Георгий Балл

Светлой памяти моего сына
Андрея Демыкина, художника

…И последнее, что я забуду, будет наш городок Сажино. Экая важная штука – этот прыщавый городок умудрялся цвести до самой зимы. А зимой весь, по завязку засыпанный снегом (старожилы не припомнят, чтоб у нас снег убирали, хоть лопатами, хоть снегоуборочными машинами), наш городок бодрился, чтобы как-либо исхитриться и все-таки продышать хоть небольшую дырку в жизненной хмурости, так понятной в нашей российской среднеевропейской заварушке, а когда вдруг ранней весной совершенно нежданно-негаданно, точно сторублевку прибавили к зарплате, падал луч солнца, наш городок весь так и вздрогнет (привыкнув никому и ни во что не верить), но как тогда освобожденно расцветали снега, будто свершалась поллюция. Наш городок молодел. Да. Это так.

На колокольне, отдельно стоящей от почти совсем разрушенного храма, уже много лет не просыпался колокол. И теперь надо думать, чтоб все восстановить, возродить.

О город, устремленный в будущее… Вечно ожидающий по Интернету невиданных щедрот от скупого, скукоженного Запада. Зачем ты сразу не воспел? Зачем ты сразу не высеребрил дорогу понимания, когда... когда Адолия вошла в Интернет с плодоносной целью поиска (не опошлить!!! поиск предмета, может, даже в пределах трансцендентального идеализма) кого-либо подходящего, пусть не такого молодого, но вполне заграничного, вошла невинно, вошла без донжуанских корреляций, а точнее, всей грудью своей молодости (по паспорту ей исполнилось не более двадцати трех лет), даже не то что вошла, нет, а вбежала, опушенная будущим счастьем, забыв все, даже свой компьютер, а погодные условия нашего городка это вполне позволяли, и, в какой-то мере, способствовали. Интересно отметить, что бытие продолжалось и за пределами Интернета, именно в эту минуту Нина Федоровна Куравлева, живущая ближе к оврагу (три дома от Адолии), закричала «Вась!» и, не получив должного ответа, вынуждена была добавить несколько редко встречающихся слов: «Что ж ты, пьяная рожа, спишь и спишь, совсем уела тебя водка, нажрался и дрыхнешь, а я горло надорвала, да проснись ты, слышишь, корова у нас отелилась». И, уже совершенно подчиняясь своей российской женской доле, сама пошла управляться и с коровой и с теленком, таким образом, все это дает повод задуматься, простое ли это совпадение или тут мы можем наблюдать двигательный момент, когда душа, освобождаясь от быта, уносится к высшему, и ее готовность к дальнейшим потрясениям не только в отдельной местности, а гораздо шире, державнее, и никто, разумеется, из живущих у нас, не мог предположить, что Адолия путем обычного Интернета выйдет на Своего Англичанина.

Вам довелось
Прыгать с парашютом
Охотиться на львов на сафари
Спускаться с аквалангом на дно моря
Узнать красоту Карибских островов
Оседлать дикого мустанга
Плавать наперегонки с дельфинами
Выиграть миллион долларов….
Нет?

А жаль... эээ… Вы знаете, что такое живое соприкосновение с любовью? И вообще, что такое любовь?

Если коротко – удача и еще удивление, желание, радость и горе. Эх, если бы Адолия знала бы, то что?… поиск и… еще раз поиск… Любовь – это поиск… Любовь – это АНГЛИЧАНИН.

Сохрани свое здоровье! Зайди в магазин. Купи бутылку… нет, совсем не то, что ты подумал… А все началось еще в начале ХХ века, точнее, в 1908 году. Молодой технолог Ирина Сахарова, владеющая всеми тонкостями молочного производства, отправилась на Северный Кавказ, чтоб раскрыть тайну приготовления целебного молочного напитка – кефира. Только горские народы умели готовить этот напиток, но хранили рецепт в строжайшем секрете.

Вот, однако, понятно, почему нам нужен не просто компьютер, а чтоб он непременно был подключен к Интернету, что великолепно сечет и пятилетний ребенок. Условие необходимое, однако не единственное, чтобы некто приехал в наши Палестины из туманного Альбиона, и в таинственной глубине произрастает некий корень, для простоты скажем inner der natur, то есть его должна взрастить сама природа.

Мы стремимся кратчайшим и наиболее выразительным способом скорости и мощи письма интегрировать репрезентативные формы в единый метаигровой универсум, и Витя-подполковник, сильно немолодой, сильно пьющий, сильно на пенсии, со всеми уважительными орденами и медалями, включенными в его знакомый каждому жителю нашего городка истрепавшийся пиджачок, неукоснительно встававший из любых ямок и колдобин к шестичасовому утреннему поезду, чтобы доставить подписчикам центрально-правительственные газеты и другую почту, а накануне он находился в предельной сфере алкогольного опьянения, из реалий его частной жизни добавим, что он в странствии времени успел умереть, но даже косвенным образом это не коснулось его обязанностей, кстати, никто их на него не возлагал, но за несколько минут до шести утра Витя принес страшную весть. Все газеты писали о разрушительном тайфуне, пронесшемся над Великобританией.

Тайфун получил имя Элеонора… Одна из газет вышла с таким заголовком: «Элеонора рассердилась». Далее шло описание того, что Элеонора натворила – снесены дома, улицы превратились в русла рек, перевернуты машины, отключилось электричество и так далее… Приезд к нам Англичанина под большим вопросом. Простое ли это совпадение? И не скрывается ли за этим бурливым фактом, под одеждой вздыбившейся природы, с неоправданным киданием на береговые утесы, с распущенными волосами текучих волн, уничтожающих все на своем пути, обычная женская истерическая ревность? Мы ничего не утверждаем. Путь в Интернет никому не заказан. Имя еще ничего не говорит о возрасте. И не скрывается ли в тайфуновском парике злобная старуха? Завистливая. Со вставными зубами. Она кричит о себе и безобразничает, брызгая слюной. Отвратительно. Наблюдая отсюда, из Сажино, скажу откровенно, Британия – это не Бурунди, там пресловутое спокойствие и королевское величие. Теперь для нас, в Сажино, вся надежда на нашего интернетовского друга, на его волю, силу духа, благородство, мы достигли крайних пределов натурализма, когда уже нет сил терпеть и необходимо справить малую нужду, и только мистическая тень способна укрыть Адолию, а также всех ей сочувствующих, и вот замечательный факт: он, покинув Интернет, один должен был воплощать в себе истинного джентльмена. Англичанин, явись и спаси престиж Великобритании. Как поется в гимне, правь Британия морями! Пусть беззубая тайфуновская старуха отойдет в сторонку. Естество времени, страсть молодой души приоритетнее опыта старости. С вершин таких надежд, таких сладостных и прочее… Англичанин, явись! Здесь тебя ждут.

Самое ужасное для Адолии – ожидание, и после того знаменательного момента, когда она обнаружила в запутанной паутине Интернета своего Англичанина, не знаю как лучше и наиболее емко сказать, в ее сердце или, уж совсем для простоты, в ее душе, да, проще в душе, так значит, именно там, во глубине сибирских руд, нет, это откуда-то не оттуда прилетело, возгорелось, если будет позволено такое сравнение, весьма мощно возгорелось мифотворчество нестандартного характера, и в ней одной воплотились три классических образа: Вера, Надежда и Любовь. А между тем, три эти девушки, что не противоречит ни старому, ни новому реализму, жили совсем недалеко от дома Адолии.

Адолия запыхалась. Вернее, расстегнулись пуговицы на ее кофточке, оплодотворенной золотой искрой. Верхние пуговицы сами собой расстегнулись. А одна-то, одна совсем оторвалась. И закатилась под стол. Надежда, было, полезла под…, чтобы ее найти… Юбка сзади и вообще все сзади…

Я смотрел на этих девушек. Боже мой, какие же вы… Тут и Никоноров подоспел. Я, кстати, вспомнил, что у Вити-подполковника была эта самая фамилия.

Адолия поскорее запихнула в себя поглубже все три классических образа – и Веру, и Надежду, и Любовь… А пуговица? Где пуговица? Юбка сзади. Быстро там, сзади, провела взволнованной рукой.

Разрушительное действие мысли. Именно мысли разрывают одежды, раньше чем это положено. Беда. Но ничего. Справимся. Набухающее напряжение у нас тут, в Сажино, и легко могли бы взорваться пороховые склады, если бы они находились рядом. В конце-то концов, мы не строим из себя девственниц. Чего уж теперь темнить, коли наполовину вылез из Интернета…

И тогда Ирина Павловна запела любимый свой романс «Не покидай меня, голубчик. С тобою не увидим мы страны другой, страны другой... А если ты меня покинешь, мой дорогой, мой дорогой... Но я не верю… Нет! Я не верю, не верю я звезде иной, звезде иной…». Голос, мощный ее голос, меццо-сопрано, надрывал всем сердце. Всем ожидающим явления Чуда, и мы все с еще большим чувством мысленно повторяли слова и глядели вдаль, где и должен был самоопределиться объект или субъект, путник с другого берега, при максимальной концентрации внимания нас всех, но, конечно же, в первую очередь, Адолии, еще не суженой невесты, только готовой, и по русскому древнейшему обычаю уже успевшей забросить чепцы за мельницу, да ведь однова живем, не чурки мы… эх! Раз! Еще раз… голубым шелковым платочком над головой, а ноги, они сами… сами… Но Боже мой, где же он? Чего он медлит?..

Англичанин был толст, да к тому же и стар (не с лица кефир пить). Стрижка на его круглой голове весьма короткая, колючим ежиком. И существующие до сих пор изображения могли быть плодом досужих художественных вымыслов претендующих на древность ваятелей.

Подчиняясь какой-то нематериальной силе, Адолия сразу захотела именно такого Англичанина. Его голова была похожа на бильярдный шар, который просто необходимо загнать в лузу. В руках Адолия, естественно, не держала необходимого кия, а в подобной свадебной ситуации он (кий ) легко заменялся обычной сердечной страстью, дающей верное и твердое направление удара, который способен преодолеть любые заграничные моря и океаны, то есть явить невиданные чудеса профессиональной клавиатурной беглости. Откуда это? Откуда такая благозвучность и верность бифуркации мелодии? Мы ведь в Сажино, как по-простому, по-нашенски говорится, консерваториев не кончали, даже построенное еще в ХIХ веке на деньги купца Никиты Тропырина здание музыкальной школы с течением времени обратилось в мастерскую по ремонту тракторов, но обвалившийся верхний этаж заставил сделать коровник, а в связи с ящурной болезнью коров и их подыханием пришлось круто изменить первоначальный проект, а точнее, кирпичи растащили на свои индивидуальные нужды, и на этом месте сохранилась лишь гора навоза, слежавшаяся в неразбиваемый камень.

– Поэзия человеческого очарования всегда была и будет.

– Послушайте, что он говорит. Боже мой, что он говорит! Люди, скажите ему, да разве можно «бормотать кулаком»? Люди, скажите ему… люди…

– Успокойтесь, Мирра Евсеевна, в конце-то концов, разве вы выходите замуж?

– Да вы меня не поняли. Я бедный человек, живу на пенсию. Подумайте, какой Интернет, да если хотите знать, у меня не то что компьютера нет, телевизор три недели, как сломался. (Сильно задыхается). И я не могу его починить… Нет, это не тот Англичанин. Я знаю англичан. Они все сухие, как маца к еврейской пасхе…

Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья вышли из калитки посмотреть на Англичанина, который возник из Интернета.

Скажи в каком доме ты живешь, и я скажу, кто ты. Вы думаете, что только короли бежали суеты и прятались в темных позолотах дворцов. Да, то самость прошлых веков. Косность. Вы, нынешние нарушители схем и образов дворцовых призраков, смелее топчите усохшие мумии аристократического благородства! Помните, что говорил Сократ прежде, чем отправиться в иной мир: «Обогащайтесь и стройтесь». В Калифорнии, неплохо и в Испании. Бон Джови, кстати говоря, страдает клаустрофобией. Страдает настолько, что… никогда (!) не пользуется собственным лифтом.

Никоноров любил прохладное пиво. Был у него и свой коронный номер. Когда вся привычная компания, уже прилично приняв пива с прицепом, разогревалась до полной прозрачности мысли, а пьяные мухи в пивной, отяжелев, падали в кружки, и когда появлялась возможность ретроспективным взглядом сравнивать цикличные заблуждения человечества, и когда наконец-то появлялась возможность в эти абстрактные состояния человеческой души вставить живую конкретность, хотя, как я писал, Витя-подполковник успел умереть и успел этого не заметить, ведь есть нечто большее, чем смерть, а именно то, что хранил он в правом кармане пиджака, – вот тогда он выдергивал оттуда фотографию.

– Между прочим, – пояснял Никоноров, – как вы можете, сами ополоснутым взглядом, то есть своими глазами наблюдать, как я более чем молодой, стою (показывал для еще большей верности указательным пальцем правой руки с желтым ногтем) вот тут, стою, вот он я, молодой, и вот, какое окружение, представляете, всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин с бородкой клинышком жмет мне руку. Поздравляет с главным, самым почетным орденом. Всем видно? Глядите. Только из моих рук. Я до войны занимался снабжением армии продовольствием. Кто-нибудь узнал Михаила Ивановича? Теперь вы знаете, кто я. Налейте мне. И если товарищ Калинин видит сейчас меня, то…

Никоноров закрывал рукой лицо, будто Михаил Иванович, оторвавшись от сложных дел, там, в ином мире, снова захочет вложить свои персты, а это уж не надо, не стоит беспокоить, а что было, то было. Вот он факт.

Уже много лет Витя-подполковник вырывает из своего дырявого кармана то щепочку, то ржавый гвоздь, то кусочек бумажки…

В саду у матери-Софьи, чей сад был вместительней сада Адолии, уже поставлены столы, и уже покрыты белыми скатертями (для этого использованы простыни сестер), а сестры Вера, Надежда и Любовь уже сидят во главе стола… Сама же Адолия хотела обратиться через Интернет к великому угоднику и провидцу Льву Николаевичу Толстому, чтобы окончательно уточнить время свадьбы.

Англичанина срочно нужно было усадить за стол рядом с Адолией в белом платье невесты, а спереди у нее совершенно подходящие к такому духовному случаю искусственные розы….

– Боже же мой, до чего она хороша! – вскричала Мирра Евсеевна, пробуя начать традиционный свадебный плач по невесте.

А между тем толстый Англичанин из Интернета уже многим являлся, и свадьба удалась на славу, и, почти не делая перерыва, кричали горько, и струила свое дыхание любовь, и зелено-голубыми волнами плескалось бескорыстие в пшеничной широте русской души с горьким привкусом антоновских яблок. И толстый Англичанин, который плохо соображая, пил водку из стакана, часто вскакивал и попугайски повторял «sorry», поднимая опорожненный стакан над собой, и некоторое время, как бы через подзорную трубу, смотрел на собравшихся в амальгамическом удивлении. И когда все происходящее не могло выйти из длинного ряда видений, а последовательность поступков уже теснилась к надвигающейся трагедии, и когда мать их Софья уже считала вилки и ложки, и когда в детских глазах толстого Англичанина светилась плохо переводимая на бытовой русский язык безнадежно-нетрезвая просьба «Отпустите меня, леди и джентльмены», и когда сестры Вера, Надежда и Любовь сказали: «А не погулять ли нам? Что-то мы засиделись», тогда Адолия сказала «Пойдем, осмотрим окрестности нашего города-сада, дорогой», и, конечно, она все это хотела сказать на том далеком языке, откуда явился ей суженый.

– Горько! – висело прикидочной фатою над свадебным столом.

В такие минуты у человека проявляется возможность понимать детонированные видения, а лучше о них ничего не знать, между прочим, злостными хакерами иногда оказываются мальчишки, которым лет четырнадцать-пятнадцать. Там, на Западе, откуда свалился к нам круглоголовый Англичанин, эти юные умельцы запросто могут умыкнуть номер кредитной карточки, только у нас, в Сажино, такое не проходит, поскольку в России особый путь, и мыслим мы не головой, а открытой всем ветрам душой, и если уж свадьба, то гуляй, а воровство – это другое, и чтобы наши дети, и дети наших детей пели бы исключительно свои фольклористические гимны.

Ослепительность летнего дня уже томилась приближением вечера.

И сегодня такой день. И жужжание пчел. И какая счастливая Адолия. И пусть не расстраивается.

– Пойдем, дорогой, – говорила Адолия, – необходимо осмотреть окрестности. Ты, наверное, очень хочешь. Извини, – вдруг спохватилась, – может, тебе привычнее говорить со мной на «вы»? Только мне сподручнее по-русски на «ты». Не возражаешь?

