|
 |
ЭРА АЭРА
Подпирая челом гуттаперчевый Вест,
Попирая калигами вздыбленный Ост,
Терминатор империи мальчиков ест,
Зацелованных, заспанных, прямо из гнёзд.
Косолапый пророк, целомудренный тать,
Он под острым углом на суглинке пророс
Для собачьей работы, и нам не видать
На бульдожьем лице ни улыбок, ни слёз.
* * *
Это Новый Царьград
На варяга расставил объятья.
Это музы галдят,
Примеряя персидские платья.
Это, лисий лукум
В дальнобойных глазницах лелея,
Протопоп Вакуум
Прорастает из недр Мавзолея.
* * *
Во глубине вечерних хижин,
Не возвеличен, не унижен,
Во тьме не виден никому,
Благословляет эту тьму.
Ни безобразный, ни пригожий,
На ощупь тычется в прихожей,
Прислушиваясь, как замки
Выплёвывают языки.
И став на миг себя моложе,
Державно шествует на ложе...
Ни Доброво, ни Дурново
Не вхожи в хижину его.
* * *
Открывающий душу мочалке и душу,
Достающий оттуда боксёрскую грушу,
Называющий оную формой соблазна,
Изучающий, в меру ли шарообразна,
Исцеляющий песней, чарующий плеском,
Я любуюсь твоим сокровенным довеском…
Мне плевать, что его оболочка убога,
Потому что у сферы – пропорции Бога.
* * *
Летний домик проносился на швах,
Из прорехи топотуха течёт,
Входит голем в олимпийских штанах,
Молча требует квартальный отчёт.
Сядь поближе, керамический брат!
Обнародуй квадратуру лица!
Я спою тебе кантату затрат,
Ты станцуешь "ламца-дрица-цаца".
Чёрной грязи наскребём по углам,
Станем пышную чернуху лепить. –
Что ни вылепится – всё пополам...
И попробуем друг друга любить.
* * *
Ревёт и стонет поясница.
Енот-сентябрь мозги полощет.
Простывшему Роланду снится
Освобожденная жилплощадь.
Томясь по возрасту и чину,
Он празднует в облезлой клетке
Двенадцатую годовщину
Борьбы за место на кушетке.
* * *
Склизкое, вязкое, вялотекущее
Из настоящего лезет в грядущее –
Скомканной ночью, линованным днём.
Господи, как мы его тормознём?
Силы небесные, или мне кажется?
До горизонта колышется кашица,
Мёргвая зыбь, ослепительный тлен.
В этом плену мы уже до колен.
Мусорный ветер кружит яко по суху,
Души увязшие тянутся к посоху.
Мать-сердцевина, мякинная грусть,
Затвердевай. На тебя обопрусь.
* * *
В клетчатом неводе улиц
Бьются овальные тени,
Сохнут солёные капли...
Господи, вот мы и сдулись,
С Юга домой прилетели,
Ситцевые дирижабли.
* * *
Эра аэра равнинные мытарит племена,
Вместо хаера аккордами головка пленена.
То шансонами, то твистами нестрашного суда
Нашпигованы-просвистаны, скользим туда-сюда.
Пленник вечного движения, на слух определю:
Сила трения скольжения склоняется к нулю.
Реактивная литания, балетные штаны...
Бог фигурного катания не терпит тишины.
* * *
Слова ломаются на части, только троньте!
Где правил Аполлон, свирепствует Морфей:
И корифей страшится кори фей,
И зонт горит на горизонте.
* * *
Вышел месяц из ума.
Здравствуй, матушка-зима!
Мой тотем в тумане скок,
Искры гаснут из-под ног.
Светит месяц, светит як.
Ты не пой военных бяк!
То не ветер ветку в лоб,
То моё сердечко стоп.
* * *
Покидая красный терем,
Обживая жёлтый дом,
Сутки сверим с нашим зверем,
Рыжим песенным котом.
На пороге помяучим,
И сердечко – на засов:
Перевертышем могучим
ВОСПАРИЛА ЛИРА ПСОВ.
* * *
Вакханка ветхая на стогнах городских
О лучшем будущем нагуливает стих.
