|
|
|
|
1. ОСЕННИЕ СТРАНСТВИЯ Pekhorka valley (этюд) Жоре и Тане – с любовью. Крутой песчаный склон, сплошным забором обезображенный: дюраль, колючка, сетка, а кое-где и в два ряда, – так что и подумаешь: Красково? Мажино?, – над ровною долиной, ложем речки с изогнутыми плавно берегами разновысокими, чье гнутое пространство эвклидово заметно размывает простое время быстротечных вод. …местами какие-то фламандцы и голландцы, осмысленные в стиле постмодерн, чередованье маленьких помоек с прелестными фрагментами пейзажа: классическая круглая куртина на фоне насыпи с визгливой электричкой; раскидистое дерево у речки, под ним рыбарь, а вон его собака простая, но овечьей белизны; шарообразный куст над водной гладью в водоворотцах, нежных, словно ямки на локте или на щеке младенца. а в мелких заводях – ярчайший малахит ковра из ряски, кое-где пробитый пластмассовою тарой пива-вод, лежащей кривовато на боку, коричневой, прозрачной, равно мерзкой меж зелени. Вот мертвое крыло переднее убитой легковушки торчит в воде у берега – но вот еще голландцы… Старых Koekkoek1 таинственные вечные пружины, соединяя части и детали – кусты, деревья, мусор, небо, речку – скрипя, приводят в действие пейзаж. А дальше, у алмазного завода – уже не Фландрия (все флеминги2 пропали, как лемминги) – не доходя моста кусочек Англии: две женщины, вернее одна – другая девочка – и с ними два одинаковых велосипеда и две борзые – рыжая одна, другая черная, но с белыми ногами, хвостом и линиями узких щек, аристократки, обе – но не дамы, а их борзые. Только у афганов такая стать,такой изгиб, извив, такой изыск… А что же сам завод алмазный? Тоже что-то не от мира сего, не то какой-то Перадор, не то град Китеж, вспомненный каким-то советским настоящим человеком: за стенами заво'дского забора – глухие заросли запущенных кустов, деревьев – даже голубая ель стоит внезапно; между них местами мелькнет сарайчик или что-то вроде. Но вот у входа, около моста вдруг открывается – пускай в один этаж, но все же явное заводоуправленье со свежесиними оконных рам чертами, доска почета, профиль Ильича – и пара тачек: «волга» с иномаркой. Такая вот немыслимая странь. А по пути обратно – у реки сломавшееся дерево. Высокий его осколок около корней, полусожжен. В неправильном отверстьи – на уровне примерно головы – запечатленны камерою Canon, два лика: Жора с Таней – Пан с дриадой задумчивой. Случайная удача любителя. И солнце целый день. ---------- 1. Koekkoek (голл.) — Куккук. Семейство голландских живописцев. 2. Флеминги (букв. — изгнанники) — саксонское население Северной Фландрии. 06-10.09.05, Красково * * * Что там течет? Выходит, что? – река? Выходит, так. Не выходя пока из берегов… нет, из себя… Авось… Но берега и впрямь и вкривь и вкось. Река вверх дном, и тиной облака ползут по дну, по зеркалу, по дну. Не тонут. Не всплывают. Я тону. Не я тону, а мой глубокий взгляд упал на дно, за облако, назад все не выходит. А выходит так: по коже дна проходит нервный тик, воронками идет зеркальный лак, из облаков не взгляд выходит, блик – один, другой, другой, другой другой, и амальгама зыбится, течет, и кажется, что машет взгляд рукой, водоворот засасывает счет, затягивает ряской облаков, заносит илом медленных веков. Что там, за жидким зеркалом, еще, еще стекло? Выходит, что вода. 12,13.09.05, Красково * * * Тропинка, вдоль заво'дского забора бредя, шлифует выпуклые корни, бугристые, как старческие вены, и вылезший меж ними из земли толстенный кабель в мощной арматуре, сам ставший частью корневой системы. Вот две природы, мертвая с живой, пусть