– Что он клеем прилипший, – говорила мать их Софья, – сейчас я его подниму… – Она стала раскачивать ничего не понимавшего Англичанина. И он смотрел маленькими детскими глазками.

– Я по-своему скажу, – пояснила ситуацию Нина Федоровна Куравлева, – пока мужик весь до выпертого пупа водкой не зальется, он от стакана не отлипнет.

– Ты его вилкой подцепи, – посоветовал нивесть откуда прикрутившийся к почетному столу мусорный мужичонка Шурик.

А молчавшая до сего момента медсестра Гермина Ярославовна в один глоток, по-медицински, опрокинула свой стакан с водкой в бездонную топку и, естественно, даже не дрогнув закуской, вдруг громко сфокусировала мысль:

– А не шпион ли он? Я из глубины души на него давно смотрю, думаю, плачу навзрыд внутри себя, как черемуха небосводно горюю, думаю… И что он – шпион, это нам бурьяном-травою и ясно и понятно, и мы в нужное время Х его, конечно, всенародно разоблачим и обезвредим, тут ничего хитрого нет, а только вдруг мое выражение лица еще и другое почуяло: позволь мил-хороший, а не цыган ли ты? Цыган в томление девушки войдет и хоть в копеечную дырочку проскочит. Отуманит девицу. А что, ему Интернет – заслонка? Пролезет, и будет у нас лошадей ловить и треножить.

– Вот и я об этом варианте думала. Лошади все подохли, дак он со стола что упрет. Цыган и есть цыган. Не то что девушку, самого черта в карты обыграет и заставит под стол лезть и там плясать.

– Цыган в карты так может, что ты ему в руки глядишь, а он уж карту из задницы вынул. А как? Не поймешь.

– В глаза тебе глядит и колечко с пальца жучит, а ты и не почуешь.

– Наш-то цыган Англичанин медведя еще из Интернета не приволок? Спросите Адолию. Уж больно она проста, красавица, невеста дорогая.

Мусорный мужичок Шурик выскочил из-за стола, замахал не в лад руками:

– Эй, цыган… пей, цыган… Чавела! – попробовал в присядку. – Эх, подруга семиструнная… чори… чоп… эх, чори!

– А я вилки давно уж считаю. Не сходится, – вздохнула мать сестер Софья.

– Sorry, – все же он сумел подняться. Наклонил голову. Прислушивался, как внутри у него горел пожар, рушились балки, скрежетало железо. И беззащитный ужас остеклил глаза.

А он не падал. Раскачивался всем своим огромным телом, изумленная улыбка кривым углом ломала его рот:

Кот, изогнув спину, забрался под стол, приник к ногам Англичанина, терся спиной и мордочкой. Прямостояние Англичанина подверглось новому испытанию, даже внутренний пожар не заглушил коварных укусов маленьких существ, пролезших под брюки. Вся прежняя геометрия его жизни рухнула, в его воспаленном мозгу родилась страсть живой крови, ногтями раздирать ноги, не просто чесать, а ногтями, чтоб до мяса, до костей… чесать и чесать…

Го-о-о-рьк-о-о-о-о! Го-о-о- рьк-о-о-о –о! Го-о-о-о-о-о-о …

Нашинкованный поцелуями, истерзанный укусами, залитый вином до самых пяток, Англичанин окончательно потерял ориентацию. Маленькие его глазки уже перестали что-либо видеть. Он вытянул вперед руки. Адолия ухватилась за его толстые пальцы.

– Ну, дорогой, ну, идем же, – тянула Англичанина сильно поджаренная вином невеста, – их хабе, посмотреть окрестности, немножко шпацирен, ну идем для прогулочки, милый чубученька. Хочешь я тебя еще поцелую? Ты не падай, обхвати меня своими ручонками. Ножками шпацирен, еще ножками, умница, все по-русски понимаешь, еще шпацирен, еще ножками, еще шпацирен… еще..

Адолия провела ладонью по круглой голове Англичанина и укололась о его щетину.

– Ты мой ежик колючий, – засмеялась невеста. А искусственные цветы на ее высокой груди заколыхались.

И что истинно печально – у прекрасной нашей Адолии не было ни папы, ни мамы, по этой причине они не могли сидеть в такой торжественный день в саду матери Софьи. А ее дочери Вера, Надежда и Любовь уже встали из-за стола.

И когда в саду матери их Софьи ощутилось движение народа, и когда с яблонь уже посыпались дети, собравшиеся со всех концов Сажино, чтобы посмотреть на все это действо, и, что примечательно, никто не загонял их спать, Адолия все тянула своего суженого, такого ужасно огромного, неповоротливого, с хорошо выбритыми толстыми щеками, и хотя вся инфраструктура свадьбы вполне позволяла, и он мог бы уже обрасти щетиной, или бородка могла у него вырасти, но ничего такого не случилось, а детей действительно никто не гнал, пускай уж наглядятся, пускай, и некоторые совсем маленькие ползали внизу, между ножками стульев, скамеек и ногами гостей, собравшихся в саду у матери их Софьи, а сама мать Софья, не забывая пересчитывать свадебные ложки и вилки, старалась, насколько могла, помочь Адолии тащить уж совсем метафизически осоловелого Англичанина, и Никоноров, который, соблюдая необходимую дистанцию, старался добыть из правого кармана пиджака несуществующую фотографию, где товарищ Калинин, всесоюзный староста, с бородкой клинышком и прочее и прочее, и когда Адолия, уже не в силах сдержать рыдания, умоляла «ну, милый, джентльмунчик ты мой, ну пойдем шпацирен, чтобы осмотреть окрестности», и в конце-то концов ей удалось его поволочить за собой, правда, не без помощи Веры, Надежды и Любви и матери их Софьи, хотя последняя, пересчитывая ложки и вилки, сбилась и в ужасе поняла, что не хватает двух вилок и одной ложки, и, следовательно, все надо начинать сначала, но очень сбивал Никоноров, который время от времени выдергивал из правого кармана своего пиджака то щепки, то железки, а то кусок водопроводной трубы, и весь народ повалил из сада, и залаяли дворовые собаки, и ближе к вечеру в садах запели птицы, и перебегали дорогу трясогузки.

Жорик, приходи трахаться. Дома только бабка. Мы ее закроем на ключ. Если сможешь, купи брикетик мороженого. Очень хочется!!! А еще сигареток. У меня в пачке три остались. Спички дома есть. Твоя Кэт до позднего вечера.

Толпа двигалась по бывшей центральной улице Ленина, а теперь новая власть вернула ей прежнее название Преображенская, и иных изменений улица не претерпела. Толпа, направляемая некой невидимой силой, целесообразность которой не улавливалась, не несла в себе понятия смысла и не делала анализа направляющего движения, а между тем она выглядела, как огромная птица, крылья и спину которой покрывало множество разноцветных перьев, но клюв был огромен и черен. И то, что рядом суетилась Адолия со своими бумажными цветами на груди, не заслоняло величественного клюва, именно Англичанин чернел все больше, все стремительней, и по ходу движения птицы в домах на улице Преображенская открывались окна, и люди высовывались из окон, чтобы крикнуть «Горько!»

Хотя некоторые повторяли еще упорнее, еще оппозиционнее:

– Мне бы на вас … У меня теленок заболел. Лежит. Не пьет…

– А вот наша знаменитая дыра, – поясняла Адолия, – не помню, говорила я вам, вернее тебе, еще в Интернете, что у нас на площади, как бы это вам, вернее тебе, иностраннее объяснить, чтоб по-русски, и у нас есть свой деликатес, представляешь, мы в детстве говорили: «Хочешь дерябнуться? Закрой глаза. Прыгни в Америку!». Тогда мы думали, что запросто можно в Америку убежать. Так вот, пожалуйста, смотри, мой дорогой…

Птица подняла голову. И свет заходящего солнца делал особо важным ее кривой клюв. Все убедительней становилась и голова не виданной в нашем Сажино этой заморской птицы. Она несильно встряхнула крыльями. И все, держащиеся некрепко пьяными руками, попадали вниз. Со смехом и криками, не больно и ушибались. Освободившись от лишнего груза, птица громко щелкнула клювом, когда в это время на небо вдруг набежала небольшая тучка, сверкнула молния, орнаментально прокатился гром, прыснул дождик, как бы предваряя будущие события в нашем городке, и в тот момент птица взмахнула своими огромными крыльями, между прочим, площадь позволяла, взмахнула, чуть-чуть не добежав до дыры, и успела клювом уцепить Адолию в ее платье с бумажными цветами, да при этом еще ухватила когтистыми лапами трех сестер Веру, Надежду и Любовь и мать их Софью, и совершенно непонятно с какой целью коготком на левой ноге уцепила еще и бывшего подполковника Никонорова, и уже поднялась в воздух не готовая к такому обращению жениха Адолия, и, увидев внизу, прямо под собой черную, не заживающую дыру, пронзительно закричала:

– Милый, у меня темно в глазах от этой дыры! Осторожней, ведь я твоя…

Крик Адолии соединился с воплем матери их Софьи, у которой из рук падали вилки и ложки, и, что печально, восемь ложек и тринадцать вилок были серебряные, а из левого кармана Вити-подполковника сыпались в дыру щепочки, железки, как бы размноженные фотографии Всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина, и все это вместе с мелким дождичком, и когда птица, оглушенная криком, раскрыла клюв, то бедная Адолия, невинная жертва Интернета, начала падать, закрыв глаза, в дыру, а вот Вера, Надежда и Любовь и мать их Софья оказались только на самом краю, вместе с Никоноровым, который даже не заметил полета, поскольку в его жизни было столько грубых превратностей, что одной меньше, одной больше – это лишь повороты судьбы, а вот когда Михаил Иванович, или, как вы полагаете, и это сон, ну знаете ли… Может, кто сейчас плеснет в стакан… А к шести утра к поезду кто должен поспеть, мертвый или живой? (Кстати, в отношении поезда и вообще, железной дороги. Ее проект был готов еще в конце ХIХ века. Потом, естественно, пересматривался, дорабатывался, перекручивался, пока вдруг в один прекрасный день не нашел свое окончательное решение в качестве грандиозного масштабного переосмысления не только в пределах Сажино, но как теперь принято выражаться, на молекулярном уровне, и с движением времен, когда вокруг Сажино раскинулись поселения за колючей проволокой с бараками, сторожевыми будками и военизированной охраной, что, естественно, привело к объявлению города и прилегающей местности закрытой зоной, и старожилы до сих пор называют не Сажино, а Креозот № 5, так спокойнее, намекая, что не все еще потеряно, – именно в ту мифо-эпическую эпоху, в те идеологические времена развернулась персонализация строительства, закипела девятым валом работа, рассчитанная по минутам, гомеоморфия которой объединяла победный гул миллионнопудового колокола, способного разбудить монументальную тишину лесов и полей своим яростным гимном, а также протянуть железнодорожные рельсы к океану, и дальше, дальше в бескрайность мечты, и путем железного кулака достучаться, как говорят, французы, au bout du compte, то есть в конце-то концов, в пока еще закрытую для нас дверь Австралии... Помешал неожиданно упавший на землю туман. Вообще погода резко изменилась, и вот уж могилы энтузиастов из зоны заросли бурьяном, онемели заржавевшие рельсы, под влиянием дождей обрушились и бараки и сторожевые вышки, жители Сажино нашли способ приспособить для своих огородных нужд колючую проволоку, молодежь успела забыть Креозот № 5, а подполковник Витя Никоноров, с ветроупорным пенсионным стажем, как всегда, спешил за газетами, к шестичасовому утреннему поезду…)

И тут в самый раз завязалась песня, а вечер подготовил ей свой плацдарм, когда зазвучало мощное меццо-сопрано Ирины Павловны: «Не покидай меня, голубчик. С тобою не увидим мы страны другой, страны другой…».

Все выше поднималась кривоносая черноклювая заморская птица. А с неба вместе с дождиком все еще сыпались ржавые железные гвозди, болты, крышки от консервных банок, и это было связано с именем товарища Калинина. Дождик еще плакировал землю, исчезнувшую в дыре бедную Адолию, а рядом с дырой все еще сидели Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, и также спал безмятежным сном Никоноров, а в прежние времена сажинские мальчишки приспособили дыру, чтобы смотреть на другую сторону земли, и, как они полагали, если особо густо закоптить стеклышки, то можно увидеть Америку, и уже широкими и властными ногами двигался Васька – кривая труба, наш знаменитый сантехник, которого всегда выбирали во власть пока еще местного характера, но всем было понятно, что он консеквентно двигается дальше, и он на ходу бросал жестко: «Нельзя одинаково улыбаться гражданам иностранного происхождения. Надо прекращать коксовать демократию. Доигрались!», и тут же предложил закрыть дыру досками, чтобы не было никаких связей с потусторонней Америкой…

– Погодите! – возвысил голос Олег Иванович Сычугин, компьютерный мастер. – Почему досками? Почему только доски? Вы меня извините, Василий Никанорович, но закрыть дыру только досками, это не решение проблемы. Я, конечно, не архитектор, и в сантехнике не сильно разбираюсь, хотя и на вас жалобы, что вы не Эйнштейн…

– А я и не хочу быть Эбштейном, – резко возразил Васька – кривая труба. – У меня нет денег в швейцарском банке и налоги я плачу.

Но Васька – кривая труба резко повернулся, не отвечая на выпад, и пошел вдаль.

– Про Эпштейна, вернее, про Эйнштейна я, конечно, зря дал ему прямо в руки такую козырную карту, да еще добавил про налоги, будто он чаевые берет и кладет себе в карман без всякого зазрения совести… А истинно хочется сказать по-современному, хоть Васька злопамятный черт.

Олег Иванович Сычугин устало склонил свою голову на грудь. На его голове еще было много волос, и по самой середине неспешно катил серебристые воды ручей, его истоки брали свое начало из мифо-эпической эпохи. Прошлое – вот оно! Только мы вместе с Олегом Ивановичем смотрим в будущее.

Энергетика его мыслей была столь мощной, что мы, собравшиеся у дыры, сразу же воплотили их в жизнь. Только мы добавили памятнику функциональный момент, поставив тут Народный Дом.

Здесь могли собираться коллективы самодеятельности, и в нужное время свил бы свое гнездо штаб по выборам в местное самоуправление.

Побежденные густой кровью энергетической мощи Сычугина, мы увидели, вернее, познали чудо рождения Народного Дома. (А вдалеке как бы еще слышался голос Олега Ивановича: «Любовью голос дышит мой, любовью...»).

Мы все были свидетелями, как на семнадцатом этаже Народного Дома мужской и женский хор добровольного союза рабочих и служащих исполнял песню-плач, и руководил хором местный композитор Араб-оглы, и к небесам на наших глазах поднимался грустный музыкальный цветок, и когда женская группа хора пела «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в стране далекой, буду тебе женой», то мужская группа отвечала: «Милая моя, не возьму тебя… sorry... sorry… не возьму тебя…».

И Англичанин, который уже почти совсем превратился в точку, спустился и, широко раскинув крылья и стараясь расслышать слова и понять, что же с ним произошло, некоторое время молча парил, а потом каптировался в посветлевшее утреннее небо.

Как прекрасно ночное небо, когда беззвучно горят звезды, планеты. Ты невольно мечтаешь о вечности. А есть ли на других планетах иная жизнь – вот что тебя волнует!

И помните: чем больше купонов и крышек от пачек сигарет Вы пришлете, тем больше Ваш шанс выиграть!

– Зоя! Откликнись. Я люблю тебя! (Одинокий человеческий крик к небесам).

