Вечером, в полдвенадцатого, когда дочь уснула, Липкин зажёг зелёный фонарик своего проигрывателя, надел наушники и включил ХТК*, зазвонил телефон. Боясь, что проснётся ребёнок, Липкин бросил наушники и бегом поскакал в прихожую.
     Звонил Рудаков. Он был пьян, и говорил длинными фразами, останавливаясь в самых неожиданных местах.
     – Игоря можно? Здравствуй. Рудаков.
     – Здравствуй, Рудаков, – сказал Липкин.
     – Игорь, я хочу тебя спросить… Только ты без всяких там… Честно скажи. Тебе понравилась моя поэма?
     – А чего ты вдруг спрашиваешь?
     – Понимаешь, – Рудаков часто говорил «понимаешь», – оно всё нахуй никому не нужно. Никому. Там ведь ползала разбежалось…
     – Ну и что, – сказал Липкин. – Во-первых, они после меня разбежались. А во-вторых, так всегда бывает. Мы же поём и читаем для тех, кто остался…
     Имелся ввиду позавчерашний вечер в общаге какого-то института. Собралось человек двадцать пять-тридцать парней в тапках и девушек в халатах. После десяти романсов Липкина половина ушла ужинать. После пяти стихотворений Усмаева ушло ещё пять-десять человек, а великую Рудаковскую Поэму слушали оставшиеся человек десять.
     – Ты понимаешь, никто, блядь, не подошёл! Ко мне всегда кто-нибудь подходил, даже десять лет назад, когда я хуйню всякую писал. Дай слова списать, дай телефон записать… А тут ни один, понимаешь?!.
     Рудаков так не привык. В трёх-четырёх литературных объединениях, где они с Липкиным частенько бывали, Рудакову доставался большой успех, зачисляли его в младшие штатные гении (если ЛИТО уже имело своего штатного) или прост в гении (если своего не было).
     – Ну, вот скажи мне, как тебе Поэма? Я должен знать.
     Липкин не знал, что отвечать. Сначала, на слух, Поэма ему понравилась, как и всё, что Рудаков читал на литературных вечерах. Потом, взяв у Усмаева машинописный экземпляр, он прочитал, и ему, в общем, тоже понравилось.
     Ещё позже, читая старого маразматика Сильвинского, он столкнулся с афоризмом на тему: первые две строки пишу, как хочу, третью – в меру гениальности, а четвёртую прячу. Липкин сразу же полез искать в своих стихах – видно ли эту четвертую строчку. И не понял – кажется, чаще всего – нет, но это не окончательно…
     Заодно проверил Мандельштама. Тут уж точно нет. А потом взялся за Поэму Рудакова. И сходу, в первых же трёх-четырёх строфах легко обнаруживал эту самую «четвёртову строку»…
     Но, с другой стороны, Поэма была довольно длинная – двенадцать страниц плотного машинописного текста, а значит, строф для достоверности результата надо изучить штук сто…
     – Стук што, – привычно пошутил себе под нос Липкин, – Нафиг-нафиг…
     Он набрал номер Рудакова и торжественно поздравил с очередной творческой удачей:
     – Миша, это Игорь. Я про Поэму хочу сказать… Внимательно её перечитал.
     – Ну, и?...
     – Как всегда гениально, Миша!

     А чего? Для друга не жалко.


_____________
* «Хорошо темперированный клавир» Баха.