1.

Титры на фоне детских цветных рисуночков, изображающих веселые вагончики метро, из которых выглядывают люди, дети, машут руками, цветами.

2.

Подземный вестибюль метро в разгар рабочего дня. Толпы людей, движущихся как косяки рыб, рев поездов, невнятные объявления дикторов. Жесткий ритм прибывающих на станцию поездов, раскрывающихся дверей, выходящих и входящих толп. Лишь рекламные плакаты и декоративные люстры неподвижны. Неподвижна и укрепленная под сводом зала видеокамера, равнодушно взирающая на людские потоки внизу.

Молодой человек в бейсболке с сумкой за спиной идет в толпе, но постепенно отделяется от плотного потока людей, останавливается, смотрит по сторонам. Он словно бы ищет кого-то здесь, под землей. Ищет и находит: у дальней колонны, сложив на груди руки, стоит Джа – мужчина лет тридцати пяти в старом свитере, джинсах. Вот он тоже заметил Купца, кивнул ему и, повернувшись спиной, уходит куда-то прочь. Купец идет за ним следом.

Дальний угол подземного вестибюля. Здесь нет посадки на поезда и выходов наверх – поэтому здесь нет и людей, лишь монументальный памятник кому-то и рядом две пустые мраморные скамейки. Купец и Джа садятся на скамейку, Купец ставит перед собой свою сумку, развязывает ее.

Теперь мы видим их со спины, слышим отдельные фразы диалога, прерываемые проходящими поездами. Видим, как Купец достает какие-то вещи из своей сумки, показывает Джа, после чего кладет обратно.

– Да, здесь все… все, что заказывали… анальгин, йод, сгущенка… вот крупа… гречка, как просили…

– Макароны?

– Да, вот, как заказывали: четыре килограмма… вот, смотри, эти – цветные почему-то… прикольные такие, да?

– Дорогие?

– Да нет, всего <шум проходящего поезда не дает расслышать> у меня братан малой только такие и ест, других не хочет…

– Ладно, сойдут… развлечется народ, в конце концов… а с музыкой получилось?..

<снова поезд ревет по нарастающей, затем стихает>

– …говорит, есть, но заломил такие деньги, что я не знаю… в общем, вот, смотрите, вот я на бумажку списал… если согласны, то я в следующий раз принесу этого вашего Альбениса… а если дорого, то боюсь, что того…

– А "Джеттро Талл"?

– Это принес… с этим нет проблем… вот, гляди, три кассеты… велел спросить, не нужен ли сольник Андерсена?

– Какого года?

– А черт его знает… не помню, какого…

– Спроси, какого… может и возьмем…

<вновь поезд>

– …и потом – эта спираль к электроплитке: так и не нашел нигде – все магазины обшарил, таких вот нет… в общем, еще знаю одно место – загляну, но если и там не будет – придется вам новую плитку заказывать, не знаю… везде говорят, что слишком допотопная модель, давно уже не поступает в продажу…

<вновь поезд>

– Одежду принес?..

– Да, вот в этом пакете… есть, кстати, куртка очень недорогая – подумайте, я могу принести, посмотрите… и блузки женские – Турция… шелк с лавсаном…

– Хорошо…

– Да, я совсем забыл – вот чай…

– В смысле – чай?

– Ну, да… чай… просто чай… цейлонский, принцесса Нури…

– А-а… а то я подумал…

<вновь поезд, когда стихает – слышно что оба смеются>

–…а я-то подумал – ты про это… ну, и из осторожности – того…

– Да, нет – чего уж там: вот здесь, в пакетике, триста грамм… из Казахстана свеженькая, да…

– Годится… хорошо… что там еще мы заказывали?.. книжка?..

– Да, альбом этот ваш с крокодилами – затрахался его таскать, если честно – килограмма четыре… ну, вот он, гляди.

Достает что-то объемистое, большую книгу, Джа открывает ее, перелистывает пару страниц, затем закрывает и отдает обратно.

– Да. Именно это. Спасибо.

– Доволен значит?

– Ну, да, доволен. Давай рассчитываться.

– Давай. Вот роспись – гляди, как недорого вышло – что бы вы без меня тут делали, дети подземелья…

– Ладно, держи, считай…

Джа расплачивается, сует в карман список.

– Окей, все точно. Что-нибудь заказывать будете на этот раз?

– Так, по мелочам… Вот бумажка…

Купец берет бумажку, пробегает ее глазами.

– Все разборчиво?

– Ага… вроде… рыбные консервы двенадцать банок… носки мужские… хорошо… в среду в это же время, ладно?

– Да вполне…

– Ну, все значит…

– Значит все…

Оба встают, пожимают руки. Сумка Купца теперь за плечами у Джа.

– Да, еще одна штука – чуть не забыл…

– Что такое?..

– Тут чувиха одна… не наша… короче, Макар познакомил, просил посодействовать…

– Беглая?..

– Да, нет, не то… иностранка она, журналистка типа… по-русски лопочет как надо, впрочем…

– Ну?..

– Ну, и слыхала где-то что-то… короче, хочет с Апостолом познакомиться, типа интервью взять, там или как…

Джа пожимает плечами.

– Не знаю даже… по-моему, это дурь какая-то… но я спрошу у Апостола… в среду тебе отвечу… если он захочет – то приводи… с другой стороны: почему бы и нет – всё ж прикольно!..

– Ну и славно… я ей передам…

– Стало быть, все?

– Угу, прощевайте…

– Пока…

Купец разворачивается и уходит, уже через пару мгновений сливаясь с толпой.

3.

Широкий подземный переход в метро. В окружении небольшой толпы любопытствующих слушателей Музыкант играет на флейте. Рядом прямо на полу раскрытый футляр, куда бросают пожертвования. В другом раскрытом футляре, побольше – скрипка. Доиграв пьесу на флейте, Музыкант "срывает аплодисменты", кто-то бросает банкноту в футляр. Музыкант благодарит публику, высыпает деньги в карман, затем кладет в футляр флейту и берет скрипку. Исполняет скрипичную пьесу, во время игры с добрым любопытством вглядываясь в глаза слушателей. Убеждается в том, что скованные лица слушателей одно за другим оживают, начинают улыбаться, следовать за мелодией и тактом. Когда музыкант заканчивает играть, вновь раздаются аплодисменты – более интенсивные, чем прежде. Он долго и церемонно раскланивается, благодарит. "Все, дорогие мои, приходите завтра". Собирает новые пожертвования, затем укладывает скрипку назад в футляр, закрывает оба футляра щелкая замочками и, взяв каждый из них в руку, уходит.

Солнце – жена Музыканта – идет ему навстречу. Ведет за руки детей: мальчика лет девяти и девочку парой лет старше. Короткий поцелуй в качестве приветствия, затем Музыкант раздает футляры с инструментами детям, берет девочку за свободную руку. Теперь семья движется по подземному вестибюлю маленькой шеренгой: флейта – мальчик – Солнце – Музыкант – девочка – скрипка.

– Ну как сегодня?..

– Ничего так… не хуже обычного…

– Урожай?..

– Не без того… торжественная смерть с голоду откладывается на некоторое время… любовь благородной публики к полонезу Огинского не перешибить ничем… даже Моцарт пасует… с Гершвиным напару…

– Устал?..

– Ну, да, устал, да… конечно устал… устал и проголодался… еще бы не устать: весь день наперегонки с реверберацией…

– Опять реверберация?.. ты же вроде давно не жаловался…

– Правильно… давно и не было… это сейчас только они все шубы поснимали… а зимой было нормально: животами топили эхо как надо… Ладно, черт с ними: вы-то что делали?..

– Я вязала… еще два дня – и у тебя будет новый свитер…

– А дети?..

– Конга ездила срисовывать барельефы с колонн – помнишь, ты ей показывал?

– Получилось?

– Конга, у тебя получилось, как ты считаешь?

– Да, папа… то есть, нет, не совсем… никак не выходят красноармейцы, папа… почему-то они получаются как грибы…

Все смеются.

–…зато один дяденька подарил мне свою авторучку, вот, смотри…

– Ладно, Конга, потом, мы на ужин опоздаем… сегодня ведь общий ужин…

Мальчик начинает приплясывать:

– Общий ужин!.. Ура!.. Общий ужин!.. Новые подарки!..

4.

Накрытый чем-то, заменяющем скатерть, низкий столик – на нем стоит бутылка красного вина, стаканы, на тарелках – хлеб, нарезанный сыр, побеги лука, петрушки, другая снедь. В открытой кастрюле – дымящиеся картошки. Красивые мужские руки берут бутылку, извлекают из нее пробку, затем разливают вино по стаканам.

– Что ж… будем здоровы, друзья…

Какое-то небольшое служебное помещение метро. Вокруг столика вдоль стен на чем-то, вроде матов сидят десять человек, в том числе Джа и Музыкант с семьей. Все, кроме детей Музыканта, девятнадцатилетней девушки Глории и пятидесятилетнего седобородого мужчины по кличке Людвиг, примерно одного возраста. Берут стаканы.

– Будем здоровы!..

Пьют, закусывают. Слышно, как где-то за стенами проходит поезд.

Человек, разливавший вино – Апостол – ставит пустой стакан обратно на столик, двумя пальцами, чтобы не обжечься, берет картофелину, откусывает.

– Сегодня был неплохой день… к тому же Каодай нашел бумажник во время своего дежурства… так что следующий месяц нам суждено провести в неге и блаженстве… и мы сможем по-царски поздравить Людвига с юбилеем… ты будешь праздновать юбилей, а Людвиг?..

– Да?.. А сколько мне стукнет, скажи Апостол?..

Апостол смеется:

– Я не знаю в полной мере, Людвиг… но мне кажется, Александра Невского ты уже не застал…

– Ты думаешь?.. действительно, не встречал вроде такого… нет, не встречал… хотя… что-то смутно припоминаю… на одной из станций – то ли статуя, то ли – горельеф… какой-то орден колючий… и в нем мужик с усами…

– Ну так и что из того?.. мало ли где горельефов?..

– Так ведь морда знакомая… но вспомнить никак не удается…

Каодай, давясь смехом:

– Я, кажется, могу помочь тебе на этот раз… Это был старшина милиции, тот, что в вестибюле "Фрунзенской" дежурит… ну, помнишь, которому пацаны гондон привесили сзади и он так всю смену продефилировал?..

Людвиг (делано смущаясь):

– Ты думаешь?.. Ну, значит, и в самом деле Александра Невского не застал… ваша правда…

Апостол тем временем вновь наполнил стаканы собравшихся.

– Так выпьем же за неисчерпаемость удивительных встреч… за радость узнавания и роскошь забвения…

Канада, женщина с правильным и, в целом когда-то красивым лицом сидит в одиночестве, разглядывая на свет вино в стакане – попеременно зажмуривая один глаз, затем другой. Каодай присаживается рядом – он держит свой, почти пустой, стакан сверху, накрыв его ладонью.

– И что ты там видишь такого, дорогая душа?

– Ничего… многое… так…

– Конкретно?

– Конкретно… вижу винных человечков, например…

– По-моему, это уже клиника, Канада… от слова "клинить"… тебе, похоже, пора запрещать пить вино… я попрошу Апостола, чтобы он написал специальный указ… расклеим его по всем станциям… чтобы все знали…

Каодай ставит свой стакан на пол, затем осторожно, левой рукой, берет из рук Канады ее стакан, перехватывает его в правую и, оставив взамен свою ладонь в ладонях женщины, допивает ее вино.

– Ты дурачок, Каодай… ты, наверное, просто не видел никогда винных человечков…

Каодай отрицательно машет головой:

– Нет… не видел… не видел еще…

– То-то!..

Каодай кивает:

– Ну, хорошо… расскажи тогда, какие они… твои человечки… (Гладит ее ладони).

– Какие?.. такие… красные как рубин… полупрозрачные… подвижные очень… (Страстно сжимает ладонь Каодая)

Все продолжают активно угощаться. Глория берет картофелину и садится рядом с Солнцем. Каждая теперь держит по золотистой картофелине в сложенных лодочкой ладонях.

– Сегодняшнее съедобное золото…

Солнце смотрит на руки Глории, затем на свои:

– Или сокровище подземных кладовых… Тебе не приходило в голову выращивать картошку здесь, внизу?..

Глория мотает головой из стороны в сторону.

– Нет… Картофель не буду… Меня возбуждает его цветение – эти невнятные болотистые огонечки… я не хочу… к тому же, картофель требует много земли – ему было бы тесно в моих ящиках… потому я буду по-прежнему выращивать лук, укроп и петрушку…

– Просто ты не испытываешь настоящего любопытства к изменениям скрытого от глаз… как всякая, ни разу не рожавшая… поэтому и не интересуешься корнеплодами…

Вновь самозабвенно мотает головой:

– Не… ты не попала, Солнце… вспомни – мы же все ели мои редиски…

Солнце запихивает в рот полурассыпавшиеся остатки. Освободившуюся ладонь прикладывает тыльной стороной к ладони Глории – пальцы к пальцам.

