента. <...>
Второй тип реакции: высказывание замечает все имеющиеся значения слова, порождая ветвящиеся смысловые ряды. <...>
Третий тип реакции: высказывание вовсе не замечает значений слова, так как для него существенно не имя объекта, которое становится парафразой, подобием говорящего имени в комедиях классицизма, а сам объект".14
Нужно пояснить, что "лингвопластические элементы" – это и слова, возникшие в результате контаминации, и многозначные слова или омонимы.
Первый и второй из указанных типов реакции соотносятся с использованием омонимов в танка. Третий тип, а также формулировка "лингвопластические элементы" расширяют возможности приёма какэкотоба по сравнению с классической японской поэзией.
Во-вторых, рассмотрим проблему присутствия в полисемантическом тексте ассоциативных рядов, соотносимых с разными значениями омонима (приём энго).
Цитировавшийся нами ранее фрагмент из статьи Левина и Строчкова о "семантическом облаке": "Смысловые ряды утрачивают свою отдельность, образуется сплошное семантическое поле текста"15 – соотносится с приёмом энго.
Соотношение носит расширительный характер по отношению к энго – так как есть тип энго, "основанный не только на ассоциативных связях, но и на омонимичности. Сущность такого применения энго состоит в том, что автор употребляет какой-либо омоним в его первом значении, но вставляет в текст – не создавая нового смысла – какое-нибудь слово, ассоциативно связанное со вторым значением омонима".16
Присутствие в тексте элементов, ассоциативно соотносимых с разными значениями омонимов, является одним из главных стилистических приёмов в полисемантическом тексте вообще и в поэме Владимира Строчкова "Великий могук" в частности.
"Семантическое облако" – пересечение нескольких семантических полей, с утратой границ между этими полями, и, в продолжение метафоры, с утратой плоскости, с перемещением из двумерного пространства в трёх-четырёхмерное. Статья Левина и Строчкова завершается словами: "Он [текст] обращается внутрь себя, превращается в самостоятельную и даже самодостаточную реальность иного мира".17
В японской классической поэзии развитие употребления в поэтическом тексте элементов, создающих неоднозначное, многоплановое прочтение, было вызвано, как уже говорилось, особенностями языка (много омонимов, точнее, омофонов) и традициями строгого соблюдения малых поэтических форм: хокку – 17 слогов; танка – 31 слог.
Самое главное соотношение между японской классической поэзией и полисемантическим текстом заключается в том, что полисемантический текст является метафорой японской классической поэзии.
Сжатость смысла, экономия языковых средств является целью полисемантического текста и задачей, которую решали японские поэты.
Соответственно, современный русский язык, о котором идёт речь у Владимира Строчкова в поэме "Великий могук", уподобляется японскому языку – слова проходят путь от полисемии к омонимии, количество омонимов разрастается, и все они, наряду с "лингвопластическими элементами", заимствованиями и контекстными актуализациями значений начинают взаимодействовать в одном контексте.
В заключение разговора о многозначности в поэзии, приведём, на первый взгляд, не имеющую отношения к этой теме цитату из Ролана Барта:
"Текстовой анализ не ставит себе целью описание структуры произведения; задача видится не в том, чтобы зарегистрировать некую устойчивую структуру, а скорее в том, чтобы произвести подвижную структурацию текста (структурацию, которая меняется на протяжении Истории), проникнуть в смысловой объём произведения, в процесс означивания. Текстовой анализ не стремится выявить, чем детерминирован данный текст, взятый в целом как следствие определённой причины; цель состоит скорее в том, чтобы увидеть, как текст взрывается и рассеивается в межтекстовом пространстве... Наша задача: попытаться уловить и классифицировать (ни в коей мере не претендуя на строгость) отнюдь не все смыслы текста (это было бы невозможно, поскольку текст бесконечно открыт в бесконечность: ни один читатель, ни один субъект, ни одна наука не в силах остановить движение текста), а, скорее, те формы, те коды, через которые идёт возникновение смыслов текста. Мы будем прослеживать пути смыслообразования. Мы не ставим перед собой задачи найти единственный смысл, ни даже один из возможных смыслов текста... Наша цель – помыслить, вообразить, пережить множественность текста, открытость процесса означивания".18
_________________
8 Ермакова Л.М. Ямато-моногатари как литературный памятник // Памятники письменности Востока. LXX. Ямато-моногатари. М.: Наука, 1982, с. 45-46.
9 Конрад Н.И. Японская литература от "Кодзики" до Токутоми. М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1974, с. 27.
10 Зубова Л.В. Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1989, с. 60.
11 Примеры взяты из дальнейших глав нашей работы.
12 Владимир Строчков. Глаголы несовершенного времени. Избранные стихотворения 1981-1992 гг. М.: “Диас”, 1994, с. 200.
13 Конрад Н.И. Японская литература от "Кодзики" до Токутоми. М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1974, с. 22-23.
14 Левин А., Строчков В. В реальности иного мира. Лингвосемантический текст (попытка анализа и систематизации) // Лабиринт-Эксцентр, № 2, 1991, с. 80-81.
15 Левин А., Строчков В. В реальности иного мира. Лингвосемантический текст (попытка анализа и систематизации) // Лабиринт-Эксцентр, № 2, 1991, с. 84.
16 Конрад Н.И. Японская литература от "Кодзики" до Токутоми. М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1974, с. 28.
17 Левин А., Строчков В. В реальности иного мира. Лингвосемантический текст (попытка анализа и систематизации) // Лабиринт-Эксцентр, № 2, 1991, с. 85.
18 Барт Р. Избранные работы. М., 1989, с. 425-426.
