|
|
|
|
ВЕСЕННИЕ СТАНСЫ Не бродить уже ночами в серебристой лунной мгле. Дж. Г. Байрон Имелась ночь дышать восторгом сладострастья но трепет век двадцат что выдышь ли воздох и выпадет тебе из легкого ненастья забившийся туда заржавший там гвоздок Не раствори окна дыша весенним ядом наивный шпингалет Ведь там среди ветвей так обернулась ночь ощерившимся Садом что песню на замолк защелкнул соловей И был другой Саад взывавший в каждом бейте поэта соловья конец ему редиф рубай его в кустах где примой вторя флейте газели под чадрой искали дивных див И третий был садок Гормонов аль-Ротшильдов где всторг и слад игры нескромных поволок видок ночной поры на ход эсмераджильды с метаньями икры и розливом молок Ну в самой той поре выгуливать химеры вотрдамских квазимод по псовым пустырям где странности любви Саддама и Гомера к кислотному дождю горбам и костылям Там в серебристой мгле изысканной заразой цветет сочас ночной трофический цветок багряный поцелуй маркизовой проказы чей пряный аромат пьяней чем ацетон Какой там строить месть куда тибе учили и малый и балшой и старая с лубой неумный рыголет наяв Спарафучиле останется смешком исполненным судьбой До света бродит кровь шурша в известный панцирь пока растравит сон токсин медвяных рос Ворон картавый кар-р! назад с иврита канцер-р! и чирьи воробьев Цир-роз! Цир-роз! Цир-роз! К чему весь этот яд кричать надрывно выпью наемный фаргелет свезет на нет слова и даст прямой эфир рукой, покрытой сыпью, и будет с тошнотой кружиться голова Когда хотя бы мочь хоть отстоять осадок брожения в крови или хотя б хотеть пока вдыхает ночь наркоз полураспада и мышкою ползет отравленный потец На мглистом серебре в парах ночного брома лицо безумной Маб проявлено Смотри как ртутной синевой от дома бредя к дому налившись дочерна вспухают фонари Как не февраль не май белеющую мякоть снедает целлюлоз тончащее нутро Надеть противогаз достать чернил и плакать макая и следя как плавится перо
19,20,27.03.1994г., Москва. ОСНОВНЫЕ ДАННЫЕ Девичья гибкость, хрупкость, холодноломкость. Женская плотность, твердость, но и упругость. Тех и других низкая стойкость, прочность, надежность. Их отпускная вязкость, сопротивленье разрыву. Мужская текучесть, старение и усталость. Обширный ассортимент, но скверный сортамент. И никаких гарантий. 06.04.1994г., Москва. ЕЩЕ ОДНА ЛЕГЕНДА – ...А тот, ну, Вечный Странник, Мореход? Выбне моглили – фас его! и профиль! нарисовать? портрет попоясней. Мы знаем мастервы гораздриснуть... – Ну, что ж, рисну, искис, попопытаюсь. Он звался Нельсон. Кроче, Кацнельсон. Никто не звал. Он как-то сам прибился под нашу стенку. Я и швартовал. Он поразил меня в воображенье. Кудрявый агнец. Рыжий. Мутон Руж. Копытца сорок пятого размера, путливый взор, похохотливый рот и курдючок, налитый нежным сальцем. Он бичевал. Ну, знаете, пороки, разврат, таверны, каперсы и ром (так ведь какое ж каперство без рома, как всё равно пороки без каверн). Так... Бичевал. Ну, язвы. Рак. Отшельник, миссионер, пустынник, пилигрим, довольно странник и пропоповедник, изрядно столпник и грядущий старец, почти святой, но чуждый канонизму. Баптист, елеен, истинный угодник, из выхлыстов, трясун-шестидесятник, сам пострадавший косвенный свидетель ИеговыИближниИего служители мормоны дружным хором и просто соло пели как он много в себя вобрал и гармонично слил: он каменщик высокого разряда и с мастерком он как с ножом и вилкой, зеленый, голубой и черный пояс и белый брат и нинзя кхмер болотный лягаш любитель квакер молокан. Он обращал и с жаром наставлял на каждого, будь то незрелый отрок, сугубая язычница