– У нас похожие руки…

– У тебя красивее, Солнце…

– Красивее у тебя – ты молодая…

– У тебя умные руки… руки человека, готового все простить… я так не умею…

– Нет… ты – молодая!..

– Молодая?.. Господи, что же с того, что молодая – какое это имеет значение здесь, под землей?

Солнце обнимает ее за плечи, прижимается.

– Ты просто не понимаешь… не понимаешь ничего…

Сынишка Музыканта дергает Апостола за край джинсовой куртки.

– Дядя Апостол, а дядя Апостол!.. А сегодня будут давать подарки?

Апостол приседает, берет мальчика за руки, заглядывает ему в глаза.

– Серьезно?.. Ты серьезно хочешь подарка?..

– Да, дядя Апостол… очень-очень… очень-очень хочу!..

– Что ж… будь по-твоему… Ты же знаешь наше общее правило: нам здесь доступно все, в чем мы действительно нуждаемся.

Пододвигает ту самую сумку, которую Джа передал Купец. Развязывает ее, достает огромную книгу в картонной коробке.

– Знаешь, что это?..

– Книга…

– Понятно, что не хрустальный башмачок… а знаешь, какая?..

– Не-а...

– А угадать?..

– Энциклопедия…

– Тепло…

– Энциклопедия бронетанковой техники?..

– Холодно… то есть, в каком-то, переносном, так сказать, смысле…

– Что значит "переносном смысле"?

– Гляди…

Апостол вынимает альбом из коробки, открывает его где-то на середине. Мы видим, что это очень дорогое, красочное издание, посвященное доисторическим животным. Руки мальчика берут книгу.

5.

Тот же альбом по палеозоологии, открытый на той же странице. Те же руки мальчика держат книгу. Он читает:

– Диметродон – представитель пеликозавров. Остатки позвонков у него достигали почти метра в длину и образовывали гребень с натянутой перепонкой…

Мальчик, поджав ноги, сидит на какой-то видавшей виды тахте. Вокруг – какое-то небольшое производственное помещение метро, используемое семьей Музыканта в качестве жилища. Крашеные грубой зеленой краской металлические шкафы с красными инвентаризационными номерами – некоторые завешены чем-то вроде портьер или занавесов. Мебель – диванчик, две тахты, пара кресел, стол – взята едва ли не со свалки.

– …Скелеты пеликозавров, встречающихся в пермских отложениях Русской платформы, принадлежат мелким животным, похожим на ящериц…

– Пора спать, дети!.. – Солнце подходит к сыну, ласково глядит на него сверху вниз, – Все, закрывай книжку, никто ее у тебя не отнимет… завтра будешь читать сколько влезет…

Берет мальчика за руку и отводит в "детскую спальню" – выгородку между какими-то металлическими шкафами. С внутренней стороны поверхности шкафов разрисованы детскими рисунками – аналогичными тем, под которые шли начальные титры. Здесь стоит два аккуратно застеленных топчана, под одним из одеял уже лежит Конга и что-то пишет в тетрадке – увидев мать, явно застеснялась…

– Все, сладкие мои… день окончен… (мальчику) укладывайся и не забудь потушить свет…

Целует его и возвращается к мужу.

Музыкант сидит в кресле вытянув ноги. Рядом, на столике – лампа с "гармошковым" держателем – того типа, который используют на производстве – также на столике лист плотной бумаги с горкой анаши, несколько папиросных гильз, баночка с табаком. Музыкант набивает косячок.

– Будешь?

– Ага… Свежая?

– Да… сегодня принесли… хорошая, по запаху если судя…

Солнце садится рядом с мужем, берет со стола гильзу.

6.

Глория чистит зубы перед сном. Металлическая крашеная раковина, латунный кран с латунным вентилем. Какие-то грубые трубы идут вдоль стен. Среди труб над раковиной – бесформенный, но довольно крупный кусок зеркала. Глория смотрится в зеркало, паясничает, затем порывисто двигает зубной щеткой – так, что все губы теперь в зубной пасте – продолжает строить рожи. Смывает пасту с лица – попутно касается рукой пряди волос, выбившейся из челки. Прикусывает ее, томно скосив глаза, затем отпускает. Вытирает лицо, что-то нечленораздельно мыча. Перекидывает полотенце через плечо, возвращается в "комнату", где она живет с Апостолом.

Останавливается на пороге. В глубине, на широкой двуспальной тахте накрытый пледом по пояс – Апостол. Он картинно протягивает к ней руку с дымящимся косячком. Глория в столь же картинном смущении прижимается к дверному косяку.

7.

Пустынное метро времени последнего поезда. Уже потушена часть освещения. Звуки теперь гулкие, с сильным эхом. Редкие пассажиры: пьяный щеголь, возвращающийся должно быть с какой-то вечеринки, на него косится дежурный милиционер. Профессиональный нищий подымается с насиженного места, считает дневную выручку. Какие-то озабоченно-спешащие люди в шляпах и с чемоданами – явно не здешние, боятся опоздать на вокзал.

Наряд путевых рабочих в желтых куртках с инструментами садится в пустой вагон – среди них Людвиг и Каодай.

И лишь декор подземных вестибюлей – барельефы, светильники, колонны – по-прежнему равнодушны и молчаливы.

8.

Среди ночи Музыкант плачет во сне. Солнце просыпается от его всхлипываний, придвигается, гладит его лицо, успокаивая.

– Что ты… что ты…

– А?

– Что с тобой?

– А… нет… ничего…

– Что-то приснилось?.. ты плачешь…

Музыкант глотает слезы, смотрит на Солнце теперь полностью открытыми глазами.

– Нет, ничего… просто подумал…

– О чем?

– Обо всем… о нас… о себе… о том, что время проходит… проходит, а я – ничего, я – здесь…

– Но ведь ты же сам говорил… что ты там, где музыка… а музыка здесь, а не там… а там – одни только лысые кретины за ресторанными столиками… которые тебя не смогли бы понять даже если бы захотели…

– А если – нет?

– Что – нет?

– Если все-таки там? Если музыка там, что тогда?

– Но ведь ты же видел… и решил… ты ведь сам решил, и мы с тобой тогда…

Музыкант не слушает жену – вновь начинает всхлипывать, постепенно переходит в плач. Солнце пытается успокоить его как маленького ребенка:

– Ну, что ты, что ты… успокойся, маленький мой… мы все заработаем денег и купим тебе микшер… новые микрофоны… будет своя собственная студия… ты запишешь свою музыку… и мы отошлем ее туда, наверх… и все поймут, наконец, какой ты у нас… гениальный…

9.

И опять день – опять огромные толпы, рев поездов, невнятные объявления дикторов.

10.

Наземный вестибюль станции. С улицы входит компания – три молодых, довольно дорого одетых человека. Один из них – почти мальчик, лет семнадцати. Он словно бы напуган или подавлен – фактически, двое других (лица - типичные для мелкого криминала) его ведут почти насильно.

Все трое отходят в угол, в узкое пространство меж двух ларьков. Один из двоих "братков" кладет руку на плечо Сынку, одновременно сплевывая на пол. Второй становится перед ними.

– Ты пойми, козел, нам некогда с тобой тут базарить… И насрать нам на твоего папу – пусть он хоть всех своих легавых подымает… Понял, нет?

– Короче, не отдашь бабки завтра к утру – можешь тачку свою искать в магазинах запчастей… в нескольких сразу…

Достает связку автомобильных ключей, для убедительности помахивает ими перед глазами Сынка.

– Пойдем, Витек, чё мы время только зря теряем…

– Не, погоди, Колян, парень кажется не втыкается полностью… Слышь, ты, – пойми, никто тебя специально опускать не собирается… но бабки занял – отдавай… не отдашь – плати… это закон, понял?.. Э, да что ты стух-то – сумма никакая, папаше своему скажешь, он из кармана кальсон достанет в два раза больше... Скажи, на блядей, там, поиздержался или триппер лечил… Короче, придумай что-нибудь… Или где-нибудь спизди… И все будет по кайфу…

– Ладно, Витёк, хватит его воспитывать… пойдем… трубу твою он знает – пусть звонит когда добудет бабки… пойдем, пойдем – времени нет ни хрена… пацаны ждут…

– Короче, понял, да?… Давай, думай… до встречи…

Оба по очереди на прощание довольно чувствительно пихают Сынка в плечо, затем разворачиваются и выходят на улицу через вход в метро, наперекор людскому потоку.

Сынок несколько секунд стоит, словно в прострации. Затем становится в очередь в кассу.

Апостол и Джа идут по подземному переходу, разговаривая.

– Тут еще это… новость, короче… экзотика…

– Что такое?

– Да Купец наболтал, что вроде как какая-то американка хочет взять у тебя интервью…

– Да? Ну, прикольно.

– Прикольно. Отродясь такого не слыхивали. Послать ее в дали голубые?

– Да нет, зачем же. Пусть приходит, мне что – жалко что ли…

Джа останавлмивается, поворачивается к Апостолу. Смотрит на него серьезно.

– То есть как это?

– Что – как? Пусть приходит – поговорим.

– Но ведь…

– Что?

– Ты же сам… твое же главное правило для нас для всех – никаких контактов с верхним миром помимо функциональных?..

– И что?

– Ты же сам говорил столько раз, что мы в безопасности лишь до тех пор, пока…

– …да ладно тебе! Какая она опасность – она вообще, можно сказать, не из верхнего мира… во всяком случае – не из этого верхнего мира, так ведь?

Джа пожимает плечами.

– А если это подвох? провокация чья-нибудь?

Апостол обнимает его за плечи.

– Дружище ты мой верный! Даю тебе слово, что разберусь – провокация или нет. С первого взгляда разберусь. Поверь мне.

Мы видим как Сынок спускается по эскалатору, словно пьяный идет по переходу. Подходит к группе людей, стоящих вокруг Музыканта, играющего на скрипке. Как-то незаметно Сынок оказывается в первом ряду, вернее – где-то сбоку, где первый ряд является также и последним. Прямо перед ним на полу – открытый футляр с флейтой. Сынок смотрит на флейту, затем на Музыканта, затем снова на флейту. Достает из кармана банкноту, тянется, якобы желая положить ее в футляр, однако вместо этого хватает флейту и быстро выскакивает из толпы слушателей.

Бежит по переходу, лавируя и натыкаясь на людей. Впереди, навстречу ему идут Апостол и Джа. Быстро оценив ситуацию, они перехватывают бегущего за руку, перенаправляя его в какую-то боковую дверь. Сынок со всего размаху налетает на дверь, раскрывает ее ударом тела и валится внутрь. Апостол и Джа заходят следом.

Сынок сидит на кафельном полу маленькой и узкой комнатки – он предельно испуган. В дверях Апостол, Джа и Музыкант. Музыкант подходит к сидящему и спокойно, как игрушку у ребенка, молча забирает флейту.

Сынок плачет сквозь сопли:

– Я… я… я не хотел… я пошутил… я… я не буду больше… не бейте меня…

Апостол наклоняется к нему, берет его одной рукой за волосы, другой открывает дверь и, как щенка, выкидывает из помещения. Мы видим как он выкатывается на середину перехода и неуклюже падает – вокруг снуют удивленные люди.

– Надо было ему шею намылить, да?

Музыкант качает головой:

– Да черт с ним… вряд ли он захочет снова… пойдем отсюда…

11.

В толпе людей под землей – Купец и Джейн, ярко и легко одетая американская девушка лет двадцати четырех. Лавируя среди пассажиров, Джейн едва поспевает за своим провожатым, люди толкают ее, задевают потрепанную офицерскую полевую сумку, некстати висящую у нее через плечо.

– Ты, гляди, не потеряйся… видишь, толпы какие… что твой Манхэттен, да?.. У вас там тоже такие толпы в метро?..

– А?.. да… да, конечно… я не потеряю, нет… со мной все хорошо…

Им удается выскользнуть из потока людей – Купец аккуратно оттесняет Джейн к какой-то колонне.

– Можем теперь отдышаться… он сейчас должен сюда подойти… ждем…

– Можем долго ждать, да?.. Русские всегда сильно опаздывают… Не-пун-кту-алистные…

Купец смеется.

– Непунктуальные… да нет, эти как раз пунктуальные… им-то что: сел в поезд и того… по расписанию, как говорится…

– Да… понимаю… по расписанию… (смеется) но это ведь не от рационального… а от нерационального… это менталити, нет?..

– Чего?.. ладно, давай лучше по сторонам смотреть… ага, я же говорил – вот и он!.. пойдем…

Мы видим как они подходят к Апостолу, Купец и Апостол пожимают друг другу руки, затем оба поворачиваются к Джейн, Купец, по всей видимости, представляет ее Апостолу. Завязывается обычная в таких случаях короткая легкая беседа, мы видим, как Джейн в ответ на какой-то вопрос пожимает плечами, затем похлопывает себя по полевой сумке, после чего все смеются.

