Др. и Зн. Кр.
 Дарья Суховей
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. “БОЛЬНАЯ Р.”


        18. ИСТОРИЯ ПОЭМЫ “БОЛЬНАЯ Р.”

        Поэма “Больная Р.” написана в октябре 1989 – феврале 1990 года. Это – программное произведение, не считая книжки, оно публиковалось пять раз в разных изданиях. В журнале “Лабиринт-Эксцентр” она комментируется автором для неподготовленного читателя:

        Больная Р. – это мы. И здесь не только чудовищная мифологизированность сознания. Сами мифы – дрянной эрзац, расползающийся под руками. Даже архетипика какая-то подгнившая. Что уж говорить о генотипах и стереотипах...
        И все – в одну кучу, все вперемешку, без разбора, и начинаем за здравие, а кончаем за упокой. И вместо ума, чести и совести – Ум, Честь и Совесть, а вместо памяти – Память.<...>
        Корни сгнили, и крыша поехала.
        И была проблема как сказать об этом. Привычное мое письмо – лингвосемантика: множественность контекстов, ветвление и смешение смыслов, размножение и слияние значений, сложно о сложном, неоднозначно о неоднозначном – элитарно, порой до герметичности. Как заставить его дойти до многих, как облегчить восприятие, как найти стилевой адекват темы?<...>
        А с помощью словечка “тойсть” одна моя знакомая рассеянная склеротичка угадывает слово, которое хочет сказать,– когда с третьего раза, а когда и с десятого. Она хороший человек. Ей спасибо.
        Примерно так образовалась эта вещь – поэма не поэма, черт ее знает что. Стилевой кентавр постмодерна. Элитарная попса. Гоп со смыслом”

        Можно ещё сказать, что именно за эту поэму, опубликованную в сокращённом виде в журнале “Юность” в 1991 году, В. Строчков получил премию этого журнала. И ещё – эта поэма была написана после написания и публикации теоретической статьи Строчкова и Левина о лингвосемантике, и поэтому она туда не попала, хотя отвечает главному постулату этой статьи о “семантическом облаке”.
        Но об этом – после текста, который, если считать по книге – занимает 12 страниц своими 24 предложениями.

        19. ПОСТРОЧНЫЙ КОММЕНТАРИЙ

        Здесь будет нарушен один из принципов этой работы – целостность текста, но это будет сделано по причине чересчур большого его объёма. Нумерация строчек – для удобства цитирования и порядка фрагментов. Итак, начало:


        1        И в белоснежных хлопковых полях
        2        там, под Москвой, ну, в общем, в Елисейских

        Игра с географией основана на цвете. Белый хлопок или белый снег?
Там, где растёт хлопок, снег невозможен – не тот климат. Елисейские Поля находятся в Париже; на той широте, где снег бывает, но редко; хлопок там не растёт. Под Москвой зимой всегда снег, но хлопок, насколько мне известно, тоже не растёт. Хлопок, правда, – растение, которым в советские времена засевалось всё, идеологическое.
        Ещё один контекст – песня “Землянка”:

                                О тебе мне шептали кусты
                                В белоснежных полях под Москвой

        То есть география сводится к абсурду, точное место действия неопределимо. К тому же хлопковые поля и поля подмосковные – это поля в прямом лексическом значении, то есть – либо “безлесная равнина”, либо ”обрабатываемая под посев земля”, а Елисейские Поля (Les Сhamps-Elyse'es – фр.) – название улицы в Париже, не имеющее ничего общего ни с просторами, ни с посевными угодьями, – наблюдается смешение значений многозначного слова поля с прибавлением к словарным контекстам контекста имени собственного, не отражённого словарём русского языка. И благодаря всей этой семантической насыщенности точное определение места действия невозможно. А если невозможно, то и неважно.
        Почему Елисейские Поля попали в этот текст, будет понятно ниже.

        3        на берегу своих пустынных дум
        4        он вспомнил жизнь: как не было её.

