По улочкам имперски-величавым,
где узкие гуляли сквозняки
и запахи столетних канцелярий
торчали из распахнутых дверей;
где ядрами чугунными катались
удары, отмеряющие три,
и «Волги», как коровы в тесных стойлах,
жевали проходящих горожан, –
там я без дела шлялся и, глазея
на подворотни в буквах золотых,
вдыхал бензин и думал почему-то
о том, как неудобно жечь бумаги
в удобном и красивом унитазе.

По улочкам, центральным чрезмерно,
где в сдержанных кудряшках классицизм
глядел вперёд властительно и мудро
и утыкался взглядом в классицизм,
глядевший столь же веско, но назад,
а между ними полоса асфальта
лежала плоско и смотрела вверх,
а по асфальту девушка плыла
в стеклянном шаре запахов Диора,
и тополиный пух не долетал
оттуда, где хоть что-нибудь растёт, –
там я слонялся, думая: «Как жаль,
что нету дневника, чтоб записать в нём,
как я его сжигал сегодня утром!
Как по-дурацки, безнадёжно жаль!»

И так дошёл до станции метро,
где пахло почему-то кислым пивом
и истуканы медные внутри
изображали труд и просвещенье,
и, сев на лавку в поезде у двери,
поехал до конечной остановки
и написал дорогою стишок,
в котором не обмолвился ни словом,
о том, когда, и как, и почему...