Купец слегка берет Джейн и Апостола за локти:

– Ну, я, похоже, теперь вам без надобности… познакомил – и все… не стану мешать беседе, как говорится… (Апостолу) Стало быть, с Джа мы встречаемся теперь во вторник… там все путем, как обычно... списочек лежит в кармане…

Апостол кивает:

– Ага, спасибо… я передам ему… хорошо… спасибо тебе…

Оставшись вдвоем, Апостол и Джейн некоторое время молча смотрят друг на друга. Затем пауза разрешается легким смешком.

– Ну, что ж… я даже не знаю, что нам теперь делать… мы ведь можем "на ты", да?..

– Да, да, конечно… в английском вообще нет этого… на ты, на вы… я привыкла…

– Вот и здорово… знаешь, я кажется понял, что надо… здесь одно тихое место… в это время суток... на соседней станции… давай, туда перебазируемся?.. и я отвечу там на все твои вопросы… с удовольствием… ладно?

Они заходят в вагон, поезд отправляется, набирает скорость, вагон шатает. Пассажиры в вагоне сидят неподвижно сюрреалистичными куклами. Высокий Апостол держится за потолочную поручень. Джейн, чтобы не упасть, берет Апостола за руку. Оба вдруг понимают, что им нравится так ехать: когда поезд вновь останавливается, они словно бы с трудом выходят из оцепенения.

Выходят. Действительно, вестибюль станции довольно пустынен – на удивление. Даже как будто бы эхо от шагов раздается под сводом.

– Там, на верху военные конторы – люди приходят в восемь утра и сваливают в пять. И никто не смеет нарушить… Для них эту станцию и построили… больше никому не нужна…

Джейн кивает:

– Но все-таки красивая…

– Ну, да, так, ничего… Колонны всякие, головы в нишах героические… квазиантичная идиллия… вон – видишь, вроде фонтанчика городского, но без воды… мы сейчас там и расположимся, хорошо?..

Джейн вновь кивает – глаза ее светятся каким-то радостным блеском.

Перешагнув через низкую декоративную изгородь, они садятся на мраморный барьерчик, огораживающий в дальнем, тупиковом конце подземного вестибюля действительно что-то вроде фонтана или места для цветника. Джейн достает из полевой сумки диктофон.

– Я даже не знаю… с чего начать… вы, наверное, не все захотите сказать…

– Я попробую…

– …тогда давай начнем все же с начала, да?..

– …хорошо, давай с начала…

– …как давно вы здесь… живете, да?..

Апостол забирается с ногами на барьерчик, обхватывает руками колени. Подымает глаза вверх, задумывается.

– Как давно?.. ну, лет уже шесть, я думаю… да, в основном мы все ушли сюда шесть лет назад… за исключением одной девушки, она пришла позже…

– Пришла к вам?.. Специально?..

– Ну, нет… она просто сбежала… там у нее наверху были проблемы – вот она спустилась сюда, вниз, и не знала, куда дальше деваться… она про нас ничего не знала, когда попала сюда…

– Ты сказал, у нее были проблемы… какие проблемы?..

– Не знаю… вернее, знаю, но…

– … не скажу? так говорят, да?..

– Да…пойми, я же не имею права… но если хочешь, я могу тебя с ней познакомить, наверное…

– Да, хорошо, мне интересно, хорошо…

– Ну, вот… а в сущности, она такая же, как и мы все… у нас ведь тоже были проблемы тогда, шесть лет назад… проблемы наверху… собственно, они и сейчас там еще есть, я думаю… просто мы ушли из этого пространства… этого жестокого пространства… ушли – и все… мы ушли, а проблемы там остались…

– И не собираетесь возвращаться?

– Да. Зачем?

– Как… затем, что… чтобы жить…

– Но мы живем здесь… нам здесь хорошо… у нас подрастают дети… нам здесь спокойно и хорошо… никто не хочет наверх, правда… никто из нас ни разу не выходил отсюда за все годы, поверь!.. не пытался даже… это небезопасно и в этом нет абсолютно никакой нужды…

– И вам не нужно ничего из нашего мира – вещи, деньги, впечатления?.. вам не хочется общаться с другими людьми?..

– Почему же – я ведь общаюсь сейчас с тобой… нормально… кто хочет с нами разговаривать – спускается к нам… спускается и разговаривает… мы, в общем, открыты… а что касается денег – мы умеем зарабатывать немножко – и на эти деньги покупаем то, что нужно… мы сообща решаем, что нам нужно…

– Только для общих целей вашей коммуны?.. когда коллективное решение есть…

– Нет, не только… например, один из нас любит читать книги по истории французского средневековья – так у него уже целая библиотека собралась… или Каодай – он итальянский выучил за эти годы…

– Зачем?

– Как зачем?.. Для удовольствия, конечно… Зачем еще учить итальянский?..

Джейн смеется.

– Да… правда… мой брат в Сакраменто тоже учил итальянский… давно лет назад… оказалось, нет никакой работы с итальянским в Сакраменто потому… потому, что всегда есть настоящие итальянцы… их много…

Задумывается на миг. Затем, словно придумав что-то, встряхивает головой.

– Хорошо. Но я хочу спросить… хочу спросить вот что… скажи: но ведь это давит все время – эти каменные стены… подземные… это трудно… как вы переносите все это – в отсутствие природы, деревьев?

Теперь берет паузу Апостол. Поглаживает себя по подбородку.

– Да нет же… не давит здесь на нас ничего… и в помине этого нет… наоборот: здесь очень красиво, на самом деле… надо только всмотреться немножко… уйма красивых вещей, искусства… лет через сто здесь будет музей, захватывающий музей, серьезно!.. сюда детей станут водить – целыми классами, на весь день… правда… поверь… тут можно разные уроки проводить на выбор: и по искусству, и по технике… а можно сказки сочинять…

– Сказки?..

– Да, сказки… (отрывает руку от подбородка) Знаешь, я бы мог показать тебе все это – если ты хочешь, конечно – но для этого надо придти к нам поздно вечером, чтобы остаться на ночь, когда выключают электричество на линии… можно устроить тогда такую экскурсию века – хочешь?

Они смотрят друг на друга теперь с какой-то не понятной им самим пронзительностью.

– Хочу… да… я буду тебе благодарна за это… и ты еще говорил, что можно познакомиться с той девушкой, да?..

– С Глорией?.. Конечно… Она не будет против, я думаю…

12.

Канада идет куда-то по внутреннему коридору метро, вдоль крашеных "индустриальной" зеленой краской стен, трубопроводов и т.д. Сворачивает в ответвление коридора – неожиданно путь ей преграждает Джа, шутливо расставив руки.

– Ты чего… пусти…

– Останови свой бег неумолимый…

Канада прислоняется к стенке:

– Чего ты хочешь, а?

– Торопишься?

Канада молча мотает головой.

– Тогда поиграем?

Вместо ответа Канада толкает ближайшую дверь и входит в помещение. Джа входит за ней следом. Пустая комната с приделанным к стене баскетбольным кольцом. В углу лежит баскетбольный мяч. Джа подымает мяч с пола и, стукнув его пару раз об пол, пасует с двух рук Канаде. Та делает то же самое. Начинают дурачиться – дриблинг, пасы, броски в кольцо. Все энергичнее и энергичнее – чувствуется, что оба не чужды баскетболу. Движутся все активнее и активнее, на лицах появляются следы пота. В какой-то момент Джа скидывает с себя рубашку, несколько погодя, Канада делает то же самое – теперь она в узком бюстгальтере и джинсах. Мы видим крупный шрам на ее вспотевшей спине. Продолжают играть. Канада ведет мяч, Джа пытается отнять его, Канада пытается увернуться и спотыкается – Джа подхватывает ее, не давая упасть и в следующее мгновение оба соединяются в поцелуе. Мы видим, как рука Джа, обнимая женщину, нащупывает шрам, проводит по нему пальцем, затем тем же пальцем находит застежку бюстгальтера и расстегивает ее.

13.

Канада, одетая в униформу дневных уборщиц, идет по перрону, энергично толкая перед собой большущий агрегат для мытья полов. По-мужски насвистывает что-то. Люди пропускают ее, молча расступаясь. Внезапно она упирается в чьи-то ноги. Человек не хочет уступать ей дорогу. Канада подымает взгляд и видит перед собой мужчину лет сорока пяти, с потрепанным печальным лицом.

– О, Господи, ты что ли?

Мужчина как-то виновато кивает.

– Да, впрочем, ну и что, что ты… пропусти – мне работать надо…

– Я еле тебя нашел здесь…

– Ну и что… я не просила меня искать… пусти… нашел – и радуйся тихо в тряпочку… а я не при чем…

– Сейчас… хорошо… но мне надо… с тобой поговорить… обязательно…

– О чем же?.. Ладно, черт с тобой – хочешь поговорить, давай поговорим – отойди вон туда, к будке дежурного – я освобожусь минут через десять. Только не мешай мне работать, бога ради… не мешай…

И вот они стоят возле застекленного загончика, в котором обычно сидит дежурная по станции. Впрочем, сейчас в нем пусто – дежурная разгуливает где-то по перрону. Сложив руки в замок, Канада слушает мужчину с усталым выражением лица, как надоедливого ребенка.

– …а я случайно увидал тебя здесь… веришь, я ведь никогда здесь не езжу… подойти побоялся только… думал, вдруг обознался там или что… а на следующий день специально пришел, но тебя уже не было… какая-то тетка старая ходила с этой бандурой… часа три здесь простоял даром… и через день тоже… пожалел ужасно, что не подошел тогда, в первый раз… чего стоило спросить… когда сегодня вдруг снова увидел – глазам не поверил даже в первый момент…

– Зачем только?..

– Что зачем?

– Все. Зачем ты меня ищешь, зачем здесь сторожишь? Зачем весь этот напряг тягучий? Неужели тебе не хватило того, что было раньше?..

– Катерина, я много передумал о…

– Прекрати… Ты что – всерьез думаешь, что я захочу вернуться к тебе хотя бы на час?..

– Почему нет? Послушай, я многое изменил… и я готов…

– Остановись… остановись, бога ради… хватит… ты словно бы ничего не понял… или ничего не хочешь понимать… честное слово!..

– Но мы ведь не разговаривали столько лет!.. и потом, многое изменилось…многое могло измениться за это время, поверь…

– Какая разница?.. мне-то хорошо жить так, как живу… я не хочу ничего другого… тем более – в точности того же, от чего ушла когда-то…

– Тебе нравится так жить?.. да?.. толкая весь день эту посудомоечную махину?..

– Да… только тебе это трудно понять…

– Где ты обитаешь теперь, Катерина?.. я почему-то сомневаюсь, что в этом месте постоянно есть горячая вода…

–…какая тебе разница… послушай, давай прекратим это досужее щипание душевных струн… уходи отсюда, пожалуйста… уходи, ладно?.. и не ищи меня больше – займись чем-нибудь более конструктивным… метро вообще не для таких возвышенных натур, как ты – не надо тебе сюда спускаться… ей-богу, не стоит!.. только огорчения разные…

– Катерина…

– …оставь меня в покое, хорошо?.. а то мне придется сменить работу – ради нашей старой дружбы, не создавай проблем моему бизнесу… договорились?.. ну, вот и прекрасненько… все, прощай… у меня еще вторая платформа… привет семье, особенно твоей замечательной матушке... скажи, что я никогда ее не забуду... чао!..

Канада уходит. Мужчина смотрит ей вслед, затем, машинально, достает сигарету, лезет за зажигалкой, но тут вспоминает, что в метро нельзя курить.

Взволнованная Канада беседует с Апостолом в его комнате. Оба курят.

– …и потом – я просто не знаю, что мне делать теперь, дорогой Апостол… ты составил нам правила – но я не понимаю, как их применить… есть правило никаких контактов с верхним миром помимо функциональных… но это – по нашей инициативе… а если сам верхний мир навязывает такие контакты? Что тогда? Куда бежать? Куда прятаться?

Апостол стряхивает пепел в задумчивости. внезапно он оживляется, словно бы найдя ответ на заданный вопрос.

– Я скажу, хорошо. (подымает глаза на Канаду, смотрит пристально, серьезно, почти гипнотически) Что нужно делать – ничего! Ничего не надо. То, что ты расказала…. мы победим этого человека терпением. Мы здесь – у себя дома. А он – чужой. У нас много времени, вся жизнь – у него времени мало. Весь вопрс только в твоей крепости – но тут мы поддержим тебя. Все поддержим. Ты не одна, мы с тобой! Каждую минуту – с тобой. Помни это, думай об этом – и все рассеется, как дымка. Поверь мне.

Обнимает Канаду за плечи, гладит волосы.

– …ты меня спрашивала про дантиста? В переходе на Технологическом кабинет – я договорился для тебя на воскресенье… годится?

14.