блудница иблаженмуж, мужиже неиде, и всякий ближний, присовокупляя жену его, рабыню и раба, вола, осла и всякое именье. В быту был скромен. Ел одни акриды – там, мидий и обратно тех же усриц. Насоберет в камнях, навалит кучу и ест сырьем. А после разбирает... Не он. Не их. Они. Его от них. Ну что же с кучи может кроме кучи... Вот так он день деньской на берегу, то кокает, то сусликом замрет сракушками своими. И однажды на берегу он повстречался с ней. Она была Марией. Марианной. Никто ее не звал, как и его. А всё – Манделлой. Ну, и откликалась на этот зов: "Манделла!" – гля, бежит. Она бежит, а он торчит за камнем весь синий срам натуга скорлупа. Вот так оно у них и началось. Она его за муки полюбила, омыла и, святая простата, что было у нее – рибок вонючий да задубелый левис с зиперами, потертым лейбаком и задвигалом, да шлюпок шестивесельных эскадру – все разделила с ним без сожаленья. И он ее увлек и подхватил, и принял все, и утопал в любви, в мандале той, в марийской мандолине, но не утоп, поплыл, поплылпоплыл! входя в тангаж, выгребываясь, драясь, суша, табаня, грудью навалясь, заваливаясь на́ борт, огребая, ломая переборки, стрингера, черпая орудийными портами, треща снастями, ухая кормой – со скрипом, хлюпом, бульканьем, шипеньем, раскачиваясь, рыская, кренясь, и прям в очко влетел, в глазок циклона; и добрых десять дней его мотало над Марианской впадиной. Болтанки не выдержав, дала лоханка течь. Всё протекало так как острый триллер, трепало, дрейфовал, хотел подСОСом, но отказало рацио и триггер сгорел накрылся чертов идиод. С грехом дошел. Уже у мыса Кап к сухому доку ржавый бросил якорь и снасть латал, и конопатил течи, и киль чинил. Но был уже, похоже, бывалый клиппер больше не ходок, и в первом же коротком каботаже опять открылись течи. И пошло, от дока к доку, все уж на мази, от мыса к мысу, берегом ползя на бичеве, натягивая буж и окая и ухая дубину: "зеленая сама пОйдет, пОдернем..." – и шла сама зеленая, и плакал, подергивая, лузгая акриды и оставляя по себе лишь память да усричные холмики, да мифы от мыса Код до лифа кысы Мод, и уходя всем говорил: простит, и дружеское рукопопожатье и братский попоцепопоцелуй напопоследок каждому из наших, и только эту пидорову козу Манделлу он как сидорову выдру пообещал как бог как черепаху, и под конец такое отморозил ипоципочки так и передайте мол всёеёмоё с собой унес и то сказать последняя прости – и с тем ушел, как застарелый траппер, своей тропой. Осталось только имя. Да, Кацнельсон. Но мы его не звали. Что в имени его? Все суета. Он был Бичом От Бога. Настоящий гонорис кауза. И долог был его от дока к доку путь до Типперери, до Мэри же он так и не добрался, хотя хотел. Да, видно, не судьба... Так этот человек ушел в легенду. А я остался. Скромный очевидец, всю правду поповедавший о нем, о житии его. Так с вас стаканчик. Попопополный. Это - за него. 08-11.04.1994г., Москва. * * * Волосатые клубни кучевых облаков, кочевых евреев, уходя на закат, молчат на языке Исхода: – Потерпи. Это только на время. На недолгое время. На время года. На сезон. Зажимая руками солнце, помогая свернуться и не давая вытечь, говори. Заговаривай. Эти кольца не гадючьи – годичные. Пара-другая тысяч. Это просто круги на дереве, как на воде, от того, что кануло, словно камень, и они расходятся и затухают, где наши беды разводятся на воде руками. Все пройдет и в новом обличье вернется назад: облака и волны, степь, холмы и закаты, все слова и вещи, места и сроки. Потерпи. Вместо этого языка ты обретешь другой и запишешь на нем эти строки. А вчера или завтра от них разойдутся круги и годичными кольцами или писком телеграфного кода – все равно. Нету разницы между одним и другим языком всегда одного и того же Исхода. 