|
|
Тексты Кирилла Медведева привлекли к себе внимание практически сразу же по их появлении в литературном пространстве. Его первая книга (о ней и пойдет речь) вышла в престижной поэтической серии издательства "ОГИ", а в роли автора предисловия выступил один из лидеров "молодой", постпостмодернистской или — постконцептуалистской литературы Дмитрий Воденников, книгой которого "Репейник" в 1996 году эта литература фактически заявила о своем появлении. Можно, конечно, спорить о преувеличенности оценок Воденникова, назвавшем творчество Медведева "самым ярким явлением русской поэзии рубежа столетий", а его книгу — "единственным" на сегодняшний день "поэтическим бестселлером", но значительность факта появления демонстрируемой Медведевым эстетики бесспорна. Появившись как бы вдруг, эта эстетика витала в воздухе — и, если вглядеться в нее, она не только логически вытекает из того, чем занималась литература на протяжении последних ста лет, но и знаменует собой некий качественный скачок.
Чисто внешне тексты Медведева напоминают тексты "Репейника" Воденникова — вытянутые по вертикали продолжительные исповедальные монологи, в которых анализ окружающего мира симбиотично переплетен с анализом собственнного "Я". Но различие между текстами этих авторов кардинально. Поэт Воденников в связи с этим как главное отмечает, что поэт Медведев "посмел заговорить на простом, ясном, на человеческом языке". И дело тут не только в лежащем на поверхности различии поэтических темпераментов — ярко выраженной склонности Воденникова к фантасмагоричности и открыто-надрывному болевому крику и некоторой как-бы-заторможенности Медведева, сдерживающего проявления своей боли в ходе подробного описания текущих ситуаций внутри привычных реалий окружающего мира. И не только в том, хотя это и существенно, что Медведев представляет вторую волну "молодой" литературы, авторы которой проявляют явную склонность к серьезному сосредоточению на деталях обыденной реальности. Суть заключается в том, что основную задачу "молодой" литературы — поиск адекватных времени способов выражения онтологии мира и сознания — эти поэты решают на принципиально разных эстетических путях.
В сущности, эта задача искони является задачей литературы, прежде всего — поэзии, поскольку в высшем своем проявлении онтология только с помощью поэзии и может быть выражена. Недаром новая философия еще со времени Ницше обратилась к поэтическому слову. И недаром авангард — под знаком которого прошел весь прошлый век — связывает свои поиски с Поэзией как неким субстратом, лежащем в основе художественности и пронизывающем литературу во всем многобразии ее жанров. Именно авангард инициировал интенсивный процесс слияния всевозможных жанров как литературы, так и всех видов культурной деятельности. И здесь, наконец, можно отметить самое существенное отличие эстетик Воденникова и Медведева. Воденников сплавляет в своих текстах приемы поэзии, прозы, драматургии и даже шоу, но фактически он работает внутри жанра традиционной русской поэзии, модифицируя его согласно современной ему языковой ситуации. Для него характерны слияние горнего и дольнего миров и плотная, сложная метафорика. Медведев же работает в пространстве соединения прозы и свободного стиха — и то, и другое в современном понимании этих жанров, — ритмизируя свои тексты особым, ему присущим способом. При этом он признается, что "давно не любит метафор" и у него "всегда было очень плохо / с ассоциациями". С первым из этих утверждений можно согласиться, второе — спорно.
В одном из центральных и фактически программном тексте книги Медведева — "болезнь..." — есть такие строки: "как и у многих / у меня есть / нереализованный замысел романа / это роман о человеке / вся жизнь которого / (как и вся моя жизнь) / освещена болезнью". Замысел, тем не менее, реализовался — совокупностью текстов, построенных в том числе и по законам современной прозы. Отличительной особенностью этой прозы является чисто поэтическая система образности, включающая в себя некие ключевые слова и символы, вокруг которых кружится сознание автора и закручиваются описываемые им события. Как правило, это проза поэтов, исполненная обычно в форме дневниково-исповедального романа и сочетающая четко прослеживаемую сюжетную линию и свободно текущий поток авторского сознания.
