Формально и сухо. Родился в 1957 г. в Москве. Учился в МИИТе (1974-1979) по специальности электронные вычислительные машины. Женат, двое детей. Проработал 11 лет инженером, потом сменил сферу деятельности. Был редактором художественной литературы в недолго просуществовавшем частном издательстве, верстальщиком в газете, редактором отдела культуры в независимом пресс-синдикате.
      Поэт, композитор. Автор трех самиздатовских сборников: «Стихотворения» (1985), «Лингвопластика» (1987), «Биомеханика» (1990) и одной «нормальной» книги – сборника «Биомеханика» (М. 1995, 196 стр.), куда вошли избранные стихи 1983-1995 гг.. Автор полутора сотен песен, главным образом на собственные стихи. В 1997 вышел первый компакт-диск «Французский кролик» (L@HS, М. 1997).
     Первая большая публикация – сборник «Молодая поэзия-89». Печатался в «Дружбе народов», «Знамени», в сборниках и альманахах, а также в Интернете. В журнале «Знамя» опубликовал несколько рецензий на поэтические сборники.
     
     Чуть подробнее. Родился и рос в Москве на ныне уже не существующей Большой Екатерининской улице. Как положено, посещал детский сад, школу и соседний парк ЦДСА. Играл в футбол, фотографировал аппаратом «Школьник» и паял радиоприемники. Несколько лет учился в музыкальной школе по классу фортепьяно, но потом, переупрямив мать, бросил. Только благодаря этому не потерял интереса к музыке, продолжал играть для себя. Лет с 13-14 как-то незаметно стал и сам писать музыку, причем мелодии прямо-таки перли из меня – иногда по две-три в день. Научился играть на гитаре. К двадцати двум годам записал дома «в антисанитарных условиях» четыре альбома, в которых вместо текста была англоподобная «рыба». Впрочем, мелодии были неплохие, к некоторым лет десять-пятнадцать спустя написались подходящие тексты, и теперь они как новенькие.
      С 20 лет стал писать стихи. Подтолкнули – Бродский, Соснора и Хармс. Точнее, не сами они, а Александр Мирзаян, автор песен на их стихи.
     С тех пор душа моя разделена на две недружественные части – музыкальную и поэтическую. Мирно сосуществовать они не могут, вытесняют друг друга куда-то на периферию при первой возможности.
     По настоящему читать стихи стал тогда же, когда и писать. Нравились «Столбцы» и другие допосадочные стихи Заболоцкого, Бродский, Мандельштам, Олейников, Введенский, Вс. Некрасов... Но чем больше знал стихов, тем сложнее становились отношения с песенным жанром. При чтении «глазами» даже самые лучшие из песенных текстов, будь то рок или авторская песня, оставляли в некотором недоумении. Поставил себе странную задачу: мои стихи должны на бумаге выглядеть не хуже, чем в песне.
     По молодости предпринимал какие-то попытки напечататься, потом перестал.
      В 1981 г. познакомился с поэтом Владимиром Строчковым, который стал моим лучшим другом и самым близким в творческом смысле автором. С какого-то момента мы с ним во многом шли параллельными курсами.
     Постепенно перебазировался из кругов песенных, любительских, в литературные, профессиональные – но не официальные. В московском андеграунде конца 70 – начала 80-х работало несколько очень интересных поэтов (Вс. Некрасов, Г. Сапгир, М. Айзенберг, Л. Рубинштейн, Д. Пригов и др.), уровень информированности об актуальной литературе был достаточно высоким, увидеть, а главное – почувствовать современное искусство здесь можно было лучше, чем где бы то ни было. При этом совершенно необязательно было становиться крутым авангардистом и бежать впереди паровоза: среда была хоть и жестко-профессиональная, но просвещенная, а потому либеральная.
     Но несмотря на либерализм, в этой среде была абсолютно невозможна и неприемлема т. н. «советская поэзия», вытоптавшая вокруг себя все живое, убившая, не говоря уже о талантах, множество слов и понятий русского языка.
      Все написанное мной до 1984-1985 гг. было учебой, хотя и случались тогда отдельные удачи (в основном, в песенном жанре). В 27 лет произошел какой-то перелом, рывок, которому предшествовал довольно тяжелый кризис. Видимо, повзрослел, потому что надоело драматизировать в стихах обстоятельства собственной жизни. Вдруг дошло: если я живу как нормальный живой человек, хожу по магазинам и на работу, у меня есть дети, любимая жена, я вижу вокруг не только себя и свою тень («автопортрет художника с мольбертом»), но и собак, котов, птиц, жуков и бабочек, деревья, траву, облака, и это хотя бы иногда доставляет мне радость, то почему надо культивировать только какие-то специальные поэтически эмоции, особые «страдания», «горечь», «тоску»?..
