При чтении новой книги Дмитрия Воденникова прежде всего бросаются в глаза три вещи. В первую очередь — сохранение страстной эмоциональной напряженности текста при некоторой как бы приглушенности болевой компоненты, вызванной принятием боли как естественного свойства жизни "я"-персонажа. Далее, окончательное обращение к практически так называемой традиционной форме русского стиха — с сохранением, однако, такой отличительной особенности, как политематическая, многоэтажная, но внутренне единая система образности — отсылающая, вероятно, к имажинизму. Свободный стих занимает незначительную часть книги, а близкие к прозе отрывки оформлены как эпиграфы, — при том, что разбиение на строки внутри строфы, как правило, только придает стиху вид верлибра: по ритму он вполне вписывается в рамки пусть несколько расшатанной, но силлаботоники (кстати сказать, и имажинисты декларировали особое "строфическое настроение").
        И еще — присущее Воденникову виртуозное режиссирование закручиваемого им в текстах фантасмогорически-мистического действа приобрело новый размах, одновременно став уже не столь демонстративно-откровенным. Компоцизия книги по-прежнему строится по принципу сплавления в единое целое более или менее разнородных элементов, ни один из которых не может быть осмыслен без всех остальных. Но здесь Воденников выходит на новый уровень органики сплавления, соединяя предыдущий опыт по держанию единства действия, фрагментированию и наращиванию разнородности элементов, взлет которой пришелся на предыдущую книгу. При этом "Я" окружают уже не всевозможные "он", "она", "оно", перемешанные с разнородными "ты", а почти сплошь неоднозначно адресованные "ты", с которыми "Я" удерживает напряженный контакт-противостояние.
        И здесь, видимо, уместно вспомнить одного из крупнейших мыслителей ХХ века — Мартина Бубера, обратившись к его классическому труду "Я и Ты". Поскольку истинные поэты, чуткие к "шумам" и "ветрам" времени, проживают внутри своего творчества современное им общекультурное состояние, особым образом отвечая на вопросы прошлого и ставя вопросы будущему. Заявляя для человека двойственность "Я" как вытекающую из нахождения его одновременно внутри пары "Я-Ты" и "Я-Оно", Бубер ищет корни болезни современной цивилизации. Поскольку только в паре "Я-Ты" "Я" произносится всем существом по отношению к противостоящему во всей его полноте, в пределе — Богу, и только в ходе этого формируется цельная человеческая личность, тогда как в паре "Я-Оно" "Я" познает себя как обладающая некими свойствами индивидуальность в мире, составленном из многих объектов с определенными наборами свойств. Именно направленность исключительно на познание, оформленное в логически-расчлененной форме, забвение того, что такое познание необходимо должно быть дополнено созерцанием нерасчлененного противостоящего, — ведет к утрате полноты ощущения мира и "Я", и далее — к миру как системе объектов познания и использования и принижению духа до духовности.
        И именно это — потерю живого ощущения Бога и цельности мира и "Я" — провозгласили во второй половине XIX века в философии — Ницше, а в поэзии — на тридцать лет раньше — Бодлер, ставший родоначальником современной поэзии, на протяжении многих десятилетий ведущей поиск путей восстановления онтологичности. Воденников же является одним из ярких представителей поколения литераторов, которые заявили о себе в середине 90-х годов ушедшего века и которые, как выяснилось к настояшему времени, явили собой новую волну — очень по-разному, но фактически в одном русле — работающих на формирование адекватных времени методов выражения онтологии мира и сознания.
        В данном контексте можно сказать, что Воденников — внутри длящейся постмодернистской парадигмы — наследует тенденциям модернистов начала ХХ века, прежде всего — символистов, являя миру современный вариант высокой трагедии романтизма и обнажая при этом ее суть. Здесь имеются в виду такие основопологающие черты романтизма как неприятие реалий обыденности и стремление найти глубинный смысл жизни через прорыв по ту сторону явлений и постижение невыразимых сущностей, а также — взгляд на художника как носителя некоей истины, выходящей далеко за рамки искусства. В этом смысле отличительной особенностью Воденникова является то, что, сливая горний и дольний миры в единый фантасмагорический, он прежде всего и как главное стремится нащупать и удержать контакт-противостояние "Я" и "Ты":

Это я —
в середине весны, в твердой памяти, в трезвом уме,
через головы всех,
из сухого бумажного ада —
это я — так свободно —
к тебе обращаюсь,
к тебе,
от которого мне — ничего кроме жажды не надо.

И мне не нужно знать
(но за какие муки,
но за какие силы и слова!) —
откуда — этот свет, летящий прямо в руки,
весь этот свет — летящий прямо в руки,
вся эта яблоня, вся эта — синева...

Пусть эта книга, пусть — она — стоит,
вся в горьких ягодах, вся в вмятинах уродства,
смотри, смотри, — она сейчас прольется
прощальным ливнем ягод и обид.