|
|
|
|
КОКТЕЙЛЬ "БОЛЬЯСКО" I. Набобовский коктейль на Villa dei Pini. Набоковский контекст, другие берега. Заложник языка, какая брешь в гордыне! Страдательный залог услужливей врага. Опасливый дурак, медвежельник услужий, Internal Passive Voice, сквозь дырочки гардин и щели жалюзи глядит на мир снаружи, с которым он один остался на один такой короткий срок зимовья и тревоги: не сядешь на пенек, не тронешь пирожка. Обложенный язык урчит в своей берлоге, гнусит охочий звук английского рожка. II. Но памятник в себе, берущий на арапа, никак не зарастет народный родничок детины-языка, и виски или граппа не в силах развязать, связать и на крючок в вольере запереть. Cквозь дурочку в гордыне медвежьего глазка он зыркает, пыхтя и чутко ловит звон разымчивой латыни, напевный баюбай, и внемлет, как дитя, пуская пузыри, гуля и засыпая, Волчицын бок одной и Ромула другой руками обхватив. III.
ползет по языку и, омывая небо, расходится в крови опаловой волной и, растворив собой урсусливую злобу, уводит на латынь "любимый" и "родной". Уже не кровь – ихор мне шепчет: "Prediletto!", и, эхом вторя вслед, "Amata!" – я шепчу; "Germino!" – мне в ответ, и нет родней ответа, он теплится свечой, и не задуть свечу, и больше не понять, che lingua é materna, и che natale мне paese e cittá; трепещет язычок, candela di lanterna, и sogno тянет сон, и sonno длит мечта. IV. Но сонная мечта – лишь dream, а в перепонки, взрывая немоту и лепет, шепот, стон, настырный Новый Свет зудит свои дифтонги сквозь зубы и язык, дудя, сдирает сон. Назойливый кузен, двоюродный и грубый, но, в сущности, простец, old fellow и братан, рычит мне: "How are you?!", просторно скаля зубы. OK! And how are you?!" Грохочет кабестан, натягивая цепь, и якорем разлапым, ползешь из глубины, цепляя сонный ил, ловя последний блик ночной волшебной лампы и шорох голосов, и шелест теплых крыл. V. Мир поднимает "Hi!!!", в нем все кричит и свищет, и птичьих "Come stai?!" стремителен полет. "Сто бэнэ" – отвечай – хотя их, может, тыща, и, может, даже, "piú" – и он с тобою пьет. Менахем и Мими несут "Шалом" на хибру, Керала пьет "Чин-чин!" на птичьем языке. Мир предстает уже нестрашным и нехитрым, мы с ним "на брудершафт", на "ты" и налегке. Я выпускаю джин из бешеной бутыли и, тоника плеснув, приемлю этот мир. "Okay! Pogovorim?" – Да хоть на суахили! а Джанни говорит: "Buon giorno, Vladimír!" VI. Щекочет тонкий луч тепла и пониманья сквозь щели жалюзи, пора их открывать, и замкнутая речь сквозь дырочку в гортани сочится родничком и силится прорвать чужие берега, запруду иноречи, медведка языка щекочется во рту. Разинь окно и рот – и мир тебе навстречу весь ринется, даря такую простоту, такой просторный путь, такую дичь и прелесть, такую голосов нестройную толпу – впадай же в эту речь, в неистовство и ересь, в цеплячий Вавилон, пробивший скорлупу. 08.10.2000, Рим
* * * Il tempo a Roma passa troppissimo presto – время в Риме проходит неимоверно быстро: торопись, мол, дурень, все время memento mori, посмотри, даже старый Tevere вечно спешит куда-то и кудлато пенится у мостов и мелких порогов. Вот и ты спеши, обивай пороги неисчислимых chiese и несчетных palazzi, caffé e pizzerie, сувенирных и книжных лавок, monumenti storici, monumenti mori – помни, балбес, о смерти! Даже время Рима прошло со скоростью Старого Света. Две-три тысячи лет – пустяк: пронеслись, как ветер, и где они? И не время в Риме, но смерть монументальна, только смерть, а время было и есть быстротечно: только что построили Форумы – глядь, уже торчат из раскопов их останки, словно обломки зубов, скелеты триумфаторов и трибунов, грозных богов и тиранов. Погляди: от невинности Весты всего и осталось три увечных колонны рядом – как Вера, Любовь и Надежда, да и те не ее – останки Кастора с Поллуксом (неужели мужские чувства долговечнее женских?) Даже римские кошки – свидетели только смерти, но не времени – gatti его не знают. И vecchiette, что кормят их призрачными вечерами, тоже суть свидетели смерти – скорой, неумолимой. Так что помни о смерти. Но думай только о жизни, потому что время тебя в лицо не узнает, а беззубая не перепутает даже в спину, в затылок. У нее на тебя давно заготовлены все бумаги, остается лишь шлепнуть печатью – той, что лежит на Риме, ухмыляясь тебе щербато из ям-раскопов, ослепительно улыбаясь с витрин gioiellerie и подмигивая зазывно огоньками автомобилей. Как сказал великий народный герой Гарибальди? “Roma o morte”? Он совсем немного ошибся: “Roma é morte”. Прекрасный памятник смерти Триумфальные арки – это знаки ее триумфов. Смерть живет в катакомбах, развалинах и руинах, но глядит на тебя глазами le belle ragazze, улыбается