Поверхность дорогого стола для совещаний в кабинете крупного начальника. Мы поочередно видим предметы, расположенные на этом столе: папку для бумаг "к докладу" и, рядом, руки человека, сидящего за столом, затем, двигаясь от края к центру стола – пепельницу, какую-то дорогую безделушку, шесть тонкостенных стаканов на подставке, и уже ближе к противоположному краю – руки второго человека. В правой он держит зажженную сигарету.

– Поверьте, Леопольд Станиславович, это и в ваших интересах тоже… я бы сказал даже – в первую очередь в ваших интересах, вашего ведомства… а мы лишь выполняем нашу работу и только… довольно грязную, говоря между нами … но что ж поделаешь!.. да… И мне не понятны, если честно, абсолютно непонятны мотивы ваших опасений…

– Опасений… да нет, не в опасениях дело… но я хотел бы понять, с чем связано это усиление мер безопасности… у нас и так дежурит достаточное количество сотрудников милиции… на каждой станции плюс еще мобильные группы… с прошлого года оборудовали все важнейшие узлы видеосистемами… ведется запись… вы сами еще месяц назад говорили, что работают эффективно… порядок поддерживается на достаточном уровне… что-то изменилось за последний месяц?..

– Можете считать, что да… в некотором смысле изменилось…

Стряхивает пепел в пепельницу.

– Что же?..

– Мы получаем многочисленные сигналы от граждан… которые становятся жертвами… или свидетелями… В общем, мы можем утверждать, что в последнее время криминальная обстановка в метро действительно резко ухудшилась – и мы, понятно, не можем смотреть на это безучастно… наш долг…

Он довольно активно жестикулирует сигаретой.

– …наш долг сделать все возможное… чтобы очистить столь важный объект городской инфраструктуры от любого рода нежелательных элементов…

– Простите, Павел Лукьянович, но вы-то сами… вы лично видели эти… как вы сказали – сигналы граждан?..

Рука Павла Лукьяновича несколько нервно, мизинчиком стучит о поверхность стола, пытается стряхнуть несуществующий пепел.

– Видел, Леопольд Станиславович, видел… более чем кто-либо… Мой родной сын неделю назад был избит и ограблен у вас, в метро… какие-то проходимцы… в переходе… отняли чужие деньги, довольно значительную сумму для мальчика… ключи автомобиля… затем, естественно, угнали сам автомобиль…

Кладет сигарету на край пепельницы, соединяет обе руки в замок.

– …мой мальчик… (теряя над собой контроль, едва ли не всхлипывая) черт его дернул спуститься в вашу дурацкую подземку… предупреждали его, говорили – ан, все по-своему: все надо на своей жопе испробовать, извините… (Справляется с эмоциями) Так вот… надеюсь, вы понимаете, что мы это не оставим так просто… В ближайшее же время объект будет зачищен… разрабатывается серия спецмероприятий, имеющих целью выявление и изоляцию нежелательных элементов. С вашей стороны мы ожидаем содействия нашим сотрудникам. Скажу откровенно: у нас есть основания предполагать, что кто-то из ваших работников… определенно… покрывает этих мерзавцев… не исключено даже, что имеет в этом прямую заинтересованность… Так что отказ в сотрудничестве с вашей стороны либо саботаж поневоле на…

15.

Четырехлетний мальчик плачет навзрыд где-то в подземном вестибюле. Людвиг в желтой рабочей спецовке склоняется над ним участливо:

– Ну-ну-ну маленький… ну, что у нас стряслось?

Ребенок продолжает реветь.

– Да что ж за горе такое у нас? И где твоя мама, кстати?

Ребенок (сквозь слезы):

– Мамапоездселадверизакрылиа-а-а-аяостался..

– Ах, вот оно что… Двери закрылись… Ну, что ж, беда невелика – сейчас вернется твоя мама, помяни мое слово… доедет до следующей станции… Да перестани ты реветь, большой ведь уже!.. слышишь, что говорю – доедет, пересядет в обратный поезд… Нет, ты, прямо невозможен: тебе говорят, вернется, а ты…

Качает головой.

– Знаешь, что… давай-ка так сделаем: пока твоя мама не вернулась, постоим здесь вместе и я тебе сказочку расскажу…

Ребенок (слегка зантересовавшись и снизив громкость рева):

– А-а-акакую?

– Какую? Сказочку про подземных волшебников… Ты слыхал про подземных волшебников?

– Не-а…

– Ну, вот… Есть они такие… подземные волшебники… Живут они под землей и спасают заблудившихся маленьких мальчиков…

Ребенок – прекратив плакать – всхлипывая – с интересом:

– А как они туда попадают?

– Кто? Мальчики? Их туда мамы приводят – слишком молодые мамы и не очень внимательные… хотя и очень красивые…

– Да нет же, волшебники…

– Ах, волшебники? (Людвиг задумывается) Ну, они… хм… они когда-то жили наверху, вместе со всеми… а потом случился пожар и сгорел их домик… и остались волшебники одни-одинешеньки, так, как ни мамы, ни папы, ни жены ни деток у них не было… все сгорели в том домике… и спустились тогда они под землю, и встретили там настоящего подземного принца, который очень хотел царствовать, но на земле все время терял трон – причем несколько раз… и сказал принц – давай, будем здесь, под землей жить – ты станешь волшебником, а я буду над тобой царствовать…

В это время появляется мать мальчика – мы не видим ее лица, только руки и нижнюю часть тела.

– Николка, вот ты где!.. Ах ты, мой маленкий безобразник!...

Хватает ребенка, поспешно уводит. Людвиг какое-то время остается сидеть на корточках, глядя им вслед. Затем продолжает, уже без слушателя:

– …и написал принц для всех правила… и главное его правило звучало так: никаких контактов с верхним миром, помимо функциональных…

Делает гримасу удивления.

16.

Людвиг через проем двери заглядывает в комнату, в которой Апостол курит, сидя на табуретке.

– Эй?..

В ответ Апостол смотрит на него вопросительно:

– У?.. Что?..

Людвиг, улыбаясь, выдерживает паузу:

– Занят?..

– А что?..

– Пойдем, покажу штуку… набрел тут давеча… у тебя, кстати, помнишь телефон был черный такой?..

– Валяется где-то…

– Во-во, возьми его, возьми…

– Зачем?..

Вот они идут вдвоем по узкому (двоим не протиснуться) технологическому коридору – впереди Людвиг, за ним Апостол. Вокруг какие-то трубопроводы, кабели, указательные таблички с непонятными буквенно-цифровыми сокращениями. В одной руке Людвиг держит монтерскую телефонную трубку с прикрепленным номеронабирателем.

– Вот ты говоришь… пятьдесят лет, пятьдесят лет!.. ну, да – мне исполнилось пятьдесят лет… да, это так… но знаешь, что?..

– Что?

– Нет, ты не знаешь….

– Что я не знаю? Что ты такое несешь, Людвиг?

– Ты не знаешь… не знаешь, что я думаю на этот счет…

– Конечно не знаю, Людвиг… откуда мне знать, что ТЫ думаешь о себе самом…

– И напрасно, между прочим…

– А?..

– Напрасно, говорю, не знаешь – тебе ведь положено знать…

– Мне?.. почему это?

– Ну, как… ты же у нас – вождь. Предводитель.

Говоря это, Людвиг на мгновение оборачивается, делает не глядя вперед два или три шага, едва не задев головой какую-то навесающую с потолка конструкцию.

– Ну, это – сильно сказано. Но даже если так – что из того?

– …а то, что тебе вменено в обязанность знать, что беспокоит подвластных тебе лиц.

– Хорошо, Людвиг. Так что же тебя беспокоит? Выкладывай.

– …так вот я и начал тебе рассказывать, стало быть. Мне пятьдесят лет.

– Это я уже слышал.

– Не перебивай… Мне пятьдесят лет. Я живу здесь, под землей. И мне… мне здесь хорошо.

– Так…

– Мне хорошо. Но я… я не понимаю, почему ВАМ всем здесь хорошо: Тебе, Джа, остальным… Правда – почему вас-то все это устраивает?..

– Но ведь устаивает же тебя?

– Я – другое… Мне, как ты уже знаешь, пятьдесят лет. И меня никто не ждет там, наверху. Ни кинутые братки-кредиторы, как Джа. Ни садист-муж, как Канаду. У меня там ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НИЧЕГО НЕТ. И НИЧЕГО УЖЕ НЕ БУДЕТ. Поэтому мне, в общем, все равно. И здесь даже лучше, чем там – смешнее.

– Чем же смешнее?

– Ну, как… едва я подумаю о том, что меня никто не может заставить… заставить подняться туда, наверх… мне становится внутренне смешно, ей-богу!.. ты веришь?.. просто давлюсь от смеху… Ага, вот и она – пришли…

– Что?

– Пришли, говорю… смотри, какая пакость…

Людвиг показывает Апостолу на уходящую вертикально вверх трубу, проложенную вдоль стены тоннеля. Недалеко от пола труба прерывается – из нее торчит многожильный телефонный кабель, концы которого закреплены на специальной контактной площадке. Людвиг достает из кармана отвертку и начинает присоединять телефонную трубку к открытым контактам.

– Видишь ли… это огромное счастье… огромная свобода – сложить с себя все заморочки… разом сложить все бесполезные заморочки… и не думать о них больше… да… Но вам-то всем не по пятьдесят… у вас-то еще не все потеряно… даже у Каодая с его федеральным розыском за неумышленное убийство… не понимаю, серьезно!..

– Какая разница, Людвиг… пятьдесят – не пятьдесят… мне кажется, у нас у всех одно и то же в душе… кроме, может быть, Солнца – она, понятно, там, где дети и муж… с ней просто… А, кстати, ты объяснишь мне, наконец, что это такое ты сейчас делаешь?..

– Это телефонная магистраль… экономия на рытье котлована, я полагаю… пустили кабель по подземному пути… (Людвиг наконец присоединяет трубку, прикладывает ее к уху – раздаются громкие характерные звуки передачи факса. Людвиг тут же отодвигает трубку, мотает головой.) –…не то… (подключает к другой паре контактов, несколько мгновений внимательно вслушивается в трубку, затем лицо его расплывается в блаженной улыбке. Прикрыв ладонью микрофон трубки, передает ее Апостолу) –…вот… послушай… не правда ли, прелесть?..

Апостол берет рубку, прикладывает к уху. В трубке – молодой женский голос:

"……ой, что ты, что ты – он ко мне бережно относился очень… и в постели тоже, да… он больше как бы руками меня любил… медленно, попку… у меня попка, ты знаешь, как ягодка… мужики от нее просто всегда балдеют в хлам!.. и Эдуард Феликсович, само собой… любил, когда я к нему с наклоном, знаешь, так становилась… нет, мне нравилось, почему же… хватало, да, вполне хватало… это ведь не главное в жизни, ей-богу!.. главное – отношения… важно, чтоб отношения были глубокие такие, шикарные… как в кино… да… и потом – когда уж меня всамделе клинило по этой части, я тогда к Ацтеку заваливалась на денек, на два… это друган мой закадычный… старый-престарый… всегда мне рад, в любой момент… да… у нас с ним взаимопонимание, надо сказать, полнейшее – мы когда трахаемся, всегда кончаем в один и тот же момент!.. нет, правда, ей-богу, правда – я даже замуж за него собиралась когда-то…"

Улыбаясь, Апостол возвращает трубку Людвигу. Тот прижимает к уху и слушает с выражением предельного блаженства на лице. В какой-то момент, вновь прикрыв микрофон ладонью, он отодвигает трубку и, глядя на Апостола, произносит:

– Такой вот имеем бесплатный театр, стало быть… Не желаешь ли, кстати, позвонить кому-либо… туда, наверх?..

Апостол отрицательно мотает головой.

– Нет. Я уже не помню ничьих номеров.

17.

Наплывом – аппаратная службы безопасности метрополитена. Стена с огромным количеством включенных мониторов – на экранах различные фрагменты записей с видеокамер, размещенных под землей и наверху; временами их сменяет голубая рябь. Люди в униформе снуют вокруг, включают и выключают магнитофоны, перематывают ленту, меняют картинку. Мы видим, как на одном из экранов в потоке людей появляется Купец, он куда-то идет, озираясь.

– Нука-нука… останови вот это… ага.. чуть назад… хорошо…

магнитофон проматывает назад, до момента первого появления Купца в кадре. Останавливает этот кадр в паузе.

– Смотри, опять этот чудик…

– Ага… тот же… давай, еще проверим…

На другом экране – Купец разгуливает по подземному вестибюлю.

– Чего он здесь толпится?.. А?..

На экране – Купец вдруг, заметив что-то, быстро уходит в сторону, скрываясь за колонной.

– Все, что ли?..

– Да, похоже, все… Дальше ничего нет…

– Он что, так и исчез там навсегда, за этой колонной?

Кашель.

– Что, Матвеенко, что ты так смутился?

– Да там это… в общем, мы виноваты, Станислав Аркадьевич…

– Там, короче, бобина кончилась… как на грех…

– Обрыв?..