С первыми лучами солнца, возвестившими в Сажино о начале утра, скорбный памятник-предупреждение замигал, словно в компьютерной программе, некорректно выполненной, начинка его то хмурилась, то растягивалась в нахальную ухмылку, да весь многоэтажный памятник не стоял на месте, даже принимал непристойные позы, а солнце все выше поднималось, а в садах все громче пели «ци-уит-уит» горихвостки, «чок-чок-чок», «чр-чр-чр» славки, зазенькали овсянки, и, наконец, ударили трелью жаворонки, и вскочил с земли Никоноров, ошалело посмотрел на солнце и побежал к шестичасовому утреннему поезду, и, прежде чем стала понятна при ярком свете дня несуразность всего этого сооружения, солнечный ветер легко его подхватил и понес прочь с площади, освобождая нашу родную дыру, из которой совсем не заспанная, но в помятом платье уже выбиралась Адолия, держа в руках серебряные вилки и ложки, к большой радости сестер Веры, Надежды, Любови и особой радости матери их Софьи, которая еще в руках Адолии пересчитала спасенное серебро и тут же сказала:

Уведем на некоторое время яркий свет мощных софитов, убивающих тайну дыры, где не совсем по своей воле оказалась Адолия, а точнее, если так можно выразиться, уведем темя нашей жизни – солнце, которое уже щедро подогревало новый день, и обратимся к событиям, произошедшим именно в это утро (по понятным причинам, мы не можем назвать то место, где это вершилось), а именно, в это утро полковник госбезопасности Дон Хуан де Сантис (имя вымышленное) готовил для своей супруги, независимого детектива, следователя-любителя по особо важным делам, красавицы Лолиты (имя вымышленное), кстати, Лолита имела два высших образования, кончив с отличием Инженерно-строительный институт и юридический факультет Университета, и ее полные губы змеились в улыбке, когда она позволяла себе стрелять с двух рук даже старинными дуэльными пистолетами, излишне упоминать о ее лингвистических способностях (щелкала иностранные языки, как белка орешки), и она тайно (потому что для души, нельзя это выносить на показ, так она считала) любила классическую музыку, Шопена и особенно «Симфонические этюды» Шумана, которые она успешно играла с педагогом дома, где во всей полноте проявился ее темперамент, ее увлекала сложная ритмика в произведении Шумана, она восхищалась и духовной музыкой английского гения Генри Перселла, и единственным диссонирующим звуком в симфоническом образе Лолиты была ее сильная близорукость. Этот незначительный недостаток заставлял ее носить черные очки (минус восемь с половиной диоптрий). К сожалению, в темных очках она сразу становилась похожей на штатного сотрудника органов или, в лучшем случае, на резидента одной из иностранных разведок. Не выручали в этом смысле и светлые очки в золотой оправе. Музыка бездны, всегда звучавшая в ее небольших ушах, прикрытых мальчишеской прической ее светло-каштановых волос, заставляла Лолиту выезжать на дело с маленькой коричневой сумочкой, где она хранила сигареты, средства мобильно-интернетовской связи и пистолет-зажигалку. Лолита (увы всем нам, и, в первую очередь, ее супругу-полковнику) много курила. Не раз и не два полковник просто пальцем показывал на тревожную надпись на пачке сигарет:

МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ:
КУРЕНИЕ ОПАСНО ДЛЯ ВАШЕГО ЗДОРОВЬЯ

Неожиданно зазвонил мобильник в левом кармане пиджака де Сантиса. Поверх пиджака у полковника был повязан голубой передник. В правом нижнем углу передника были вышиты три алых розы – на счастье. Розы вышивал сам Дон Хуан де Сантис.

– Да, я слушаю. Выстрелом в затылок? Когда?.. Милая, это тебя. Возьми, а то у меня руки в масле. Безобразие. Почему они звонят по моему мобильнику и еще открытым текстом.

– Не сердись, дорогой. Мой мобильник разрядился. И потом они знают, с кем имеют дело. Ты же у меня молчун, – и взяла мобильник в свои руки. – Да. Я уже знаю, что убили. Рядовое заказное убийство. Короче, сколько трупов, где, когда? Не спрашиваю: кто? У вас, конечно, никаких улик.

– Я не хуже вас знаю, что третье. Чего вы так уж волнуетесь? Еще после второго мой внутренний голос говорил: будет и третье, и четвертое, и пятое… Что? Что вы не понимаете?! Пора кончать с этим беспределом. Вы теперь меня поняли, черт возьми?! Я рада за вас, – и отдала мобильник мужу.

– Они тебя достали, Ло. Просто достали, моя бедная девочка. Ты слишком много куришь, и я тебя плохо кормлю. Нет, без еды я тебя не отпущу. Если им нравится убивать, то это не значит, что ты не должна хорошо питаться. В твой мозг должны регулярно поступать энергоресурсы. Я прекрасно знаю, что ты не ешь мяса, но овощи и фрукты просто жизненно необходимы твоему организму. Сегодня я угощу тебя тушеными кабачками. Пока ты отдыхала, я с утра съездил на Киевский рынок, там можно дешево все купить. А рядом Дорогомиловский, где элементарно приобретаешь с еще большей экономией. Дело не в жадности, а в мотивированности и разумной значимости каждой покупки, будь то даже молодая картошка или, как сегодня, пока ты еще спала, мне удалось купить восхитительный кабачок, причем по самой низкой цене.

– Ах, мне это все равно! – вскричала даже с некоторой досадой Лолита.

И в этот момент на ее рабочем столе зазвонили три телефона.

– Милая, ни в коем случае не подходи, – возвысил голос полковник. – Я тебя никуда не пущу из кухни. Тут я ощущаю особую близость с тобой, моя крошка.

Так видел свою Ло (рост метр восемьдесят пять) Дон Хуан де Сантис, и его латино-американская кровь яростно бурлила, достигая неэквивалентного кипения, принимая характер трансцендентального идеализма кантианского свойства именно в моменты готовки еды.

Что касается его жены, то именно этот процесс не вызывал у нее особой страсти. Она фригидно наблюдала, удобно расположившись в розовом бархатном кресле красного дерева. На подлокотниках золоченые головы львов с раскрытыми пастями. Лолита сидела в свободной позе с полузакрытыми глазами (без очков), закинув ногу за ногу. Ее длинные ноги обтягивали ядовито-зеленые брюки с буро-темными пятнами, весьма похожими на расплывшуюся кровь. Никакой юбки! Курила сигарету за сигаретой. Внизу у ее ног стояла гигантская пепельница, сделанная из панциря африканской черепахи. Несколько окурков дымились там, на дне. Но Лолита предпочитала совать окурки в пасти львов, чтоб не опускать руку.

Все восемь комнат супругов были телефонизированы, и, конечно, бассейн и туалетные комнаты, что уж говорить о просторных спальнях – отовсюду, со стен, с потолка, с пола раздавались световые и звуковые сигналы.

– Видишь, Ло, я беру этот кабачок, приобретенный на Киевском рынке. Смотри, какой красавец. Сейчас мы снимем с него шкурку. Зерна выкидываешь. Не отвлекайся на звонки, следи. Бог с ними, с трупами… В автомобильных авариях каждый год гибнут десятки тысяч случайных граждан, если брать в мировых масштабах. Так что, не садиться за баранку? Теперь самое важное – режешь, около сантиметра толщина. Ложишь, как говорят опытные хозяйки, на глубокую сковородку, в данном случае, в керамическое блюдо… Следи…

– Они действуют мне на нервы, – Лолита решительно встала из кресла, волевым движением сунула недокуренную сигарету в пасть льва, и большими шагами направилась в свой кабинет.

Я, бывший алкоголик, могу сказать, что алкоголь действительно пробуждает определенные творческие способности. Более того, все свои лучшие песни я написал в то время, когда беспробудно пил.

СМИРНОВЪ
НАСТОЯЩАЯ СМИРНОВСКАЯ ВОДКА (1860 г.)
ПОПРОБУЙ – НЕ ОШИБЕШЬСЯ

И мы стали жить в условиях свадьбы, и снова рядом сидели сестры Вера, Надежда и Любовь, и мать их Софья обращалась к седому Василь Васильевичу, который никаким боком не был родственником сантехника Васьки – кривой трубы.

– Что ж вы, молодой человек, дорогой наш тамада, не угощаете гостей? – крикнула с другого края стола Нина Федоровна Куравлева.

И тот, тряхнув сивой гривой, весьма кстати мобилизовал:

– Водка не допита, а день только разгорается, наливайте, понимаете ли, гости дорогие, сперва невесте, а потом, понимаете ли, и жениху, да себя не забывайте, пейте-гуляйте и закусывайте, эх-ма, были и мы молодые, да свадебные.

– Васенька, дорогой ты наш Василь Васильевич, правильно советуешь.

И дети из соседних домов опять обсыпали деревья в саду матери Софьи, а те, меньшие которые, ползали под столами, и свадьба поворачивалась нужным концом, когда Шурик, мусорный мужичонка, возразительно пронервировал:

Тамада Василь Васильевич, тут же, не залезая к себе в карман, врезал ему между глаз:

– Мирра Евсеевна, как по вашему еврейскому обычаю, бывает ли, понимаете ли, свадьба без жениха, хоть даже допустим не юной свежести?

– Ой, да на чего вы намекаете, мне даже не можно это захаять.

– Выходит по вашему, иудейскому вероучению…

– Ой, Боже ты мой! Боже мой, какие у вас, уважаемый Василь Васильевич, хохмачки. Да у меня даже шея вспотела, если вы уж хотите любопытствовать про евреев, а, по вашему, про жидов.

– Почему же вы, уважаемая Мирра Евсеевна, нас-то, понимаете ли, глупите, а? Через века, так сказать, из варяг в греки, народ российский верил и, по высшим правилам, будет верить, хоть до желтого песка вразумлялся по обычаю исконнему, где невеста, там, понимаете ли, и жениху сидеть, и пусть некоторые об нас так не полагают, хоть и в международном смысле, и пусть некоторые интернетовские молодые, да ранние в Японии или, допустим, в Сингапуре, или, – и он поднял кулак, – в США, понимаете ли, из нашей дыры…

И не успел завершить свою мысль Василь Васильевич, как из-за облачной выси, в свете разгоревшегося дня, уже летел к своему законному месту, разрывая на куски жаркий воздух, наш дорогой летучий жених Англичанин, да какой же он старик, если на голове у него мало седых перышек, а что толстый, так чудо от этого значительно природнее, и спасшийся при исчезновении многоэтажного памятника-предупреждения мужской и женский хор добровольного Союза рабочих и служащих под руководством композитора Араб-оглы грянул песню-плач: «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в стране далекой, буду тебе родной…», и, перекрывая хор, уверенно ответил голос Ирины Петровны, нашего знаменитого меццо-сопрано: «Не покидай меня, голубчик, с тобою не увидим мы страны другой, страны другой... Но я не верю… Нет! Я не верю, не верю я звезде иной, звезде иной…», составляя опять единый метаигровой универсум, и еще не успел остыть призывный свадебный плач, как Англичанин, толстым животом подпирая стол, одним крылом уже нежно обнимал Адолию, а другим спешил пододвинуть стакан с водкой, и тамада Василь Васильевич, увидев, что свадьба принимает нужное направление, сказал с добродушным намеком:

– Ну, чего теперь скажете, уважаемая Мирра Евсеевна? Наш орел, понимаете ли, опять, где ему и положено, – потом возвысил голос и гаркнул. – Горько!

– Горько! – единым духом подхватила свадьба.

– Целуйтесь! – поощрительно кричали сестры Вера, Надежда и Любовь и мать их Софья. Она еще и добавила:

– Теперь-то уж нечего крылом закрываться, – целуйся, парень, и пей до дна.

– Пей до дна! Пей до дна! – одобрительно, со смехом слагали мы единую мысль. И мы все радовались счастью Адолии, которая сильно раскраснелась и старалась ловчее поцеловать своего Англичанина, чтоб его клюв не очень глубоко залезал ей в рот, а только чтоб губками, своими девственными губками. Стоп. Знак. Проезда нет! (А кто знает? Кто видел ночью? Не спускался ли в дыру вслед за Адолией наш иностранный орел? Так ли он уж стар? Много вопросов, да мало мы еще знаем о разрешительных возможностях Интернета. А ведь мы стоим только на пороге ХХI века. Какие сокрушительные открытия нас еще ожидают, особенно ежели дать себе труд прийти в изумление от содержания оных). Нос у птицы был высоко поднят. Глаза сияли. И причина тому не водка. Искать надо праздничней. Жизнь, она не пена для бритья, не краска для скамейки…

И никто не замечал, как подступает новый вечер, и, окутанная любовной страстью, Адолия зашептала:

– Милый, а не пойти ли нам немножко шпацирен и посмотреть на нашу дыру?

– Sorry, – повторял жених, опрокидывая в себя новый стакан водки.

– Я полечу туда на крыльях страсти, – повысила голос Адолия. – А ты опять брось меня в нашу дыру. Я этого так хочу. Изумительно желаю.

– Ну брось, ну брось, жалеть не стану… – запел тоненьким голоском мусорный мужичонка Шурик.

– Интересное, понимаете ли, предложение поступило от невесты, – оживился тамада Василь Васильевич, и повернувшись в определенном направлении, спросил. – А вы как считаете, Мирра Евсеевна?

– Я старая женщина и в смысле свадьбы не могу компетентно судить, тем более как свадьба у нас международная.

– Именно что международная. И необходимо осмотреть окрестности Сажино и нашу, понимаете ли, знаменитую дыру.

И тут странным образом во дворе Куравлевых запел петух.

– Да что еще? – несколько раздраженно спросила Лолита. И вдруг ее голос дрогнул, – Что вы сказали?! Повторите… Когда это случилось? Два часа назад? Чего ж вы медлили?! Почему я только сейчас это узнаю? Мне совершенно не интересно, занимаются ли спецслужбы…Что-то в трубке гудит. Нас подслушивают? Скажите что я их посылаю, знаете куда… А, догадываетесь… и правительство Москвы туда же… Что это за правительство, которое у себя под носом допускает… Лучше я себе сошью рубаху из холста и уйду в монастырь. Пальцем не пошевельну, а вы убивайте, режьте, зверствуйте... А я буду молиться за грехи в келье без окон. Не достучитесь до меня… Боже мой, убили Гришу! Радуйтесь, зарезали овцу… Я немедленно выезжаю. До моего прихода ничего не трогать, не прикасаться! – И она бросила трубку. Широким шагом пошла на кухню, где полковник Дон Хуан де Сантис уже поставил кабачки в микроволновую печку.

Обессиленная, она молча упала в кресло и сразу же закурила.

ОЧЕНЬ КОРОТКАЯ РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА
KENT
PREMIUM LIGHTS
---------8-----------
легкий вкус
Charcoal Filter

МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ:
КУРЕНИЕ ОПАСНО ДЛЯ ВАШЕГО ЗДОРОВЬЯ

На деревьях в саду соответственно с календарем покраснели яблоки, пожелтели листья. Яблоки падали в траву. Никто не пробовал их собирать.

И мы, все, кто сидел за свадебным столом, чувствовали запах приближающейся зимы, как собаки или медведи чувствовали, и все эти наши чувства закономерные и тревожные вынес в своем заикании Гриша Балкин:

– На... на... аааа…только… о...оо...ооо... еее... нееее... двааааа... дцать.... пя... яя... яя... ть...

– Верно Гриша обрисовывает, – подтвердила Нина Федоровна. – Ну, что скажешь, тамада? И надо спасать Англичанна.

– Спасать Англичанина! Эта заморская птица к нашим морозам никак не транспортируется.

И хотя это ясно-понятно, вот мы сидим, засыпанные сухой листвой, и дождем нас сечет и ветром, так мы же ко всему притерпевшие, что исторически подтверждено из века в век, и чем поправишь нашу беспутицу, которая держится душевной особицей, крайне темной и не по этой ли причине загадочной. Разве тут кто чего скорректирует? Просто непостыдно иногда бывает крикнуть «Караул!» или шмальнуть без прицела сразу из двух стволов, а наш жених, отозванный из Интернета, все сует и сует в стакан кривой свой нос, и, что интересно, совсем не припадет к закуске, а только тянет водку и, что опять же интересно, не худеет, как, надо полагать, не зря наши мужики жрут водку, в связи с чем рассчитывают добыть из нее нужные организму витамины, и наш тамада Василь Васильевич засыпал, но не по-зимнему, а, встряхнувшись, кричал:

И мы все, которые слышали свист уходящего лета, даже уже и осени, кричали, пусть не очень дружно, закрытые сухим листом:

Ветер шевелил листья на свадебном столе, и когда уж мы перестали замечать, налетал ветер, и с потемневшего неба лило прилично, и уж мы, по всем законам удавшейся свадьбы, не проносили стаканы с водкой мимо рта, и Адолия, наша прекрасная невеста, старалась целовать в клюв своего орла, приговаривая: «Пей, милый, да прикрой меня крылом от дождика». От каждой новой порции водки Англичанин встряхивал головой, смотрел на Адолию остекленевшим от холода глазом и снова и снова тянулся, привычно тянулся носом к стакану с водкой.

