Шепчу и мечтаю, не зная зачем.
Кого я прошу, кто ответит в тот час,
когда я мечтою скольжу по ночам
сквозь облако звуков в петляющих снах.
Шучу и скучаю в дремоте ночной.
В тревоге загадок, лучами шутя,
полями тумана идет надо мной
луна и луна, монотонно шурша.
Не знаю, зачем. – Не нужна. И ушла
туда, где ветвятся ручьями пути.
Но кто ты? – Останься со мной до утра,
сиди, умирай и, скучая, шепчи.
февраль 1996
* * *
На меже стоит овин.
Мне обидно каждый день.
На меже стоит сарай.
Мне смешно. Иди скорей.
Лоб мне пальцами согрей.
Я лежу в земле сырой.
Мне обидно: я один.
На меже горит амбар.
Мне темно: я все забыл.
август 1996
* * *
Давно в колосья вплелся плевел.
Белеет лето в половине.
Меж тем мужает умный клевер
На побуревшей кошевине.
Вы, адекватные лягушки,
плодитесь в квантовом тумане,
как будто это вам игрушки –
онтологемы над лугами.
февраль 1996
_____________________________________
Поздняя версия стихотворения конца 70-х.
* * *
В пруду лежит утопия.
Она – мое подобие.
Пруд кверху дном накрылся льдом.
Наверно, так удобнее.
Сквозь лед видны лишь ноги ее,
и обе одинокие,
как я, босой, с самим собой –
такие же диковинные.
Придет декабрь – дни темные.
Никто не вспомнит ни ее, ни меня.
Накроет снег сырой мой след,
ничья душа в водоем не глянет.
август 1996
______________________________
Утопия – игра слов. Пруд – автор представляет себе кратовский.
* * *
На лепестке серебряный рассвет.
Еще темна высокая крапива.
Ее осанка стройная красива.
Такой свободы грозной у нас нет.
Увешанная гроздьями семян,
она стоит, изящна и строптива,
за ней сарая серые стропила,
а дальше огороды и туман.
Такой свободы гордой нет у нас.
Твои, в перстнях, покалывают пальцы.
Летит дыханье с губ твоих, а дальше
дрожат ресницы твоих сонных глаз.
Запястье, оплетенное в браслет,
по моему бедру скользнуло сладко.
Такой свободы отблеск – вместо лака
на ноготках серебряный рассвет.
июль 1996
_____________________
Адресат вымышленный.
* * *
Иные дули в дыни.
Иные гнули спины.
Иные и поныне
застряли между ног.
Лишь я, совсем никчемный,
безлюдный виночерпий,
с Венерою вечерней
беседовал, как мог.
Кругом гуляли пары.
В гармошку дули парни.
В пустыне стыли камни.
Антоний пел псалом.
Все покорялись карме.
Лишь я сжимал в кармане
кулек своих вниманий,
валяясь под столом.
С тех пор прошло три года,
но я не позабуду...
Нет, я забыл, Серега,
что я хотел сказать.
октябрь 1996
_________________________
Антоний – св. преп. Антоний Великий, отшельник, пустынник,
основатель отшельнического монашества. Трактовать так можно
и, наверное, нужно, хотя я и написал сюда этого Антония чисто
автоматически, интуитивно.
Серёга – не имеет прототипа. Выполняет роль обобщённого обращения,
типа: «приморили, гады, приморили (эх, Серёга!)»
* * *
Ах, эти девочки, поэтки молодые, –
они живут, живут, живут здесь круглый год.
Они на Клязьме моют, моют мылом ноги.
На Киржаче они встречают Новый год.
Одна из них не так похожа, как другая.
Да виновата ли она, поет всю ночь.
Она сидит здесь под окошком на турбазе.
Да виновата ли она, кого зовет.
Ах, беспокоится она, любовь хоронит.
В автобус сядем – и они поедут прочь.
Они, оказывается, живут в Коврове,
а я-то думал, что они здесь круглый год.
октябрь 1996
------------------------------------------
Описаны события, происходившие на 2-м Всеядском
поэтическом фестивале на турбазе на Клязьме в г. Коврове.
Певшую звали Лена Певцова. Ее стихи были опубликованы
в одном их номеров журнала Клуба литературного перформанса
(Январь 2002).
* * *
Сережа приехал с приветом
из дальних неведомых стран.