Ромашкой вяленой то там мелькнёт, то здесь.
А будущее хочет есть:
В желейном олимпийском зное –
Лохматое, чудное, привозное,
Хвостом – рептилия, а туловом – коза,
Наперсницу хватает за
Подол. И бредни о великом
Перекрывает львиным рыком.
* * *
По Великой Отеческой хартии страха
Тихо-тихо ползи, трудовая букаха,
Боковая наследница древних изъянов
Безземельных, бездомных, безумных Иванов.
Золотым опереньем глаза намозоля,
Над тобой воспарила двуглавая воля,
Августейшая клуша, лишённая трона:
Левым ликом – соловушка, правым – ворона.
На командных высотах выводят дуэтом
Так обло-озорно, что довольно об этом...
Наше дело исконное – стены и крыши.
Шевелись, насекомое! Сим победиши.
2. Малиновые глины
* * *
Приходит ко мне Валерий:
В штанах из высших материй
Футбольных ног канонада, –
И учит меня, как надо.
Приходит ко мне Олег,
Поношенный печенег
На службе у капитала,
И потчует тем, что стало.
Приходит ко мне Василий:
В кармане – полёт валькирий,
На лбу облетает мел, –
И просит на опохмел.
Приходят и те, и эти,
А я засел в кабинете
С пудовой гирей внутри...
Мне осенью – тридцать три.
* * *
Кан Целярских конь-сультант,
Государственный жених,
Медных суток инсультант,
Как ты выварился в них!
Бухгалтерия обид
Доначислила износ –
Получился неофит,
Перспективный альбинос.
В каблуках твоих – тротил,
Под рубашкой – кимоно,
Ты чернила превратил
В атмосферное вино.
Можешь гнать, как паровик,
Будто реченька, петлять...
И уже почти привык
Душу дома оставлять.
* * *
Департаментских апартаментов
Воздух утренний чуть фиолетов.
Это боженька
Осторожненько
В наше капище капнул чернил,
Золотое перо очинил
И забыл о себе, вездесущем,
Каллиграфией занят зело...
Минул час – и у нас рассвело!
Так и мы: в настроении сучьем
Пребываем с утра, но весьма
Расцветаем в процессе письма.
* * *
Где ты бродишь, пыльный Бу,
Заморочивший судьбу
Барабаном на кармане
И гармоникой на лбу?
Чем ты дышишь, рыжий Че,
Во вчерашнем куличе
С тараканом на аркане
Заседающий вотще?
Что ты видишь, бледный Я,
Над покровом леденья
С акварелями в стакане
Затвердевший у плетня?
Слышу из своих берлог
Ваш безмолвный диалог,
Триединого биенья
Полон с головы до ног.
* * *
Пятого, во вторник, слегка не в себе
В конторе пустынной и сонной
Я, качаясь на стуле, сидел на трубе,
На теплой, кривой, телефонной.
Сизокрылая В ворковала в трубе,
Вылетала, садилась на плечи:
"У А – МДП и у Б – МДП
Плюс недержание речи".
* * *
О лень, шагреневый олень,
В еловом гомоне и гаме
Всплесни цветущими рогами,
Гороженое – располень!
Как беззастенчиво горит
Твоя мартеновская рана,
Когда таранишь алгоритм
Функционального барана!
* * *
Белокуры и кудрявы,
На ветвях твоей дубровы
Синекуры и халявы
Развалились, как коровы.
Избалованный ребёнок,
Домогаясь идеала,
Этих сливочных бурёнок
Ты сшибаешь чем попало.
На лету они похожи
На летающие блюдца.
Приземляются – и что же?
Убегают и плюются!
Прогоняя сквозь эпоху
Толстомясую бригаду,
Ты бранишься до издоху
И смеешься до упаду.
* * *
Магазин – низа гам,
Кабинет – тени бак,
Ноги – тут, руки – там..
Сами выбрали так.
У кого – статус кво,
У меня – статус пня,
Всё равно, ты того,
Не садись на меня.
* * *
Подъячий нежности бродячей,
Свершив хождение в народ,
Под вечер обернулся клячей
И пал у Знаменских ворот.