Хозяйка сада, мать сестер Софья оглянулась на дочерей Веру, Надежду и Любовь, а сестры сидели неподвижно в полной натуральности, и мать их Софья, вынув из стакана с водкой кленовый лист, стала размахивать им как платочком, запела свадебный плач: «И, ох, золотая ты наша невестушка. И, ох, горькая ты сиротинушка. И, ох, зачем мы тебя отдаем в чужу-неведомую сторонушку. И, ох, зачем ты да приукиналась на богатое богачество…»

И она разбудила Семена, о котором я еще ничего не рассказывал, и он дико и хрипло заорал: «Липа, липа, жиропот, ах, жизнь моя жокнутая, осмалила, жизнь моя звукосочная, кудреватая, еще мы ребята не списанные, а вы, девчата думайте-гадайте, да Гаврилова Семена сладким поцелуем вспоминайте, а я уж вас…»

– Опомнись, Семен, не на ту колею выскочил, не твой праздник, и свадьба у нас международная, – подправил Семена Гаврилова тамада Василь Васильевич, и, как необходимое опровержение Гаврилова, проснулся композитор Араб-оглы, и опять вовремя подключился его хор: «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в стране далекой, буду тебе сестрой». А мужские голоса с упорством отвергали и этот вариант. А сама невеста, прикрытая крылом Англичанина, просила-умоляла: «Милый, пойдем шпацирен окрестности, поглядим, как там наша дыра посреди площади». И, извиняясь голосом: «Ноги немножко шпацирен просятся», а между тем дождь лепил градом и снегом.

Потихоньку, потихоньку освежило весь свадебный стол зимним снегом, а в тот год зима стала круто заворачивать, да если кому пришло в голову поглядеть на градусник, зрительный пейзаж падал все ниже и ниже, на двадцати градусах не задержался, а уж к тридцати подступал, да еще ветер обжигал, не давал утешения, и тамада Василь Васильевич, вот уж истинно свойский мужик, сажинский, старался перешутить закрутившуюся бурю, разгребая перед собой красными пальцами снежную гору, крикнул:

– Мирра Евсеевна! Мирра Евсеевна, не жарко ли вам в белой шубке? Разве мы сидим, чтобы, понимаете ли, шубкой вашей любоваться? У нас ждет-дожидается княгиня порученая. А с ней рядом князь заморский, интернетовский.

И мы все поразгребались, высвобождая стаканы с водкой. И с радостью подхватили:

А наша Адолия, еще больше разрумянившаяся от мороза, пронесла по вдохновению сквозь ветреную стужу свой горячий поцелуй прямо к заморскому клюву.

– Пей до дна! – кричали мы, себя не забывая. А некоторые еще добавляли:

– Руки зябнуть, ноги зябнуть, не пора ли нам дерябнуть.

Свадьба обретала целостность и полноту, а в верхнем своде неба желтком проглядывало солнце, где было вечное жительство света, тепла и нашей надежды.

– Горько-о-о! – еще раскатистей провозгласил тамада.

Может, с этой минуты переломилась погода. Ветер разогнал облака, выплеснулся солнечный луч.

– Что случилось, Ло? – опять переспросил полковник Дон Хуан де Сантис, – что-то серьезное?

Лолита молча курила сигарету за сигаретой. И окутанная дымом, нервным движением кисти правой руки с большой силой запихивала даже недокуренные сигареты в золотую пасть львов на подлокотники кресла. Не требовалось опытного любящего взгляда военного, чтобы определить опасность, – быстро и хмуро двигалась сплошная стена с белыми нахлестами наверху этого девятого вала, вздыбившийся океан горбатился, разнося все на своем пути. Купающиеся, скорее бегите к берегу! А на берегу уже ставились знаки штормовой погоды…

Полковник быстро сориентировался. Оценил обстановку. Принял единственно правильное решение: пробить стену головой, а уж там, дальше, можно качаться на волнах:

– Ло, дорогая, ты же не съела ни единого ломтика кабачка.

– Что?! – от неожиданности она задержала руку с сигаретой.

Слова его уже не умирали, ободренные, в брызгах победы, развивали успех:

– Как ты можешь наблюдать, на дно глиняного блюда я разложил кабачки, один ряд за другим… Да, я чуть не забыл, необходимо в том же блюде – морковь, которую я естественно, предварительно натер, помидоры, шкурку, естественно, снимаешь… соль по вкусу… Разумеется, все требует навыка… Где-то десять, двенадцать минут... и…

Тут необходимо заметить важное обстоятельство из жизни Лолиты: она никогда ничего себе не готовила. С детства ее опекали две бабушки и няня. Если уж говорить с русской прямотой, она к электроплите не хотела подходить.

Отсутствием аппетита не страдала. Хотя считала, что настоящий детектив пьет только кофе, хорошо смолотый (правда, не умела обращаться с кофемолкой, это ведь не пистолет). Полковник взял Лолиту замуж из рук бабушек и няни, так сказать, бережно сохраняя семейные традиции, и грубые житейские заботы ее не коснулись.

– Так что же случилось? – опять решился спросить полковник.

С жадностью подставив свой рот водопаду золотистых кабачков, она, наконец, произнесла:

– Они убили Гришу. Подняли руку не на какого-нибудь политика или бизнесмена. Это еще я могла бы им, в какой-то мере, если не простить, то хотя бы понять. Они совершили больше, чем убийство.

– В том то и весь казус. Представляешь, нет! Просто мало известный, бедный, как церковная мышь, актер детского театра. Этим зверским, бессмысленным убийством они посягнули на культуру. Вернулись тяжелые времена наступления на творческую интеллигенцию. Нет, Гришу я им не отдам! – и запихнула в рот последний кабачок.

– Но ты, кажется, сказала, что он убит, – осторожно заметил полковник.

– Какая разница! – воскликнула Лолита. Решительно поднялась с кресла. – Живого или мертвого, но Гришу, – она обращалась уже к небесам, закрытым от взгляда трехэтажностью коттеджа. – Интеллигенцию не отдам. Горой поднимусь. Найду не только киллеров, но и заказчиков. Ты меня слышишь?

– Да, – откликнулся полковник. Ох, как в эти минуты звучания грозных золотых труб, полковник любил и восхищался своей Ло.

«О-о, – поспешал за ней полковник, перебирая в памяти героические образы, – Жанна д'Арк, Минин и Пожарский, Козедин де Манолес, Виватинес Фомес, Викки Баум, Джеки Коллинз, Кэтрин Коул, Луиза де Вальморен, Линда Рут Уильямс, Робер Шарон, Мэри Куант, Джон Лозински, Дэн Ом, Брайан Фобс, Тернес Ханилов, Паола Федченко, Эммануэль Сенье, Франсуаза Арди, Хуан Гарлендес, Софи Кружкоф, Эльмира Сетти, наконец, Барбара Картленд и проч., проч.».

– Слава тебе, Господи, – сказала Нина Федоровна, – перезимовали.

И с каждым днем солнце все больше уплотняло снег.

Нет, зима не сломила нашей свадьбы, а первые зеленые листочки весны осветили нашу кровь новой радостью, и Мирра Евсеевна закричала:

– Поглядите на нашу Адолию, каким цветочком расцвела, да какие ручки полненькие, да какие щечки, да сама как игрушечка-дамочка, а глазки, извините, я бы скушала эти глазки…

– Есть кому любоваться, понимаете ли, уважаемая Мирра Евсеевна, – оборвал ее щебетание Василь Васильевич.

– Смотрите! – заволновалась Нина Федоровна.

На белом платье нашей невесты дали новые побеги розы. И что поразительно! Не только бумажные цветы проснулись, а уже рядом пробились и голубые подснежники, и желтые одуванчики …

– Чудо! – не очень смело крикнул мусорный мужичонка Шурик.

– Чудо! – подхватили мы все. А весна все смелее, обходя далеко стороной политические нистатины и антистатины, и как у нас, то есть в Сажино, говорят, без телевизионного мудахвостия, таранила воздух, даже не глядя ни в какие интернетовские сайты, никелировала его до нужного просмотрового блеска.

И все мы освобождено вздохнули, распахнутыми ноздрями втягивая освежающий, но пока еще морозный, кружевной весенний первокрик.

– И-и-и, – вдруг заплакала Мирра Евсеевна, – я гляжу на Адолию и вспомнила свою жизнь, побитую молью.

И чтоб скорее убрать грусть, композитор Араб-оглы кивнул хору, а хористы тут же подхватили:

Затем хор по указанию композитора Ораб-оглы вернулся к теме зарубежной поездки: «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в стране далекой, буду тебе чужой...»

Жаль, что время уж готовило беду, да случилось все не морозной зимой, а этой весной. Как и положено, Адолия прошептала: «Надо, мой милый птиц черноносый, немножко шпацирен, гулять окрестности, и солнце зовет посмотреть, все ли там в порядке с нашей дырой…» И народ наш мудро свидетельствует: «Как в воду глядела». В ту же минуту злоумышленная черная тень чужой птицы ударила по нашему свадебному столу с такой силой, что кто-то из хористов грубо пролил стакан с водкой, не донес до рта. Такого в Сажино еще не бывало. И Адолия увидела черную птицу, которая спускалась все ниже, и Англичанин, увидев птицу, с большой торопливостью допил водку, прогортанил свое «Sorry» и поднялся с солнечным ветром навстречу черной птице, и подполковник Никоноров, что больше молчал в зимний период, теперь сказал: «А не жена ли это его прилетела?»

– У… у... уу... у… него…тта…там де… еети остались, – уверенно, как всегда спотыкаясь и путаясь в словах, сказал Гриша Балкин, и мы все стали наблюдать за птицами, и вдруг наш Англичанин махнул крылом Адолии и полетел в сторону площади, и мы выскочили из-за стола, и побежали туда, к площади, и успели увидеть, как наш Англичанин взмыл вверх к бескрайнему свету неба, и вдруг, прижав к себе крылья, солдатиком ринулся вниз, все ближе, все ближе, и упал в дыру.

– Господи, упокой его душу, – вздохнула Нина Федоровна, а сестры Вера, Надежда и Любовь и мать их Софья, подхватили Адолию, которая рвалась прыгнуть в дыру, вслед за своим Англичанином.

А Ирина Петровна, случившаяся рядом с Адолией, пропела, а, вернее, прорыдала романс: «Нет, я не верю… Нет, я не верю звезде иной, звезде иной…».

А мы все молча стояли, молча стояли, совершенно не представляя, что ж нам теперь делать, пока Нина Федоровна не сказала: «А может, пойдем к свадебному столу?» Сказала предположительно.

В эту самую минуту во дворе Куравлевых, странным образом, опять встряхнулся и запел петух.

Пока полковник Дон Хуан де Сантис перебирал в памяти героические образы, шофер monsieur Серж Гардон, с рыжими волосами и голубыми глазами, он же штатный сотрудник той организации, которую в конспиративных целях назовем БББ (в его обязанность входило не столько охранять полковника, сколько, прежде всего, следить за ним и особенно за его взбалмошной женой Лолитой), уже любезно открывал дверцу машины.

– Серж, – сказал полковник, – дайте скорость, как вы умеете, не обращайте внимание на светофоры.

– Слушаюсь, mon colonel (Гардон косил под француза, разумеется, имя и фамилия шофера изменены).

Серж дал скорость. Иномарка с затемненными стеклами мчалась по улице Бодякова и при выезде на проспект сбила старушку на переходе.

– Не останавливаться! – приказал полковник.

Полковник, как бы про себя, несколько смущенно сказал, впрочем, прямо ни к кому не обращаясь:

– Жалко старушку, чего она, дура, замешкалась. Надо было смотреть по сторонам.

Лолита молчала, упруго разрабатывая версии преступления. Конечно, то были пока еще стремительные броски ее интуитивной мысли. Она всегда доверяла своей интуиции, однако ей не хватало трупа. Скорее! Скорее! Скорее увидеть труп артиста Г. Поспелова (фамилия убитого изменена, и, в интересах следствия, не может быть оглашена).

И только когда кто-то из экспертов откинул простыню, и перед ее глазами открылось изуродованное лицо, Лолита успокоилась. Достала из своей сумочки сигареты. Закурила. Сквозь дым сигареты она огляделась. Узнала черные пиджаки БББ и КУК (к последней аббревиатуре в народе, привыкшем к всякого рода конспирации и запретам, добавляли один гласный звук, что напоминало вечерний крик птицы, по которому определяли оставшиеся годы жизни). Знакомая картина. Сотни раз виденная. Для ясного оскальпированния ее интуитивных мыслей, они (черные пиджаки), естественно, мешали. А что поделаешь? И все-таки Лолита, сдерживая себя, загасила зажженную сигарету в ладони. Не почувствовала боли. Для нее необходимо было открыть внутри себя горизонт, который должен ужиматься до единственной точки. Тогда уже можно действовать, принимать решение.

Появились с камерой телевизионщики. Черные пиджаки попытались их задержать. Но те сумели прорваться и сразу же начали командовать:

– Свет! Здесь ни черта не видно, как у негра в ж…

– Направь на лицо. Чтоб рельефнее показать. А можно повернуть труп, тогда нам удобнее? Нельзя?

– Отойдите! – приказала Лолита. Она наклонилась.

– Видите, – показала Лолита черным пиджакам на место, где было сердце погибшего артиста, – маленькая дырочка на рубашке. И нет крови. Точный выстрел.

– Направь свет на грудь, – приказал оператору телевизионщик.

– А покойный не был педерастом? – обратилась Лолита к черным пиджакам.

– Мы эту версию уже отрабатываем, – раздался ответ.

– Убийство на почве ревности, – тихо сказала Лолита. – Бытовуха, – тихо, словно только для себя, – и отошла курить к окну. Попробовала открыть окно. К ней кинулся помочь черный пиджак, кто-то из КУК.

– Назад! – остановила Лолита. Она сама взяла стул, влезла и чуть приоткрыла окно. Посмотрела вниз. Девятый этаж, и не последний. Внизу двор. Машина «скорой помощи», чуть поодаль ее машина. Серж вышел из машины, а полковник сидел внутри.

Ей еще раз захотелось осмотреть труп, но без свидетелей. Нет, этого ей не дадут. Телевизионщики скручивали кабели, убирали аппаратуру.

– Вам все ясно? – спросил черный пиджак представитель БББ.

– Мы проведем еще тщательную экспертизу. Собственно такая работа уже делается.

– Ну зачем вы так? – в его голосе прозвучала обида. – Мы уже сделали фоторобот подозреваемого.

– Прекрасно, – кивнула Лолита, и, не взглянув больше на труп, закрытый опять простыней, пошла к двери.

SAFEGUARD. Туалетное антибактериальное мыло. ОБЕСПЕЧИВАЕТ ПРОЧНУЮ ЗАЩИТУ ОТ БАКТЕРИЙ ВСЕХ ЧЛЕНОВ ВАШЕЙ СЕМЬИ.

Для тайных свиданий лето всего благоприятней… На рассвете любовники еще находят что сказать друг другу. Они беседуют между собой, но вдруг где-то прямо над ними с громким карканьем взлетела ворона. Сердце замерло, так и кажется, что их увидели. (Сэй Сёнагон «Записки у изголовья». Конец Х века).

Разве я не ценю качество?
(Реклама сигарет Winston)

МИНЗДРАВ УЖЕ В КАКОЙ РАЗ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ:
КУРЕНИЕ ОПАСНО ДЛЯ ВАШЕГО ЗДОРОВЬЯ

Мы двигались теперь в обратном направлении, от дыры по улице Преображенская.

Нашу невесту Адолию вели сестры Вера, Надежда и Любовь и мать их Софья, а над нами летела черная птица, и она, вытянув шею кричала, и Адолия кричала, и хор под управлением композитора Араб-оглы закончил песню-плач самыми грустными в этом мире словами: «Милая моя, не возьму тебя, там, в стране далекой, чужая мне не нужна…», и Никоноров вырвал щепку из правого кармана пиджака и показал, что это ведь сам товарищ Калинин Михаил Иванович вручает ему самый главный орден и жмет ему руку, и что у него таких фотографий сколько хотите, а если не верите, то можете сами спросить у товарища Калинина, и открывались окна на улице Преображенская, и люди высовывались из окон, чтоб посмотреть на невесту, которая стала и вдовою, и наш тамада Василь Васильевич, не поднимая головы, говорил, как бы для себя: «Горько». И люди в окнах повторяли: «Горько»…

И «тррр-тррр… уить-уить…», но то пели не птицы, а сигналили стоящие вдоль дороги машины, а навстречу нам ехали «МАЗы», доверху груженые пустыми бутылками из-под водки, и на первой машине рядом с шофером сидел мусорный мужичонка Шурик, и когда он увидел нас, то отвернулся.

– Чего это он так гордо? – спросила Нина Федоровна, впрочем, ни к кому прямо не обращаясь.

А Ирина Петровна, впрочем, тоже без особой надежды, пропела: «Но я не верю… Нет! Я не верю, не верю я звезде иной, звезде иной…»

И вдруг Адолия вырвалась из рук сестер, и побежала фейерверком, решительно откидывая в стороны мозаику прежних сомнений, скорее, скорее назад к дыре. И пока бежала не думала, не думала, как поступит, что будет делать… Только бы добежать… Еще до дыры оставалось буквально несколько метров, когда услышала внутри себя, в самой глубине, четко английскую фразу: I love you… sorry…

Monsieur Серж открыл дверцу машины перед Лолитой. Она проскользнула молча внутрь, где ее ждал полковник Дон Хуан де Сантис. Закурила.

