|
|
|
|
* * * ...лицом утопая в кашне. Александр Беляков Утопая в кашне, как в квашне, задыхаясь, как в пыльном мешке, в кошме, как в ночном кошмаре, продолжать обустраивать каса марэ из дрожащих, как звук, что в желудке родит орган, раздражающих местных фата морган. Так, одним концом утопая лицом, своим первым лицом не то чтобы государства, да и то не то чтобы утопая, а, скорей, упоительно уповая, невпопад лепечешь, раскладывая пустой товар свой: – Косточка сочная суповая, шуба прочная, зачатие непорочное, баба тупая! Но когда отхлынет, выкинувши на брег то ли медузу, гондоны, то ли Венеру, Царевну-лебядь, не пытайся понять этой пены лепет ковыряя щепочкой в береговом посеве: там не айсберг, не фейерверк, а то ли призрак там, Ходасевич, то ли изверг, дядька, в сущности, Айзенберг. 15.04.2006, Москва, 52 ГБ. * * * Свухай сюда… Ржечь помрачилась, как слюда в глазке коптящей керосинки, в ней не осталось и следа несносной аппаратной ссылки ни на огиньский полонез ни на куриную опалу, на мулине и майонез; лишь крыльце сальных перьев, мало пригодных даже не к письму, а к смази блинной сковородки чем попостней, подале смут, смущающей скороговорки стихов и пулеметных лент. Свухай сюда! Разит сивухой родная жесть. Глаголом рзжечь сырца людей – глупей затей не вздумать. Ржечь пошва разрухой по швам, по вшам, подошвам... Свухай… Да это ржач твоих детей. 19.04.2006, Москва, 52 ГБ., 26.07.2006, Красково * * * Я голоден вечно, уже с утра, с вечера, со вчера, дай же мне пищи еще, сестра- хозяйка, моя сестра, Мой голод, сестра, горит, как костры жжет, сестра моя, жизнь, сестра, моя жизнь – это три сестры: Вилы, Наждак, Жесть, сестра, моя жизнь – это голод слов, сестра моя, холод строк холод, сестра, это запад, зло, голод, сестра – восток, запад востоку, сестра, не брат, и вместе им не сойтись, как рукавам рубахи, медбрат, брат мой, не суетись, видишь, брат мой, я тих, я тих, лет моих – шестьдесят, зачем же ловишь ты, ловишь их, моих лисенят, лисят, зачем ты, из сильных, стянул хитон, руки мне заломив; взгляни на меня, видишь, я – он, сестра моя, Суламифь. Так положи меня, как печать, на выписной эпикриз, ибо открыто мне, как начать, чтобы вывести крыс, и чем закончить, чтобы детей вынуть из этих стен, чей холод час от часа лютей… – только б не седуксен, ибо не сдвинуть и слов мне с мест, когда его принял я; ибо сильна ты, сильна, как смерть, сестра-хозяйка моя. 26.07.2006, Красково * * * Ничего не возьмешь, не засунешь в карман, ни в компьютер всеядный карманный – эту просто листву, этот просто туман, этот день просто хмурый, туманный – эти вещи, с которыми сделать нельзя ничего, только помнить и помнить, как шуршала листва, как слоился, скользя, дым в тумане, вникая до комнат, и, качаясь, сквозь дым плыли разум и дом, сквозь пустоты тумана и прутья, и дышалось легко, и писалось с трудом, в простоте пробиваясь до сути, как дышалось туманно горящей листвой, как писалось туманно шуршащим этим дымом листвы – этих листьев и хвой – сыроватым, простым, настоящим… Сохрани эту запись и имя присвой этой горсточке букв, но не духа: это просто рецепт – серый, хмурый, простой – как не взять – просто слушать и нюхать. 02.08.2006, Красково * * * Пустолетики мои, ах, мелкокалибри, что вы делаете здесь, посреди верлибри, и зачем плюете вы в дырочки рифмуя, крылышкуями своими золотописьмуя. Спрячь слюнявый свой рифмуй, не мечи свой бисер и не трогай крылышкуй за золотописю: хоть значение размер имеет в искусстве, пьян пэон златокузен пляшет в златокузне. Мехи волглы от вина в кузне у кретина, и ни искры, ни огня на угольях горна, но червоного руна златоковатина, краснопесенка одна бьет из златогорла. 