Узревшие преображенье
Бойцы партикулярных орд,
Как собственное отраженье,
Разглядывали натюрморт.
В нём отдыхала тайна быта,
Облупленная до лубка:
Громокипящие копыта
И в райских яблоках бока.
* * *
Как музыка в мехах, как воля в валуне,
Тоска звериная полощется во мне.
Во граде промышляю, во саду ли, –
Повсюду пышные созрели дули,
И кукиши взошли корявы,
Как истуканы на Аллее Славы.
В семье любим, на службе уважаем,
Стахановским любуюсь урожаем,
И ангел-хоронитель с облаков
Поёт: "С тобой всё ясно, Беляков".
* * *
Год Фаянсовой Свиньи.
Протокольная заря.
Входим, сами не свои,
В департамент декабря.
От личин не отличимы,
Мы уже не знаем, чьи мы.
* * *
Муни ципальные, принцы пиальные
Голо совали подсобное мнение,
Хмели-шумели, кипели во фракциях
Вдоль по регламенту перед седателем...
Дарственной думы путаты и бранники,
Кворум в законе, солдаты консенсуса,
Снизу темны ваши прятки опрятные,
Сверху, пожалуй, смешны.
* * *
Прекрасны с приличного расстояния
Объекты культурного достояния.
Хранимы субъектами федерации,
Они похожи на декорации.
Над ними небо в тонах Саврасовых,
Они мечтают о сценах массовых,
Народных волнениях-ополчениях,
Героях оперных или гениях.
На фоне этой застывшей эпики
Мы – метр с кепкой и слишком скептики.
Гудят ансамбли архитектурные,
Галдят фигурки колоратурные.
* * *
Когда рисует перспектива
Моральный климакс коллектива,
Потягиваясь и зевая,
Выходит книжка трудовая
Из апартамента стального.
Она к отбытию готова
И расправляет без усилья
Татуированные крылья...
В такие вещие минуты
Не говори ей: "Футы-нуты!"
Скорей седлай её, бездельник!
Пускай летит на запах денег.
* * *
В тазу бряцающем, в иерихонском коче
Встречаем классику. Что может быть ясней?
Чем ближе классика, тем борода короче.
Помолимся о ней!
Многоукладная, она скрывала кротко
От лепших корешей и внутренних владык
Булыжную повадку подбородка,
Танцующий кадык.
Ломая брови, подбирая нюни,
В пузатых рюмках растворяя страх,
Каких преображений накануне
Черствеем на присутственных местах?
* * *
Где бродят буратины в штанишках из рутины,
Где зимние мальвины привольно расцвели,
Ты карнавальным смехом осыпала куртины,
Малиновые глины чиновничьей земли.
Над табором работы, над омутом зевоты
Взлетают наши ноты – цветные пузыри,
Но, кажется, порою я понимаю, кто ты:
Снаружи – оперетта и опера – внутри.
Любезная Ляляка, покуда жизнь двояка,
Коленца краковяка – наваристый улов.
Манерная цевница вольерного ленивца
Сегодня салютует тебе из всех стволов!
3. В ореоле чистой лирики
* * *
Охотничьей тропой уже спустился с гор
Денатурат Кагор, потомственный предтеча,
На рыбьем языке поёт его багор
И золотом горит, синоптике переча.
Протягивает пять, надеется опять
Венозной сладостью, блистательной кончиной
Притиснуть, размягчить и накрепко спаять
Ртуть с алюминием, а женщину с мужчиной.
* * *
Два кусочка студня
Спали до полудня,
А потом до полночи
Колыхались, сволочи.
В тени на холодочке
В эмалевом судочке
Коалицией одной
Коротали выходной.
То ли в здравом уме
Берегли реноме,
То ли в твёрдой памяти
Не хотели таяти.
* * *
Королева моя, рабыня моя, судьба,
На свободу извергнутая управой,
Диадему мигрени срывала со лба,
Домотканное небо несла на правой,
Сердечную мышку ловила левой,
Отряхала кору, оставалась Евой,
А я целовал её лисьи очи,
Как полюбовник, чадо и отче.
* * *
Для неё Господь расстелил юдоль,
Для него воздвиг одинокий рок.