без любви, пусть нехотя, но все же, свыкаясь, породняясь, кое как срастаются, становятся одно. Того гляди, на следующий раз здесь встретится бездомная собака с колючей проволокой вместо шерсти. Что там глобализация!.. Поди погладь-ка!.. 10.09.05, Красково * * * Задрать не бровь, а жирную овцу и, быстро кинув за спину – не взгляд, махнуть через забор – прощай! – к лицу ли мне… Да нет. А хочется. Нельзя… А хочется… Не серый, но седой, уходит время – трать его, не трать, но временами – хоть ты волком вой, так хочется чего-нибудь задрать… 12.09.05, Красково * * * Днем и ночью – ниткой шаткой за иголкой сквозь висок – горький, робкий, нежный, жалкий, тихий, слабый голосок. Как один на белом свете, кротко вскрикнет – и молчок – то ли флюгер тронул ветер, то ли сломленный сучок. Знать бы, где оно ютится, где живет над головой – то ли дверца, то ли птица, то ли просто тихий вой – приласкать, согреть, и голод… только, видно, у него только есть, что этот голос, кроме нету ничего. 15.09.05, Красково * * * Я сижу на пеньке в недорощице посредине осеннего дня, то ли грусть, то ли что-то попроще невзначай посетило меня, и какое-то, вроде, спокойствие или даже, скорее, покой, словно печь прогорела, и после шевелишь угольки кочергой, и последние тлеют… потухли, и опала в подтопок зола… Подбежала собака. Понюхала, улыбнулась и дальше пошла. 28.09.05, Красково * * * Как Орфей из Аида, будь мне дана пусть одна, безнадежная пусть, но попытка, что из прошлого попытался бы я вернуть, повторить, испытать? Ощущение краткости жизни приблизительно в двадцать семь лет. 08.10.05, Красково * * * Пейзаж яснеет. Надевай очки. Роится воздух. Он готов к отлету. В нем ерзают кривые червячки, стеклянные личинки, словом, что-то похожее на студенистый фарш, дрожит, переливается – и это, похоже, время. Время: Встречный марш, Походный марш. А под него надето Прощание славянки. А под ним и траурный Шопен… Так убывает время: оно – то над трубой дрожащий дым, то желтый лист, планирующий бремя земного тяготения как крест на осенью предписанной Голгофе, то свет, что разлагается окрест на линии, что вывел Фраунгофер. По линиям блуждает Хризостом, он трогает их струны – снова, снова – и в хаосе безвидном и пустом, в тумане конденсируется слово, оно гудит, как старый пароход, и птицами, как плицами, лопочет. А время завершает переход, но осень, Златоуст, продлиться хочет, она еще не высказала все, что думает: полеты паутины, листвы и птиц, дымов и старых сел; она бормочет сонные картины – сонеты, натюрморты и псалмы, буколики, терцины и пейзажи. Она рифмует робкие холмы и хриплый рог, не то букцины даже сквозящей через рощи и поля без остановок дальней электрички. Под нею округляется земля, а над землей, как черновик от спички, горит листва, горят слова любви, слова костров, разлуки и печали, все золото, что есть у нас в крови, и весь багрец на перьях за плечами. 17.09.05, Красково * * * Это место в оградах из сплющенных ржавых пружин, населяет не жизнь, а отсутствие признаков жизни. Это сонная зона следов – отчужденных, чужих – и равнения спинок кроватных в немой укоризне. Здесь, меж панцирных сеток, означивших сад, то ли дом, за неровною цепью сквозящих матрасных скелетов только нежить, лиана с пустотелым шипастым плодом коренится, клубится и множится каждое лето, нарастая сама на себя, обмотав весь объем, укрывая под тусклой толпой омертвевших побегов то, что трудно представить не то чтобы даже жильем, а фантомною болью жилья для теней человеков. Кресло, бурая полка, полутораспальный диван, так наивно-бесстыдно раскрывший интимное лоно – все подгнило, все выцвело в сонном дурмане лиан, все застыло и замерло – вся эта сонная зона, эта дичь, обнесенная всем и лишенная всех атрибутов того, что привычно считается жизнью, полоса отчуждения, место вне веры, вне схизмы, без греха, без сознанья стыда и того, что' есть грех, безнадежный мирок, опустыненный морок нирван на задах у кирпичных домов, серых гнезд всёжежизни, вдоль реки Македонки, текущей в туннеле лиан мимо этой страны, потерявшей сознанье отчизны. 