10.08.2006, Красково * * * Наощупку вышел я на опушку парка – тут и капюшон с оторочкой, оперившейся едва – ну, в лягушку и попал, как в тюремок, да отсрочку к малолетству ближе дали. Все реже в чащу рощи я с охотой мечтаю, и все чаще про царевну не грежу, а все больше то усну, то читаю. За обшивкой гложет зуд, мелкий шашель. Мысли серые от непониманья. Ссохлась шкурка лягушачья, а шашень я с царевной не вожу, моль вниманья, только мыслями порхаю порами, от портрета ж только персть, перхоть тленья… А тягучими, как ночь, вечерами я играю на свирели смиренья. Ведь ни чуточки ничто не ничтожно, даже клоп – он клапан некоей флейты. Но ночами все же страшно и тошно: словно выпорхнул – и вляпался в клей ты… Лук мой репчатый дал стрелку. Обидно, но не тоже чтобы сильно. Немножко. Серый мышел прошуршал за обивкой. По ошибке вышел я за обложку. 12.08.2006, Красково * * * Утонувший в по-осенннему вялых бесконечных дождях август. Сквозь его всемирный потоп плывет деревянный мой ковчег – комнатушка с девятиугольной верандой. Из всей живности в спутники Бог мне дал одних косиножек, но зато уж в достатке. Как пьяные, они бродят, качаясь, повсюду, маленькие и большие, по ноутбуку, столу, занавеске; я сгоняю их с ноутбука, но они не сдаются и снова лезут, ноги рискуя поломать в щелях клавиатуры. Я и сам живу, словно пьяный Ной, днем и ночью засыпая и просыпаясь то в постели, то в кресле, то за столиком с ноутбуком. Я пытаюсь читать, писать… – а потом опять просыпаюсь и смотрю пиратские DVD, по десятку фильмов на каждом, из которых половину смотреть почти невозможно: то какие-то шепоты, шорохи вместо звука, то ползут по экрану размытые, смутные – как без очков – фигуры. Впрочем, и на фильмах я засыпаю тоже … По ночам меня будят осторожные косиножки, я их стряхиваю с себя, стараясь не искалечить, но оторванные спросонья оторвавшиеся их ноги, неуловимые в темноте на ощупь уже совершенно, еще сколько-то мне щекочут то живот, то плечо, то шею… Вероятно, из этого и образуются эротические сновидения, иногда даже очень достоверные – до тоски, до слез, до мучительных воспоминаний, но при этом всегда кончающиеся той или иной неудачей – то звонком, то приходом покойной родни, то другой косиножки – и всегда почему-то в наиболее интересном месте. Вспоминая с завистью годы успешных отроческих поллюций, неподвижно лежу в темноте, вслушиваясь в дождь, в его шепот и шорох, вглядываясь в смутные размытые силуэты, ползущие по мокрым полупрозрачным стеклам. Утро? Вечер? Сумрачный день? Плохая пиратская копия?.. 31.08.2006, Красково * * * Читаю прозу. Поминутно засыпаю и до пробуждения успеваю посмотреть собственное продолжение начатого абзаца – порой более интересное даже, чем есть на бумаге, но всегда совсем другое. Потом снова просыпаюсь и силюсь дочитать абзац до конца. Изредка это удается, чаще начинает сниться новая версия продолжения. А теперь вот заснул уже за своим абзацем и увидел его продолжение, хотя… Контейнер заскрипел, начал крениться по дуге, люди посыпались горохом друг на друга. Ось абзаца, ржавая, погнутая, заела, движение прекратилось… Дальше этой записи пошел новый сон, совсем непонятным образом связанный со всем предыдущим – и сном, и явью. И вот теперь толькыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы На страницу таким способом уходит от минут сорока и болььььььььььььььь ььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььь ььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььььь ьььььььььььььььььььььььььььььь 21.09.2006, Красково * * * В мире есть разные сущности: скажем, добро или зло, в виде морщинок и пучностей высевших нам на чело. В небе есть пышные прелести, облачны, тучны, смачны, то кучевы или перисты, сумрачны то, то мрачны. Тут же порой электричество блещет и громко гремит, губит деревьев количество или вдруг локоть щемит. Пенистых волн перистальтика, жуткая даже на вид, будь то Атлантика, Балтика – все поглотить норовит. Сущность, казалось бы, лучшая – камни и прочая твердь, что называется сушею, но и на ней правит смерть: страшные землетрясения, гибель и мор, и пожар… Нет человеку спасения, где б он ни жил, ни дрожал. Только он спрячется где-нито – сразу с десятков сторон войны, наука и техника, хаос, Юнеско, ООН… Столькие в мире есть сущности, я же, убогое чмо, что о них знаю-то, в сущности? Да, почитай, ничего. Взять необъятную Родину: есть, но ее не обнять… Что ж в этом всем, идиотина, я в состояньи понять? Вот я и морщу надлобие, словно поверхность борща. Сущности, их ли подобия нам бы понять сообща. Ведь почитать можно в книжицах или узнать еще как, как эти сущности зиждутся, что ими движет и как. Скажем, кровообращение, или воды оборот… Но на мое обращение не обращает народ даже ни йоты внимания, ухом своим не ведет, знания и понимания он не взыскует, не ждет. Вот я и гложусь сомнением костью мясною в борще: это мое сообщение нужно ль кому вообще? 