– Ну так что? – осторожно спросил полковник. – Домой?

Лолита удобнее откинулась на спинке сидения. Продолжала молча курить. Машина стояла на месте.

Ответа не последовало. И вдруг сквозь кольца дыма, едва слышно:

– Я еще должна все обдумать. Будем ехать медленно, кружить по городу.

– Серж, зажмите скорость и катафальте. Дом отменяется.

Машина как бы двигалась и одновременно как бы стояла на месте.

– Ло, моя девочка, я хочу понять, что же произошло?

Ответа не последовало. Машина нырнула в довольно глубокую впадину гробового молчания. Полковник не выдержал, закашлялся от дыма. Он даже в детстве не курил, хорошо зная предупреждение Минздрава:

– Кхе, детка, я понимаю, твоя профессия таит загадки. Но как ты могла догадаться? Я давно подозревал, что у тебя надзвездный взгляд.

– Нисколько. Банальная близорукость. Мы, близорукие, можем различить ржавое пятнышко в ушке иголки. А увидеть пятно на трупе – это моя профессиональная обязанность. Они подбросили старый труп.

– У меня голова кругом: значит тот не труп, а этот откуда взялся?

– Да, прости, трупов хватает. Даже более чем хватает, я не то хотел спросить, но зачем?

– Почему же политическое? Он же артист детского театра.

– Аполитикиразвенеартисты? – в одно слово спросила Лолита.

– Ты что не понимаешь, – прервала Лолита, – мы дышим политикой. А искусство – та же политика, только иными средствами. И кто-то ведь должен не дышать.

– Возможно. Детка, я уверен, что не все эксперты близоруки, но они должны разобраться, чей труп?

– Пусть Серж прибавит скорость, – разорвала молчание Лолита.

Заполненная до самого горла тревогой от появления в небе черной птицы, бывшей жены, с которой, как надеялась Адолия, все отношения прерваны у ее законного жениха, а иначе зачем он добровольно посетил сайт в Интернете, зачем он провел с ней ночь в дыре (об этом факте они с Англичанином не объявляли публично, это, в конце концов, их личное дело), и она еще более горько подумала, сегодня она сама прилетела, а завтра с ней прилетят дети, а может и внуки, да если уж рубить под корень, то остаются безутешные страдания их новой молодой жизни, так ведь, если грубо говорить по-немецки, так это heftiger Schmerz, да, жестокая боль… Адолия посмотрела в небо. Чистое, прозрачно-солнечное, как помыслы почти невинной Адолии.

Посмотрела в дыру. Черно. Будто, как в детстве, она закоптила стеклышки, чтоб увидеть в глубине другую сторону земли, мы ее называли Америка. Хотя никто из нас еще не прыгал в дыру. Может, не только страх нас задерживал на самом краю, а что-то другое, чего мы сами себе не могли объяснить. Через черные стеклышки мы видели, как там летали на своих серебристых крыльях стрекозы, а там, дальше, если приглядеться, если очень хорошо приглядеться, прыгали желтошерстные каяты и среди высокой голубой травы то и дело выскакивали зеленоглазые муяты, там тоже было небо, только очень низкое, сладкое, как леденцы, а под небом горы оранжевого мороженого.

И, больше не задумываясь, Адолия сиганула вниз.

Артикуляция звуков оттуда в некоторый период времени не циркулировала. Но совершенно определенно космические аппараты фиксировали, что оттуда истекает энергия. Еще не ясно, в какой, так сказать, внешней оболочке, в форме ли умственной силы или несколько иной силы. Нет, то не были логические понятия, но все же биополе над дырой покрывалось рябью, как бы подчиняясь легкому ветерку, и время от времени из глубины доносились языковые построения, напоминавшие вавилонские переплетения, когда можно было зафиксировать некий звук: «Ах!» Даже систему звуков: «Ах! Ах! Ах!».

И когда к дыре подбежали сестры Вера, Надежда и Любовь и мать их Софья, а также мы все остальные, кроме мусорного мужичка Шурика, из дыры вылезла Адолия в свадебном платье, а за ней показался преображенный в прежнее свое обличье Англичанин – колючий ежик волос, круглая голова, тот, наконец, кто и должен был сидеть с ней рядом за столом, пить водку и не считать заграничных ворон в небе.

– У нас своих ворон хватает, – философски облагозвучил Витя Никоноров, между прочим, подполковник, которому сам Михаил Иванович Калинин, всесоюзный староста вручал орден, о чем у Вити в правом кармане пиджака имеется документально подтверждающий фотодокумент.

– Серж! – скомандовал полковник Дон Хуан де Сантис, – прибавьте жизненной силы машине, – и оглянулся на Лолиту. – Правильно ли я понимаю, домой? a la maison? Non? Pas encore? – Полковник решил продолжить расспрос. – Так все-таки, детка, я не все понял.

– Извини, Ло, я не хочу тебя тревожить. Я сам военный и понимаю, что это все твои профессиональные тайны. Бог с ними, трупами, но ты держишься только на кофе. Я сегодня с раннего утра приготовил тебе наши сибирские шанежки с картошкой, ты ведь так их любишь. Давай все-таки заедем домой, я тебя покормлю, – и он позволил себе усмехнуться. – На голодной куме ведьмы пляшут.

Лолита продолжала курить, молча смотрела в затемненные стекла машины.

Полковник с трудом переносил молчание жены. Хотя они не были расписаны, но Дон Хуан знал, как прочно в лунке его сердца расположилась эта длинноногая красавица, и чувствовал, что в ней спрятан заряд большой силы, примерно сто-сто пятьдесят килограмм в тротиловом эквиваленте, и он на верху БТРа, дорога пустынна, рядом одинокие деревья, дорога изрыта взрывами, удушающий запах гари, БТР привычно трясет, но душу выматывает (ему не надо закрывать глаза, чтоб сразу все увидеть и оценить ничтожные шансы на оставшуюся жизнь), а пока ему неудобно за ее упорное молчание перед Сержем, и он делает тщетную попытку сманеврировать, и поворачивает резко в сторону.

– Я постараюсь тебе рассказать, как я готовил шанежки. Не знаю, начать ли с приготовления теста? – Не услышав возражения, Дон Хуан бодро продолжал. – Берешь литр молока хорошей жирности, пачку дрожжей, я предпочитаю французские, да, сухие, три столовых ложки сахара, сыпешь с верхом две чайные ложки соли, неполных. Наливаешь теплое молоко, типа парное, разболтал, сыпешь муку, тут действуешь по ситуации, срабатывает интуиция, как на поле боя, не знаешь откуда в тебя стреляют, учебник не годится. Навык ориентироваться на местности, ну и, конечно, опыт, чуть зазевался – и готов. Помню, прошли наши БТРы, танки, я был с автоматчиками на последнем БТРе, оглянулся на дорогу, а там лежит труп, отутюжен до фанеры, где его душа, извини, я отвлекся… Значит, что я говорил? Смешиваешь дрожжи с мукой, разбиваешь три яйца, добавляешь сливочного масла, граммов 250, я люблю финское несоленое Valio, экологически чистый продукт. Растапливаешь масло, слегка теплое, а потом месить, когда однородная масса, подсыпаешь муки, и крутишь до густоты творога. Крути, что есть сил, крути…

– Скорость не прибавлять, – раздался по радиотелефону голос в машине. – Полковник Дон Хуан де Сантис, вы отправляетесь в служебную командировку.

– Немедленно. Над вами будет вертолет. Борт возьмет вас.

– Слушаюсь, – полковник встал и ударился о верх машины.

– Интересный поворот, а шанежки мы с Ло так и не попробовали, – усмехнулся де Сантис.

Тебя зовут Джуди? Нет? Хорошо. Но ты не сможешь отрицать, что приняла ванну с ароматическим маслом пачулей? Какой великолепный запах! В одну минуту разрушит любую преграду на своем пути. Вперед Джуди, или как тебя зовут?! Да, пачулей – гарантия успеха.

Все самое интересное, как утверждают продвинутые ныряльщики, происходит на глубине десять-пятнадцать метров... Там такая подводная красота! Крутые ребята едут нырять на Мальту, вернее – на маленький островок Камино, где голубая лагуна... и кораллы и мурены. Ну, в общем, туда… Крутые туда!

– Сколько мы будем торчать у этой дыры, – сказала Нина Федоровна, впрочем, ни к кому прямо не обращаясь.

– Верно, – подхватил на лету мысль тамада Василь Васильевич. – Коль жених в наличии, надо чтоб по-людски, и дальше, понимаете ли, будем гулять на свадьбе.

Адолия сразу же крепко ухватила за руку своего законного Англичанина, повела в нужном направлении. Теперь впереди шел Василь Васильевич, а за ним мы все по улице Преображенской. Из окон домов, как и положено, выглядывали проживающие там, кричали:

И за всех объясняла медсестра Гермина Ярославовна:

– Вроде, жена его прилетала с детьми и внуками?

– И что с того? Как прилетела, так, понимаете ли, и улетела. У нас своя подруга жизни приготовлена, – это уж отбивался Василь Васильевич.

– Оно конечно, – соглашались в окнах, – молодая завсегда слаще старой…

– Мы своих деток напурфырычим, – поставил точку Семен Гаврилов.

Лично я мог и красивее окантовать, но зачем, думаю, кантрафилировать дальше, и, поскольку я не привык выступать на собраниях, тянуть руку, брать слово, вы, наверное, заметили, что я отсиживаюсь на последней скамейке, не умею высовываться, так мне спокойнее, да, в наше время лучше не надо, не разберешься, как говорится, без пол-литра… А между прочим, мы уже вошли опять в сад матери Софьи и неразлучных сестер Веры, Надежды и Любови и уже сели за свадебный стол, и тамада Василь Васильевич уже поднял стакан с водкой, а медсестра Гермина Ярославовна еще раньше до того успела наверстать упущенное и налила себе по новой, и подтянулась к столу Мирра Евсеевна, и, заметив опоздавшую, Василь Васильевич сразу вспыхнул красноречием:

– Ну что, уважаемая Мирра Евсеевна, как вы наблюдаете, за кого, понимаете ли, нам сейчас намочить горло, чтоб закипела кровь в груди?

– Так что, понимаете ли, получается? Вы, уважаемая Мирра Ефимовна, не сильно возражаете, если мы им предскажем – совет да любовь…

Мирра Евсеевна не успела ответить, как мы все закричали:

И кругом разорвало потеплевший весенний воздух смехом и застольным выпиванием, и кстати тут грянул мужской и женский хор рабочих и служащих под управлением композитора Ораб-оглы:

– Посмотрите, на Адолию, – вставила слово Нина Федоровна, – она пополнела в талии.

Когда уже полковник Дон Хуан де Сантис, попрощавшись с женой, поднялся по спущенной с вертолета лестницы из машины, где его личный шофер monsieur Serge даже не заглушил мотор, и когда борт развернулся и начал набирать высоту, и шум от его винтов еще висел над дорогой, спокойный голос Лолиты переломил внезапную паузу:

– Вы же хотели сначала ехать к дому артиста?

– Наконец-то. Сначала удовольствия, потом дела.

Машина полковника быстро набирала скорость.

Лолита не ответила, она молча курила. Потом наклонилась, обхватила его руками за шею.

– Ты так сжимаешь, будто хочешь меня удушить.

– Пока нет, – она засмеялась, выпустив струйку сигаретного дыма. – Это страсть, monsieur Serge, как называет тебя полковник, – и разжала руки.

– Ты думаешь, если следишь за полковником и за мной, если спишь со мной, то тебе все обо мне известно? Ошибаешься. – И резко. – Рыжий, поворачивай к месту преступления!

Дальше всю дорогу они не произнесли ни слова.

Если есть возможность, отправьтесь с детьми и престарелыми родственниками на несколько дней на дачу, в деревню, к родственникам за город.

Цветы на платье Адолии заоблачно смутились от слов Нины Федоровны, и наша невеста с тихой музыкой сердца посмотрела на своего принца, пусть не такого молодого, пусть с колючим ежиком волос на круглой голове, и, как говорится, естество времени оставило там немало своих памяток, и овражки от прошлых зим, и красная шишечка на темени, что ежиком не заросла, да теперь, пожалуй что, не зарастет, и сам принц этот, Англичанин, никак не отреагировал, а законспирировал себя на стакане с водкой, намериваясь ее отправить внутрь себя, как вдруг его будто кто толкнул под локоть, не донес стакан, даже чуть пролил, поглядел на Адолию.

Естественно, нам казалось, что мы слышим их праздник счастья, поскольку редко кому из нас обламывалась такая удача, и, чтобы разрядить обстановку, медсестра Гермина Ярославовна сказала:

– Если он правда Англичанин, то он, все-таки, хоть немного, а шпион. И нашей Адолии не надо на него так празднично глядеть, пусть на него поглядят наши органы, а с демократией можно еще погодить, – и она прицельно, в один дух, уговорила стакан с водкой.

А Семен Гаврилов кинул свою лопату угля в разгоревшуюся топку, благо дверца была для всех открыта:

– Если он олигарх, ать его за уши, то ему хана, ей-бо, Адолию жалко, – Семен, прежде чем выпить, аккуратно вытер ладонью рот.

– Чего такое хана? – пискнула Мирра Евсеевна.

– Хватит! – крикнул тамада Василь Васильевич. – Развели, понимаете ли, тут заупокойные видения, чтоб это, понимаете ли, прекратить! Забыли, чего у нас? У нас, если в старом исчислении, важнейшее организационно-хозяйственное мероприятие, свадьба. А свадеб пока никто не отменял, так или нет? Тут сидит молодежь Вера, Надежда и Любовь, а также мать их Софья, чего они, понимаете ли, скажут?

Молодежь только захихикала, но выступать не стала.

– Неужели и любовь отменят? – тихо, как бы себе, сказала Нина Федоровна, да еще прошептала: – Как же деток рожать?

– Без любви можно, – опять кинул уголь Семен Гаврилов, – американцы в пробирках детей нафурычили…

– Американцы нам не указ, – поднялся тамада Василь Васильевич. – У нас своя идиллия спокон веков, и куда это, понимаете ли, хор пропал?

– Мы здесь, – откликнулся композитор Ораб-оглы.

– К нам приехал, к нам приехал Англичанин удалой! Англия, пей до дна! Англия, пей до дна!

А между тем дни прибавляли в яркости света и тепла.

– Сережа, – прервала молчание Лолита, – жди меня в машине. Она вышла на тротуар рядом с домом, где жил артист Поспелов. Посмотрела вверх, точно ждала, что Гриша выглянет из окна. Перед ней была знакомая девятиэтажка. Она училась с ним в третьем, четвертом и пятом классах обычной школы, совсем не элитарной. Он еще тогда пробовал ухаживать за ней. Такой же очкарик, как и она. Да, она смеялась над ним. Он не обижался. Удивительно – столько лет. И потом ни разу не встречались. Не видела, как он играл в театре. Да и зачем бы ей ходить в детский театр? Вспомнила, он говорил: «Мы, очкарики, должны помогать друг другу». Глупость, конечно. Она чувствует, что он еще жив… Только где он? Ведь они его обязательно убьют. Но у нее есть время, совсем немного времени.

Лолита решительно подошла к машине. На секунду задержалась: затемненные стекла, как молчащие экраны телевизоров. Не думала раньше, как выглядит ее машина со стороны.

– Сереженька, – стараясь придать голосу нежность, – поезжай домой, а я тут останусь. И не обижайся на меня, дорогой. Я погорячилась. Все забудь. Выброси из головы.

– Как прикажешь? Понимаю, у тебя своя работа.

– Да, дорогой, я еще тут покопаюсь. Обследую подходы к дому, надо найти следы, каждый камушек осмотрю, поговорю с жильцами. В общем, рутина, долгая и безнадежная, а ты езжай. Когда освобожусь, вызову тебя. А скорей всего возьму машину у БББ, они, наверно, еще толкутся в квартире.

Лолита убедилась, что машина уехала. И пошла прочь от дома, предварительно убедилась, что хвоста не было...

В вагоне электрички ее охватило странное ощущение нереальности. Она с трудом протискивалась среди людей с потными лицами, совершенно равнодушных к тесноте. Никто на нее не обращал внимание. Она сквозь черные очки, как если бы вдруг попала в муравейник, приглядывалась к этим двуногим муравьям. И зачем у них сумки? Куда поезд уносит их?

Почему сквозь затемненные стекла машины она на них никогда не обращала внимания?

