Евгений Ермолин, "СЕВЕРНЫЙ КРАЙ"
22 мая 1998 года


     Заметки критика
     Он говорит для немногих счастливцев

     Стихи ярославца Александра Белякова - это, как ни банально будет такое произнести, вполне отчетливое отражение житейского кризиса. Добавим: кризиса, вошедшего в привычку. Ставшего рутиной, нормой, превратившегося уже в повод не для ахов и охов, а для шутейности, для некоего даже панибратства с неудачей.

     В чем, собственно, неудача? Сразу и не объяснишь. Все, кажется, у поэта в порядке. Жизнь как жизнь. Семья, работа. А все чего-то не хватает. Жизнь фактически полупрожита. А чего-то в ней не случилось, из самого важного. И чья в том вина? "Пока куранты бьют на жалость, Наполним чаши манной кашей: С печальным шумом облажалась Команда молодости нашей".
     "Кризис среднего возраста", - с печальной важностью нарек свой весьма непритязательный, заурядный фильм ровесник Белякова Гарик Сукачев. Чтобы разводить на сей счет антимонии, большого ума не надо. Но случай Белякова интересней. "Жизнь прошла, как Божья милость. Ничего не изменилось На просторе ареала, Где исто-, рия плутала". Бывает такое с поэтами. Благополучие их не вдохновляет. Им иного нужно. Не берусь сказать, чего именно в данном случае. Скажу: всего. Им нужно всего. И сразу.
     Беляков давно уже, по моему разумению, должен был быть отмечен вниманием и признанием публики; избалован любовью, поклонением; зацелован, залас-кан, зачитан. К этому располагает природа его веселого, легкого дара. Всякий раз, как вижу новую стихотворную подборку Белякова в "Дружбе народов" или "Северном крае", возникает предвкушение радости. Его стихи кажутся возникшими нерукотворно, продуктами скорее природы, чем искусства. Стихи навевают радостные ассоциации с пушкинского рода поэтической свободой, с той непринужденностью, естественностью голоса и жеста. И такие интонации, такие парафразы, которые о многом заставляют вспомнить, - из числа самых волнующих в русской лирике. Новые образы, новый мир.
     Он пронзительно своевременен, убедительно актуален. Нет у него и в помине никакой допотопной рутины, нет фатальной инерции традиционного поэтического слова. Поэт воспроизводит самые неизбежные сюжеты, связанные с самоопределением поэта в современном мире. Может быть, именно эти непривычность, свежесть интонации мешают, однако, массовому вкусу принять беляковские вирши. Вышли две книжки - а где резонанс? Он слишком необычен на провинциальном нашем литературном Парнасе. Слишком особенный. Белякова легко записать в новейшие постмодорнисты. Игровая цитатность видна в его стихах невооруженным глазом. Есть в этих строках и отзвуки той традиции русского стиха, которая от акмеизма парадоксальным зигзагом вывела в конца концов к Иосифу Бродскому. Разложение внятного смысла - это результат осознания кризиса слова, мертвеющего в обезбоженном мире. Слово теряет подлинность. Возникает необходимость иноговорения, трансформации языка для того, .чтобы нащупать ускользающую реальность. Всерьез такую задачу поставил, например, когда-то молодой, а ныне увенчанный лаврами Иван Жданов. Вспомним: "Пускай электрическим светом себя убивает рябина, пусть ночь остается на месте, а почва плывет из-под ног. Отечество - ночь и застолье, а все остальное - чужбина…" В Ярославле ее опять-таки очень серьезно пытается решить Константин Кравцов.
     Беляков же тон серьезности внятно смешивает с насмешкой. Небрежно, но остро иронизирует. Но видно, что ему не всегда весело. Это не оптимизм победителя. Это юмор отчаянного скептика, а иногда и циника. Усмешка бродит по строке. Есть в стихах законспирированная русская тоска-печаль, тайная горечь, отчаянная потерянность. Сцепкой симпатий он связан с Николаем Олейниковым - трагическим юмористом свинцовых советских лет. Декорации эпохи сменились, но поэту трудно жить всегда. "Шарманка взамен триумфальных труб, Сивуха взамен благородных вин, А в небе кочует имперский труп, Похожий на вражеский цеппелин". И что такого особенно хорошего есть для взыскующего духа в вашей хваленой буржуазности, в идеалах потребления и комфорта, утверждению которых посвящает себя ныне смышленая молодежь, рвущаяся в экономисты и коммерсанты? Эпоха прозаична, сугубо банальна. Общество не вдохнов ляет. "Семя без пламени, Вымя без темени. Племя без знамени, Время без стремени".
     В стихах Белякова случилось решительное преодоление романтизма и модернизма в поэзии - с их выплескивающимися за край амбициями, с претензиями поэта на обладание некоей абсолютной истиной, на мистические открытия и на избранность и отмеченность судьбой или Богом. Не берусь однозначно утверждать, что это хорошо и правильно. Но факт есть факт. Поэт сегодня, по Белякову, уже не пророк. И даже не трибун. Это осталось в прошлом. Положение поэта сегодня иное. Он превратился в партикулярного человека. Извне, со стороны он никому особенно не интересен. У него нет огромной, стадионной аудитории, Беляков упраздняет сильный пафос. Отменяет повышенный тон, напряженный голос. Он никого ни к чему не призывает, не обязывает. И сам ничем, кажется, не связан. Не ведает никаких обязательств. Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда. Но сеет, не жнет. И ничем особенным и не обладает, ничуть не претендует ни на какое обладание.
     Поэт далек от публичности. Примета его поэзии - приватность. Он не стремится где-нибудь встать на учет. Но я все-таки не уверен, что сам Беляков - человек совершенно не светский, предпочитающий уединение. Просто жизнь так повернулась, что сочинитель у нас - это почти неизбежно анахорет. Его салонное остроумие, иронизм, культурный юмор были бы в чести у бо-гемно-светской тусовки, если бы таковая в Ярославле оформилась. Но попытки к тому 80-х годов не увенчались успехом. И культурная жизнь в городском масштабе наша приобрела, скорее, придворный, чем богемный характер. Да даже и не придворный, а пока никакой. Все живут порознь, не слыша друг друга. Нет культурной среды, в которой такой поэт, как Беляков, мог бы себя найти. Где его могли бы найти. И это, признаться, грустно.
     А с чем же ему вступить в родство? Что ему соразмерно? Уж во всяком случае не народ и не власть. Не идеология. А только, может быть, другой такой же бедолага, социальный аутсайдер, далекий от коммерческих и политических спекуляций. Его отечество – семейный очаг. Поэт оказывается важен только сам для себя да для узкого кружка заветных друзей и пристрастных ценителей. Беляков говорит вполголоса. Не для всех. Как говаривал Стендаль, tо the happy few - для немногих счастливцев. Но его интересно слушать. Хотя иногда ждешь-таки от него и более откровенного разговора с мирозданием, с Космосом. Ибо есть время для самоумаления - и есть время для дерзости и решимости, которые позволяют выйти за пределы обыденного и приватного круга.