– Да какое!.. просто – взяла и кончилась… У Чумичева техники поленились новую кассету поставить накануне – старая и отписала по честному – все свои тридцать шесть часов… минутка в минутку… и все, дальше – стоп…

– Олухи… Ладно. Посмотрите, нет ли этого же субъекта еще где-нибудь – в соседние дни, на других станциях…

– Мы проверяли, Станислав Аркадьевич… за последний месяц – только эти эпизоды, с недельным интервалом… тот, первый и эти два… и все на "Спортивной"…

– По крайней мере, можно считать доказанным, что этот человек никуда со станции не уезжал – то есть, я хочу сказать – ни на какую другую станцию не прибывал…

– То есть, он спускался на "Спортивной", что-то делал там внизу, после чего вновь подымался наверх…

– Хорошо… давайте-ка еще раз посмотрим самый первый ваш эпизод…

На экране – Купец со своей сумкой. Вот он идет в толпе, вот отделяется от толпы, отходит в сторону, стоит в ожидании, затем к нему подходит кто-то (мы не можем разглядеть лица), рукопожатие, разговор, после – Купец передает своему собеседнику сумку и тот тут же исчезает из кадра.

– Куда он делся, интересно?

– И что в этом бауле… хотел бы я знать, что в этом бауле… чую задницей, что ключ ко всему – в этом бауле…

18.

"Комната" Глории и Апостола. Посреди – подобие журнального столика, сооруженное из какого-то диковинного ящика с яркими надписями на иностранном языке. Вокруг – в низких, полуразвалившихся, взятых со свалки креслах сидят хозяева комнаты и Джейн. На столе – кофейник без ручки, керамические чашки, початая бутылка ликера и эстетски разложенные на тарелочках сыры нескольких сортов.

– Тебе подлить?

Глория обхватывает кофейник через полотенце, наполняет чашечку Джейн.

– Да, с благодарностью… очень вкусный кофе… так странно… никогда не пила кофе так глубоко под землей!..

Смеются.

– А тебе спасибо за сыр… мы ведь в самом деле его не часто видим… даже вкус почти забыли уже…

– Но почему же?.. разве это так дорого?..

Теперь смеются только Апостол и Глория.

– Нет, не дорого, просто…

Апостол перебивает:

– …просто тот человек, что приносит нам еду ничего в сырах не понимает ровным счетом… как свинья в апельсинах… и объяснить ему невозможно…

– Мы пробовали несколько раз: бесполезно… приносил такую дрянь – и никак не хотел верить, что просили другое на самом деле…

– Так что с сыром – ты прямо в точку попала… редкое для нас блаженство!.. – говоря эти слова, Апостол на мгновение берет Джейн за руку. Глория этот жест не оставляет незамеченным.

Некоторое время пьют кофе молча. Глория с каким-то задумчивым изяществом отламывает сыр своими красивыми пальцами, тогда как Джейн делает это же короткими, прямыми движениями рук. Несколько кусочков сыра при этом падает на поверхность стола. Апостол сметает их ребром ладони в другую ладонь и тут же отправляет в рот.

– Скажите… а эта вот комнаты… вы здесь живете… и сюда не могут придти никто?.. те, кто работает в метро… их боссы… и вы не боитесь, да?

Апостол вертит головой из стороны в сторону.

– Нет, не придут… сюда сто лет уже никто не заглядывал… Людвиг рассказывал, что когда-то здесь был аккумуляторный зал… стояли себе аккумуляторы, булькали серной кислотой и все такое… отравляли свинцом воздух…

– Лид-эсид?

– Что?

– Лид-асид аккумуляторы?.. как в машинах?..

– Ну, да… наверное… я не знаю… какая разница!.. Сейчас, вот, они перешли на другую технику – столько аккумуляторов уже теперь не нужно… вот место и освободилось… тут, впрочем, и без всяких аккумуляторов полно таких, свободных помещений… никто, я думаю, их не считал даже толком… при Сталине готовились упрятать под землю весь город – с заводами, учреждениями… так и строили… капитально…

– И что же – их никак нельзя использовать чтобы были бенефиты? Сдавать в аренду наверное…

– Кому?.. Их, впрочем, используют – почему же: вот мы используем… сидим здесь сейчас и используем… Еще в такие брошенные норы сваливают часто всякую дребедень – то, что лень наверх тащить… или выкинуть жалко…

– Как это "выкинуть – жалко"? Что значит такое?..

Апостол смеется.

– "Выкинуть жалко" значит "жалко выкинуть". Проще показать, чем объяснить. Потерпи чуть-чуть: минут пятнадцать – двадцать…

– Глория, а ты пойдешь с нами?

– Нет, Джейн… я, пожалуй, останусь… у меня дела… надо тут прибрать немного… и потом я видела все это уже сто раз…

19.

Джейн и Апостол едут в последнем поезде. Вагон почти пуст – только в углу сидя спит какой-то мужчина.

Джейн прижимается к Апостолу, берет его за локоть:

– Мне тоже хочется спать… вдруг… немножко… это ваш ликер, я думаю… я выпила три рюмки…

Апостол не сопротивляется.

– Да, ничего… пройдет… сейчас уже выходить скоро… встряхнемся…

Поезд тормозит, подъезжая к станции. Останавливается. С шумом открываются двери и закрываются вновь, едва лишь Джейн с Апостолом оказываются на перроне. Поезд сразу же трогается, уходит в черную дыру тоннеля.

– Ну, вот… обратной дороги нет…

– А?.. что значит?..

– Значит, что до утра мы домой уже не вернемся… Это был последний – через полчаса выключат ток на линии…

Джейн осматривается вокруг. Подземный вестибюль пустынен – ни души. Все неподвижно: тяжелые бронзовые люстры, застывшие эскалаторы, разноцветные указатели и надписи.

– Как странно!.. Столько света горит только для нас одних!.. И надписи, которые никто не читает…

– Похоже на церковь, да?

– Немножко… да… похоже на церковь, но еще похоже на брошенный город… из сказки… когда я была маленькая в джуниор скул, там была такая сказка про брошенный город… все люди ушли потому, что неизвестная болезнь… остались только мальчик и девочка… им не сказали…

Апостол смеется:

– Ну, вот… мы, в некотором роде, похожи на этих детей…

– А куда мы сейчас пойдем?..

Они движутся через огромный односводный зал подземного вестибюля, доходят до дальнего от эскалаторов конца – глухой стены, в которой, сбоку, - неприметная дверь. На двери надпись: "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ".

Апостол дотрагивается ладонью до двери.

– Ну, вот он – вход в настоящее подземное царство!.. Идем?..

– Идем, да… то есть – нет… я боюсь, что забуду…

– Что забудешь?

– Вопросы… мои вопросы… я должна была… я хотела задать несколько вопросов… до… потом, возможно, будет другая обстановка…

Апостол морщится и, одновременно, улыбается:

– Хорошо. Валяй… Даю любые ответы на любые вопросы!

Джейн смотрит на него серьезно, "профессионально".

– Я хотела спросить… о роли лидера… что ты чувствуешь как лидер… лидер коммуны…

– Я? Да ничего специального… (однако задумывается на миг, после чего говорит уже с более серьезными интонациями) Ну, если честно – то меня устраивает эта роль… мне нравится, да…

– Ответственость?

– Ответственность, да… и не только… понимаешь, это такое странное, необъяснимое чувство… вот, ты занимаешь определенное место – и это точка отсчета, замковый камень такой… ты даже не совершаешь никаких поступков, не принимаешь решений… но все держится на тебе… и если тебя не станет – все пропадут…

– Это называется потентация, да?..

– Я не знаю… как называется… но это так…

– Да, да… я понимаю, кажется… но скажи, а как это получаетя… как становятся лидером?..

Апостол пожимает плечами:

– Не знаю даже… как-то само… как-то само складывается… или не складывается… у меня бывало по-всякому – и так, и так, если честно…

Он задумывается о чем-то. Джейн улыбается, выводя его из этого сосредоточенного состояния.

– Вэлл. Вот и все мои вопросы… спасибо! Теперь я совсем готова к путешествию в твой подземный Диснейленд…

Глория в одиночестве сидит рядом с неубранными кофейными чашками. В задумчивости курит, обильно пуская дым. Докурив, тушит сигарету, допивает глоток кофе из чашки, затем довольно резко подымается из-за столика.

Джейн и Апостол в подземном зале, заполненном стоящими статуями – здесь политические деятели прошлого: Сталин, Киров, Берия, Хрушев, Ленин, Маркс с Энгельсом и т.д. в разных позах, стоячие, сидячие… Они расставлены беспорядочно, подчас случайно образуя странные и комичные композиции.

Джейн изумленно озирается:

– Немного похоже на семетри… да… на семетри или как будет… на кладбище… но непонятно… какая конфессия… но не кристияншип, нет… это определенно…

Апостол похлопывает одну из статуй по бицепсам согнутой мускулистой руки:

– Скажи, ты что-нибудь чувствуешь?.. Тебе страшно? Смешно?

– Чувствую, да… но не это – не страх… и не смешно… просто как-то странно, да… двойники… много двойников… это как одиночество – чужое одиночество… Сталин…

– Сталин?..

– Да, он словно бы создал для себя специальный народ… популяция собственных клонов… да… не тот народ, что есть, а тот, что из мрамора…

Апостол усмехается.

– Ну, да… как-то так и есть, я думаю…

– Я только не понимаю, зачем здесь этот сток?.. Ждут, когда Сталин вернется?..

Апостол подтягивается на огромной бронзовой руке Ленина-с-кепкой словно на турнике.

– Не думаю… просто в России никогда ничего не выбрасывают… все произведенное говно всегда хранят с собой – со времен Ледового побоища… отсюда все проблемы, я считаю…

– А эти?..

– Некоторые из них стояли в вестибюлях. Какие-то так и не успели установить – их спустили под землю и сразу поместили сюда. Это ведь проще, чем подымать наверх, правильно?

– Да… конечно…

– О чем ты задумалась?.. Что-то не так?..

– Нет, ничего… все окей… я просто думаю… просто жалею, что не взяла камеру… камеру с флэшем… это такие странные картины – в Америке такое невозможно… невозможно представить…

Глория с шумом складывает грязную посуду в железную раковину. Открывает воду, глядит, как поток из крана размывает кофейную гущу. Потом вдруг передумывает мыть посуду – вместо этого подставляет под кран пластмассовую детскую леечку.

Мы видим Глорию посреди ее "теплицы" – комнатушки, в которой при свете стрекочущих ртутных ламп растут в длинных ящиках посаженные ей растения.

– Добрый вечер, мои милые… здравствуйте, здравствуйте… соскучились, мои маленькие?..

Ласково, осторожно трогает пальцами растения.

– Привет, чеснок… как прошел день?.. ничто не беспокоит?.. ну, вот и славно, мой дорогой…

Начинает поливать посадки.

– Как дела, горошек?.. какой ты уже вымахал, однако!.. никак, цвести задумал?.. вот-те раз!.. где ж я тебе достану шмелика, скажи тогда на милость?.. не знаешь?.. и я тоже не знаю… вот, разве, мы можем попросить Каодая – он попробует опылить тебя кисточкой… он талантлив в тонкой работе, да…

Рассматривает еле-показавшиеся из земли ростки.

– А это кто же у нас?.. неужели, дубки проросли?.. вот уж не думала, что эти забытые желуди еще на что-то способны… ну, что ж – коли так, я рада вам, будущие дубки… добро пожаловать в наш мир…

Апостол и Джейн в просторном помещении со сводчатым потолком и слегка наклонным – как бы амфитеатром – полом.

– А этот у нас называется "концертный зал". Здесь потрясающая акустика. Вот, слушай.

Достает из кармана бумажный листок, делает из него самолетик, пускает его – самолетик приземляется довольно далеко, но звук такой, словно бумага шуршит под самым ухом.

– Здорово, не правда, ли?

– Да… очень сильный звук… сюрпризно… сюрпризно сильный…

– Музыкант иногда репетирует здесь… учит детей играть…

– Музыкант?.. кто он – музыкант?

– Кто?.. Ну, один из нас, зовут его Музыкант… он действительно очень талантливый – играет на скрипке и на флейте… поперечной флейте… Пойдем дальше?

– Ага… пойдем дальше… я хочу идти дальше… дальше и дальше в эту страну Оз…

Другое помещение.

– Осторожно…

Апостол включает служебное освещение – забранные в металлические решетки фонари. Мы видим, что большую часть пространства занимает бассейн – черная гладь воды покоится почти что на уровне пола. Раздаются гулким эхом звуки воды, падающей в воду.

– Что это?.. вода?..

– Ага, вода… целый бассейн воды… обычной воды из городского водопровода…

– Но для чего это?.. зачем?

– Не знаю… какой-то резервуар… в принципе, он должен был в мирное время стоять сухим, но что-то где-то прохудилось и вода льется в него теперь постоянно… без спросу… вот слышишь?..