05.10.05, Красково * * * Каждый вечер засыпаю на середине лицом к ящику каждое утро просыпаюсь с краю глазами к стене хотя вроде бы если не считать все последующие эксцессы то вот уже больше четверти века как и пора бы отвыкнуть 08.10.05, Красково * * * Осень вступает в силу свою, в слабость, в медленное, медлительное теченье меда из сот, огненной меди – в сладость; лалов-яхонтов и изумрудов с чернью – в танец с воздухом, пьяным, остекленелым, ветром лесов, сов, троп и дорожек; полустершихся надписей углем и мелом – в память, чтобы потом всю зиму ее тревожить. Осень вступает в силу свою в силу того, что просто время ее настало. Деться куда? К листу прилепиться с краю, чтобы с ним вместе в зимнюю лечь могилу, а по весне очнуться, как ни в чем не бывало… Но в жизни новой и сам я себя не узнаю. 08.10.05, Красково * * * очарованный странник в очках набекрень по сугробу съезжает в вечернее детство помедли помедли продленный день продлись продлись засыпая след свой там сырые валенки и носки верблюжьи двугорбые в сосулях снега… продлись продлись караван тоски караван эллингтона и туарега братец кроличьей шубки и шапки сер сыр и сер и набившийся снег в запястьях продлись помедли СССР если было в тебе даже это счастьем а потом в долине полдневный жар бесконечный шелест и хруст простынный с потолка небес раскаленный шар и оазис мамы среди пустыни очарованный странник мозги набекрень через бред бредет сквозь сухую воду помедли постой уходящий день продлись продлись бюллетень по уходу 02.10.05, Красково 2. МЕТОДИКИ * * * А вещи – не слова, а как бы недомолвки, и даже тени их туманны, неясны. Глядишь на облака, а видишь лишь намеки, неясности, штрихи, наброски, блик блесны. Но там, где плеск блесны, обманка и ошибка, и на границе дрожь, подсказка, поплавок, есть в глубине крючок, приманка и наживка, и шанс схватить – понять, пойматься на намек, попасться, заглотив, как будто бы нечайно, наживку, вещь в себе таящую, крючок, рвануть, порвать губу – за эту цену тайну добыв – и в мутный ил зарыться, и молчок. А там, на берегу, ничьи слова не вещи, они лишь рыбы слов, их тарооборот, и сколько ни играй, из слов не сделать вещи, покуда не рванешь, не окровавишь рот. 12.09.05, Красково * * * Столько сил ушло на любовное изготовление цели, что уже никаких не осталось для ее достижения, а когда и не так, то ее пораженье на деле чаще всего оборачивается твоим поражением, потому что если цели фанерны, то средства обычно свинцовы, а из всех попаданий удачны одни рикошеты, но случайно задетый мужик тебе не зачтется суровым наблюдателем, и тебя опять не помянут ни враги, ни газеты. И конечно неверно, что охота пуще неволи – конечно, потому что охота попасть – она-то и есть неволя… И сдаешь свои гильзы, теша душу упрямой надеждой, но назавтра все силы уйдут на ремонт мишенного поля. 14.09.05, Красково * * * Глаголом «жечь» существительное «сердца» посредством винительного – «Кого? Что?». «Людей» – «Кого?», но вернее – «Чьи?» – дополнение. То же и Пушкин – «Чей?» Известно, чей: Гончаровский. Роман, и ясно, куда: «Обрыв». Жечь – «Что делать?» – инфинитив. Чернышевский. Это уже «Какой?». Ответ сомнительно чист. Посвящается – возвратный глагол, Ольга Сократовна – это «Кому?». Ответ на вопрос – «Всем». Но это уже другой вопрос, хотя и тот же ответ. Другой вопрос – «Кто виноват», но Герцен – это «Каков?». «Каков» – вопрос, «таков» и ответ, и в тоже время – вопрос. Зато вопрос «Кто виноват» уже давно не вопрос, и если спросят, «Кто виноват?» – ответ на это всегда один: Пушкин, кто же еще! 06.10.05, Красково * * * Вот мы пишем, пишем письмена свои на воде, чтоб они уплывали к народам с течением вод, но становятся воды, цветут и гниют. И в беде опускаем мы руки тогда и бормочем: – Ну, вот! А потом мы пишем свои письмена на песке, чтоб они на века здесь остались, окаменев, но приходит ветер и сдувает их, и в тоске мы не в силах скрыть разочарованье и гнев. И тогда на бумаге мы пишем свои письмена, знак за знаком плотно их располагая в ряд, чтоб они сохранились на вечные времена потому что рукописи, говорят, не горят. Но приходит огонь, и бумага горит в огне с письменами ли, без, и опять мы бубним: – Беда! Неужели такого места на свете нет, чтобы можно было писать письмена навсегда? Мы обманный и грешный, гречневый, манный люд с той далекой поры, как сидели еще на горшке. Кто из нас, доказавши всем, что он не верблюд, все равно головой не застрянет в игольном ушке? Но нельзя ли хоть руку просунуть, хотя б одну, чтобы там, у порога, вписать на входную скрижаль письмена наши многострадальные? Ну, может, можно?.. 15.09.05, Красково * * * Поговорим о пользе молока, полезного, пока оно молочно, о dura lex, который lex, пока он dura. С нею наше дело прочно. Буквальна буква, но духовен дух в трех чтениях омытого закона. Когда он говорит «одно из двух», то двойственность, в которой он закован, однакостью чревата. Это знак того, что дух статей его буквальный неоднозначен множеством однак и требует толковых толкований. Поговорим о пользе молока, молочного, пока оно полезно. Казалось бы, закона далека поэзия, когда она поэзна. Вода мокра, материя суха, речь письменна, традиция изустна, слова словарны, что же до стиха – стихи стихийны, в этом их искусство. Однако как обыкновенный стих, составленный из разных «но» и «или», однак, двояк… Трояк!.. Как он достиг с законом сходства множеством усилий, как требует себя он толковать, как критики подобны прокурорам, как адвокаты склонны адвокать поэта, полагаемого вором, но надобного это доказать, зане его презумпция презумпцна, вменяемость de jure, так сказать, но a priori свойственны безумства, как облачность присуща облакам, как численность во всем пристала числам, как имманентны свойства молока, пока оно de facto не прокисло. 11.10.05, Красково * * * Ходить вокруг, кругами, не спеша, не глядя, отвернувшись, не дыша, боясь спугнуть: пускай растет, смеется и шалит, пускай его поплачет, поболит, заложит грудь, обложит горло, пусть попьет чайку с малиной, подперев рукой щеку, ленясь всплакнуть, пускай поспит, пускай его поспит, пускай во сне поноет, посопит сквозь жар и муть, проснется, выздоравливать начнет, к руке твоей доверчиво прильнет – восторг и жуть! – и вот тогда пора его бросать – хоть на воде слезами записать, хоть как-нибудь. 10.10.05, Красково * * * Попробуй сам. Подумаешь, пустяк! – заслышав, как по стеблям бродит сок, как шелестит он, словно кровь и лимфа, мыча, ломать в запястьях и локтях суставчатые ветки хрупких строк, чтоб на изломах выступила рифма. 