Нечётным утром, торопливо щурясь
под низким солнцем; с каменным лицом
и грузной механической походкой
на укрепленье матерьяльной базы,
как будто бы к зубному на приём, –
вперёд, вперёд! с газетой и портфелем!

И вдруг – сирень, как маленькие лампы
дневного света, собранные в кисти.
Жужжат в руках фонарики акаций,
и сорокавольтовыми цветами
гирлянды одуванчиков горят.
Там вишня в накрахмаленных оборках
с прозрачной и безадресной улыбкой,
каштан – шатен заносчивый, красавец
в конических цветах невероятных,
а рядом, белозубо улыбаясь, –
черёмуха, простушка, инженю;
самолюбивый низенький шиповник,
румяный от смущения, и тополь,
и клён, и липа, и ещё другие,
которых и не знаю, и не вижу,
но чувствую их разноцветный запах...
А песенная скромница-рябина
явилась в пышнотелом аромате
такой удушливой и сладкой дамой,
что в ужасе шарахается шмель,
но после, передумав, остаётся...

И вот проходит долгая секунда
в чужом пиру цветения и света,
и вновь автоматическое время,
портфель в руке и набранная скорость
толкают в спину, за руку ведут
и, в накренившийся автобус втиснув,
заводят раздражение тугое,
мотор «Икаруса», пускающего копоть,
а также неоконченные мысли
о всяких неоконченных делах.
И белые фонарные столбы
мелькают в окнах, как стволы без листьев,
и пыльная основа бытия
с шуршанием ложится под колёса...