– Ага, слышу… а что будет, когда все наполнится?..

– Ну, раз в неделю они воду выкачивают, конечно – сейчас вот не видно, там, на той стороне есть помпы…

Джейн подходит к краю бортика.

– А здесь глубоко, как?

Берет Апостола за руку, одновременно другой рукой, наклонившись, снимает туфельку и пробует ногой воду.

– Ф-ффф!.. какая холодная!..

Джейн садится на пол, вытягивает мокрую ногу. Следом за ней, Апостол опускается рядом на корточки – берет голую стопу Джейн в свои ладони.

– Давай, согрею…

Чувственно поглаживает высокий подъем, ухоженные, с лакированными ногтями пальчики.

– Теплее теперь?..

Огромное подземное депо – на параллельных путях в полумраке, нарушаемом лишь развешенными через равные расстояния дежурными фонарями, стоят списанные метровагоны. Апостол и Джейн идут вдоль их скорбного ряда.

– Что это?.. музей или опять семетри?..

– Как тебе сказать… наверное, и то и другое вместе…

– Вместе – оба… оба – вместе…

– Что?..

– Так говорят: оба-вместе, да?..

– Оба-два… нет, это другое значит…

– Совсем другое?..

Апостол утвердительно кивает.

– А это что такое здесь?.. Результат аксидента?..

Они поравнялись с покореженным и обгорелым вагоном.

– Ну, да… так именно… это своего рода знаменитый вагон – одиннадцать лет назад в нем взорвали бомбу террористы… утром, в половину седьмого… народу было немного но шесть человек все-таки погибло… Людвиг, кстати, как-то видел здесь их привидения… трое мужчин – два молодых, один пожилой – мальчика и двух женщин среднего возраста… они сидели как тогда – пожилой мужчина читал газету… Людвиг говорил, что специально обратил внимание – газета того самого дня, утренняя… в половину седьмого, значит, уже продавали…

– Ой! Это точно?.. может, он все выдумывал, ваш Людвиг?..

– Не знаю, все возможно… он тогда под травой был, конечно… но мне кажется, здесь все же бывает такое… и не такое даже бывает, я думаю…

Они перелезают через вагонную сцепку, идут вдоль другого ряда вагонов, подымаются в один из них, проходят его вдоль, затем выходят из двери с противоположного борта. Вновь идут вдоль пути, пока Апостол не находит нужный ему вагон – он тут же вскакивает на подножку, после чего подсаживает Джейн.

– Какой странный вагон!.. Смешные кожаные ручки такие… я не встречала таких никогда…

– Еще бы!.. Их сняли с линии еще до того, как ты родилась… В этих вагончиках, по всему, ездили мои родители… За это я его и люблю – люблю приходить сюда и представлять, как в нем едут мои отец и мать – еще до моего рождения… то есть, они едут, допустим, в одном вагоне, но друг с другом еще не знакомы… отец, наверное, уже в институт едет – тубус с чертежами в руках… серьезный такой… а мать… мать – еще в школу ходит… так что, наверное, сбежала с уроков… или на какой-нибудь концерт торопится…

– А где они сейчас, твои родители?.. они живы?..

– Да… не важно… не важно, слышишь… пойдем-ка дальше: хочу тебе показать – здесь есть еще одна крутая штучка…

Опять спускаются вниз, затем долго идут по узкой дорожке контактной линии – идут быстро, так, что Джейн иногда с трудом удерживает равновесие. Наконец, Апостол находит то, что ищет: вагон, чуть более длинный, чем обычно и с бахромистыми занавесочками на окнах.

– Ага… вот он… подымайся…

Заходят вовнутрь. Апостол тут же раздвигает занавесочки в нескольких местах – в льющемся снаружи ярком пучке света хорошо виден интерьер: настоящий салон с креслами, журнальным столиком, какие-то стеллажи и ящики вдоль стен. Есть даже туалет – по крайней мере, видна дверца с надписью "уборная". Часть вагона отгорожена тяжелыми, напоминающими театральный занавес, портьерами.

– Господи, что это?.. кто же ездил в таком метро?..

– Спецвагон. Для перевозки особо важных лиц. Окна из пуленепробиваемого стекла, кстати.

– Но зачем это нужно, да?

– Не знаю… видимо, считалось, что это очень безопасно – пересечь город под землей. Будто бы есть даже специальный подземный вокзальчик в Кремле – мне показывали как-то одну странную заброшенную ветку…

– Но куда они…. могли ехать… отсюда?..

– Куда угодно, в принципе… метро выходит наверх, соединяясь с железной дорогой… колея одна и та же – тысяча пятьсот двадцать миллиметров… кати-не хочу, хоть до самого Владивостока…

Джейн присаживается на одно из кресел.

– Мягко... велвет сохранился!.. Как странно: никто не испортил… не украл…

– А никто и не знает про этот вагон, на самом деле… Видимо, сначала он считался действующим, поэтому трогать боялись, потом по бумагам списали, наконец – но к тому времени уже и помнить забыли, где он тут на самом деле стоит…

Апостол скрывается за портьерой.

– Эй, Джейн, хочешь взглянуть, что здесь такое?

– Да…хочу…

Джейн подымается с кресла, делает несколько шагов, раздвигает портьеры и видит перед собой интерьер настоящей гостиничной спальни с ночником на тумбочках и величественной двуспальной кроватью посредине. Апостол сидит на краю этой кровати.

– Оу! Кинсайз бэд!..

Рассмеявшись, Джейн делает шаг вперед, протягивает руку к Апостолу и в следующий миг оказывается вместе с ним на кровати…

Производственная душевая: грубо выкрашенные синей и красной краской трубы, следы ржавчины. Рука Глории крутит широкий, похожий на апельсин в разрезе, вентиль. Начинает с шумом литься вода. Мы видим, как Глория моется под душем – видим только ее спину, голову, руки. Видим, как она намыливает голову, как положенное на полочку мыло едва не соскальзывает, слышим, как Глория порой мычит какую-то мелодию (довольно фальшиво), "воюет" с вентилями, вообще общается с окружающими ее предметами как с одушевленными существами.

Джейн и Апостол лежат на кровати в салон-вагоне. Они обнажены – и едва прикрываются бархатистой, с кистями занавесочкой, снятой с окна. Почти не смотрят друг на друга – мечтательно-спокойные выражения застыли на их лицах. Джейн подымает голову, подперев рукой подбородок:

– Знаешь… я больше всего люблю что?.. не знаешь?..

– А?..

– Что я… мне больше всего нравится… больше секса?..

– Что же тебе нравится больше секса?

– Больше секса мне… нравятся… (вдруг прыскает смехом) больше секса мне нравятся разговоры… разговоры после секса…

– Да… мне тоже, кстати… я понимаю, о чем ты…

– Ну так… правда!.. я серьезно – эти разговоры… маленькие разговоры… раз-говор-чик-ки… да?..

– Да…

– Знаешь… это самое откровенное, да?..

– Наверное… во всяком случае, говоришь такие вещи, которые никогда больше не скажешь… это уж точно!..

– Да, да… так именно!.. признания… такие конфессии… как со священником… и даже больше…

Апостол также приподымается – смотрит на девушку с любопытством:

– Интересно, а в чем ты готова признаться, Джейн?

– Я?..

– Ага… прямо сейчас…

– Ну, не знаю даже…(подымает глаза на потолок) наверное… ну, скажем… э-э… скажем, я могу сознаться в каком-нибудь смешном сексуальном желании…

– Желании сейчас или вообще?

– Нет… вообще… без удовлетворения…

– Типа заниматься любовью с тремя мужчинами одновременно… я угадал?..

Джейн, смеясь, шутливо бьет Апостола кулачками в плечо:

– Нет-нет-нет… какой ты гадкий!.. вовсе не это даже…

– А что же тогда?..

– Честно?

– Да, честно.

– И ты не будешь смеяться?

Апостол мотает головой.

– Тогда… тогда, что ж… я могу сказать тебе даже… хорошо…

– А?..

– Я хотела бы… Ай, да ты вот уже сейчас хочешь смеяться, да?..

– Нет, нет… я слушаю…

– Ну, вот… хорошо… тогда я скажу… что часто люблю представить себя… как бы мысленно… представить, что я без одежды совсем, абсолютно нюд – и я там, где люди обычно ходят по делам… в колледже, на улице, в супермаркете… понимаешь?..

– Да, кажется… и что же ты почувствуешь в такой ситуации?..

– Так я не знаю же!.. наверное, какую-то свободу… какую-то новую свободу, да… я хотела бы попробовать – но мне не хватает смелости, да?.. это так говорят, нет смелости?..

– Не знаю… у меня тоже, наверное, не хватило бы смелости на такое… (Апостол на миг задумывается и вдруг улыбается, словно бы осененный догадкой) но, знаешь, мы ведь можем учинить что-то близкое… прямо сейчас… не вполне то, о чем ты сказала – но близкое…

– Но как же? Здесь?

– Нет, не здесь… послушай: здесь рядом совсем есть выход прямиком в пассажирский зал "Парка победы"… там сейчас никого… но маленькая-маленькая такая вероятность, что появится случайно кто-то… кто-то из ночных рабочих или я не знаю… может даже сам Людвиг… появится и тебя увидит… это щекочет тебе нервы?

– Да… но как же?.. ведь там темно сейчас….

Апостол мотает головой.

– Не… светло, как днем… все как днем – только толп нету всегдашних… и пол с вечера вымыт – можно босяком шлепать…

Подземный зал станции – горит примерно четверть от обычного освещения – в этом умеренном свете ряды колонн с богатыми фигуративными (псевдоантично-батальными) горельефами выглядят как бесконечный таинственный ряд. Апостол и обнаженная Джейн, взявшись за руки, стоят у выхода из какого-то служебного помещения: достаточно переступить порог – и они в зале.

– Ну?.. боишься?

Джейн мотает головой.

– Нет… но немножко…

– Тогда – вперед!..

Джейн высвобождает свою руку и делает несколько смущенных шагов в зал. Виновато оглядывается.

Мы смотрим на нее глазами Апостола. Он двигается следом, затем останавливается в двух шагах от девушки.

– Что ты чувствуешь?

– Я?.. так… немного стрэндж… еще какая-то энергия… словно лучи отовсюду…

Джейн делает еще несколько шагов вперед – все более и более уверенно.

– Ау!.. здесь есть кто-нибудь?.. это я, Джейн!..

Смеется.

– Я… здесь… голая… одна…

Смеясь, выбегает на середину зала, подбегает к колонне, начинает обнимать ее, как бы встраиваться в фигуры горельефа. Приняв экспрессивную позу, глядит на Апостола – и вдруг прыскает хохотом. Апостол делает шаг к ней и оба сливаются в поцелуе.

Первый утренний поезд. Апостол и Джейн едут молча, притомившиеся.

Апостол возвращается в свою "комнату": Глория спит на тахте – укрывающий ее плед сильно сполз на бок. На полу пепельница, полная окурков. Толстая книга, раскрытая пополам, лежит кверху обложкой. Апостол подымает книгу: "Р. Л. Стивенсон "Владетель Баллантрэ".

20.

Метро в разгар дня. Толпы людей – судя по всему, наверху дождь: люди с мокрыми зонтиками, некоторые – без зонтиков – мокрые сами. Некоторые в плащах, некоторые – в каких-то накидках из куска полиэтилена или иных подручных материалов. И опять – неподвижные видеокамеры, установленные в разных местах, сканируют людские потоки.

21.

В каком-то внутреннем производственном помещении Каодай сидит над грудой радиодеталей с горячим паяльником в руке. Что-то мастерит. Джа подходит, садится рядом на стул задом наперед, сбоку от Каодая. С игривым интересом наблюдает за его работой:

– Никак, собираешь радиоприемник?

Каодай вместо ответа топит жало паяльника в канифоли. Шипение, дымок.

– Нет, правда!.. Будем принимать радио?

– Отстань…

– …всяческие зарубежные голоса?..

Каодай вскидывает очи к потолку.

– Дурень необразованный. Радиоволны, да будет тебе известно, под землей не распространяются…

Джа картинно кривит рот.

– Вот оно как!.. А я-то думал!.. я-то, несчастный, надеялся…

– … это будет цветомузыка…

– Правда? На Новый год, что-ли? потрафить твоей возлюбленной снегурочке?

Каодай резко вскакивает и, не выпуская из рук паяльника, делает выпад в направлении Джа. Джа отскакивает, принимая боевую позу. Каодай медленно делает короткий шаг в его сторону, готовясь нанести удар. Вдруг Джа падает на колени и, глядя на него с притворно-героическим пафосом, обнажает грудь.

– На, жги! Жги, ненавистный, жги! Я знаю эти ощущения, я их вынесу без стона – не ты первый, поверь!.. могу следы предъявить…

Каодай отшвыривает паяльник в сторону, садится на стул спиной к Джа, сгибается, закрыв лицо ладонями. Джа подымается с колен, подходит к нему, кладет сзади руки на плечи.