Ей были понятны убийства, интриги, слежки, таким воздухом она дышала. Но, оказывается, интересно хоть раз просто посмотреть вблизи на так называемых простых людей, пользователей общественного транспорта.

Граждане пассажиры! Не забывайте в вагоне свои вещи. О всех забытых вещах сообщайте машинисту поезда или работнику милиции.

Она не заметила, чтоб возникло какое-то беспокойство. Будто никто ничего не слышал.

В Люберцах многие сошли. В вагоне стало просторнее. Вдруг рассмеялась: «Я похожа на инопланетянку. Вокруг меня чужой вид живой материи».

– Молодой человек, – обратилась Лолита к парню в джинсах и черной футболке с крупной белой надписью впереди «I love you». Малаховка вторая остановка?

– Панки, Томилино, Красково, Малаховка четвертая.

– Я тоже схожу в Малаховке, – он достал из матерчатой сумки, что висела у него через плечо, бутылку пива, открыл, отхлебнул из горлышка, посмотрел на Лолиту. – Хотите?

Она выпила немного пива, буквально несколько глотков, и сразу ощутила себя уютней, с приятной радостью сознавая, что она тоже может быть здесь своей, да еще молодая, а рядом приятный парень.

– Да, вы правы. Помню, что улица имени русского классика.

– Вы заблудитесь. В Малаховке таких много. Нам сходить, скорее...

Парень схватил ее за руку, раздвигая левым плечом столпившихся в тамбуре, потащил ее к выходу. Они успели выскочить на платформу, прежде чем закрылись двери электрички.

Лолита достала сигареты. Парень вытащил зажигалку, но она опередила. Парень тоже закурил. Они стояли на платформе. Их обтекал народ, и, хотя они мешали, никто не обругал, Лолита автоматически это для себя отметила, как-нибудь еще поеду в общественном транспорте, чего я темню, решительно сказала:

– Вспомнила: мне на улицу Добролюбова, или нет, Белинского.

– Да, у вас тут не улицы, а собрание сочинений русской классики.

И было ей спокойно. Она словно забыла, зачем приехала.

– Вам надо на другую сторону, ближе к Удельной А я, между прочим, живу на улице Совнаркомовской. Может, зайдешь, я еще пива принесу. Выпьем, а?

Как было бы просто с ним, она засмеялась, ткнула пальцем ему в грудь и быстро пошла по платформе.

В поселке Малаховка на площади перед рынком возведена двухъярусная клумба, ее венчала ваза с цветами. (Сначала была идея построить здесь фонтан. Потом замысел был изменен.) Газета «Малаховский вестник» опубликовала фотографию клумбы под крупным заголовком:

5 сентября 2000 года состоялось официальное открытие клумбы. Собрались люди, произносились речи, были исполнены «Малаховский вальс» и другие музыкальные произведения, в том числе, звучал мотив с запоминающимися словами: «Малаховка, конечно, не Одесса, но тут неплохо можно отдохнуть...» А когда перерезали красную ленточку, то бесплатно давали пирожки с яблоками, куски арбузов из Астрахани, разливали чай из самовара. Накануне лил сплошняком дождь, а в этот день светило солнце.

«Маргарита Васильевна, не ровняйте всех по себе. Если Вы всю жизнь придумывали себе болячки, то это не значит, что все живут так же, как Вы» – пишет 23 августа 2000г. в «Малаховский вестник» Вера Смирнова, 14 лет.

Движение воздуха в саду у сестер Веры, Надежды и Любови и матери их Софьи наполнялось теплом, как в ночные, так особо в дневные часы. Знойный июль особо радовал нас, поскольку мы выпивали без дождевых помех.

– Посмотрите на нашу невесту, – опять вставила слово Нина Федоровна, – как все-таки интересно пополнела Адолия в талии. И мы еще из-за стола не выйдем, как уже будет счастье ей и ее законному жениху.

А мы сначала поглядели на Адолию. От июльского счастья накопившаяся в ней энергия передалась бумажным цветам, и они распустились на ее свадебном, чуть-чуть помятом платье, и она все-таки побывала в дыре, и она потеряла в познании реальности, и сущность ее молодости вполне напиталась нужными соками, тут мы не дети собрались, а дети под столом ползают, да на деревьях сидят, и она уже не просто невеста, как мы истолковали слова Нины Федоровны, уже и женщина, не выходя из-за свадебного стола, а насчет выпивки не стоило никак зрительно беспокоиться, главное перезимовали, и потом, в соответствии с движением времен, весенним дождем нас секло, что было то было, так мы народ давно ко всему притертый, а сколькими постановлениями могла истребить нас местная власть, да еще которая повыше, об этом за столом не будем говорить, а то Гермина Ярославовна кому надо просигналит, и теперь Адолия властно сокращала, мы это без слов понимали, геометрию расстояния между А и А, что соответствовало моменту, и мы теперь уж посмотрели на второе А, то есть на предмет ее геометрического интереса, Англичанина: он честно стакан за стаканом освобождал от водки даже без рекомендации тамады Василь Васильевича, который опустил на грудь буйно-седую голову, кстати, он рано поседел, за что и получил прозвище Седой или Вася – седая голова, и маленько выпустил необходимые на свадьбе вожжи управления, заснул и даже похрапывал.

– Боже мой, о чем вы говорите, – вскричала Мирра Евсеевна, – это же культурная нация, у них король и королева.

– Вот и я об этом, – смутился вниманием Шурик. И тут же хлобыснул стакан с водкой.

– Жиропот, жиропот, воткни вилку в живот, – засмеялся своей шутке Семен Гаврилов.

– Мамка! Мамка! – закричала Лидка. – Папка зовет.

– А чего ему надо? – спросила Нина Федоровна.

– О Господи, и погулять на свадьбе руки отбивают. Лидка, ты ему скажи, пусть сюда идет.

– Ой, какой завсегдашний. Нет, чтоб с людями посидеть, выпить по-человечески на свадьбе, как обычится. Один у него ветрометр, чтоб дома нахлестаться. Скоро приду. Видать, Седанку надо доить. Корова, а поумнее твоего папки.

– Горько! – крикнул проснувшийся Василь Васильевич, и понял, что мягкое видение на опушке леса, когда он мальчишкой лежал, скрытый от всех человечьих глаз в траве, а от близкой реки тянуло сырым и мягким ветером, а в бочажке торчала коряга, хорошо ему известная, поскольку он не раз доплывал до нее, конечно, не с этого высокого берега, где он лежал, а с пологого, у картофельного поля, что было на задах деревни, и это не частное, а колхозное поле, и на голодуху они воровали с пацанами и даже с бабкой Анисьей, которая сердилась, если ее так называли, и бабка давно померла, а была она такой длинной, что ей не сразу и колоду подобрали, и все равно ей было не уместно лежать, хотя ее все-таки запихнули, обложили еловым лапником, и он видел ее темные от непомерной работы и солнечного нагрева ручищи, сложенные на груди, и погасшую свечку, которую бабка и задула, так как до чрезвычайности была всем недовольная, хорошо еще, что лапник не раскидала, и не хотела смирно, по-покойницки отдыхать, полагая что без нее все перепьются и дом сожгут, что потом и случилось, а при своей жизни требовала, чтоб ее называли Аленой, по-культурному, ведь «мы тут не в черном угле живем – нам дорогу из Селезневки проложили, даже с асфальтом», и Васька бабке не стал цитировать правду, а про себя даже хмыкнул носом, поскольку асфальт почти сразу побили, и машины в распутицу опять попадали в такие ямы, что приходилось их цеплять трактором, и шоферы ругались, особо когда машину перевора… и вдруг на его мысль дыхнуло нехорошим ветром, и он увидел, как из бочажка на него полезла рогатая коряга, только это не коряга, а бык, и рогами на него, и он успел достать из-за пазухи нож, когда понял, что никакая это не коряга. «Не балуй! – закричал Васька, – сейчас ножом упечатаю!» – «Да ты чего развоевался, дурак? На бабку замахиваешься» – «Это ты, баба Алена?» – «Ну» – «Ты же умерла» – «И чего с того? Поди ты теперь тоже не молоденький, и ты помрешь» – «Я?» – «Убери эту штуку» – она показала на кинжал. – «Алена, как тебе там?» – «С чуток погоди, сам узнаешь. Теперь я Анисья… Анисья… Анисья…», – и в тот же момент сон заштукатурился, а земной реализм сразу его очухал, и он опять увидел свадебный стол и поискал глазами Мирру Евсеевну, чтобы обрести форменные слова:

– Кхе, кхе, понимаете ли, уважаемая Мирра Евсеевна…

И тут с неожиданным предложением поднялся Олег Иванович Сычугин:

– Пусть молодые поедут в свадебное путешествие. Какие на этот счет будут суждения?

– А куда ж мы денемся? – забеспокоился мужской и женский хор под управлением композитора Ораб-оглы.

– Вместе с ними поедем, – объяснил Олег Иванович. – В путешествие виртуальное.

– Как это, понимаете ли, понимать? – забеспокоился за свой авторитет окончательно проснувшийся тамада Василь Васильевич.

– Органично понимать, жених из Интернета, значит и путешествие виртуальное, – и, не давая опомниться тамаде, ухватил инициативу. – Поступило предложение поехать в Италию, в город Рим. Прошу голосовать: кто – за, кто – против. Воздержавшиеся есть? Двое. Англичанин, жених. Кто еще? Василь Васильевич. Принято единогласно.

– Видите, – обрадовался Олег Иванович, – жених с нами, предлагаю ехать немедленно.

Вдруг подполковник Витя Никоноров прорезался сипло, с надрывом:

И всех нас, кто осуществлял свадебное застолье, качнуло уже в Интернетовской паутине.

«Добролюбова, угол Белинского» – только в детстве могло так четко отпечататься в ее голове. Она шла по шоссе, вдоль железной дороги, и ей до безумия хотелось свернуть налево, она как бы находила в холодном, безбрежном море струю тепла, помнила, что в детстве, когда прятали какой-нибудь предмет, закрывали ей платком глаза, перекручивали ее, говорили «холодно, холодно, тепло, тепло, горишь!», она всегда выигрывала, даже маленьким ребенком, в конце концов, дети с ней отказывались играть, она даже пыталась нарочно не находить спрятанный предмет, но это ей плохо удавалось, «горишь!» – кричали ей, теперь уж не детская игра, и ставки другие, она заставила себя не думать о последствиях, главное – не потерять эту узкую теплую полосу… Неожиданно на нее надвинулись ржавые холодильники, разбитые унитазы, пустые бутылки для воды и прочий человеческий мусор, а за ней бетонная стена, метра два вышиной, на которой аршинными черными буквами «Мусор не бросать. Штраф 10000 р.», шоссе поворачивало налево. Интуиции подсказала – поверни… Заборы… заборы… нет… еще далеко… песок дорожки… сосны… перелесок… снова заборы… А может, лучше кого-нибудь спросить? Что спросить? У кого? Заставила себя не читать название улицы. Да разве название улицы ей важно? И все-таки она прочитала: «Салтыкова-Щедрина № 5», и засмеялась: «Раньше в Малаховке жило много евреев, даже здесь где-то еврейское кладбище. Неужели евреи так любили русскую литературу? Между прочим, в Грише, кажется, была частичка еврейской крови», и хватит, отдых кончился, ее внутреннее интуитивное чувство пробудилось, снова подхватила теплота течения… дорога резко повернула направо, узкий проход между двух заборов из штакетника, близко к заборам подступали сады со старыми яблонями, ветки их свисали под тяжестью налитых плодов, захотелось протянуть руку, сорвать яблоко, вцепиться зубами в горьковатую сладость, нельзя останавливаться, «Я как собака, взявшая след», а запах все сильнее, и засмеялась над собой, «Хорошо, что не посыпали табаком, чтобы сбить меня»… Ее вынесло на новую улицу, краем глаза увидела, что на железобетонном столбе фонаря голубой краской столбиком написано «Не спеши!», это что, для меня? Но не задержалась на этой мысли, почему-то легко вспомнила название поселка «Май», да это где-то здесь, но это не имеет отношение к улицам Добролюбова, угол Белинского, зачем она так кружила, увидела железный вагончик, прошла мимо, еще дальше, где-то тут, совсем рядом, увидела сплошной бетонный забор, за ним каменный особняк, типичный дом «нового русского», интуиция подсказала, что тут следует остановиться. У нее не было четкого плана. Перед ней, если так можно выразиться, неприступная крепость. Таких крепостей много сейчас по Казанке, да только ли здесь? Лолита перевела дух. И вдруг вспомнила кусок текста из ее любимой книги Андрея Болотова, написанной в ХVIII веке и как бы совсем не относящийся к ее делу (у нее была фотографическая память): «И, братец, так зачем же тебе ходить такую даль домой обедать; а ты можешь обедать вместе с нами. Мы, по милости Николая Андреевича, имеем для себя всегда готовый стол, и ты можешь всегда есть вместе с нами. Пойдем-ка, сударь! Я доложу о том самому генералу». Лолита оглянулась и увидела маленькую хибарку рядом с каменным гигантом, похожую на утлую лодочку, на ее шиферной крыше росла трава и даже тоненький клен с уже пожелтевшими листьями.

Хибарка, как сказка с хорошим концом, потянула к себе Лолиту, и она толкнула калитку, кое-как сбитую из черных от дождей досок, и та закачалась, готовая упасть на землю, если бы Лолита вовремя ее не удержала, и, вступив на узенькую тропинку между высоченной крапивой и желтой пижмой, еще не доходя до черного крыльца, крикнула:

Решительно пошла к крыльцу. Доски у крыльца разбиты, и такое ощущение, что там никто не живет. Толкнула дверь, раздался скрип – довольно зловещий, подумала она, стараясь разглядеть в полутьме комнату:

И тотчас из соседней комнаты вышла маленькая старушка, закутанная в серый шерстяной платок.

– Вы из Собеса? – спросила старушка неожиданно звонким голосом. – Дак к нам другая вчера приходила. Спасибо, у нас пока еще все есть. Да вы присаживайтесь к столу. Чайку погрею.

Маленькие окошки позволяли увидеть стол без скатерти и единственный стул, в верхнем углу комнаты небольшая темная икона.

А старушка уже внесла пузатый, почерневший от времени самовар. И легко поставила его на стол. Открыла буфет, достала оттуда два стакана и сахарницу. Вот почему мне Болотов из ХVIII века вспомнился, подумала Лолита.

Лолита кивнула. Вытащила сигареты и пистолет-зажигалку. Не решилась закурить, зажала сигарету в кулаке, смяла.

– Марлена Никитична. Тебе трудно сказать, дак ты меня бабкой Марленой зови, а то еще просто Матреной, я не обижаюсь.

– Бабушка, вы не интересовались, кто у вас тут рядом, в особняке живет?

– Там-то, – и она махнула рукой в сторону. – Ктой-то живет, да они все на машинах.

– Бабушка, вы садитесь. А то я сижу. Я встану, а вы садитесь, пейте чай.

Когда баба Марлена села, Лолита взяла стакан с чаем. Отпила немножко. Травяной напиток оказался вполне возможным, даже вкусным. За чаем легче расспросить, только надо не торопиться.

– Нынче мудрено, а ранее просто «Навозная». Дальше картофельное поле было, дак навоз возили, чтоб землю удобрить, и огороды были, все свое, хорошо жили, а теперь и того лучше, в магазин когда зайдешь, любой тебе товар, только деньги готовь, а так – пожалуйста, красота. Замечательно.

– А из соседнего дома, может, в магазине все-таки случайно кого-то видели?

– Случайно? – и наклонилась к Лолите, заговорила шепотом. – Точно. Видела одного, в магазине. Зубы золотые, и весь-то он в золоте, огнем светится. Сигареты покупал. Продавщица ему сдачи десятку дает, а он не берет. Представляешь, девонька, десятку не взял. Рукой так – не надо. Десятку не взял – и опять к машине. Да, мы сейчас хорошо живем. Спасибо товарищам из правительства, ни в чем нужду не мыкаем.

– Что это? – Лолита услышала мычание в соседней комнате.

– А-а, сеструха меня зовет. Одиннадцатый год лежит, никак не помрет. Только зудит, надо будет ее пошевелить. Я ее мою, обихаживаю. Моложе меня, а вот поди ж ты, болеет, ты туда не входи: дух тяжелый, помереть – не помирает. Что ж тут поделаешь?

– Я пойду, – сказала Лолита. Старуха ее уже не слышала, вскочила с табуретки.

А Лолита пошла большими шагами туда, куда и должна была раньше направиться, но оттягивала время. Еще не дошла до ворот, как услышала голос:

Рядом с воротами отодвинулась маленькая стальная калитка.

