|
|
|
Вот где в природе прямая? Простая, видимая глазом? Да, пожалуй, только луч света – в тех случаях, когда луч именно что видим. Не так часто и всегда смутно; еле намечен: кому видим, а кому и нет. Горизонт – так он для глаза если прямой, то практически никогда не ровный, разве что это горизонт спокойной водной поверхности. То есть ровная прямая линия – не в природе непосредственно видимого, как, впрочем, и круг (исключая диск луны в полной фазе, солнце же видимой формы как бы и не имеет: там не в форме дело…) Не в природе видимого и вообще не в природе в значении живой природы, природной среды. Правильная фигура, линия – не явление природы. Ровная прямая привносится в видимый пейзаж человеком, реально привносится или мысленно. Для каких-то, скажем, надобностей: будучи, как известно, кратчайшим расстоянием между двумя точками…
И такая привнесенная прямая и будет, очевидно, классическим, базовым, поскольку минимальным и в то же время достаточным, случаем артефакта.
Того самого явления искусства, с которым Франциско Инфантэ работает уже скоро 40 лет, прямо называя его по имени. Так что для меня, например, и само слово артефакт звучит уже чем-то вроде марки именно искусства Франциско Инфантэ, хоть я и понимаю, что слово это не он придумал. Но оно работает у него, пожалуй, как ни у кого другого. Слово как на него шито, оказывается ему прямо по его теме.
Теме, отчетливо, просто остро ощутимой, хотя и не сразу формулируемой. Думаю, не беда: это будут скорей проблемы формулировки, чем самой темы, скорей наши проблемы, чем автора, Франциско Инфантэ и его творчества. Проблемы ведь вообще, бывает, легче поддаются формулировке, чем их решения… А Инфантэ – спец как раз по конструктивным решениям. Конструктивным во всех смыслах. Что, кажется, не всегда всем кстати. Но это уж подавно не проблемы Инфантэ.
Связь слова с образом бывает капризна. Рефлектор отражает, рефрактор преломляет. И я долго их путал: именно рефрактору, казалось, сам Бог, сам звук велел как раз отражать, сверкать. Хромированное слово. Артефакт – тем более… И три слога, как три стороны зеркального треугольника Инфантэ… Интересно, сколько все-таки людей так и поняли, усвоили, что это яркое слово и есть название, имя собственное этой звучной штуковины?.. Явно марсианской, космической по своей природе – всегда в контрасте а то и в конфликте с фоном – природой местной, земной… И герой здесь – именно он, артефакт. Нечто, сделанное людскими руками, но с нечеловеческим совершенством и помещенное, показывемое на лоне, на фоне природы.
Честно сказать, долго казалось, что Инфантэ у нас какой-то баловень, действительно инфант, принц и принц, повезло же набрести на такую блестящую вещь – как правда с неба ему свалилось, из космоса. Так все просто и так хорошо, удачно упало и совпало, что попало в руки ему, не кому-нибудь. Вот он и понимает всё тоже хорошо, отлично, верно: с изделием не расстается, работает и работает с ним на совесть, молодец. Ценит свою удачу. И в таком пейзаже этот артефакт, и в таком – и повсюду артефакт дает свой эффект. Везде есть, что отразить зеркалу, находится, кому/чему удивиться вещи made in future...
И этих неизменных удач, случаев отражений, удивлений, контрастов и взаимодействий накапливалось больше и больше. Очевидно, скачок, соскок с этого зеркального треугольника раньше-позже просто не мог не случиться. При всей эффективности и всей на самом деле неслучайности треугольника (не в треугольной груше дело, конечно, а в том, что треугольник – минимальная фигура: убрать одну из сторон – и две другие слились в линию; фигуры, плоскости больше нет), очевидно, что артефакт – в принципе все-таки необязательно треугольник и необязательно зеркало.
Слава Богу, Инфантэ не задавался какой-то идеей артефакта как программой буквально: на артефакт вышел своей практикой, опытным путем, но за годы работы с артефактом опять же просто не мог не проникнуться самой его сутью: идеей встречи, сопоставления начал человеческого и природного.