     Короче, кончился несколько затянувшийся период юношеского романтизма. С тех пор любая поэтическая поза, любое культивирование абстракций в ущерб самой жизни, философствование на мелком месте вызывают стойкое отвращение.
     С 1984-85 гг. пошли уже хорошие стихи (по крайней мере я их таковыми считаю), мало похожие на предыдущие. В основе текстов, составивших мою первую книгу, – языковая игра, трансформация слова, его как бы физическая деформация («Лингвопластика») в сочетании со стилистическими играми («Пластилистика»). Анализу некоторых вопросов этого метода посвящена наша с В. Строчковым совместная работа «Полисемантика. Лингвопластика. Попытка анализа и систематизации» (в сокращенном изложении была опубликована в альманахе «Индекс», М. 1990, целиком – в журнале «Лабиринт-Эксцентр» N2, Лен.-Свердл., 1991).
     При этом, старался не терять юмора и не уйти в заумь. Не ушел, потому что основополагающими книгами для меня оставались «От двух до пяти» Чуковского и «Винни Пух» в переводе Заходера. Добивался (впрочем, не специально «добивался», а просто писал так, как говорил – чтобы не стыдно было читать вслух и петь) максимальной естественности речи, легкости стиха при всей его насыщенности неологизмами и кажущимися нарушениями грамматики. Из-за этого стихи из «Биомеханики» кому-то кажутся детскими, кому-то – чисто игровыми. Но они не детские (хотя дети их и любят) и не чисто игровые. Для меня это все достаточно серьезно – по языковой работе, да и по содержанию. Задача была – не выдумать, а услышать – заметить уже существующие, бытующие в речи, но пока не увиденные литературой, не использованные возможности. Впрочем, какая это «задача» – это хлеб и воздух.
     В начале 80-х увлекался сказочной фантастикой «фэнтэзи», которая существовала тогда лишь в самиздатских переводах. Меня очень привлекала идея на небольшой площади романа, повести, даже рассказа создать целый мир со своими законами природы, со своим животным миром, по-своему логичный и живой. Задался еще одной странной целью: создавать такие миры на минимальной площади – в одном стихотворении. Когда из какого-то вроде бы случайного (но не надуманного, умственного, а веселого, т .е. услышанного) словосочетания, простого каламбура, неизбежно, как растение из семечка, вырастает маленькая вселенная, это и есть «поэтическое фэнтэзи». В итоге, около сорока таких миров составили первый раздел моей «Биомеханики».
     Параллельно стихам на некоторые из них писал песни, которые исполнял на литературных вечерах. Есть десяток песен и на стихи В. Строчкова.
      Во второй половине 80-х был членом клуба «Поэзия», возникшего из раннеперестроечных иллюзий о необходимости объединяться «здоровым силам». Впрочем, там было интересно. Выступали, наверное, все серьезные московские, а часто и иногородние поэты.
      Все это время исправно служил инженером по вычислительной технике. Писал стихи по дороге на работу и с работы. Даже ремонтируя сломавшийся какой-нибудь электронный гроб с музыкой, умудрялся иногда писать на перфокартах стихи. И что немаловажно, качество ремонта от этого не страдало. Творчество, полагаю, не снимает с художника обязательства быть порядочным человеком, отвечать за свое дело и свою семью.
      В 1991 году ушел из инженеров. Стал сперва редактором (подготовил серию переводных книг в жанре «Фэнтэзи»; если бы хозяин издательства тогда не разорился, ездить бы мне теперь в «мерседесе»), потом верстальщиком в полунищей газете (практически безработным), потом опять стал редактором, но уже не художественной литературы, а газетно-журнальных материалов. В 1995 по настоятельному требованию друзей написал книгу «Самоучитель работы на компьютере», которая сперва шла на рынке туго, но постепенно так раскочегарилась, что в 1997 г. вышла уже четвертым изданием, а тираж ее скоро можно будет назвать массовым даже по советским меркам.
     Первая книжка стихов вышла поздновато, в 37 лет, а это всегда нарушает естественный ход вещей. Впрочем, есть люди у которых первые книжки выходили в шестьдесят (или вообще не выходили), что нарушало ход вещей несравненно сильнее. К тому же, мне повезло: удалось вернуться к тому, с чего я начинал в детстве – к музыке, которую переживаю все-таки острее, чем стихи. Записал первый альбом своих песен, сделав на компьютере аранжировки. Как это здорово, словами не объяснишь: музыка – болезнь бессловесная. Если Бог позволит, запишу еще один, два, или пять альбомов, потому как остальные песни ждут своей очереди, галдят, толкаются, теснятся во мне, как ждущие воплощения души.