Она вошла в нее. Калитка за ней закрылась. На песчаной дорожке никого не было. Опять раздался тот же голос:

– Не торопитесь. Идите спокойно. Шесть ступенек вверх. Не споткнитесь. – Стеклянная дверь ушла вправо, когда Лолита встала перед ней. – К лифту, – скомандовал голос.

Она шла по такому мягкому покрытию, что не слышала своих шагов.

«Мышеловка» у Шекспира, подумала, и сразу же услышала тот же голос:

– Совершенно верно, у Шекспира. Пробуете ни о чем не думать? Вряд ли удастся. Да вы заходите.

Она не заметила, как вышла из лифта и оказалась в большой комнате. Навстречу ей из-за стола поднялся высокий блондин, по обе стороны от него сидели двое в камуфляжной форме, с лицами, закрытыми черными масками.

Голос у него был не тот, что слышала, – мягкий, с иностранным акцентом. Она не подхватила руку, но тот будто не заметил и быстро пригладил волосы:

Она опустилась на стул с высокой резной спинкой.

– Вы крепко зажали окурок в кулак. Не стесняйтесь, бросьте на пол.

Лолита раскрыла ладонь, окурок выпал. И вдруг почувствовала, что у нее впервые в жизни закружилась голова.

– Нет, спасибо. Вы так хорошо все обо мне знаете. Отбиваете хлеб у частного детектива.

– Ну что вы, Лолита? У вас прекрасная интуиция, но, как говорится, на всякую мышку есть свой яд. Мы имеем свой аппарат мысли.

Лолита огляделась – вся комната была обшита белым деревом. Наверное, финская береза, подумала Лолита.

Два широких окна. Комната пустая, почти посередине длинный белый стол, вокруг совершенно одинаковые деревянные стулья с высокими спинками. На спинках вырезаны павлин и цветы, стиль а-ля рюсс.

Не буду торопить события, подумала Лолита. Она достала сигареты и зажигалку-пистолет. Но высокий, перегнувшись через стол, опередил ее. Чиркнул своей зажигалкой. Она с удовольствием закурила.

Подумала: «Они подготовили мне сюрприз. Только ошибаются, если рассчитывают, что я испугаюсь. Давно не боюсь за свою жизнь».

– И напрасно, – резко прозвучал голос из динамика.

Пятнистые в масках и блондин вскочили, замерли неподвижно. Голос в динамике не то засмеялся, не то ушел в кашель. Замолк.

«Вот и заказчик преступления, а это шестерки, только исполнители» – подумала Лолита.

( В том же «Малаховском вестнике» от 13 сентября 2000 г.)

– Ой, Боже мой! – заволновалась Нина Петровна, – как же я поеду в Италию, у меня завивка от ветра растрепалась. Зеркала нет, чтобы поглядеться. Когда мы едем, Олег Иванович?

– Понимаете ли, – начал говорить Василь Васильевич, но его перебила Адолия:

– Конечно, ничего зазорного не усматриваю. Только поездка у нас намечается виртуальная. Об этом нельзя забывать.

– Пусть поцелуются, – заволновалась Мирра Евсеевна, – и обязательно, как голубки, чтоб ручка в ручку.

– Олег Иванович, мой стол тоже поедет? – спросила хозяйка мать Софья, а ее дочери Вера, Надежда и Любовь быстро начали прихорашиваться, стали мазать губной помадой рот, взбивать для пышности волосы.

Подполковник Витя Никоноров торопливо доставал из правого кармана предметы разного назначения, как ему казалось, фото Михаила Ивановича Калинина, всесоюзного старосты.

– Всем успокоиться, – приказал Олег Иванович, – еще раз делаю объявление, что мы едем в Рим исключительно виртуально. От нас не требуется никакого движения. Хочу предупредить, что в Риме живет немало наших соотечественников из России, а также из братской Украины. И они уже там обжились, освоились с порядками, даже могут говорить на местном языке. А когда мы сядем в автобус, то будут говорить на итальянском, а для нас произведут объяснение на понятном нам языке.

– Я, понимаете ли, надеюсь, ведь едем, понимаете ли, всей свадьбой.

– Signori e signore, buon giorno, benvenuti a bordo del nostro pullmann, io sono la vostra guida, mi chiamo Francesca.

– Олег Иванович, попросила Вера, нам бы понять, чего она говорит.

– Вы сидите, как сидели, она все объяснит. Если кто желает дальше праздничать, аккуратно пейте. На нас теперь вся заграница глядит.

– Понимаете ли, – вставил слово тамада Василь Васильевич, – нам желательно, чтоб девушка объяснила, куда мы, понимаете ли, едем всей свадьбой, да тут еще я вижу, не сажинские с нами, и хотелось бы маршрут уточнить, понимаете ли…

– Я же предупреждал, – прервал Олег Иванович, – поездка исключительно виртуальная, да вы, Василь Васильевич, не перебивайте и все поймете… Синьоры и синьорины, добрый день, добро пожаловать в наш автобус, я – ваш гид, меня зовут Франциска.

– Если у вас есть вопросы, вы мне их через минуту зададите.

Витя Никоноров, человек обычно смирный, однажды умерший и, не заметив этого, воскресший, налил себе до верха стакан с водкой, запрокинул голову, не отрываясь выпил одним духом, утерся рукой и глухо запел: «Это было под городом Ры-ымом…». Девушка будто не слышала, продолжала объяснять:

– Allora, adesso ci troviamo in piazza Venezia, ci mettiamo in moto, grazie, ecco sí, partiamo.

– Итак, сейчас мы находимся на площади Венеция, и вот сейчас мы тронемся в путь, спасибо, вот мы и поехали.

Мы за столом притихли, чувствуя, как с нами происходит орнаментально невероятное, по осознательным задачам в смысле перспективы развития добычи нефти и газа другим зарубежным странам и получения дополнительных выгод от продажи наших ресурсов, и вследствие чего производится честный обмен на их ценности, то есть чего у них есть не пропало бы, а мы бы это наблюдали, осознавали и прочее, и прочее, о чем, между прочим, их девушка-гид заставляла нас подумать и взвесить, раз уж так развернулась виртуальная ситуация в городе Риме, куда мы прибыли всей свадьбой из нашего родного Сажино, о чем не жалеем, а даже рады, и объявила девушка, между прочим, как ее зовут… ну, в общем неважно, главное что поехали…

– Alla vostra destra vedete il Campidoglio, l'Araceli, il Museo Risorgimento. Adesso comincia il Foro, a vostra destra vedete il Foro piú famoso, Foro vero e proprio, diciamo, a sinistra invece il Foro di Traiano, con la Colonna di Traiano e i mercati Traianei. Adesso, come potete vedere, stanno facendo dei lavori, lí c'erano strade percorribili fino a poco tempo fa, adesso tutto sará chiuso al traffico e trasformato in zona archeologica.

– Справа вы видите Капитолий, Арчели, Музей Рисоржименто. Сейчас начинается Форум, справа от вас – тот самый знаменитый Форум, настоящий, можно сказать. Напротив, слева – форум Траяна, с колонной Траяна и Траянскими рынками. Сейчас, как вы можете видеть, ведутся работы. Здесь раньше были проезжие дороги, даже до последнего времени. Теперь все будет закрыто для проезда и преобразовано в археологическую зону.

– Боже ты мой, какая красота! – вскричала Мирра Евсеевна, – и все это я глазами вижу. Спасибо Адолии, наша пташечка так и сидит рука в руке со своим принцем Англичанином. Какое счастье, что он пришел к нам из Интернета.

– Continuiamo, vediamo a sinistra sempre La torre delle Milizie che é una costruzione della Roma medievale, e di fronte a voi, sí, vedo giá l'avete notato e lo indicate col dito, il Colosseo.

– Продолжаем, слева от нас сейчас видим Башню Милицие, одно из зданий средневекового Рима, а перед вами, и вы, я вижу, уже заметили и показываете на него пальцем, Колизей.

– Понимаете ли, – взял слово наш тамада Василь Васильевич, который был недоволен, что Олег Иванович потеснил его, – прошу сознаться, кто тыкал пальцем.

– А чего, нельзя? – признался мусорный мужичок Шурик.

– Ни в коем разе, – отрубил Василь Васильевич, – чего в Риме о нас составят, будто у нас чего не хватает.

– Да у нас в Сажино есть дыра, – подсказала Мирра Евсеевна.

– Верно, уважаемая Мирра Евсеевна, – обрадовался Василь Васильевич.

Семен Гаврилов поднялся со стаканом водки и сказал самые густые для нашего сердца слова:

– Предлагаю выпить за нашу дыру, которая, так получилось, что Адолия и Англичанин, которые…

– Прошу встать, – взял опять в свои руки бразды наш тамада.

И сразу же сводный мужской и женский хор, под управлением композитора Ораб-оглы, грянул: «Славься! Славься наша невеста суженая и ее жених Интернетовский, славься! Долгие лета!»

И мы все наши, которые в автобусе, подхватили: «Долгие лета! Долгие лета!»

И удивительно, что в самую эту минуту во дворе Куравлевых встряхнулся и пропел петух.

Мадонна выпустила новый альбом «Music».У певицы новое пополнение в семье: помимо дочери, которая уже пошла в школу, родился сын. У Мадонны новый возлюбленный!!! Так у Мадонны начался новый этап в жизни.

– У вас как с нервами, все в порядке? – спросил высокий блондин.

Лолита не ответила. Она решила по возможности не говорить. Пусть она в мышеловке. И единственное ее оружие – полное спокойствие, даже надо думать о чем-нибудь постороннем. Продолжала курить.

Незаметно в комнату вошел человек, худой, с седой щетиной на впалых, синеватых щеках.

Тот кивнул. Высокий дал ему сигарету, чиркнул зажигалкой.

Она не ответила. Хотя она сразу узнала вошедшего человека, да, он очень изменился.

Угловатым движением тот торопливо вынул изо рта сигарету:

– Видишь, твой школьный друг жив, здоров. Ты не ошиблась.

– Правую руку вверх! Молодец. Левую ногу! Не падать. Падать запрещено! Иди! Стой! Уходи! К двери, к двери!

Когда Гриша ушел, высокий спросил у Лолиты: «Он жив или мертв? Ты скажи нам. Не хочешь? Мы из тебя можем сделать такую же куклу-петрушку. Поняла, госпожа частный сыщик? Не путайся под ногами».

Один из охранников снял маску. Лолита увидела Рыжего:

Лолита поднялась. Она плохо помнила, как опять оказалась в машине, почему-то всю дорогу вспоминала старуху из маленькой хибарки, а то, что случилось потом, представлялось ей пребыванием не в подлинном, а в виртуальном мире.

– Не задерживайте автобус, – сказал, насупив седые брови, Василь Васильевич и повернулся к Олегу Ивановичу Сычугину, он ведь у нас отвечает за виртуальные дела:

– Что-то вы сильно гоните, – усмехнулся Олег Иванович. – Девушка-гид начала про Колизей, дайте ей договорить.

– Это я, что ли, мешаю?! – еще больше насупился наш тамада.

– Il Colosseo é probabilmente il piú famoso monumento di Roma, é stato costruito dagli imperatori Flavii, e..si chiama cosí perché era considerato uno dei colossi, cioé uno dei monumenti piú grandi dell'antichitá e al suo interno si svolgevano essenzialmente battaglie fra gladiatori. E... Prego...

– Колизей, вероятно, одно из самых знаменитых сооружений Рима; он построен императорами Флавиями… называется так, поскольку его считали одним из колоссов, то есть одним из самых великих памятников античности, и внутри его, в основном, происходили гладиаторские бои…

Кто-то не из наших за столом, а другой, который в автобусе, поднял руку…

– No, la torre di Pisa é a Pisa, come dice la parola stessa... noi siamo a Roma in questo momento.

– Нет, Пизанская башня – в Пизе, как говорит само слово… а мы в настоящий момент в Риме.

– «Pisa» non vuol dire niente, credo....Allora, torniamo al Colosseo...il Colosseo al suo interno é vuoto. Faremo una piccola sosta adesso per visitare l'interno, state attenti perché é scivoloso, non si puó andare oltre al primo piano...

– «Пиза», я думаю, ничего не значит… Ну ладно, вернемся к Колизею… Внутри Колизей полый. Сейчас у нас будет маленькая остановка, и мы зайдем внутрь, будьте внимательны. Там скользко, нельзя подняться выше второго этажа…

Подполковник Пятя Никоноров, которому надоело слушать, выхватил из правого кармана железяку, высоко поднял над головой, закричал:

– Гляди, Михаил Иванович Калинин, куда юная жизнь нашей дорогой невесты Адолии выпятила губы, и пусть девушка итальянской нации сфотографирует нас, хоть бы и виртуально, только уж всех, за свадебным столом, – решительно выпил стакан с водкой, запел: «Это было под городом Ры-ымом…»

– Как это, понимаете ли, пьянь? – обиделся Василь Васильевич. – Не прежние времена, никто, понимаете ли, незаконно под железный занавес не подлезал, а всем столом виртуально осуществляем свадебную поездку по зарубежным местам. Хотим поглядеть, понимаете ли, на природу ХХI века, понимаете ли! Так или не так, Олег Иванович?

– Все слышали, чего сказал Олег Иванович? Девушка продолжай.

– Il fondo che adesso vedete tutto cosí scavato era in realtá coperto da un pavimento mobile, al di sotto del quale si trovavano le celle dove si preparavano i guerrieri, dove venivano tenute le belve che con dei sistemi molto complessi di argani, ascensori eccetera eccetera...venivano portati sul piano della battaglia vera e propria. Non so se avete visto al cinema recentemente il film "Il gladiatore" dove tutto questo é perfettamente ricostruito in modo molto attendibile. E adesso scendiamo dal pullmann, andiamo a visitare il Colosseo dall'interno....

– Основание, которое сейчас, как вы видите, все перерыто, было покрыто подвижным настилом, под котором находились камеры, где готовились к бою воины и содержались животные, которых с помощью сложных систем лебедок, подъемников и прочего доставляли на тот этаж, где шла самая настоящая битва… Не знаю, видели ли вы недавно фильм «Гладиатор», где все это прекрасно реконструировано самым лучшим образом, а сейчас выходим из автобуса и идем осматривать Колизей внутри…

– Adesso giriamo in via Sistina che porta il nome di papa Sisto e alla vostra destra potete vedere la casa, é quella dove c'é la lapide e in cui é vissuto nell'Ottocento il grande scrittore Gogol.

– Сейчас мы сворачиваем на улицу Систина, которая носит имя папы Систо, справа вы можете видеть дом, на нем – мемориальная доска, здесь жил в ХIХ веке великий писатель Гоголь…

– Gogol italiano? Voi anche avete Gogol? Noi abbiamo scrittore Gogol, Gogol é nostro scrittore, molto grande.

– Итальянский Гоголь? У вас тоже был Гоголь?

– Ma infatti, é il vostro Gogol che é vissuto qui a Roma, questa éla casa dove é vissuto il vostro famoso scrittore Gogol... nell'Ottocento.

– Нет, это ваш Гоголь жил здесь, в Риме, это дом, где жил ваш великий писатель Гоголь... в ХIХ веке.

– Allora perché moskali dicono che Gogol é scrittore russo? Gogol viveva in Italia...

– Дывы, то москали италийцам набрехалы, що Гоголь – российский пысьмэннэк.

– Понимаете ли, Олег Иванович, какая петрушка получается: в автобусе украинцы. Из русских, понимаете ли, наш свадебный стол, и еще, может кто… И как вы на это смотрите, уважаемая Мирра Евсеевна?

– Я, Василь Васильевич, интернационально полагаю.

– Да здравствует Союз Советских! Ура! – крикнул мусорный мужичок Шурик.

И сразу мужской и женский хор под управлением композитора Ораб-оглы по памяти исполнил гимн СССР… И когда мы опять сели за стол, наш тамада предложил политический тост:

– Предлагаю, понимаете ли, выпить за нерушимую дружбу славянских народов.

Мы выпили. А подполковник Витя Никоноров выхватил из правого кармана железку и крикнул:

– Пускай Михаил Иванович Калинин, всесоюзный староста, тоже поглядит, как мы в этой Италии гуляем на свадьбе, и чтоб он там, где надо, рассказал о нашей дружбе, – и вдруг хрипло запел: «Еще По-о-ольша не сгинела…».

– Погоди, Витя, – остановил Василь Васильевич, – мне, понимаете ли, интересно знать, откуда поль… вернее, украинские товарищи, так бойко говорят с местной девушкой?

– Ой, дывиться, бабоньки, якэ нэбо сыне-сыне – диво и тилькы!