У неё – море мелких морщинок вдоль,
У него – две глубокие поперёк.
* * *
Державин, ржавый и ржаной,
Сухой и сучковатый,
Благообразною женой
Орудует, как ватой.
То уши хвойные заткнёт,
То протирает очи...
И песня просится, и рот –
Заботливо застрочен.
* * *
В трамвайно-троллейбусной роще,
Забыв о супруге и теще,
Гуляет. Что может быть проще?
Огни замигали зовуще.
Октябрь. Шевелюра не гуще
Листвы в упомянутой куще.
– А верно, хотелось бы в чаще,
Подальше, подольше, почаще?
– Да полноте. Всё преходяще.
* * *
Над летним телом колосясь,
Поёт осенняя башка
О пятках, возлюбивших грязь,
О тайной мудрости брюшка,
О рукавах молочных рук,
О смерти, спящей под ребром..
И тело, многоликий друг,
Готово отплатить добром.
* * *
Пусть у валета Лафайета
Взамен воздушного жабо
На конституцию надета
Грудная жаба Мирабо.
Зато – козырные свободы!
Когда сгущается бедлам,
Он ускользает из колоды
И кроет одиноких дам.
* * *
Жена ларёшника, копчёная юла,
Напела, напылила – не дала.
В конце четвёртого квартала
Жена бюджетника так вяло
Дала, что лучше б не давала.
Натура – лес. Там дура сеет лекс,
Мятежный бови кличет йови.
Там неопознанный рефлекс
Подбрасывают до небес
Домкраты тектонической любови.
Катись, разменная монета,
От менуэта до минета!
Встречай серебряной усмешкой
Случайной воли благодать:
Валяться с отрешённой решкой,
Орлом налево выпадать.
* * *
Имел знакомый педераст
Охоту к перемене мест:
Ночами нажитый балласт
Он побросал в один присест.
С одной попытки от перил
Складные крылья отодрал
И над балконом воспарил
Многоочитый, как хорал.
Со дна провинциальных драм
На стогны стольные влеком,
Он сам себе бордель и храм
У Хроноса под каблуком.
Он в облаках собаку съест,
Он эстафету передаст...
А я на небе ставлю крест,
Поскольку я – не педераст.
* * *
Роза местного наркоза,
Дива местного разлива,
Повяжи косынку косо –
Только сделай мне красиво!
Я вдыхал тебя за хатой,
Я нашёл тебя несвежей,
Даже если я – сохатый,
На меня собак не вешай!
Фиолетовая Лола,
Бертолетовая манна,
Ты однажды уколола
Своего токсикомана.
С той поры, за каплей капля,
Из меня душа сочится –
Будто спесь из дирижабля,
Будто польская горчица.
Вот облегчусь-опростаюсь,
Поведу очами Вия
И без пашпорта дознаюсь:
Сонька ты или София?
* * *
Помнишь, я остригся наголо
Где-то в Пасху или около?
В сапоге царевна квакала,
Ты мои иголки трогала,
Укололась и заплакала.
Лютовали глюки во поле,
Били в пах пустыми ножнами…
Без травы торчали тополи,
Персонажами киношными
Мы с тобой в киношку топали.
Гой ты, тяга внутривенная!
Наркотические бриллики!
Биология, явленная
В ореоле чистой лирики...
Потому и незабвенная.
* * *
Читаю окна: "ВО-ВОО-ВО"
И снова: "ОВО-ВОО-ВО..."
Так околотка моего
Взъерошенное божество
В потёмках сотворяло слово.
По вечереющей скрижали
Две буквы огненных бежали.
Соединяясь в разных видах,
Они являли: тихий выдох,
Утробное тепло, ночной восторг…
То, что таится между строк.
* * *
Хриплый Осип наступает на стилягу Филалета.
Снятся офисным несушкам дыроколы и бананы,
Очарованный отделкой твоего бронежилета,
Голозадый бодхисатва вылезает из нирваны.
Сто усталых аксакалов переваривают хором
Твой привет самаритянский и улыбку по-чеширски.
Ветер гонит списки падших по валютным коридорам, –
Только Господу известно, кто зачислен в эти списки!
