|
 |
СТИХИ 2005-2006
* * *
Вот оно,
выламываемое, но не выдуманное,
вымаливаемое, но не вымолвленное.
Нервно и торжественно она вылаивала слова кафизм:
«Заутра избивах вся грешныя земли».
А дома,
на сон грядущий задёргивая звёздный полог,
всё слушала
не свыше, – с 3-го этажа
(чтоб не сказать как в «Великанах»: «под аккомпанемент щипковых»)
блюз № раз:
«Андрей не уходи не уходи Андрей Андрей не уходи Андрей»
и два:
«Не подходи Андрей Андрей не подходи не подходи Андрей не подходи»
и: «Три-четыре, –
это уже другие договаривались, –
Ма-ша!»
так что пять –
я вышел погулять,
и совершенно, кстати, напрасно:
«прикасаяйся горам и дымятся»…
Вот оно,
непредугаданно отозвавшееся,
прикоснувшееся тебя неприкасаемое
самое-самое.
* * *
– Знаешь почему мне так нравится смотреть на умильные позы кошек?
– Почему?
– Потому что мне очень хочется их поцеловать.
– Давай тогда переговариваться животами.
– Давай.
– Ну вот сейчас мой что сказал?
– Не знаю.
– А твой?
– Молчит.
– Подождём.
(пауза в 1 мин. 20 сек.)
– Это чей сейчас заговорил? Мой или твой?
– Это Снежка, кота. Мы его с мамой специальным веществом в стиральной машине мыли. Не хотел в машину лезть. Но зато потом уж как залез… Теперь так пахнет – на, понюхай. Ну?
– Бр-р-р-р-р…
– Это чей сейчас?
– Мой.
– А что он говорит?
– Что хочет манной каши и три рисинки. Одну из них подогретую.
Ещё он рассказал:
Жил-был принц
на горе Сё.
Соседи
звали его
Фукакуса Но
Сии Но Сёсё.
Но это
ещё не всё.
Он любил
два занятья,
только два:
есть и летать,
летать и есть,
есть и летать, только
есть и летать,
летать, о!
Но когда
поднимался
он толстел
на пять кило,
потому что ел,
вот он и летел
всё ниже,
вниз с небес, ох!
Тоскуя
не о праздном,
похудев
кило на три,
Фукакуса Но
Сии Но Сёсё
ан, глядь,
вновь над горой, ух!
Друг,
будь уравновешен,
соблюди ся
во страсе,
не то день придёт,
и возьмут живот.
Пожалуй, это всё.
Да.
– Ну теперь ты понимаешь почему мне так нравится смотреть на умильные позы кошек?
– Это чей сейчас? Твой?
– Мой, точно.
– Конечно. Потому что они из всех животных самые животные.
Есть сумчатые, хордовые, а есть дугообразные.
Это из подвида заспанных домашних.
Проснётся, выгнется, задрожит
и уйдёт живот.
Пожалуй, это всё.
Да.
***
Голубовато-серая, какого-то никакого цвета,
песочно-штормовочная, нет, зеленоватая с отливом в желтизну,
но серая, всё ж таки сиреневато-сероватая
с оттенками бежевого и выгоревшей травы,
в форме не то военной, не то школьной, спина,
Константиныч, маячит твоя у автолавки.
Всегда её узнаю,
всегда-всегда
первое, что бросается в глаза –
твоя спина
всеобще-никакого цвета.
Под распахнутым кузовом,
под весами – судными часами
в окружении сумеречной колбасы,
пенсионного дарницкого и грешной кукурузы,
рубероида, выставленного под заказ,
и брикетов-брикекетов,
путассу мороженой,
под колёса сброшенной,
среди дядь и тёть
(они так и называются:
"дядя Лёша", "тётя Таня")
когда-нибудь
чего-то вдруг всем остро недостанет,
но, скорей всего,
Константиныч,
поминать будет незачем,
и никто
ничего
не поймёт.
***
С какой стати?
Почему этот жиденький свет
привёл меня в такую радость?
Повернув от ИНИОНа к спуску в метро "Профсоюзная",
бросив взгляд сквозь закруглённую крышу
над проходом между магазинами со всякой ерундой,
замечаю прозрачность,
вдруг ожившую через светофильтр свода
яркость в весенней хмари.
Ещё вчера совсем в другом месте
мы видели штабеля таких панелей,
чуть выпуклых, из трубчатого пластика –
будущую крышу открытой парковки.
Ты сказала: "Металлические. Не просвечивают", я:
"Пластмасса. Свет пропустят". Вот и пропустили ж!
А может быть, дело в выгнутости перекрытия,
придающей небу определённость?
Как в "Пире": наверху открывается люк,
куда уходит солнце на ночь.
Какая предупредительность!
Ведь если крышка отодвигается,
значит это кому-нибудь нужно,
чтоб его колесница, точь-в-точь плетёное кресло из ИКЕИ,
только при колёсах,
протискивалась туда строго по часам.
Сколько делается для тебя, моя радость,
над этими мутновато-прозрачными потолками
ежедневно,
как будто все мы
друг друга простили,
и всё позади.
* * *
Евлогиан шантажировали в министерстве культов
для перехода к карловчанам,
тихоновцев – к обновленцам – в ОГПУ.
И не говорите, что Церковь была вне политики,
просто митрополит Евлогий
оказался единственным до конца
политиком церковным:
«Добрый пастырь – не наёмник, от овец не бегает».*
А этот вид из вагона
сквозь намордник на закат,
на зальцбургские горы:
Виктор Франкл, куда это вы,
точнее, вас?
Aus Auschwitz.
«Если бы кто-нибудь увидел тогда наши восхищённые лица,
он никогда бы не поверил, что всё это люди,
дни которых практически сочтены».**
Сосчитать можно всё:
снежинки, бомбардирующие двор слипшимися комками,
прощальные слова,
волосы, выпавшие от химеотерапии:
Но всё-таки интересно:
то, что как-никак состоялось –
оно ушло или рядом,
благодаря или вопреки?
___________________________
* Ответ митр. Евлогия Георгиевского на предложение уехать из Парижа перед его оккупацией немецкими войсками.
** Виктор Франкл «Сказать жизни "Да"»
Другие произведения М. Сухотина