        Несомненно, третья строчка интертекстуально связана с “Медным всадником” А. С. Пушкина:

                        На берегу пустынных волн
                        Стоял он, дум великих полн,

но она перефразирована почти до неузнаваемости – думы из великих стали пустынными, волны исчезли, слились воедино с думами, которые образовали берег.         
        Может быть, эта метафора вызвана наличием в языке таких устойчивых сочетаний, как лить воду – говорить, писать, рассказывать много ненужного и растекаться мыслию по древу; – изначальное значение его толковалось по-разному, но в современный язык оно вошло со значением “вдаваться в ненужные подробности” Метафора мысли как безграничного водного пространства.

        5        Он думал о царевиче: о том,
        6        как он в гробу видал свою невесту
        
        Здесь привлекается уже претекст “Сказки о мёртвой царевне и семи богатырях”, правда, пушкинский королевич Елисей у Строчкова превращается в царевича, его имя появляется раньше, а описание того факта, что сказочный герой действительно оживил мёртвую царевну – свою невесту, предварительно увидев её лежащей в гробу, здесь снижается, если не сказать, опошляется, просторечным уничижительным фразеологизмом видал в гробу в белых тапочках. Самих белых тапочек здесь нет, но нечто белое было раньше, а нечто обувное будет ниже:

        7        хрустальном и таких же башмачках,
        8        тойсть тапочках, свою Синедрильону,

– влияние пушкинского претекста продолжается, но вплетаются сюда и другие. Например, “Золушка” Шарля Перро, она же Синедрильона (по-французски – возвращается претекст Елисейских Полей как чего-то французского) в хрустальных (как гроб!) туфельках, которые одновременно и белые тапочки в тексте вышеупомянутой поговорки.

        Словечко “тойсть” получает значение, антонимичное сочетанию то есть, от которого оно произошло. То есть – изначально “пояснительный союз; употребляется для уточнения предшествующего предложения или слова”, средство для логичного построения фраз; потом значение этого слова стирается разговорной речью, теряя свою семантику, гласный [e] редуцируется от многократного повторения, и, в конце концов, оно становится вводным “словом-паразитом”,– поводом для резкой и нелогичной перемены темы, в функции какового это слово и встречается в этом тексте.

          9    тойсть Золушку, тойсть это, Белоснежку,
        10    тойсть спящую, тойсть мертвую царевну,
        11    то есть мертвецки спящую её,

        Кроме тойсть, появляется в тексте и словечко это, несущее похожую семантику, вернее, вообще её не несущее, потому что тоже является “словом-паразитом” и тоже стилизует текст под речь.

        Золушка, будучи переведённой наконец-то с французского языка, трансформируется в Белоснежку, которая при этом остаётся мёртвой царевной, то есть (уже не тойсть) спящей. Возникает картина абсурда от обилия и смешения героинь сказок; забывается, о чём (ком) шла речь.

        Происходит согласование слова ограниченной сочетаемости мертвецки (в языке может быть только пьяную) со спящую, что может толковаться как спящую по причине пьянства – ближе всего к исходному фразеологизму; спящую в гробу мёртвым сном – то есть как у Пушкина; или ещё как-нибудь,– например, можно предположить, что все эти спонтанные перескоки с мысли на мысль возникают по причине нетрезвого состояния (причём, неважно чьего – автора, героя – он в начале текста – или, как уже говорилось, упоминаемой). Нетрезвость самой ситуации изложения, причём слова пьянство в тексте нет.

        12        и как семь гномов, тойсть богатырей,
        13        посланцы из шестнадцати республик,
        14        то есть пятнадцати, ну, в общем, отовсюду

        Контекст сказок продолжает действовать, но включаются ещё и реалии недавно прошедшего (но не относительно года создания текста – 1990, а пятнадцати республик не стало в декабре 1991 – дата подписания Беловежских соглашений и распада СССР) времени.

        Но число шестнадцать также не случайно, республик когда-то было шестнадцать (Карело-Финская ССР из-за Финской войны 1940 года преобразована в Карельскую АССР), поэтому налицо ретроспективный взгляд на историю нашей страны.

        Кроме того, начинает просматриваться иконичность построения текста: если вспомнить герб СССР, то окажется, что ленточек вокруг колосьев не 15, как было республик много лет, а 16. Продолжение картинки следует.

