Евгений Ермолин, "СЕВЕРНЫЙ КРАЙ"
20 ноября 1998 года
ВРЕМЯ, ПОДВЕШЕННОЕ В ПУСТОТЕ
Вышла в свет очередная книжка стихов Александра Белякова "Эра аэра" (Москва, издательство "Carte Blanche", 1998).
Прежде иногда возникало искушение упрекнуть Белякова за асоциальность. Но накопленный опыт вдумчивого чтения заставляет отказаться от скоропалительных выводов на сей счет. Просто он не выдает миражи за реальность - и вообще весьма трезво для поэта воспринимает действительность, не смешивая ее со своими мечтами и грезами. Стихи Белякова по-прежнему беспафосны. Быть может, однако, он нашел единственно верную интонацию для разговора в ватной атмосфере 90-х, когда никто никого не слышит и слушать не желает.
"Покидая красный терем, обживая желтый дом", он сознательно отказался от претензий достучаться до замороченного современника, резко поглупевшего от свалившейся на него непрошеным подарком свободы. Беляков интригует такого читателя не возгласами и вздохами, не откровенной публицистичностью, а кажущейся невозмутимостью, прихотливой ассоциативностью и -нередко - гипертрофированной емкостью образной ткани, создающими эффект "непонятности", иносказания и многозначительности.
Впрочем, кто ж не догадается, например, что перед нами пресловутая Подбелка, читая такое:
Фригидная площадь,
фаллический пьедестал,
Где каменный ГОСТ
инструмент держать устал,
Плацкарта почтамта
и флаги-нетопыри
- Все дышит снаружи
и светится изнутри...
Эра воздуха. Время, подвешенное в пустоте, без малейшей опоры. "Мертвая зыбь, ослепительный плен". Так можно прочитать название сборника. Когда листаешь его, может возникнуть впечатление, что век не просто расшатался. Он давно сошел с рельсов и привычно падает под бесконечный откос. В никуда и в никогда. Что такие болезни уже не лечат. Да почти никто и не пытается пока лечить. "Пленник вечного движения, на слух определю: Сила трения скольжения склоняется к нулю". Как бы то ни было, Беляков снова предстает перед нами виртуозным скептиком, лишенным даже самых ничтожных иллюзий, опытным, закоренелым пессимистом с хорошо налаженным умением крепко сколачивать стих, держать форму.
Поэт соблюдает дистанцию, не впадая в панибратство, не признаваясь с разбегу во всех своих симпатиях и антипатиях, добродетелях и грехах. Наружно он холодноват, застегнут на все пуговицы. Не испытывает и не декларирует слепой, щенячьей любви к "мнимым величинам" идеологии, к "хищным вещам века"; не солидаризируется с какой бы то ни было общественностью, не стремится к "пониманию", к сочувственному взаимодействию с читателями. Прячет чувства. Предпочитает, так сказать, тьму - свету, одиночество - той случайной компании, в которой оказался по обстоятельствам места и времени.
Во глубине вечерних хижин,
Не возвеличен, не унижен,
Во тьме не виден никому,
Благословляет эту тьму.
В "этой тьме" дороже всего - искренность, непосредственность вдохновения. Повод для стихотворения почти случаен, оно рождается вне плана, вдруг, само собой, без идейного напряжения и интеллектуального усилия. И, родившись, не требует ни сочувствия, ни принципальной оценки. Вечная в русской поэзии (с канте-мировских сатир и ломоносовских од) тема взаимоотношений "рядового" человека и "великой" державы возрождается у Белякова в новом осмыслении, отвечающем духу текущего исторического момента и факту собственной в нем прописки.
Наверное, кое-кому это будет не по душе - но за державу ему, кажется, не обидно. Его не в силах впечатлить грандиозные масштабы империи и количество выплавленных чугуна и стали "на душу населения в стране". Точнее сказать, поэт как будто этим и впечатлен, но не в той тональности, к которой привыкло сердце записного, штатного патриота. Ибо еще сильнее Белякова впечатляют явившие себя в XX веке азиатские жестокость и лукавство Третьего Рима, его вероломство и спесь, его пышные тризны и страшные казни, его неистребимая, зверушечья живучесть. И эти, столь разнообразные эстетические впечатления он передает символикой ловушки и капкана, пустоты в роскошной оболочке...
Это новый Царьград
На варяга расставил объятья.
Это музы галдят,
Примеряя персидские платья.
Это, лисий лукум
В дальнобойных глазницах лелея,
Протопоп Вакуум
Прорастает из недр Мавзолея.
Свой собственный способ сосуществования со средой и моментом осмыслен в лирике Белякова с мрачноватым юмором. Он зачастую склоном к самоуничижению, но, уничижаясь, не забывает искоса усмехнуться над тем, что явлено ему в его трудовых буднях.
У кого - статус кво,
У меня - статус пня,
Все равно, ты того,
Не садись на меня.
Преодолевая гипноз "великой муры", исключая себя из всех и всяческих партий и классов, единоличник очень бережно относится к реальным спутникам своей жизни. У него "штучные" отношения с теми людьми, которые для него что-то значат. И если не с каждым и всяким из современников он вступает в контакт, то зато всякий такой контакт в его стихах - дело неэфемерное, нестандартизированное, безусловно личностное.
С этим также связан эффект "непонятности" его образов. Сам-то поэт считает, что все в его стихах понятно до последней точки. Но мы позволим себе в этом усомниться. Дело в том, что образы и образные ассоциации у него зачастую ситуативны, связаны со столь конкретно-неповторимыми обстоятельствами, о которых потенциальный читатель и не подозревает.
Знакомый и незнакомый мир увиден свежим взглядом. С него смыты грязь и копоть, он свободен от рутинных, заштампованных определений. И нам не обязательно во всем соглашаться с поэтом. Достаточно ему немного верить.
За этой книжкой ей-ей стоит зайти к Юрию Швецову.