10.10.05, Красково * * * Вот и заполнен журнал караульной службы буквами, цифрами, и через край переполнен, цифры и буквы собой заполняют пространство, цифры и буквы, и знаки, и символы службы, все'нощной и ежедневной, и ежевечерней, суточной, вечной, бессменной, бессонной, бездонной; знаки служения, символы, цифры и буквы переполняют меня изнутри, окружают снаружи: красные цифры и желтые символы кленов, черные буквы и знаки, и красные числа календаря, разноцветные даты и ноты, черные ноты и знаки на линиях черных высоковольтных, жужжание, гулы и гуды, желтые шепоты, красные, черные крики, серые шорохи, топоты, лепеты, вздохи, синие ахи и всплески, и всполохи, охи, светлое эхо и темное эхо, и тени, входы и выходы, черные дыры подъездов, норы, отнорки, проходы и черные хо'ды, гулкие своды подъездов и коды парадных, эхо и коды дверные, их цифры и буквы, знаки и символы их караульной службы переполняют меня и затапливают снаружи. И лишь немногие вдруг собираются в слово, и лишь редчайшие строятся в целую фразу, И образуются новые сущности – смыслы, полные криков и шепотов, ахов и вздохов. 14.10.05, Красково 3. МЕТРИКИ * * * Сыпучий, зыбучий, дремучий песок стеклянных и с женщиной схожих часов сквозь узкую дырочку слова «сейчас» из «будета» в «было» сползает, сочась и в «быле» он нас засыпает, и, высыпавшись, засыпает. А выспавшись, снова из «будета» вниз «сейчасом» сочится, извилист, волнист, на миг образует намек пирамид, но тут же растекшись, былое хранит барханами мертвого ила. Но нас уже нету, где «было». 12.09.05, Красково * * * Проделывая дыры в пустоте и освещая тьму лучами мрака, однажды ты подходишь к той черте, после которой нет пути, однако есть «нет пути», и в это «нет пути», пускаешься, не двигаясь, поскольку в нем некуда и некому идти, там дыры в пустоте и тьме – и только. Там «нет конца» – не полный, но почти. 13.09.05, Красково * * * Светло ль внутри фонарного столба? Светлей, чем в телеграфном, что ль?.. Судьба нам не дала иметь в себя окно. Как жить внутри себя, где все темно? Как заглянуть снаружи в эту тьму, где ни окна неясно почему, ни лампочки, ни свечки и ни зги, куда ни кинь, ни глянь, ни побеги, там только тьма и беспросветный мрак Как жить в таком внутри себя? Никак. Вот и живем снаружи да вовне, дрожа от страха больше, чем от стужи, себя не зная, зная лишь снаружи, а там окно, но света нет в окне. Окно снаружи нас, а за окном лишь слово «свет» снаружи. Лишь одно. 13.09.05, Красково * * * Любовник упадет, простреленный навылет, а через краткий миг, стремительно сыграв свою простую роль, дуплет стволы покинет, и выстрелит ружье, и Чехов станет прав, поскольку вслед за тем, как страшный акт последний предвосхитит антракт, буфет возьмет свое, герой всосет сто грамм, даст реплику в передней, и, выждав первый акт, повесится ружье. А там уже пойдет сбегание галлактик, окуклятся миры, и время скажет: стой!, и Шварцшильд станет прав – теперь уже как практик, а Чехов станет прав последней правотой. 14.09.05, Красково * * * Путешествуя в поисках медяков залежалой сдачи, ощупкою поблукав по отвислым карманам пальто, пиджаков, по ошибке рукой залезаешь в рукав. Но рукав не карман, и конца ему нет, если вывернуть, там не найдешь ничего, там изнанка, подмена пространства, тот свет, вытекают из следствий причины его. Начинаясь подмышкой животным теплом, он в запястье кончается черной дырой, это путь меж добром и не медлящим злом, и надевший пиджак – это дважды герой, но посмертно, как тот, кто пошел на таран или телом закрыл огнедышащий дот. И не будет на нем окровавленных ран – будет лишь пустота, как дурной анекдот. Но особенно жуток любой жилет он страшнее любых пиджаков, пальто, потому что в жилетных отверстиях нет ни конца, ни начала – одно Ничто. 