Сюжеты Медведева незатейливы — то, что случается с обычным человеком по ходу обычной жизни в обычном и привычном мире, а язык изложения действительно прост и обыденен. Однако его текстам присуща еще одна важная особенность современной прозы — за обыденной реальностью через детали обыденного проглядывается трудноуловимая иная реальность. Или, как пишет Медведев, "суть в том / что именно в этом <...> казалось бы / замкнутом / на каких-то / сугубо пищеварительных нормах / существовании / заложен огромный / метафизический потенциал", который "очень хорошо чувствуется" за "вечной нирванической дымкой". Для осуществления прорыва сознания сквозь колеблющуюся обыденность требуется "спрессовать / в какой-то особый событийный фермент" "самые важные подробности", которые "откладываются у человека в памяти". Что-то подобное делал еще Бунин, считающийся наследником Тургенева, при том, что оба они были поэтами. И именно этим занята в основном современная проза, примером которой может служить роман поэта Николая Кононова "Похороны кузнечика", вошедший в шорт-листы трех премий за 2000 год.
Или иначе: чтобы прорваться сквозь, говоря словами Медведева, "фантомы и симулякры", "в огромном количестве" окружающие человека, необходимо "на какое-то время выпасть / из каких-то привычных тебе / норм и ритмов / существования". И в поисках нужных "норм и ритмов" на приемы "прозы поэтов" накладываются родственные ей приемы свободного стиха — того действительно свободного стиха, который развился в ходе расшатывания канонического верлибра и взаимодействия его с японской поэзией. Такие тексты зиждутся на индивидульным образом организованной ассоциативной связи явлений и понятий и тяготеют к сочленению чувственного и интеллектуального восприятия мира, в пределе дающем состояние сатори — просветления или истинного бытия. Недаром в текстах Медведева глаголы, обозначающие обыденное действие (шел, переводил, участвовал и т. п.), равномерно чередуются с глаголами "понял", "знал", "почувствовал", "вспомнил", "подумал", "ощутил", "увидел" и т.п. и с выражением, ставшем визитной карточкой Медведева, — "мне кажется, что" (варианты — "как мне кажется" и т. п.). В этом смысле знаменателен также один из лучших текстов книги — "мне кажется я почувствовал...", в котором говорится о потрясении, "связанном с пустотой", "открывшейся" "саднящим провалом", "сверкнувшей как галлюцинация" и "надвинувшейся" "завораживающей брешью".
Но Медведев идет дальше: вдобавок ко ксему его тексты представляют собой ритмическую плетенку из словесных рядов. Прежде всего это относительно равномерно распределенный по тексту ряд ключевого слова. Например, в тексте "мне надоело переводить" он состоит из слов "переводить", "заниматься переводом", "переводил", "переводил", "переводил", "бывает у переводчиков", "перевел", "перевел", "переводил", "в другом переводе", "перевожу", "переводчики", "перевод", "заниматься переводом". Следующий, сложно ветвящийся, ряд состоит из слов, тематически притянутых к ключевым, в тексте о переводе он выглядит так: "чужие уста", "собственный голос", "настоящее понимание", "удачная поделка" и т. д. Уже упоминались глагольные ряды и ряд выражений со словом "казаться". Важную ритмико-смысловую нагрузку может нести, например, ряд из местоимения "мы" и т. д. Кроме того, обязательно присутствующий в текстах Медведева ряд из слов "поэтому", "потому что" и т. п., равно как и часто повторяющегося "что", отражает еще одно свойство этих текстов: они смотрятся как среднее между научным отчетом, воспроизводящим ход мысли автора — от исходных данных до выводов, и чем-то вроде пьесы о работе сознания. Так, текст "мне надоело переводить" открывается заявлением об отказе от профессии переводчика, вслед за чем идут пространные рассуждения на темы перевода, заканчивающиеся умозаключением "переводчики / это за редким исключением / упыри" и повторением заявления об отказе от этой профессии.
Выступая на презентации своей книги в клубе "Проект О. Г. И." в марте этого года, Медведев, в частности, сказал, что "чувствует себя поэтом начала XXI века" и что в его "стихах есть что-то, что меняет акценты в понимании того, что такое поэзия вообще". Неизвестно, что скажет будущее, но суть эстетики Медведева в том, что он соединяет в своих текстах страстно стремившиеся к соединению на протяжении ХХ века художественную прозу, поэзию, драматургию, философию и науку, по типу образности и ритмическому устройству, оставаясь, тем не менее, в рамках поэзии. При этом, двигаясь, казалось бы, в сторону увеличения "свободы" стиха, он загоняет его в довольно жесткие ритмические рамки. В сущности же речь идет о поиске достоверного для современного сознания способа попадания, как писал почти десять лет назад Михаил Айзенберг, выступая против "тотального постмодернизма", в "точку, где сознание почти спонтанно, почти непроизвольно совмещается со словом, подтверждая свое существование в мире блуждающих знаков":
