ОТПУСК С СЕМЁНОВЫМ

                                  И. Семёнову

Отпуск уже заканчивался, грозя завершиться
полным устранением всех недоделок в коридоре и комнате.
Но позвонил Семёнов, и я, презрев долг и совесть,
оказался на Крымском берегу
посреди совершенно невероятного пейзажа,
восстанавливая чувствительность зрения и слуха,
разминая затоптанные тысячами ног чувства
и постепенно отпуская колки на своей гитаре,
на которой, выражаясь пошло, но красиво,
были натянуты мои утомлённые нервы.

Наши с Семёновым пути резко разошлись на вопросе
о дешёвом, но забористом:
Семёнов его полюбил, а я не полюбил.
Даже во храме чревоугодия и блуда
(по случаю несезона, впрочем, почти исключительно – чревоугодия),
в «Медведе», который и так здорово дерёт своих клиентов,
я не отступил…
А Семёнов, травмированный на правую руку –
на почве своей привязанности к дешёвому, но забористому, –
мужественно переносил страдания
и, однако же, штурвал нашего отпуска не удержал,
так как одной рукой удерживать его было нелегко
даже профессиональному водиле.
А кроме того, некоторые вещи,
на которые Семёнов уповал, оказались невозможны
без смелой правой руки,
что подорвало его волю к действию.
Я же вертел штурвал туда-сюда без всякой системы
и вытряс все деньги чуть раньше, чем вернулся домой.

В Карасане, который поочередно хотелось называть
то Кара-Саном,
то Хоросаном,
было тихо и просторно.
На пляже всегда можно было выбрать такой поворот головы,
при котором в поле зрения не попадало ни одного человека.
Чайки поскрипывали несмазанными петлями крыльев…
Вру: чайки летали бесшумно, очень быстро и над самой головой.
Они были величественны и монументальны.
Но однажды я видел, как две из них сильно повздорили,
и более сильная долго гоняла извивающуюся другую
над пляжем и морем.
С тех пор я осознал, что они близкие родственницы куриц
(даже особи мужеска пола)
и всего остального – живого и сексуально активного.

Я читал Гессе, а Семёнов переживал случившееся
и слушал себя.
Из десяти дней последние шесть – ни-ни!.. Я считаю, это здорово!..
Его книги тоже читал я.
А ещё я лечил нервы и изгонял комплексы.

Отпуск прошёл в изготовлении яичниц на маргарине,
прогулках по дорожкам с таинственной надписью «терренкур»
и указанием, что угол наклона 1°;
в посещении всех окрестных заведений;
в безуспешных попытках составить замечательное буриме
и компанию каким-нибудь девушкам;
в ластах,
в джинсах,
в бороде,
меж кипарисов,
олеандров
и отдыхающих возраста 49–51 ± 10,
которых при определённом угле зрения было не видно,
а в обед и вовсе не было на свете.

Позади стеной стояли невысокие, но сплошные
горы, устроенные для микроклимата.
Слева был утёс
(как говорил Семёнов, «утес»),
справа – Медведь-гора,
которая постоянно накрывалась ватными облаками,
не пуская их дальше,
и вообще больше была похожа на бегемота.
А впереди лежало совершенно
(позднее – не совершенно)
прозрачное море,
за которым предполагалась Турция, –
но несколько абстрактно
и даже мифологически.

Утёс
представлял собой скалу,
которую местные жители называли мысом.
На самом деле это был
большой-пребольшой мемориальный комплекс.
Поднявшись на утёс (утес),
мы обнаружили тысячи памятных надписей,
сделанных масляной краской
по всей его плоской вершине, во много слоёв –
имена и даты. Самые ранние из различимых – 70-й год,
глубже угадывались века…
«Лёня и Марина Харьков 1977»,
«Ивановы и Серебряков 1979»,
«Вова Мила Лена Серёжа 83 Мелитополь».

– О, тщеславие людское! – остроумно пошутил я.

Действительно, было величественно и высоко.
Представьте: люди покупали банку с краской и кисточку,
карабкались с ними на гору,
писали «К. и П. Уфа 1981»,
а потом бросали банку вниз,
о чём доказательно свидетельствовали белые пятна на камнях внизу…
Некоторые надписи были сделаны в столь неудобных и опасных местах,
что предполагали, по крайней мере, работу скалолаза-перворазрядника,
а также острое желание автора оставить свой след в этом мире.

И эти – не исключение!
По дороге от Симферополя на крутом лбу другой,
не низкой (по местным масштабам) горы,
в самом лихом месте белыми кирпичами было
лаконично и несколько загадочно
выложено: «СЛАВА КПСС».
Вот памятник эпохи!
Поломают головы грядущие археологи над тем,
кто был этот Слава и почему у него такая странная фамилия!


Когда мы уезжали, хозяйский Бим пошёл нас проводить. Со мной он подружился за день до отъезда. Точнее, просто познакомился.
Где он был до этого, не знаю, но в автобус он тоже попытался сесть…
Однако билет до Симферополя
(кто такая эта Земфира, в честь которой – та-ра-ра?)
стоил рубль-сорок, и для Бима лишних монеток уже не нашлось.
«Опять не вышло», – подумал он и ушёл.



                        Далее: «Итак, прощай пирамидальный Крым…»