12.10.05, Красково 4. РАССЫПАННЫЙ НАБОР * * * Скрипит на жердочке творец, топорщится пером, а под его творешней – смерть- топорщица, зеро. А над его творешней жизнь- притворщица жужжит, и он средь мировых скорбей клюет, порхает и кружит, такой простецкий творобей, немножко чижик, но скорей пархатый вечный жид. Никем нигде не отражен, но и ничем сражен, он в зеркале не отразим, и тени нет за ним. И в довершение всех бед, отринув все, чем дорожим, и все, на чем стоим, он вечно лезет на рожон, он одержанием побед над смертью одержим, и поражением своим он нынче поражен. Творец и круть, творец и верть, но под его кромешней – смерть- уборщица с ведром и топором сидит и ждет: вот-вот он в руки к ней придет, в ведерко упадет. Творец сидит на жердаке уставившись в торец. Он прожил с жизнью налегке и расстается наконец, и ей он больше не жилец. Но он и смерти не мертвец, и это не конец: он бесконечности гонец, он вечности живец. 17.09.05, Красково * * * Ах, как двуедины, двуоки мы, лежа на ложе любви. И как мы потом одиноки, там лежа на луже любви. 17.09.05, Красково * * * Стоит с похмелья машинист Энигмы, как во сне, его трясет, его тошнит, его ведет к стене, двоится код в его руках, в глазах – гефилте фиш, морковь, и шрифт отвратен, как давно протухший фарш, лимон, и штифт запал какой, и диски не сошлись, и шифр не понят, и в запой уходит машинист, как в шхеры. Он бредет тропой шпионов и пропойц. В его руках – двоичный код, в глазах его – судьба. ответа ждет британский флот, как Страшного Суда. На глинянных ногах колосс ждет, брови заломив а машинист идет вразнос, он пьян, как Суламифь. Британский флот пойдет на дно, в объятья субмарин, гефилте фиш вплывет в окно, отвратен, как налим. Число британских моряков найдет покой на дне, а машинист его найдет, естественно, в вине. Стакан зажат в его руке, испачкан рвотой рот. Судьба сидит на коротке невдалеке и ждет. Гефилте фиш плывет в желе, в зубах его лимон, на затонувшем корабле не слышен склянок звон. 28.09.05, Красково * * * состоял в различных первичных ячейках сотах семьях ульях муравьиных кучах гнездах норах лежках логовах шайках сам с собой боролся за звание лучших старостой бывал ходил в вожатых членом был советов дружин отрядов звеньев занимался в группах кружках квадратах лобзиком крестом хорового пенья пентаграммах октябрят домах пионеров стадионе юных пионеров и спортивных секциях играл в баскетбол на нервах принимал участие в разных коллективных играх в клубах пыли командах сборных посещал занятия сборы тренировки баловался в классах курил в уборных вырос умным сильным быстрым ловким хитрым подлым подлым гад подонок 01.10.05, Красково * * * эта жизнь сама ни жива ни мертва, эта жизнь сама по себе недвижи'ма, но, задета чем-то прошедшим мимо, вдруг пойдет скрипеть, раскачав слова, на которых надета нехотя, походя, мнимо, как на вешалку, и словесный костяк разболтается на своих гвоздях, раскачает шляпы, зонты и трости – всю ту жизнь, что небрежно оставили гости, находясь у нее в гостях. Вот и тянется эта беседа слов, что явились в гости к словам соседа. Жизнь стоит, вися, и ползет беседа, но ничтожен бредней ее улов. 04.10.05, Красково * * * Рассыпали набор – ах, мать твою етит! Усеивает двор костяк его, летит с размаху в грязь петит, парящий нонпарель. Пропавший аппетит, гноение и прель. И прения с гнильцой, и трения с ленцой, сердитый разговор в окне над головой. Рассыпанный набор говяжий суповой. 29.09.05, Красково |
Содержание