– Di nuovo siamo scesi dall'autobus perché non si puó arrivare in autobus alla fontana di Trevi. É la fontana piú famosa di Roma che é la fine di uno degli acquedotti romani e qui come sapete c'era tradizione di buttare una monetina per rendere piú probabile, felice il proprio ritorno a Roma. Quindi se volete buttare la vostra monetina noi aspettiamo pazientemente... Sí, prego...

– Снова выйдем из автобуса, поскольку к фонтану ди Треви. на автобусе нельзя подъехать. Это самый знаменитый фонтан Рима, им кончается один из римских акведуков, и здесь, как вы знаете, была традиция бросать монетку, чтобы вернуться в Рим, и чтобы все было хорошо. Значит, если вы хотите бросить монетку, мы терпеливо подождем... Да, прошу…

– А кто потом вынимае ци монеткы? Мабуть, старци́?

– Guardi, infatti si vede ci sono monete ormai anche fuori uso, ci sono quelle anche di altri paesi, nessuno le considera denaro...

– Смотрите, на самом деле, видно, что есть монетки, которые уже не используются, иностранные монетки, никто не считает, что это деньги…

– А як же там мои родычи у Михайловцы наший на ти нэщаснi гривни живуть!

– Usciamo da Roma, adesso ci incamminiamo per la via piú antica, una delle piú famose strade consolari di Roma che va verso il Sud, Napoli e poi attraverso tutta l'Italia fino a Brindisi e finisce nel porto di Brindisi con una famosa colonna. Questa strada deve la sua fama non tanto al fatto di essere una strada consolare ma anche al fatto che ai bordi, insomma, della Via Appia venivano sepolte fuori le mura le cittadine di Roma piú in vista e quindi abbiamo mausolei famosi come quello di Cecilia Metella e altri. Questa strada, ricordo, risale a qualche secolo avanti Cristo....

– Выезжаем из Рима, сейчас мы на одной из самых древних, знаменитых консульских дорог Рима, она ведет на юг, в Неаполь, а потом, через всю Италию, в Бриндизи, и она заканчивается знаменитой колонной. Эта дорога славится не только тем, что она консульская, но и тем, что по краям Аппиевой дороги захоронены известные гражданки Рима, и потому здесь есть такие знаменитые мавзолеи, как Цицелии Метелла и других. Эта дорога, напоминаю, построена за несколько веков до Рождения Христа…

– E ora stiamo arrivando alle catacombe, tappa conclusive della nostra visita, dopo la quale si fa ritorno a Roma.

– А сейчас мы прибываем к катакобам, заключительному пункту нашего путешествия, после чего вернемся в Рим.

– Боже, как я рада! – крикнула молчавшая до сих пор Адолия. – Увидела такую красоту.

– Спасибо Олегу Ивановичу, хорошо он нас виртуально свозил, – сказала Нина Петровна,

– Наука, понимаете ли, – поставил точку тамада.

– Прошу опять в наш сад, будем свадьбу догуливать, – пригласила мать Софья. – Девочки, зовите и украинских товарищей.

Вера, Надежда и Любовь держали спины исключительно прямо, и только теперь позволили себе расслабиться. Они оглянулись. Да поздно. Автобус уехал… Кругом в саду стояли яблони с еще зелеными листьями. На них яблоки только-только завязывались.

– Ой, да как в сон я на цыпочках сбегала, – выдохнула Мирра Евсеевна.

И мы с ней мысленно согласились. Не могли не удивиться силе научного Интернета ХХI века.

И надо же такому случиться: во дворе Куравлевых не виртуально, а даже в полной натуральности неожиданно запел петух.

Лолита сидела у себя в кабинете. Курила сигарету за сигаретой. Пустота. Она чувствовала вокруг пустоту. Лолита посмотрела на молчащие телефоны. «Да, так и должно быть», – подумала. Закрыла глаза. Из пустоты на нее надвинулось лицо Гриши. Он улыбался, потом стал смеяться.

– Я? Нисколько. Ты, наверно, имеешь в виду небольшое путешествие в Малаховку?

– Ты можешь идти, Сережа. Я ни в каких твоих услугах не нуждаюсь. Ты меня понял?

Молчание длилось. Она старалась в свое молчание пустить глубину ночи, как в детстве, прежде чем заснуть, подумать о какой-нибудь ерунде, зрительно представить, упала бумажка на пол, но почему она желтая… а, это луна, занавеска не сильно прикрыта, так, лунный блик… нет, это просто свет от фонаря, «Пора спать» – услышала внутри себя чужой голос.

– Не хотел сразу тебя расстраивать, прочитай.

Она открыла глаза. Машинально взяла клочок бумаги, распечатка электронной почты.

«При подъезде к контрольно-пропускному пункту на БТРе подорвался на мине полковник Дон Хуан де Сантис. Он был ранен и сражался до конца с бандитами. Вечная слава герою».

– Мобильный был человек, – услышала она голос Рыжего. – Жалко. Умел и сражаться, и все дома приготовить. Любая хозяйка позавидовала бы, какие он готовил шанежки с картошкой или с творогом, настоящие сибирские. Я их подогрел. Надо тебе подкрепиться, восстановить силы. Ты очень похудела, даже подурнела, на себя не похожа…

Пустота стала сжимать. Она достала пачку сигарет. Вытащила зажигалку. Руки у нее дрожали… И вдруг вспомнила, что зажигалка – это и оружие…

И кто такой Рыжий – шестерка» в мире убийц?…

Лолита тряхнула пачкой, сигарета не появилась. Хотела смять, выбросить, и машинально прочитала:

МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ: КУРЕНИЕ ОПАСНО ДЛЯ ВАШЕГО ЗДОРОВЬЯ

Пустота еще больше сжала, но ей хватило сил поднять руку с зажигалкой-пистолетом, и она выстрелила в пустоту…

Раздался грохот. Это же гром, поняла Лолита. Окна сек дождь. Еще несколько раз сверкнула молния… Она подошла к окну. Вздохнула. Пустота отпустила ее.

А в голове: надо скорее что-то сделать. Почти автоматом выдвинула потаенный ящик в столе… Годы заставляла усилием воли забыть о нем. Свет молнии… И увидела шприц и ампулы с морфием… Да, пора снять с себя запрет. Уже привычным движением сломала кончик ампулы, набрала в «машину». И уже успокоившись, ширянула «машиной» себе в левую руку.

Жар в крови. Дошел до головы, и сразу стало легко, прозрачно… Поплыла сначала брассом, перевернулась на спину, волны подхватывали ее, качали... Теплая масса воды зажмуривала в отдых… Откуда-то издалека услышала:

В дверях стоял Serge, и вспышки молнии выбрасывали куда-то вверх, к потолку, его рыжую голову.

И увидела, как рыжий таракан отползает по потолку, боясь свалиться в море, где она хозяйкой свободно плывет… И ей смешно, как он боится…

Внимание! Семейные пары, отмечающие в этом году юбилей совместной жизни, свою золотую свадьбу, покорнейше просим отозваться: сообщить данные о себе по телефону: 501-10-44. Или появиться лично в комнате № 7 Малаховской администрации, у Нины Алексеевны Журавлевой.

– В гостях хорошо, а дома лучше, – прозондировала наше положение Нина Федоровна Куравлева, во дворе которой так кстати или некстати, а только от сильного перегрева сном или еще по какой иной причине вдруг встряхнулся, может, даже боялся опоздать к свиданию с временем (имел случай предположить, что от его голоса весьма многое зависит, в частности, зажигание и погашение таких небесных светил, как солнце, луна, звезды и прочие, если не вдаваться так уж пристально в астрономические расчеты), и запел петух во дворе, где вольготно спал, рядом с тремя порожними пузырями водки, ее законный супруг Василий, который ни в какое виртуальное путешествие, естественно, не мог отправиться, а привычно смотрел свои, домашние сны, что, в общем, его вполне устраивало во все времена года, и даже можно с большой вероятностью говорить о его полном неведении, даже на интрамолекулярном уровне, относительно существования Интернета или виртуальных возможностей этого самого Интернета, и с огромной долей вероятности утверждать, что он слышать – не слышал ни о какой свадьбе Адолии с Англичанином в саду у матери Софьи и ее дочерей Веры, Надежды и Любови, а если что ему и говорила Нина Федоровна, его законная супруга, весной или летом, или даже в зимнюю стужу, так он давно это все заспал, иногда ворочаясь с одного бока на другой, не открывая глаз и почесывая спину, если уж очень сильно донимали земляные блохи, а мы-то уж сидели за столом, как будто никуда виртуально не путешествовали…

– Понимаете ли, уважаемая Мирра Евсеевна, – прервал мои мысли Василь Васильевич, – что интересно, наши жених и невеста стали после всего того еще больше жених и невеста, и я решительно предлагаю, чтоб они обнялись в самом жарком, в климатическом отношении, и также, понимаете ли, сладчайшем, поцелуе, и…горько!

Адолия поцеловала Англичанина. А тот сразу же после того выпил свой стакан водки.

И всю недавнюю виртуальность в яблоневом саду, где были установлены свадебные столы, быстро отогнал бы теплый ветерок летнего вечера, если бы не одно обстоятельство, а, вернее, два.

– Боже мой! – вскричала Мирра Евсеевна. – Вы, Василь Васильевич, очень научно зачерпнули и закруглили насчет города Рима и всего другого итальянского, а я, как пожившая женщина, скажу и про Адолию, теперь уж не спрячешь, что она с животиком, и будет ей счастье, а всем нам радость. Извините за грубость выражения…

– Тут, понимаете ли, нечего извиняться, как полагаете, Олег Иванович?

(За время виртуальной поездки наш тамада свыкся слушать Олега Иванович Сычугина, да тот не успел ответить, а подскочил мусорный мужичок Шурик).

– С прибавлением! – и Шурин пояснил. – Раз такое дело получилось. – И в единый дух опорожнил стакан.

Вместо слов мать Софья подошла к Адели и троекратно расцеловалась с ней. Встали и ее дочери Вера, Надежда и Любовь, поцеловали Адолию. И девушки посмеялись вместе.

А Семен Гаврилов подошел к Англичанину, пожал ему руку.

– Молодец Англия, так держать и дальше. Наделай нам побольше англичанов, а мы с тобой еще выпьем.

– Может, нам спеть гимн, – предложил композитор Ораб-оглы нашему тамаде.

– Понимаете ли, – начал Василь Васильевич, – не рано ли, как вы, Олег Иванович?

– Верные слова, Олег Иванович, – закричал и даже зааплодировал Семен Гаврилов, и за общим шумом никто, пожалуй, кроме меня, не заметил, что теплый ветерок изменился, подул холодный северо-западный. Небо потемнело. Отдаленно громыхнуло. Накапливались тучи. И кривая роспись молнии прорезала темноту.

– Что-то стало холодать, не пора ли нам начать, – молодецки крикнул Семен Гаврилов. Значит, напрасно я думал, будто один заметил природные изменения. По столу ударили первые капли дождя.

– Товарищ Англичанин, – веселился Семен Гаврилов. – Ты как, не боишься русской грозы?

– Чего ты, Сеня, – вступилась мать Софья, – он, что ли, первый день на свадьбе гуляет, дай ему покойно отдохнуть.

– Ты, Сеня, гость приглашенный, а он у нас хозяин.

Еще сильнее громыхнуло, и нас всех осветило голубым, неверным светом.

Поняв, что о нем говорят, Англичанин поднялся со своим стаканом водки:

…В этом жизненном многоголосье, у каждого есть своя партия и можно импровизировать, но никто не знает свою судьбу…

Молния ослепила нас в полную ярость. Гром расколол небо над нами. И когда уже вовсю хлестал грозовой дождь, мусорный мужичок Шурик весело крикнул:

– Помогите ей, – увидела медсестру Гермину Ярославовну и крикнула ей сквозь дождь, – что ты только водку сосешь, да иди ты, ради Христа, скорее надо девку бабить…

– Понимаете ли, – начал Василь Васильевич, – может поднять…

– Помолчи пока, Вася, – и скомандовала дочерям. – Вера, Надежда, Любовь, бегите домой, грейте воду, возьмите из комода чистое полотенце, – и прошлась взглядом по все еще стоящему со стаканом в руке хозяину свадьбы Англичанину, тот без слов понял. Поставил стакан и пошел. Он шел все дальше, прочь от праздничного стола. Никто его не задерживал.

На нашей старой колокольне от ветра или еще по какой причине проснулся колокол. И теперь еще у меня в ушах этот гулкий… бом… бом…

– Посмотри, что написано на доске объявлений, – сказала высокая женщина в больших роговых очках с толстыми линзами, причем, правое стекло испорчено трещиной, у нее длинные светлые волосы. Одета она в темно-синий мужской плащ. На спине и на правом рукаве плащ измазан белой масляной краской. У женщины сильно накрашены толстые губы, в руках коричневая сумочка…

На плакате была изображена гусеница. Она изогнулась и щеткой чистила кончик своего хвоста. На плакате надпись: «Macleans обеспечит эффективную защиту Ваших зубов и десен».

– Не могу читать по-русски, – ответил худой старик с желтым лицом, одетый в грязную телогрейку с шапкой-ушанкой на голове. Концы тесемок ушанки были смертельно подвязаны под старческим подбородком. Он походил на китайца и говорил обрубками слов. – Я Англичанин из Интернета.

– Не понимаю, – и показал единственный свой зуб.

– Ладно… Главное нам to hold ones end up… не падай духом, старик. Вон чего достала, – и вытащила из коричневой сумочки чайную ложку. Насыпала в ложку порошок из маленького пакетика.

– Гляди, «чек», нам с тобой хватит, даже можно немного оставить.

Старик открыл в улыбке беззубый рот, позолотил глазами порошок. Терпеливо ждал, когда появится бутылочка с водой. Налила чуть в ложечку. Чиркнула зажигалкой, подогрела ложечку…

– Терпи, старик … терпи… вот и «баян», сейчас старик мы с тобой сыграем «русскую барыню»…

Сняла очки. Сменила иглу в «баяне» на более толстую.

– Окно открыто на третьем этаже. Мне кажется, девочка играет. Разучивает. Мне думается, там девочка. А чего она разучивает, знаешь? Не знаешь, – она засмеялась.

И он смеялся, глядя на нее. И его зуб смеялся.

– Шопена надо играть быстро. Она медленно, спотыкается... Ну помоги ей… тра-ля... ну, смелее! Помоги ей, старик. Помоги… тра… еще… оттяжка в левой руке…

Она нашла старика на одной из дорог. Он умирал. А в глазах его не было страха. Детское удивление: один и надо умереть. Зачем один? Зачем умереть? Лолита, как увидела, поняла – это заблудившийся ребенок. Ее ребенок. И выходила, хотя он был истощен. Безнадежен.

Она любила этого старика. Кормила его, даже старалась ему приготовить что-нибудь вкусное, мясное, иногда варила. Не часто. Особенно, когда ей удавалось заработать своей древнейшей профессией. Без подружки он давно бы потерялся, рассыпался в песок. Исчез.

На третьем этаже опять загорелся Шопен, только не этюд, а вальс… И легко вдруг вспыхнул. Словно кто-то другой.

Девочка (или кто там?). Рука уже уверенная. И в воздухе закружились разноцветные… блики...

Они сидели внизу, крепко обнявшись… Из дальнего конца двора прилетела огромная стрекоза, поглядела в круглые очки Лолиты, заорала:

– Расселись тут, парочка, а кто убирать контейнеры будет?!

Лолита вскочила, сорвала очки и швырнула ими в стрекозу. Та увернулась. Улетела. Лолита стояла молча. Старик подал ей разбитые очки. Она сунула их в сумочку:

– Идем, – тихо сказала Лолита, – надо отработать за комнату.

Он скоро вынес из подъезда большой серый целлофановый мешок, лопату и метлу.

РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА
…………………………
…………………………

тяжелый вздох
………………. ……………….

Я сижу рядом с невысокой могилкой. На могилку насыпались мокрые желтые листья. Они лежат на жухлой траве и на маленьком кресте. Рядом со мной черная сумка.

Это пятый участок старого городского кладбища. Вот сюда идут Олег Иванович Сычугин, мать Софья со своими дочерьми Верой, Надеждой, Любовью, а впереди бежит мальчик с круглой головкой – вся в курчавых белых локонах.

Я достаю бутылки с водкой, стаканы. Мы поминаем покойную. А мальчик, хоть и родился недоношенный, теперь здоровый, шустрый, бегает между могилами.

Время кругами расходится. Мой сын Андрей был совершенно такой же в свои три года. Я вижу, как он сосредоточенно едет на трехколесном велосипеде и, наклонив свою белую, курчавую, как у барашка, головку, старается не упасть.

Д Ы Р А Жизнь одной свадьбы

Д Ы Р А
Жизнь одной свадьбы