– Не могу… я представил… не могу…

– Что?

– Я представил тебя… на его месте…

– А?

– Знаешь… эти мелкие судороги мышц… когда человек уже умер… Это надо видеть, тогда не забудешь… не забудешь никогда…

22.

На красивой поверхности красного дерева – полоска, выложенная костяшками домино – неоконченная партия. Камера отъезжает, и мы видим, что лист дорогого шпона лежит на вытертом, вылинявшем, но когда-то, по-видимому, благородном ковре. В домино играет Джа с Апостолом – оба сидят на ковре, переодически отхлебывают пиво из высоких жестяных банок.

– …вот я и говорю, стоит делать шаги на опережение…

Апостол аккуратно выкладывает дубль:

– Согласен. Но послушай, Джа, ты ведь не для этих глубокомысленных рассуждений вытащил меня сюда, правильно?

– Правильно. Я хотел поговорить..

– О чем?

– Поговорить… о нашем товарище… о…

– …Каодае?

– Да. Ты догадался… Еду…

Берет костяшки из "магазина". Апостол выкладывает свой внеочередной ход.

– А ты думал, я не вижу? То, что у тебя с Канадой…

– Да нет же, я уверен, что видишь… нисколько не сомневаюсь даже… Поверь, у меня с ней вроде как ничего серьезного… то есть, ничего совсем серьезного… но я не вижу все-таки, чего ради я должен тут сдерживаться… однако же и Каодай мне не чужой… он мне все равно как брат… вот ведь, заковыка… и делать ему такое западло…

– Да, заковыка…

– Черт, я и без тебя вижу, что заковыка…

– Ну, так что?

– Так дай совет… что делать?..

– Что делать кому?

– Мне… Канаде… Каодаю… всем…

– А я знаю?.. ты полагаешь, что я знаю, да?

– Ну, а кто ж… ты должен ведь что-то сделать… чтобы мы тут не перессорились… или тебе все по барабану – живешь со своей Глорией и ни до кого дела нет?..

Апостол кладет костяшки на ковер:

– Послушай…

– …да…

– Послушай, Джа… но я в самом деле не могу влезать в ваши отношения… распутывать их…

– …но…

– Понимаешь… понимаешь, я только знаю вот что… нас здесь мало и мы здесь надолго… а значит все такое, в общем-то, неизбежно… причем, во всех вариантах… и относиться к этому следует…

– …спокойно…

– Да… как к преходящему… ну, как сказать… это и есть жизнь, да?.. в этом она и состоит, наверное…

Охлебывает продолжительный глоток пива. Продолжает:

– …но надо все-таки сделать так, чтобы… чтобы все не пошло вразнос… тут ты прав, да…

– Ну, так я об этом только и…

– Послушай… Давай сделаем Каодаю… подарок…

– Подарок?

– Да. Подарок.

– Какой подарок?

– Вот. Помнишь, он как-то говорил про биллиард?

– Ага, на именинах Солнце… говорил, что ему если чего и не хватает здесь, то именно этого – что он когда-то был-де чемпионом прииска…

– Ага, ага… вот мы ему и купим биллиардный стол и все такое…

– Но как это сюда притаранить?.. не представляю… размеры, все-таки…

– Ничего. Нам доступно все, в чем мы действительно нуждаемся. Придумаем как-нибудь. По частям. Вернее – Купчина твой придумает: если ему как-следует посулить, он найдет способ… уж будь уверен… найдет, как миленький!..

– Да, он находчив весьма, это верно… А что ты скажешь Каодаю?

– Что я скажу ему? что МЫ ему скажем? Скажем, что на нем лежит теперь ответственность… за подготовку мастеров… обучение всеобъемлющем охватом… и проведение соревнований…

– Ну, да: не все же время козла забивать, вот как мы с тобой сейчас… но лучше бы ты достал нам еще одну хорошую женщину… доступную действительно нуждающимся…

Смеются.

23.

Снова – аппаратная службы безопасности метрополитена. Знакомые стены мониторов – на экранах "картинки" с видеокамер: толпы пассажиров, прибытие-отправление поездов, языки эскалаторов. Два монитора подключены к системе видеоархивирования – мы видим панели управления регистраторов, ручки, индикаторные лампочки. Видим, как руки операторов нажимают различные кнопки, перематывая изображения вперед-назад. В какой-то момент мы видим Купца и Джейн, продирающихся сквозь толпу. Картинка останавливается, затем отматывается к началу – теперь они продираются сквозь толпу второй раз, однако повтор не полный: в какой-то момент рука нажимает кнопку и кадр замирает: мы видим Джейн, стоящую лицом к камере – черты лица хорошо различимы.

На другом мониторе – мужчина, тот, который раньше искал Канаду. Он просто стоит, прислонившись к какой-то декоративной решетке. Переминается с ноги на ногу. Потом – рябь, потом – тот же мужчина на том же месте, но снятый с другой камеры, в профиль.

– …что за странный субъект!..

– …угу… фиксируется камерами на этом месте изо дня в день… просто стоит и все… часа по два… иногда – больше… в понедельник простоял три часа восемнадцать минут сорок шесть секунд…

– …и что?..

– …ничего, в общем… ну, дежурный милиционер как-то проверил у него документы… словно бы невзначай… документы в порядке… ничего примечательного… фраер хрестоматийный…

– …а чего он тут делает, не сказал?..

– …нет, не сказал… да, собственно, его пока и не спрашивали, если честно…

– …а вы спросите… вообще, надо быть любопытнее – у вас под боком топтун две недели дежурит, а вам не интересно даже… а вдруг он теракт готовит?.. спросите, спросите… или нет, отставить, сделаем по-другому: вы вот что – приведите-ка его ко мне, если еще раз появится… я сам поговорю…

– …а если не появится?..

– …появится, появится… не может не появиться!..

24.

Конга идет по подземному вестибюлю, зажав под мышкой альбом для рисования. Подымается по лестнице в переход, идет по коридору перехода. В конце коридора – площадка с киосками. В киоске – фастфуде покупает хот-дог. Ест его, параллельно разглядывая обложки глянцевых журналов в соседнем киоске. С обложек страстно взирают обнаженные фотомодели. Рядом – журнал "Вокруг Света" со знакомым силуэтом динозавра. Девочка чуть сдвигает брови: "Диметродон" – произносит она губами, после чего заталкивает в рот остатки хот-дога. Спускается в другой вестибюль. В тупиковом конце садится на скамейку и начинает рисовать – мы видим сжатые от напряжения губы, сдвинутые опять брови – Конга полностью поглощена своим занятием.

Мы видим, как она быстро и точно делает карандашные наброски: вот целующаяся парочка с платформы напротив, вот нищий, спящий на скамье, вот дежурный милиционер, слоняющийся по залу и напряженно вглядывающийся в лица пассажиров.

25.

Ночь. Крупным планом – лицо спящего на спине Апостола. Вдруг, словно бы от внутреннего толчка, он открывает глаза. Камера отъезжает – мы видим, что Апостол лежит в одиночестве на их с Глорией двуспальной тахте. В следующий момент он резко подымается – теперь он сидит на тахте, обхватив руками согнутые в коленях ноги. Глория сидит по соседству – в старом, полуразвалившемся кресле. Сидит, поджав под себя ноги, и молча глядит на Апостола затравленным волчонком.

– Не спишь?

Глория в ответ мотает головой.

– Почему?

– Так.

– Не понимаю.

– Так просто.

– Так просто ничего не бывает. Что случилось?

– Не знаю.

– А все-таки?

– Не знаю. Мне страшно. Стало страшно.

– Что тебе стало страшно, маленький?

– Сама не пойму. Что-то странное. Проснулась – а словно бы во сне.

– Значит, не до конца проснулась…

– Нет. До конца. Не в этом дело, правда. Совсем не в этом…

– А что тогда?

– Я вдруг подумала, что я ВСЕ ВРЕМЯ ВО СНЕ. Мы живем во сне. Здесь, под землей. А там, наверху – город, и в этом городе – жизнь, явь. А мы здесь как мертвые царевны все равно – ждем, когда нас кто-нибудь поцелуем разбудит. Понимаешь?

– Не вполне. Но почему же тебе страшно?

– Как почему? Страшно и страшно… Почему всегда бывает страшно? Не знаю… страшно, что так никогда и не проснемся…

Апостол сжимает рукой подбородок, нижнюю часть лица. Чуть заметно кивает.

– Ага, ага. Я, кажется, понял, в чем дело. Ты дурочка, мой маленький. Ты действительно перепутала сон и явь. Послушай, это там, наверху ты жила, как в дурном сне. Ты вспомни… Вспомни, как ты пришла сюда – вся в синяках и с исколотыми венами… Это была настоящая жизнь, не так ли?.. Или эти кошмары, что снились тебе здесь весь первый год?.. Это были сны или явь? Твое счастье, что ты не слышала тогда собственных криков…Ты помнишь это? Забыла уже? Что ж – я рад, что ты забыла. Рад, что тебе захотелось туда снова – это значит, что ты теперь вполне…

Апостол замечает, что Глория тихо плачет. Он вскакивает с тахты, бросается к ней, обнимает.

– Ну, что ты, маленький… Не плачь, не плачь… Все хорошо у нас, не бойся… Все хорошо…

Глория сквозь слезы всхлипывает:

– Не понимаешь… все равно ничего не понимаешь… не понимаешь, но я… я люблю тебя… и буду с тобой всегда… где бы ты не оказался…

26.

Апостол заходит в какой-то подземный офис метрополитена. Обычная офисная комната, только без окон. За тремя столами сидят люди в форме сотрудников метро. Бумаги, компьютеры. На Апостола обращает внимание лишь один из них – короткостриженый седоватый мужчина лет сорока. Остальные продолжают свою канцелярскую работу, как если бы никто не пришел.

– А, привет, вождь подземелья! Ты по мою душу?

Апостол кивает.

– Пойдем… - мужчина встает со своего места, берет из стенного шкафа плащ, накидывает его, полностью скрывая свою униформу.

Мужчина и Апостол сидят на скамеечке в подземном вестибюле. Вокруг снуют пассажиры, проезжает поезд. Апостол передает мужчине пухлый конверт.

– Вот. За два месяца. Как обычно. Десять процентов наших совокупных доходов… Кстати говоря, найди работку моей жене – будет и тебе прибавка, соответственно…

– А что она? Образование?

– Не, ни хрена… но старательная…

– Уборщицей на платформу?

– Ой, лучше другое что-нибудь… а то меня потом изведет…

– Хорошо, я подумаю… с лету не приходит в голову…

Смотрит на Апостола, словно бы раздумывая – сказать ему или нет. Наконец, решается.

– Есть еще одна заковыка, вождь краснокожих.

– Что?

– Тут начальство чего-то такое…. чего-то темнит, словом…

– А что там?

– Короче, на них вроде как надавили… милиция или кто… внешние, одним словом… будто бы вы кого-то обидели, чью-то машину угнали…

– Мы? Машину? Что, и по эскалатору спустились на ней, да? И теперь по перронам рассекаем? Тебе же ясно, что все это – труха!..

– Мне-то ясно. Всем ясно. Но механизм уже запущен, как говорится. Остановить невозможно.

– И что теперь?

– Не знаю… мне, конечно, очень нравится получать оттебя эти конверты… лишаться не хочется… но может быть, все-таки, вам всем лучше подняться туда, наверх… пока не поздно?

Апостол гладит рукой собственный подбородок. Думает. Затем машет головой из стороны в сторону.

– Нет!.. Нет, невозможно!.. Мы должны… Я должен допеть эту песню… до конца… какой бы он ни был… (подымает глаза на собеседника) Иначе зачем тогда все – эти годы, а? Зачем?

Мужчина кивает, словно бы понимая, соглашаясь. При этом слегка выпячивает нижнюю губу.

27.

Апостол один в своей "комнате". Сидит на тахте, задумчиво курит. Затем вдруг вскакивает – из вороха каких-то вещей достает глубоко в них запрятанный фотоальбом. Листает страницы.

Мы видим фотографии – вот Апостол еще школьник – понятно, что из приличной семьи: хорошо одет, прибран, с цветами. Вот он – уже молодой человек: выступает на трибуне перед залом. Вот свадебная фотография – рядом невеста в фате. Вот , по-видимому, групповой портрет сотрудников какой-то фирмы – Апостол в центре, он явно – начальник. Вот церемония подписания какого-то важного документа – молодой но строго одетый Апостол и какой-то пожилой мужчина сидя подписывают его одновременно, за их спинами стоят люди. а вот Апостол арестантской телогрейке – обритый и худой, рядом с другими такими же з/к.

Резко, с хлопком, закрывает альбом.

28.

Крупный милицейский начальник просматривает видеозапись. Мы видим только его руки, распростертые по столу. В дальнем конце начальственного стола – монитор и видеомагнитофон. На голубом экране – допрос "мужчины, преследовавшего Канаду". Мы видим, как молодой очкастый следователь, глядя в свои бумаги, задает вопросы. Допрашиваемый жмурится от света настольной лампы – он растерян и испуган.