И, следуя природе уже натуры собственной, авторской – натуры заядлого конструктивиста – и первому требованию конструкции: экономии, – пришел-таки от фигуры к линии, прямой черте. От эффекта – к факту. От искусства артефакта к искусству, которое можно назвать искусством факт-арта.
Уже поскольку больше и больше проступал, заявлял о себе в его работах-слайдах якобы фоновый, на деле такой базовый, насущный для глаза факт, как окружающая среда – живой пейзаж, на фоне которого и позировали артефакты. Герой-Артефакт мог как-то меняться от серии к серии, мог не меняться; но пейзаж, понятно, все тем же от снимка к снимку оставаться не мог, исключая особые случаи – скажем, вариации освещения, у Инфантэ редкие.
И уже тем самым естественно пейзаж и выходил на первый план – во всех смыслах…
Важно, что на самом деле коренные, существенные качества и свойства артефакта при нем остаются – черта если не бросается в глаза так, как зеркальная фигура, то по-своему прочитывается не менее четко и не меньше нас удивляет – не в первый же миг, так в следующий. Если не сильней удивляет: по известному принципу чем меньше, тем больше и потому, что может оставлять ощущение некоторой мимикрии, маскировки как бы даже намеренной. Коварной скромности...
Пользуясь, словом, плюсами минималистичности. А черта – артефакт именно минимальный. Явно. И практический опыт, рука и глаз художника Инфантэ действует и значит тут, может быть, даже больше чем при создании зеркального объекта: работа более тонкая. Она в том, чтобы найти и создать баланс 1.Минимум средств/максимум воздействия. .2.Пейзаж/артефакт 3.Предмет/изображение. И последнее кажется едва ли не ключевым. Подобных задач не могло быть у фигур-зеркал, уже поскольку неоднозначность, обоюдоострость артефакта, без которой всё обратится просто в садовый пейзаж, у зеркала – изначальное свойство. Тут нет вопросов: вопроса что это? Да: это – нечто, как можно более странное. Да; что-то, чтобы так ты и спросил: что это?.. Специально для странности. Откровенно служит, работает чудом... И блестяще работает. Но раз так, это уже не так и странно…
Иное дело – черточка, штрих в пейзаже. Нет, буквально: один штрих… Он и тут и нет, и есть, и не уверены; вот уж, действительно: что это?.. И как так "в пейзаже" штрих? А разве не "на пейзаже"? А вот и ни-ни. Ни под каким видом. Именно что. И на этом стоит вся природа искусства Инфанте. В кадр словлено, на пленку снято и нам показывается то, что было там на самом деле, что видел и автор. Любого характера воздействие на изображение исключается. Только на то, что изображено, было и в натуре. И вопрос: как же такое могло быть на самом деле? в порядке вещей, хоть и не обязателен. Цель – не озадачить, но впечатлить, создать образ – все та же цель искусства. Заинтриговать – один из путей, частность. Но обнажающая закономерность, вечно острую рабочую грань условного и реального, натуры и изображения, способную вечно притягивать внимание…
Что за риска, короткая метка голубым на самом кончике острой бретонской скалы, откуда, какой природы? Наверно, главное, что природы – вот той самой, что вокруг: идет точно по линии морского горизонта… Продолжает ее, связует.
А это что за воздушный салат-серпантин спускается из-за края кадра на замшелую корягу – дикое колено дерева вроде печной трубы, выведенной в окошко? Не то, наоборот, из нее произрастает… Совершенно неожиданные и в точку угаданные ленты разного вида родила словно сама форма коряги, композиция снимка – как будто ребенку захотелось заштриховать так, размашисто, подобие рамы, образуемое этой корягой, но штрихи-то – настоящие, натуральные, материальные. Из материи... Или бумаги, пластика. Необходимые, хоть тут и инородные: не из леса... И опять: где изображение и где изображенное? И опять: это одно и то же…
Эти и другие, в принципе бесконечно разнообразные примеры артефакта дают развернуться фантазии художника, но явно просятся свести их к какому-то общему случаю – вроде того же зеркала… Таким случаем и становится отрезок прямой – прямая планочка работы Инфантэ. Вроде мерной, что помещают в кадр, документируя размер объекта и вообще идентифицируя его в окружающем. Но, конечно, другая. Идентифицирует скорей нас и не в окружающем мире, а в мире Инфантэ. Окружающий же мир за себя говорит сам… В том-то и дело…
Планочка, ровная, как не бывает, по-своему не хуже зеркала, только она целиком – работы Инфантэ; сверхкласс обработки, загадочный технологический уровень для него художественно принципиальны. Так реальная планочка и достигает идеальной ровности-прямизны черточки, а еще она и окрашена так, что на слайде почти стереоскопична, парит над фоном… И здесь, и нету. И есть, и нарисована. И вещь, и картинка…
Может прикинуться почти незаметной, но в ней все дело. Она это понимает, и, оставив скромность паче гордости, вовсю раскрывает свои возможности, вступая в открытые активные партнерские отношения с пейзажем именно как прямая, привносимая художником. Отчеркивая, подчеркивая, оконтуривая, задавая направление: скажем, по какому бы ей пронизать скалу, стену, не будь они настолько реально каменными...