Лубяная коломбина ледяного балагана,
Где твои пороховницы, драпированные сталью?..
Это время воровато. Эта музыка погана.
Эта взрывчатая радость – на одно лицо с печалью.
4. Памятуя о кайфе
* * *
Блажен стрекулист, утекающий от таксиста.
Рысиста его стопа, и тропа росиста.
Город ему убежище, полночь ему засов,
Заряженному любовью, лишённому тормозов.
Блажен программист, искушающий каратиста,
Чей алгоритм – катапульта, сиречь баллиста.
Клавиатура-дура горазда плодить миры,
Но трижды славен создатель, погибший внутри игры.
Блажен атеист, утешающий адвентиста,
Когда на душе у каждого – грамм по триста...
Живые не догадаются, усопшие промолчат
О том, что душа без тела и есть настоящий ад.
* * *
Вечерний перелёт садовой головы
Из офисных пустынь в поместные саванны,
Где львицы сливовы, где яблоневы львы –
И все растрёпаны, как только что из ванны.
Сухой горошиной зависнув над грядой,
Башка тихонько прорастает телом
Туда, где прячется огурчик молодой,
Где спит томат в чертоге запотелом.
А тело бледное, о землю опершись,
Себя не помнит от неволи долгой
И начинает собственную жизнь
С нуля – стремительной прополкой.
* * *
Кто ходит за рекой с титановой клюкой
В лилейном котелке и пшённом макинтоше,
Репейник теребит и нюхает левкой, –
Задумчивый такой, но симпатичный всё же?
Кто розовой балдой гуляет под водой,
Титаник молодой, левиафан могучий,
Дюралевых плотвиц пленяет бородой,
Кемарит на мели и фыркает под кручей?
Кто пялится на них под шёпоты шутих
Из окон земляных, нарезанных пунктиром?
Кто в собственную плоть забился и затих?
Кто веки опустил и обернулся миром?
* * *
Кафку мучила козявка.
Молодым остался Кафка.
Раздавить её не мог,
Потому что не дал Бог.
Рыбарями закавычен,
Фыркал в омуте Добычин.
Он бы плакал, господа,
Да кругом и так вода!
В землю каменную бросьте
Кости Вагинова Кости, –
На развалинах минут
Изваяньями взойдут.
В чаше чистого озона
Брезжит роща Аронзона:
Райский берег, майский храм,
Скачут дети по холмам!
* * *
Стеклянные мальчики вышли смотреть салют,
Глаза протирают и город не узнают.
На зыбком крыльце перелётного кабака
Фарфоровых девочек трогают за бока.
Фригидная площадь, фаллический пьедестал,
Где каменный ГОСТ инструменты держать устал,
Плацкарта почтамта и флаги-нетопыри –
Всё дышит снаружи и светится изнутри.
Нечаянный праздник летит на семи ветрах,
Усы распустил, беспородным вином пропах,
Сиятельный ноль, надувной голубой налим...
Давайте ловить его и любоваться им!
* * *
– Положим, я – молокосос.
Положим, ты – собакоед.
Но мой вопрос травой оброс,
А твой ответ в бетон одет...
Бойцы сражались, как могли,
И только раненый мешал
Из эллипсоида Земли
Соорудить бильярдный шар.
* * *
Безумный Батюшков и Матушков-Салями
Плечами ватными мне небо заслоняли.
Плутая пальцами в лесу лилейных риз,
Я слушал Батюшкова, Матушкова грыз.
Так, об руку рука, вошли в мои черты
Покоя бледный жар и холод суеты.
Так бьющая вразлёт наследственная сила
От головы до пят меня перекосила.
В чаду табачном от сандалий до залысин,
Вознёсся Батюшков, и Матушков обгрызен.
Осталась песня – помесь щебета и лая:
"Вернись ко мне, симметрия былая!"
* * *
Просил у Парки о римэйке...
Очнулся в парке на скамейке
Вблизи куртины облыселой,
Внутри картины черно-белой.
Двулыжный жильник вдоль забора
Бежал от жира и запора,
С деревьев галки опадали
Горластым пеплом, а подале
В киоске кисла старушонка,
Морщинистая, как мошонка,
И небо анемичным падре
Священнодействовало в кадре.