Андрюша поздравил с приездом
и съел угощение сам.
Но мне сам Сережа неведом,
равно как Андрюша далек,
и я оставался эстетом,
которому всё невдомек.
Похоже, я с детства болтался,
всему человечеству чужд,
в прозрачном кристалле пространства
вдали от количества душ.
И вот эти грустные мысли,
да бедные игры ума.
Одни только буквы и числа,
да некоторые имена.
март 1996
____________________ Серёжа и Андрюша – принципиально случайные имена.
* * *
Где вы живете, так много стрижей,
стражей небесной лазури?
– Мы, как поэты, снуем все быстрей
в Богом забытой культуре.
В полдень я вышел курить на балкон.
Катится жаркое лето.
Жадные звери живых облаков
толпами лезут на небо.
– Где же, стрижи, ваш высокий обрыв,
норки в пластах желтой глины? –
В них вы ныряете, крылья сложив,
и тормозите мгновенно...
Темной листвою шумят тополя.
Слушаю их – все без толку.
Поздно, любимая, ты поняла,
как обманулась жестоко.
Плакала ты, а злодей был таков:
сердце, обросшее шерстью.
Выбросил на перекрестке дорог
платье поруганной чести.
Буду, стрижи, ваш я призрачный гость...
Боже, о чем я толкую! –
Молнии вы, и не знаете гнезд
в этой бесплотной культуре.
Все мы, поэты, у Бога в гостях.
Домом не может быть небо.
Я бы не мог на таких скоростях
делать броски вправо-влево.
июнь 1996
_________________________________
1. «Поздно, любимая, ты поняла… <…> …платье поруганной чести» -
этот явно врезной фрагмент – эксперимент: монтажный стык
(в данном случае немотивированный врез, внутренний
мысленный поток человека, наблюдающего с балкона полет стрижей).
* * *
Молчит его святая лира,
душа вкушает смертный грех.
И меж детей ничтожных мира
он, может быть, ничтожней всех.
Молчит его святая правда,
душа вдыхает смрад химер.
И меж теней ничтожных ада
он самый жалкий эфемер.
Молчит его тупая харя,
душа забыла звуки слов.
И средь пустых ничтожеств рая
он самый главный остолоп...
Молчит его святая лира,
душа вкушает горький стыд.
И меж гостей чужого пира,
как червь, он жизнь свою влачит.
Молчат мечты его благие,
душа жрет собственных детей.
И средь червей в родной могиле
он копошится всех жадней...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но лишь божественный глагол, —
но лишь небесный зов, как гром, —
но лишь таинственный закон, —
но лишь живительный огонь, —
как бы торжественный аккорд
колоколов над ним ударит —
его душа от сна воспрянет,
ломая жалкий плен оков.
И стыд, и смерть, и срам распада —
все бросит он — и воспарит. —
И склепа свет, и правда смрада
химеры мира озарит.
февраль 1996
_____________________
Парафраз из Пушкина.
* * *
Плыви, мой волк, по воле волн,
поставь по ветру глаз.
Среди колеблющихся форм
держи по струнке галс.
Среди волнующихся толп
куда-нибудь плыви.
Пусть и меня туда, мой волк,
влекут твои клыки.
Я позабочусь, чтобы шторм
вознес твой зрячий вой
над сворой туч, – и пусть, как фон,
вокруг собачья вонь, –
И ты преследуешь луну,
которая по дням
и по ночам бежит к нулю, –
а я из мглы полян
тебя поднял от зыбких форм
в кругу еловых чащ.
Из темных ям взбеги на холм
и там плыви и плачь.
март 1996
ПАМЯТНИК
И долго буду тем любезен я народу,
что новой формы альпинистский острый крюк
придумал я и в скальную вгонял породу,
и по горам катился звук
январь 1996
_____________________________
Стихотворение содержит в себе отсылку к стихотворению
«Надя, я очень хороший спортсмен, мне нет равных…»
* * *
Пошел я гулять в чистое поле.
За первым полем увидел второе.
Прошел второе – встретил козла.
Вышел в третье – а там Москва.
Глухое поле отваги и брани.
Поперек и вдоль овраги да ямы.
На семи холмах – лопух да бурьян.
Восьмая Москва – алый мак-дурман.
Сидит в ней девушка на вокзале.
Голубыми плачет она глазами.
Плачет над мертвой гнилью-трухой.
Чей-то череп гладит рукой.