И – что вы думаете – и пронизывает-пронзает насквозь, пользуясь своей ипостасью квази-изображения. Понятно, на пару с другой такой же – уже не планочкой, а, по всему судя, приличной величины планкой на выходе из пронзаемого камня… Мало сказать камня Европы; почти античности: камня Италии первого тысячелетия… Наполовину испанцу Инфантэ такой средиземноморский антик вообще-то и не в диковину, но перенос акцента с экзотики артефакта в пейзаже на экзотику пейзажа все же ощутим. Но все равно без артефакта нет и акцента. Да и не в экзотике дело. Солнце – не экзотика. Вспомним Москву прошедшим летом. Когда Инфантэ, стоя под солнцем Полянки, сморозил что-то про солнце Италии, все, кто были там, не от холода содрогнулись. От жары жары не ищут. Но Инфантэ знал, что говорил, как обычно. И знали, что делали Инфантэ с женой-соавтором Нонной, когда отправились в эту солнечную ужасно Италию за тем самым солнцем и соответственно за тенью от тех самых стен на тех самых камнях… Вживать в антиквариат артефакт.
Не возьмусь и пробовать называть, перечислять образные, смысловые планы, ходы, причины, по которым окаймление планками Инфантэ этих теней по этим камням так работает – по-моему, планы, смыслы, грани образов тут неисчерпаемы. Как и льнущие ломаной составной линией к корявому контуру стен древней кладки на фоне неба те же планки, это сопоставления много-многозначные и образы очень многослойные при всем их лаконизме: натура + минимальный артефакт. Раскрытый, очевидно, предельно; как чистый случай. Камни седые, зелень свежая, бодрая, солнце – извечное, артефакты – вне времени…
Работы неисчерпаемы зрелищно: просто и красиво – смотреть и смотреть. Ничего не мешает. Явная классика в своем роде. Только ли в своем?.. Неисчерпаемы тематически: думать и думать над проступающей темой, которую, наверно, пора попытаться все же сформулировать.
Попробуем так: эффект присутствия. (Присутствие – слово Инфантэ).
Присутствия артефакта – автора – зрителя – человека в мире. Именно так: эффект – контакт – контраст – конфликт живого присутствия в живом мире, где один план вживлен в другой, и за ними проступает сто третий.
Острое столкновение – необязательно враждебное – в котором мир и человек в итоге подтверждают друг друга. Заново. Взаимно.
Зачем? Кому это надо? Ну, во-первых, это вопрос зачем искусство? А он слегка запоздал. А, во вторых, то-то и оно, что кому-то надо. Чтоб не думать жить нормальной жизнью и дышать полными легкими, раз у Вити, у Сёмы так не получается... Дыхание, воодушевление теперь зовется духовка и объявляется неактуальным, невозможным, просто нетерпимым. Теперь велят, чтобы был cool, а что за cool – этому вас научут по каналу cool-тура… Боюсь, боюсь: а вдруг Инфантэ не cool?.. В наши дни за честь природы фехтовальщику приходится не с тенью биться и не с манекеном, а со сбесившимся слипшимся целым блатным обезьянником.