* * *
День сегодня какой-то резиновый,
И окрестность – на редкость нарядная.
Я забил на работу осиновый,
Потому что она плотоядная.
К оборотному стулу привязанный,
Изучаю цвета без названия:
Цвет обоев, туманный и смазанный,
И безоблачный цвет мироздания.
* * *
Богородица-дева, радуйся!
Я дошёл до нужного градуса.
Не один, а вдвоём с Серёгой, –
Если хочешь, смотри и трогай.
Не загруженные, не прежние,
А воздушные и небрежные,
В опустевшем твоём манеже
Переулки прогулкой нежим.
Вдоль по набережной плывём.
Кто нас, тёпленьких, взял живьём?
Август царственный, тьмы изнанка,
Или молодость-партизанка?
* * *
Два чинных чинаря,
Два умудрённых шланга,
Сухой листвы потусторонний дом,
Восточно-европейская молчанка
В ошейнике златом.
Нагие абиссинки Мнемосины,
Дрожат осины,
Корявыми руками подпирая
Бездонный потолок распахнутого рая.
* * *
Выйди в поля, округлись до нуля,
Дай кругаля и катись на восток,
В нищенский край, где раздета земля,
Тёплым отеческим пеплом пыля, –
Млечной тропой меж линованных строк.
Там посреди чесучовых долин,
В утлом гнезде на лохматом дубу
Замшевый Будда жует гуталин:
Телом – воробышек, ликом – павлин,
С ультрамариновым оком во лбу.
Там золотая осиная ось
Землю прошла, через ствол проросла,
Нежное сердце пронзила насквозь
И в небеси поднялась на авось,
Прежде чем музыка мир завела.
* * *
Когда заводные зайцы
Устанут бить в барабаны,
И плюшевые медведи
Падут на четыре лапы,
Когда говорливых кукол
Заклинит на слове "мама",
Вечерняя игровая
Очнётся дном океана,
Которое охраняет
Василий – Божья Медуза,
Большая скользкая люстра,
Облизанная Луной.
* * *
В управах мраморных седые сторожа
Пространства гулкие шинкуют без ножа
Шагами тяжкими да кашлями сухими.
Воспоминанья шелестят за ними
Безмолвной свитою по лунным этажам...
Сей неуклонный ход напоминает нам,
Ломающим себя на полдороге,
О жадном времени и одиноком Боге.
* * *
Чему эта мгла научить могла?
Смиренью чиновничьего стола,
Старанью кухонного ножа,
Молчанью книжного стеллажа,
Горячности байховой без нужды,
Надёжности пледа ледащим днём...
Затюкает сердце, и вспомнишь ты,
Что души вещей обитают в нём.
* * *
Тень твоя
Ползет впереди тебя,
Макушкой кочки считая,
Военную песнь трубя.
Блуждающий чёрный ниндзя,
Обиженная родня,
Руки его наждачные
Короче день ото дня:
Вчера – негнущийся дылда,
Сегодня – злой коротыш.
Ты берёшь его на руки,
Качаешь и говоришь –
Ни себе, ни ему,
Сам не знаешь кому:
"Пожалуйста, извините..."
Ибо солнце твоё – в зените.
* * *
Императрица Гипертония Петровна
Телесами зело скоромна,
А нравом лобаста:
Придавит бюстом – и баста!
Ласками душит и говорит:
"Аск ми, душенька-фаворит,
Кохаешь мэнэ чи ни?"
Чугунным кочнем в ответ качни,
Памятуя о кайфе, простом и мудром,
Который наступит утром.
* * *
Скупой февраль в таможенной курилке.
Данилов – в форме, Беляков – в запарке.
Мозги – в духовке, сердце – в морозилке.
И все же морокуют о подарке.
Четыре оловянных сослуживца
Внесли четыре деревянных слова:
"Привет! Привет! Приветствую! Здорово!"
Пустили дым и начали кружиться.
А за окном, обласканный заране,
Двоится день без запаха и цвета:
И вечеря в секретном ресторане
И откровенье жизни без сюжета.