        Претекст Белоснежки продолжается семью гномами или же богатырями в претексте Мёртвой царевны. Стираются оппозиции большое – маленькое и своё – чужое. Ранее было пояснено, что тойсть не эквивалентно то есть, а следовательно, богатыри и гномы всё-таки разные лица, и их можно сосчитать вместе. Они неточно сосчитываются, складываются, и получается 16, то есть 15, но никак не 7+7=14 – элементарная цифровая неопределённость, тот же приём, что и поля в определении (определивании) места.

        Количество республик не имеет здесь значения – ну, в общем, отовсюду.

        15        достойнейшие из перьдовиков–
        16        ударники, шахтёры, хлеборобы –
        17        рыдая, ей поставили по свечке...

        Достойнейших из перьдовиков, как уже ранее подсчитывалось, было неизвестно сколько. Разговорная редукция – чтобы соблюсти размер – одновременно стилистически снижает слово, причём стилистически сниженный, опошленный смысл как бы вносится нормой старого московского произношения с мягким [р’]16.

        Шахтёры, как известно, трудятся под землёй, хлеборобы – непосредственно на земле. Культ ударников в нашей стране достигал неизмеримых высот. То есть, все – опять же отовсюду: из-под земли, с её поверхности и ещё неизвестно откуда.

        В продолжение мысли о гербе: в самом его центре – серп и молот; серп это символ хлебороба, а молот – ударника (того, кто ударяет, поэт возвращает этимологию, утраченную языком). Шахтёры при этом или остаются не у дел, или находятся внутри земного шара, на фоне которого серп и молот изображены на гербе.

        Кроме этого, ударники, шахтёры и хлеборобы сопоставимы с гномами и богатырями. Ударники – несомненно, богатыри; хлеборобы больше похожи на гномов; а шахтёры либо снова не вписываются в эту систему, либо совмещают в себе признаки тех и других. Гномы они потому, что существуют под землёй, а богатыри – потому что для их работы нужно много сил и здоровья.

        Но тем не менее, несмотря на глобально атеистическую ситуацию, в которой происходит действие – контекст сказок А. С. Пушкина и господствующей идеологии, – они, ударники, шахтёры, хлеборобы – ставят ей свечки, как бы за упокой души, то есть осуществляют религиозный обряд при атеистическом государственном устройстве.

        20. РАСПРЕДЕЛЕНИЕ КОНТЕКСТОВ

        Конечно, многое из постулированного в этой главе спорно. Но в доказательство своей правоты приведу цитату из уже упоминавшейся статьи во 2 номере “Лабиринт-Эксцентра”:
        “Чем плотнее, насыщеннее семантическая структура текста, тем менее выделимы в ней отдельные контексты. В пределе всё может начать взаимодействовать со всем. Смысловые ряды утрачивают свою отдельность, образуется сплошное семантическое поле текста. Возникает некий идеальный, предельный по семантической насыщенности текст, мерцающий, переливающийся, клубящийся смысл. По аналогии с электронным облаком, которое в некотором смысле ведёт себя подобным же образом, мы назвали такой тип текста “семантическим облаком.”
        Очевидно, “семантическое облако” представляет собой теоретический предел лингвосемантического метода, как и всякий предел, практически недостижимый”.
        В рассмотренном ранее отрывке налицо именно семантическое облако, потому что смыслы, контексты пересекаются, создавая сложность для интерпретации. Если в предыдущей части была “охота за контекстами”, то здесь задача упрощается тем, что кон(пре)тексты уже найдены и остаётся только соразмерить площадь их влияния. Нумерация здесь уже другая.

        21. ”ХАОТИЧЕСКИЕ КУСКИ”

        Вышеприведенное разрывание текста на хаотичные куски свидетельствует о неразделимом пересечении контекстов, то есть, еще раз доказывает, что текст является семантическим облаком. Последняя строчка этого отрывка, хотя и завершает фразу синтаксически, контекстуально связана уже с другими смыслами, которые здесь не процитированы, поэтому она не попала ни в один из хаотичных кусков. Она могла бы попасть в раздел “своё”, но так как следующая строчка:

вносит дополнительный смысл, но не цитируется в анализируемом отрывке, поэтому предыдущая убирается из анализа, чтобы не складывалось впечатление однозначности синтаксического завершения отрывка.


Дальше