Лучшие стихи Тимура Кибирова написаны в 1986-1988 гг., как раз тогда, когда разнообразнейшие критики вздыхали в периодической печати: вот, в хрущевскую оттепель был такой взлет поэзии! А сейчас – ничего...
      На самом деле взлет был, да только не все заметили его. Не один Кибиров – многие поэты написали свои лучшие стихи во второй половине 80-х. Думаю, когда будет опубликовано все, что должно быть опубликовано, и когда все напечатанное будет прочитано, это станет ясно.
      Дело не в «перестройке и гласности», которые на что-то там открыли кому-то глаза, не в отмене важной статьи конституции и замене ее другой, более правильной, – дело в космических силах, солнечной активности, магнитных бурях, движении материков или еще чем-то столь же глобальном. Воздух буквально трещал от разлитой в нем энергии. Некая прекрасная и могущественная сила подхватила нас, вознесла на гребень творческой силы – и ушла.
      «Сантименты» Тимура Кибирова позволяют наглядно проследить как это все происходило.
      Сразу хочу предупредить, что цитировать Кибирова затруднительно: он пишет не строками и даже не строфами, а группами строф, а то и страницами. Поэтому отсылаю интересующих к самой книжке, вышедшей гигантским по нашим временам тиражом в 10 тыс. экз. Тем более, что прочесть ее стоит.
      Первый раздел книги, «Лирико-дидактические поэмы», датирован 1986 годом. Это пока только приступ, нащупывание своего пути. Кибиров идет вслед за Михаилом Сухотиным, своим другом и творческим союзником, написавшим годом ранее очень интересный цикл «Великаны», где действовали и матрос Железняк, и Мересьев, и Чапаев, и Стаханов, действовали, как некие былинные богатыри, герои великого псевдосоветского эпоса, далеко ушедшие от своих исторических и литературных прототипов, исполины, достающие головой до облака ходячего, зарывающиеся в глубь матери-сырой-земли аж до самого адского огня. Именно в сухотинском ключе трактует Кибиров вышеназванных персонажей советского пантеона («Выползает пилот (Мересьев – А.Л.) на опушку и зрит  – / там стоит свежесрубленный скит, / там во гробе хрустальном Корчагин лежит, / взгляд недвижный звездою горит. // Поднимайся, пойдем, закаленная сталь! / Слышишь, плачет братишка Кармаль! / Слышишь, бьется с врагом не на жизнь Муамар! / Поползли к ним на выручку в даль!»), у него же подхватывает Кибиров и популярный в те годы прием использования видоизмененных и переосмысленных цитат.
      Сама идея цитации витала в воздухе давно, собственно, всегда. Но та густота, с которой Сухотин и Кибиров (а также, независмо от них, А. Еременко и ряд поэтов-иронистов) пользовались этим приемом, создала некое принципиально новое качество, позволяющее говорить о новом явлении в русской литературе; сегодня его принято (не совсем строго) называть центонной поэзией. Впрочем, явление это осталось сравнительно узким, ибо вскоре все желающие что-то процитировать¹ утыкались в неизбежную ограниченность цитатной базы, начинали наступать друг другу (и самим себе) на пятки. Именно потому, что очень густо шла цитата.²
      Но Кибиров нашел здесь совершенно особый, очень точный интонационный ход. Уже в поэме «Лесная школа» и в некоторых стихотворениях второго раздела («Рождественская песнь квартиранта», 1986) сквозь все концептуалистские, сатирически-обличительные и центонные игры, прорывается особая такая, ностальгическая, лирическая, рыдающая нотка (если бывают рыдающие нотки). Это и был истинный голос поэта Кибирова, обретавший (в такт солнечному ветру) все большую силу и выразительность, и достигший предельной завершенности в книгах «Сквозь прощальные слезы» (1987) и «Три послания» (1987-1988).

2 Кто только не отметился, например, на теме «Читатель ждет уж рифмы ... На вот, возьми ее...»!

3 У Чайковского пародийное пушкинское «Паду ли я стрелой пронзенный...» тоже стало «слезами». Но, увы, «смех» исчез. Вот почему Чайковский не постмодернист. Да боюсь, великий композитор принял пародию за чистую монету: у музыкантов весьма часто встречаешь поразительную глухоту к слову.