их губами, касается их руками, теплыми, как надгробья в солнечную погоду. Торопись же заглядывать в эти bellissimi occhi, – говорит тебе Рим, свидетель любви и смерти, – целовать эти нежные губы и теплые руки смерти, потому что только живой может стать наложником смерти, эта donna ветренна, мертвых она бросает, изменяя с новыми будущими мертвецами. И вся жизнь наша – только любовь со смертью. Где ж еще и понять это, как не в Риме, Вечном Городе торжествующей смерти. “Roma merda” - исписаны все его стены. Применительно к вечности это значит “Roma morta”. И смердят развалины жизнью, смертью, любовью. Лишь в базиликах да соборах остается место для веры, для надежды же места уже совсем не осталось. Но пропитаны эти камни Софией смерти. Рим ужасен: любовь на кладбище мертвых. Рим прекрасен: жизнь на могиле жизни. Roma non é Speranza e Fede, Roma é Morte e Amore. 19.10.2000, Рим
МУЗЫКА Сережа Летов играл для американцев свою птичью музыку, рассказывал на l'Italiano про свою птичью музыку: как и куда она летает. Американцы балдели от его птичьей музыки, от его свистошёпотов, щёлкания, потрескиваний, стонов, выкриков, хрипов и бормотаний, от его l'Italiano, от его бороды и кудрелысины буйноволосых, от его инструментов духовых вдохновенных диковинных. И я тоже сидел и балдел, потому что Сережа до начала концерта целый час говорил со мною по-русски, и еще потому, что знал: после концерта он еще раз по-русски со мною будет целый час говорить. Раньше я и не знал, до чего же я все-таки люблю эту музыку. 21.10.2000, Рим
* * * В Риме как в Греции: все есть, но больше всего этого “все есть” утром в воскресенье на mercato Porta Portese. Я видел акульи челюсти трех размеров: в первые можно было просунуть руку, во вторые ногу, а в третьи голову. Я разглядывал груды антиков – в основном, конечно, поддельных. Я видел цветную открытку с портретом Duce – L 25.000, потому что настоящая, не новодел – и монеты L 20 с портретом Duce по L 5.000, потому что новодел, не настоящие: настоящих монет с портретом Duce никогда, как я выяснил, не чеканили, что немного странно и даже достойно уважения. Зато были бюсты и бюстики Duce, бюсты и бюстики античных duce – Юлия Цезаря, Августа, Каракаллы и иже с ними – по соседству с календарями 50-х – 60-х: полураздетые girls в стиле Мерилин Монро, чертовски аппетитные, несмотря на почтенный возраст, не чета этим нынешним топ-моделям. Правда, это были цветные рисунки, а не фотографии, в жизни таких аппетитных, по-моему, не было и тогда, разве что только в кино. Такой календарь покупала молодая итальянка, очень похожая на этих girls – лишь немногим хуже: белокурая, гладкая, ростом под 1.90. Сказала, что подруге в подарок на день рожденья. Я решил, что лукавит: в глазах ее так и читалось: “Я похожа на них!”. Наверное, все-таки парню или даже себе – вместо зеркала или рядом повесит. Встретил там двух хохлушек – они работают в Риме уже два года. Домработницы, разумеется. Судя по их рассказам, не рискну сказать, что они счастливы: говорят, очень много работы. Я представил себе эту их работу: акульи челюсти No 3. У араба долго разглядывал раковины – каури, конусы, маленькие, большие – вспоминал Египет, болтал с ним по-английски. Присмотрел винный мех из Сардинии, небольшой, кожаный, на узеньком ремешке. Вот в Сардинию я уже, видно, не попаду. И еще гондолу купил, бронзовую, на подставке. Торговался оба раза нещадно, с азартом: уходил, возвращался, опять уходил, говорил: “О, Мадонна!”, “Мамма миа!” и “Черт побери!”, а потом подолгу отвечал на расспросы: про Путина, про подлодку, про Чечню и русскую мафию. А еще понравились у вьетнамцев эти вот стальные шары – пáрные, тяжелые, со звоном, есть блестящие, гладкие, есть расписные, с драконами, и наверное, все же в другой раз я их куплю. Терракоты хорошей вот только не попадалось, а хотелось бы – страсть как люблю терракоту. А один – по-моему, индонезиец – продавал все вещи по L 3.000 – в основном поломанные: очки, зажигалки, пассатижи, фонарики, молоточки. Попадались смешные – например, зажигалка в виде трахающейся парочки: она на четвереньках, а он нависает сзади. Нажимаешь ему на спину, и он в нее входит, все как надо, да только вот зажигалка не работает, трахаются без огонька. А еще такого же типа мальчик с большой пипиской, но тоже не работает. Жаль, совсем еще маленький мальчик. 22.10.2000, Рим
TÊTE-A-TÊTE COL TETTO (The Americunderstanding dell'Italessere of the enigmatic Russianima) Soltanto sono solo Soltanto il sole Soltanto il sonnolento venticello Soltanto sonnecchiare e sognare Not entirely bad 28.09, 8.10.00, Рим, на крыше Американской Академии
|
||||||||||||||||||||||||||||
Содержание