07.09.1994г., Уютное. ЗАКЛЯТИЕ Get away from the fire. Get away from the fire. Get away from the fire. Get away from the fire. Get away from the fire... (From N. Bitoff) Отвали от меня. Отвали от меня. Отвали всею глыбой твоей. Отвали этот камень с души. Отвали три-четыре куска. Я приму за твои за крутые отвалы. Отвалы твои хороши. Сразу видно породу. Она монолитно пуста, и отвальная в ней прогремит вагонеткой хвалы: за пустую породу! За общие наши места, за которые ты отвали от меня, отвали! Отвались от меня, словно крови нажравшийся клещ от нащупанной жилы, от красной горячей руды, как пустая порода, как мертвая жирная вещь, от волос, от ногтей, от живого меня отойди, отвали. Мне не в жилу. Я бью подрывные шурфы заклинаньями, клиньями в трещины, щели твои под трещащею кровлей глубокой забойной строфы. Обвались, обломись, отслоись, отцепись, отвали. Я сказал все слова, все шнуры я уже отпалил, я из лавы уполз, аммонал ядовитый кляня. Отвали от меня. Отвали от меня. Отвали от меня. Отвали от меня. Отвали от меня. 08,09.09.1994г., Уютное. * * * И уже кончается керосин. Отслюни еще один рваный год от давно истаявшей пачки. Долго жил на твои подачки, о которых, в общем-то, не просил, не назойлив был, стало быть, но не горд. А следил за пляшущим огоньком, оторваться не мог от багровой слюды, от невнятно мигающих знаков; и фитиль коптил, и однако фитиля не подкручивал вялой рукой: уж и так на саже следы, следы; уж и так на коже морщин, морщин, бурых пятен, родинок, папиллом, трещин, сколов на синей эмали. Берегли ее как умели, протирали ветошью, вообще старой рухлядью, памятью о былом. Все же как же сладко воняет жизнь, как лоснятся жирно ее бока, как липучи ее касания... Прелесть моя засаленная, покопти еще сколько-то, продержись, еще есть немного на дне бачка. 12.09.1994г., Уютное. * * * И длилась битва день и ночь между Добром и Злом. Злом одержимый брал Добром уменьем и числом. Добром просил его не брать, чтоб было все путем, и норовил его достать катаньем и мытьем. Злом укатался над Добром и смылся без следа, и был питательный бульон ему с гуся вода. Как кур во щи, как тать в нощи, прокрался он, как вор, и взял уменьем и числом, и скрылся за бугор. Но с кулаками был Добром, с киркою и с багром, и он прознал, что хитрый Злом питался за бугром, и тихой сапою Добром подкоп заделал в Злом и шнур гордиев завязал бикфордовым узлом, с хорошей миной заложил и когти подорвал. Весь день отягощенный Злом раскапывал завал. – Добро же! – пригрожался Злом, но вырыться не мог, хоть рыл уже не чуя рук, не покладая ног. – Совсем урылся бедный Злом – злорадствовал Добром и довершил его погром киркою и багром. В печенку, в селезенку, в бок и в Бога душу мать накостылял ему Добром, чтоб Злом не мог восстать, и доброй сотней костылей прибил его к скале, чтоб пусто было от него ему и всей земле. И стало пусто на земле, безвидно и светло, и лишь Добром над ней ширял с киркою наголо, с хорошей миной на лице, с багром наперевес. Но, наширяться не успев, со всем Добром исчез. Куда с Добром совсем пропал, вопрос, а где ответ? Добро бы, скажем, улетел, а то сошел на нет, туда, где есть ответ, куда, но нет на нет суда, а тут вопрос, но нет как нет из нет пути сюда. Как лучше он хотел, Добром, да, видно, не судьба. Вот так между Добром и Злом закончилась борьба. Вопрос: кому из них двоих сильней не повезло, и чем закончилась борьба между Добром и Злом? 19, 20.09.1994г., Уютное. |
Содержание