23.09.2006, Красково * * * Это по виду было похоже на текст, но написано было не снизу вверх, а вообще совсем непонятно как. Выдав раба для переписки писцу, я снизу вверх прочитал по его лицу то, что по виду было похоже на знак страха в степени знака вопроса внутри: нужно рабов штуки четыре… ну, три… чтобы понять, как это нужно писать. Дал ему трех похуже на черновики. В деле таком скупиться мне не с руки. Нужна добротная копия, а на расход плевать. Все ж семерых извел окаянный писец на черновики, затупил не один резец, зато восьмая копия получилась точна. И там, где чистовик, прибитый к доске, двое суток, вопя, сох на горячем песке, остались следы, похожие на письмена: ,тске'тан ежо'хоп о'лыб тоэ' уди'вс ,'ад… – ьседз туши'пкак ,катенолы'б онаси'п ад …ьртунв ижура'нс ен а ,ова'рпан аве'лс* _____________________ * (…да, с виду это было похоже на текст, да писано было не так, как пишут здесь – слева направо, а не снаружи внутрь…) 24.09.2006, Красково * * * …И в дом избы вошел и ел кастрюлю супа с таким батоном хлеба потом наевшись сил упал в кровать дивана и долго спал поспешно а возле ночи встал, бегом из дому вышел и там стоял как нету не думал ничего всё как-нибудь а как же но всё же может как-то и снова в сон избы в глухой диван кровати и дальше спал без мысли а после утром встал как не было ни ночи ни сна ни хлеба ни сил ни жизни 17.10.06., М * * * Протрепетав на ярких вспышках вспышек, две бабочки, две мертвых головы, две важные главы двух государств укрылись на своих переговорах, свершили ритуальный брачный танец, международный краткосрочный акт. … окуклившись, личинки кандидатов в условный срок условно превратились в уже готовых зрелых президентов, в две новенькие мертвые главы, который срок мотающих на троне. 26.10.06., М * * * Ярость, страсть и дрова прогорели до самого тла. Синеватые мотыльки отпорхали – мечтами, дурманом, угаром; отмерцали чернокрасные червяки, извиваясь и корчась последней надеждой и даром бесполезным, бессмысленным. Высев на колосники, угли, угли остыли и пыльцой мотыльковою серой зола на подтопок легла ускользающей памятью, между пальцев стекающей памятью пыли. Но не спит, терпеливо ждёт ночная стража, печная сажа, чёрным пухом выстелив бархатный зев могилы. И довольно не спички, а призрака искры даже, чтоб взлетел на воздух весь дом постылый. 12.11.06., М * * * Мы познали все размеры, в этом деле все мы ушлы, мы гексаметр бойко мечем наподобие икры. Только третьего пэона мы не пишем, потому что в нем таится черный ужас начинателя игры. 12.11.06., М * * * В уныньи старается нищий пиит свой вялый писать амфибрахий, но сколь он ни пучит поблекших ланит, подобно истлевшей рубахе строфа расползается. Что там скрывать: уже бесполезно ее лицевать. Но вот нагловато из тёмного СМИ выходит, как Курицын, некто, вещая поэту: – Дубина, пойми, хоть мало в тебе интеллекта: тебе амфибрахий дороже всего, но примешь ты смерть от стиха своего. Пиит, не поверив, бряцанием лир бумажное ухо терзает. Меж тем из строфы ядовитый верлибр ползучей змеей выползает, кусает пиита в босую пяту, и тот обмирает со словом во рту. В устах его ком безударных слогов вид комы бездарно являет. И тут публикуется «Вестник Богов» и автора смерть объявляет: на сцену, мол, вышел – сознанья уж нет, и умер в конвульсиях бедный поэт. Ковши на поминках, запенясь, шипят, гудят эссеисты у брега, и критики, круг свой сомкнувши, сопят, и пьет за коллегу коллега, и мнят журналисты минувшие дни и вирши, что прежде сплетали они. 14.12.06., М |
Содержание