Советская жизнь несла гибель, и оправдывала любое отклонение от этой жизни, хоть уродское. Отличиться уродством было доблестное увечье. Та жизнь ушла. Уроды: кому проще не лечиться, но отличиться – остались. И нет им врага природней того, кто сумел, умеет отличиться не по-уродски. Нормальность уроду – нож острый, её он боится и не прощает… Урод тихо не сидит – так уроду мало, что светит – урод прёт. И плотной спайкой держит тех, кто не урод. Отсюда напирает уродство, там – прет, уперлось нормальное эпигонство, рутина…
Дрянь мозги все того же воспитания – тоталитарный шаблон просто так контршаблоном не вышибешь. Шаблон на шаблон – шаблон и выйдет. «Работа мелкая, хуже вышивания». Наша работа. С той, еще советской духовкой, вязкой лапшой на уши – то были наши бои. На них эти шустрики опоздали. Им теперь ссoolёмать бы как-никак что-ничто. А что? Ничто – это мы быстро… Теперь их шанс – ошарашить, обскакать в тотальности-радикальности, захапав прежний адм.ресурс – отличиться борьбой с лапшой вообще – вплоть до борьбы с хлебопашеством... С хлебом насущным борьба – тотальный поход на хлебоядение – вообще-то дохлое дело, но это ведь пока-а разберутся… А Олигарх Олигарх Олигархович тут уже и кус отвалил, и дал совет г-ну Главному Шоуменеджеру – пустить сoolём этих пока по каналу своему в большое плавание – общий поход на питательность и насущность. Уже и с концепциями насчет вреда-недопустимости вкусной и здоровой пищи вообще... Говно на уши – лише всякой лапши. Мол, у них факт, а у других якобы реклама. Духовка... Сool вы там возитесь-то, в тусовке вашей, друг перед дружкой из кожи лезете? Ну, Витя, но вы-то?.. С Витей – всё; Вите и ходу нет назад из тех мест, куда влез Витя для начала карьеры; Вите – витино, а вы и не видите?.. Влезли: чтоб и воздухом дыхнуть не посметь: не дай бог какой Сема скажет слово духовка… Не дышит воздухом знаете, кто? Нежить называется. Довретесь: таких вас правда что святым духом гонять станут: тут Сему и Миша навряд ли выручит, да тут уж и не до Семы будет…
Так и живем уже лет 10 -15. Но Инфантэ здесь – на особицу. Он предлагает свой рацион: скажем, фрукты-овощи. Чистоте мышления, конструкции Инфантэ сoolкам этим учить – учить, как говорится, папу любить маму. Почему эта тусовка так волнуется: "духовка" говорит?.. Запуганные, боятся, над ними станут смеяться. Самый страх поганый. Холуевый. А вот будут они сool – такие – крутые-конретные – они будут смеяться, а их – бояться… При этом чтобы им конкретности этой как-нибудь бы поскорей себе раздобыть и подешевле как можно. Вали сoolём, там разберём. Мало, что он с убожеством лезет, что убожество его – наглое, всех хочет оттереть – оно еще норовит обосновываться, создавать концепции, целую идеологию тотального-безраздельного царства убожества и нахальства…
Всё и дело в том, что у Инфантэ не раздобыто, а нажито-наработано, и никак не наскоро; при том, что конкретно. Доказано-защищено-обосновано изначально, и бояться нечего, некого. Фото + конструкт + что вокруг. Факт.
Он отродясь работает с чистейшей конкретикой – документ: фото и предмет, конструкция. И сейчас пришел к факту еще фактичней, чище артефакта – факт-арту… Только этот факт, предмет, фотодокумент – всё, как оно есть на самом деле – у него почему-то несет заряд, прямо обратный всей осoolёсице: оно вкусно, здорово, насущно, питательно хоть и на ином, своем материале, и что хочешь с этим, то и делай, сoolёк.
И особенно хорошо знал Инфантэ, что говорит, когда сказал вот что:
"Для нас искусство было способом сохранять вертикальное положение". Добавим: и пока остается.
В конце концов, именно этому – а не уродствовать, не то бы где бы мы были – учил нас здесь режим десятки лет, хотя и прямо вопреки своим задачам и усилиям. И, судя хоть и по Инфантэ, научил не так плохо.
(Из Андрея Сергеева)