– По ком, скажи мне, твои рыданья? –
– Убила я красивого парня.
Он изменил. Это был твой брат.
Теперь бери меня в законный брак.
– О, долго была у него ты в рабстве!
Теперь не мешает он нашей страсти.
Улыбнись, подставь мне губки свои.
Возьму тебя, увезу с Москвы.
Она ведь поле гульбы и брани.
В могилу здесь сводят девушек парни.
И только пули свищут по ним.
В этом поле любовь – полынь.
июнь 1996
* * *
Кругом так много сёл, лугов и нив.
Вишневый сад расцвел, и много слив.
Все книги я прочел. Не надо слов.
Тогда скажи, о чем твой тяжкий вздох.
Вдали горит костер. Под ним обрыв.
В реке живет осетр и много рыб.
Над той рекой растет высокий дуб.
Русалки под мостом меня ебут.
Холодная, как сом, одна из них
колышется, хвостом меня обвив.
Меня трясут восторги их забав,
и кровь, и вкус осоки на губах.
И вижу: между трех лесных дорог
В зеленый мягкий мох зарыт мой гроб.
Под елками растет высокий гриб.
Летит до самых звезд совиный крик.
Повсюду средь лесов, полей и рек
Все тот же смех и сон, и стон, и грех.
Вдали горит костер. Под ним обрыв.
Вишневый сад расцвел, и много слив.
июнь 1996
_________________________________
«…Вишневый сад расцвел, и много слив…» – цитата
из народной песни, подражания Есенину.
* * *
На Казанском вокзале
ты рассталась со мной.
В партизанском отряде
я вступал в комсомол.
Прошуршала газета,
прозвенели часы,
зазмеилась поземка
вдоль опушек лесных.
Помню стройные сосны
в корабельном бору
и горячие слёзы
на холодном ветру.
Одиноко и грустно
в восемнадцать ноль-ноль,
и горит самокрутка,
согревая ладонь.
Состязаясь с метелью
в патриаршем лесу,
обвиваясь шинелью,
обуваясь в кирзу,
я подумал: где это
я вступал в комсомол?
Позабытое эхо
улеглось за холмом.
Ни ларька, ни киоска
на московском плацу.
Только слезы и звезды
примерзают к лицу,
провожая в изгнанье
воровской эшелон
на Казанском вокзале
в восемнадцать ноль-ноль.
Помню стройное эхо
вдоль опушек лесных:
прошуршала газета,
прозвенели часы,
пролетела сорока
от куста до куста,
молодая пороша
все следы занесла.
Ни ольхи, ни березы
в корабельном лесу.
Только жгучие слезы
примерзают к лицу.
Торопливо и грустно
ты простилась со мной.
И горит самокрутка,
согревая ладонь.
декабрь 1996
___________________________________
«Ни ларька, ни киоска…» – пародийный парафраз из Бродского.
Мелодическая ассоциация с песней «За московской заставой»
является заедомо ложной, персонаж тоже вымышленный,
автор никогда не состоял в комсомоле.
* * *
Высокий военный
походкой надменной
прошел по Тверской.
А рыночник низкий
прошел по Никитской
походкой простой.
Прошел по Неглинной
с ухмылкой невинной
средь многих других
опять же военный,
с задержкой мгновенной
газету купив.
Прошли по Басманной
с оглядкою странной
и скрылись в дворах
походкой солидной
с улыбкой ехидной
монах и прораб.
И в ту же минуту
навстречу кому-то
вальяжный мажор
с заботою, скрытой
под внешностью зыбкой,
по Мытной прошел.
Но вдруг на Ордынку
выходит в обнимку
со мной моя зверь –
и вмиг все боязни
и тайные связи,
все знаки и звенья,
и страхи, и тени,
все стрелки и сделки
утратили цель.
Составились в ноль.
Рассыпались в пыль.
март 1996
____________________________ «…моя зверь…» – Света Литвак.
* * *
Костер в тумане светит.
Моя подружка тут.
Она и спит, и видит
мосты, огни и путь.
Как по моей ладони
дым локонами взвив,
над бледными полями
бежит локомотив.
Там свист его и поступь,
и там, подружка, ты,
где сыплются под насыпь
мгновенных искр снопы.
Огонь над речкой виден
и день, и ночь, и дым.
Мы едем, едем, едем
в Эдем, Эдем, Эдем.