– …форд-сьерра… цвет – морская волна… А097РО… ваша машина?..

– Да, моя… а в чем дело, собственно?.. что с моей машиной?.. почему ее нет на том месте, где я ее оставил утром?.. что все это значит – почему меня привели сюда?..

– Вот и мы хотим знать, что все это значит?..

– А?..

– Николай Семенович, вы паркуете свою машину под запрещающим знаком… и уходите на несколько часов… и так – почти каждый день… вот уже месяц…

– А?.. Что?.. но я не знал ничего про запрещающий знак… я не видел… честное слово!.. и потом – ведь за это не арестовывают… и не везут в прокуратуру, правда ведь?.. это ведь карается штрафом, насколько мне известно… не так ли?..

– Штрафом говорите?.. ну, что ж – может и штрафом… штраф на вас ГИБДД наложит, будьте спокойны на этот счет – а мы тут другими вопросами занимаемся, это вы правильно заметили…

Следователь отрывается от бумаг и насмешливо смотрит на допрашиваемого.

– …существенно более серьезными делами, да…

Допрашиваемый еще более обескуражен. Шевелит пальцами сомкнутых в замок рук.

– Но какие… какие же могут быть… вопросы… ко мне… я не… понимаю… ничего не понимаю…

– Не понимаете?.. И не догадываетесь даже?.. Совсем не догадываетесь, Николай Семенович?..

Допрашиваемый отрицательно мотает головой.

– Хорошо… я расскажу вам… что ж…

Следователь откидывается на спинку своего кресла, складывает руки на груди.

– Так вот. Поскольку поступил сигнал от ГИБДД о систематическом нарушении, мы, пока вас не было, проверили вашу машину. И обнаружилось, что у нее перебиты номера шасси и двигателя. Вам ведь это известно, Николай Семенович?

Допрашиваемый в крайнем изумлении. Он пытается что-то сказать, но губы и нижняя челюсть не вполне послушны – дрожат. Наконец, ему удается сладить со своей речью.

– Как… перебиты?.. этого не может быть… это… это чепуха… это чушь какая-то… тут ошибка наверное… да, какая-то ошибка… этот автомобиль проверяли много раз…

– Да нет, Николай Семенович, не чепуха… это вполне серьезно… вполне… серьезней некуда, как говорится… да… впрочем, насчет того, что вашу машину проверяли – это я не спорю, да… вполне возможно, вполне: иные наши коллеги не столь аккуратны, как хочется… могли и пропустить… что уж… да, говоря по правде, и мы могли пропустить, ей-богу… вы поняли меня, Николай Семенович?..

Допрашиваемый сидит, обхватив подбородок рукой.

– Да… понял… кажется, понял… но что вам от меня надо?..

Следователь наклоняется к допрашиваемому, одновременно направляя на него свет лампы.

– С кем вы встречаетесь в метро? Какова цель этих встреч? Каков их график?

29.

Каодай и мальчик Музыканта сидят по-турецки вдвоем. Они рассматривают большой лист бумаги с цветным рисунком, похожим на те, под которые давались начальные титры. Мы видим улицу города – дома, ворота, вместо трамвая и машины – вагончики метро, только во втором случае, разумеется, на колесах, а не на рельсах. из-за забора торчит голова динозавра.

– Ну, как, дядя Каодай, вам нравится?..

– Да… нравится, да… у тебя хорошо вышло на этот раз… (Каодай какой-то печальный, словно бы, отвечая мальчику, он думает о чем-то другом, постороннем).

– Я, правда, не умею так, как Конга… но зато я лучше ее играю на флейте!.. у меня лучше слух, папа говорит…

– …дай-ка карандашик…

Каодай берет у ребенка фломастер и пририсовывает к воротам вывеску "БИЛЛИАРД".

– А что такое "биллиард". дядя Каодай?

– Такая игра…

– Интересная?

– Да. Очень. Учит многому.

– Чему?

– Учит понимать, что твой ход порой приближает к победе твоего противника, а не тебя…

– Не понимаю…

Голос Солнца откуда-то рядом доносится отчетливо: "Эй, полдник готов… все сюда мигом…"

– Ну, вот, дядя Каодай, мне пора… подарить вам этот рисунок?

– Подари…

Оставшись один, Каодай некоторое время смотрит на нарисованную улицу, затем пририсовывает к воротам вновьпоявившейся биллиардной двух схематичных человечков: один держит в руке бутылку, другой стоит на четвереньках и блюет.

30.

Два милиционера приводят Купца в линейный пикет. Заводят в "обезьянник" запирают. Снаружи милиционер садится читать книжку (какое-то дешевое чтиво в мягкой обложке).

Наплывами: мы видим череду кадров – Купец то стоит у прутьев решетки, то сидит на полу в углу обезьянника, то рассматривает собственные ногти. Мент все это время читает – книжка кончается, он достает другую. Наконец, чреда кадров заканчивается: Купец стоит у решетки, держится руками за прутья.

– Эй, командир… командир, а командир!.. что ж ты молчишь, как бронзовый, а?.. говорят тебе, я ссать хочу!..

Ноль внимания.

– Ну, скажи – какого хера вы меня тут маринуете четыре часа уже?.. я обоссусь сейчас у вас тут… ты хочешь, чтобы лужа была?..

Мент медленно подымает скучающий взгляд:

– Нагадишь – языком вылизывать заставим…

Купец едва ли не плачет:

– Да что вам надо-то от меня?.. Я ссать хочу, говорят тебе… человеческим языком…

Милиционер вдруг оживает – он с любопытством смотрит на Купца, затем, не говоря ни слова, уходит.

Возвращается вдвоем с человеком среднего возраста в костюме. Оба становятся перед решеткой, заложив руки за спину. Какое-то время молча разглядывают Купца. Штатский едва заметно кивает головой каким-то своим мыслям. Затем, после паузы, говорит:

– Послушай, Булкин, у меня через двадцать минут кончается рабочий день… если ты со мной за это время не договоришься, то будешь сидеть здесь все выходные… понял?..

Купец неопределенно кивает.

– Я что-то не расслышал: понял ты или нет?

– Да… понял… как не понять…

Милиционер отмыкает замок.

– Иди… писай…

31.

Веселая Джейн со своей неизменной полевой сумкой проходит турникет метро, спускается по эскалатору, разглядывая людей, подымающихся ей навстречу: шумных тинэйджеров с жестянками колы, углубленных в себя старух, несколько подневольного вида солдат-срочников, сопровождаемых маленьким рябым лейтенантом.

Вот она внизу – мы, оставаясь на уровне эскалатора, видим, как к ней откуда-то сбоку подходят двое милиционеров, один из них (старший) обозначает прикладывание руки к козырьку, затем что-то говорит. В ответ Джейн лезет в свою сумку, достает оттуда что-то (очевидно, паспорт), передает милиционеру. Тот долго рассматривает, листают вперед–назад, качает головой, затем кладет паспорт в нагрудный кармашек и, что-то говоря, показывает рукой в направлении эскалатора. Затем все трое идут в указанном направлении, туда, откуда Джейн только что появилась – подымаются по эскалатору, в наземном вестибюле старший милиционер толкает дверь с табличкой "милиция" и вся группа скрывается за этой дверью.

Убогий интерьер пикета линейной милиции. Джейн сидит на видавшем виды стуле – рядом за столом милиционер с потной лысиной, он занят разгадыванием кроссворда. Другой милиционер – младший из задержавшего Джейн наряда – сидит в противоположном углу и, качая ногой, смотрит на девушку.

Джейн обескуражена – она всматривается поочередно в каждого из ментов, ожидая, что они что-либо ей объяснят, но те и не думают этого делать.

– Но скажите мне… вы должны объяснить… что есть причина…

Никакой реакции. Джейн вдруг начинает злиться:

– У меня американский ситезаншип… я нахожусь под защитой Соединенных Штатов… вы должны предоставить мне… позвонить консулу Америки… вы слышите меня?.. да?..

Любитель кроссвордов подымает голову, смотрит на девушку устало-равнодушным взглядом:

– Вы только не волнуйтесь, гражданка Франклин… так лучше, ей-богу… будет вам и консул, будет и какао с чаем… подождите маленько…

Лысый мент снова погружается в свой кроссворд, но теперь младший неожиданно открывает рот:

– Подождите чуть-чуть, да… сейчас придет старший и вы все узнаете… мы все равно не в курсе, что к вам имеют…

Джейн обиженно отворачивается к стене, разглядывает дурацкий плакат, призывающий повышать уровень правовой культуры работников правоохранительных органов.

Энергично открывается дверь, стремительно входят двое: мужчина средних лет в темном костюме, тот, который допрашивал Купца. Его сопровождает старший задержавшего Джейн наряда.

– Здравствуйте…

Сидящие менты подымают головы, вразнобой здороваются. Штатский делает Джейн знак следовать за собой:

– Пойдемте… мне надо поговорить с вами…

Вдвоем они проходят в соседнее помещение – комнатку без окон. Голые стены. Стол и два стула по разные его стороны. На столе – характерная лампа.

Штатский садится.

– Присаживайтесь…

Джейн садится следом. Штатский кладет на стол руки, почти ложится на свои локти.

– Итак, Джейн Шейла Франклин, гражданка Соединенных Штатов Америки?..

– Да, это есть я… вы должны предоставить мне позвонить нашему консулу… я арестована, а значит…

– Подождите… помолчите немножко и послушайте меня, ладно?.. все тогда будет хорошо…

– А?..

– Послушайте сюда… Во-первых, никто вас не арестовывал… вот ваш паспорт… мы просто хотим задать вам несколько вопросов… и, возможно, кое от чего предостеречь… вам нечего волноваться – сейчас вы пойдете домой, я вам это гарантирую…

– Но почему… почему меня остановили?.. не понимаю…

– Вас ведь не обижали, правильно?.. не применяли силу, не оскорбляли… мы потратили немного вашего времени, это так – заранее прошу нас простить за это… такая уж у нас работа… не надо держать зла… договорились?..

– Да…

– Вот и хорошо… послушайте… нам известно, что вы регулярно встречаетесь в метро с некими странными личностями… асоциальными элементами… которые, в нарушение правил безопасности, постоянно находятся в подземных сооружениях метрополитена… круглосуточно… представляя угрозу… вы слушаете меня, все понятно?..

– Да, я вас понимаю… но что вы хотите?..

– Мы хотим, чтобы вы рассказали нам об этих ваших встречах…

– Но я… я ведь не должна… я имею право…

– … не давать показания… Совершенно верно. Но я и не пытаюсь вас заставить, поверьте! Видите: я даже не веду протокола нашей с вами беседы. Никакого насилия.

– Тогда … что же?..

– Что? Мы хотим, чтобы вы помогли… помогли не столько нам, сколько… сколько этим несчастным, оказавшимся в жутких условиях без какой-либо помощи со стороны общества… этим, попавшим в беду, людям…

– Но я сейчас не понимаю… что вы… о чем говорите…

Штатский понимающе кивает.

– Разъясняю. Среди этих людей, вызвавших ваше любопытство… вполне объяснимое… профессиональное, можно сказать… так вот, среди них многие… даже большинство нуждается в помощи… незамедлительной помощи…

– Какой… помощи?..

–…например, среди них есть женщина, требующая ежемесячного освидетельствования психиатра – в противном случае, без необходимой коррекции, ее состояние неизбежно будет ухудшаться… и в конечном итоге… вы понимаете меня?.. в конечном итоге это может привести к суициду… у нас, кстати, за прошлый год четырнадцать случаев суицида под землей… представляете?.. на глазах у толп людей!.. в час пик!.. я не могу исключать, что среди несчастных не было собратьев ваших друзей…

– И вы считаете… что все они…

– Большинство, я уверен. Судите сами: может ли человек с нормальной психикой добровольно заточить себя под землю? Более того, даже если он был нормальным изначально – такой образ жизни способен разрушить самую устойчивую психику. Вы не согласны?

– Я… я не знаю…

– Зато я знаю. Мы тщательно консультировались со специалистами, прежде, чем что-либо предпринять. Их мнения однозначны. Будьте уверены! И потом – есть еще один момент. Некоторые из интересующих нас людей вовсе не бедны – в городе у них есть имущество, недвижимость. Но они могут всего этого лишиться – ведь они не интересуются своим имуществом годами… за эти годы много чего могло произойти… Вы понимаете – это исключительно легкомысленно, но закон подобное не извиняет… Есть срок исковой давности… в общем, мы должны помочь им защитить свое имущество, если им недосуг сделать это самостоятельно...

Штатский устало откидывается на спинку своего стула.

– Но… я не знаю… чем вам помочь…

– Бросьте… все вы знаете… но я не настаиваю на том, чтобы… в общем, отправляйтесь домой, подумайте… если надумаете еще раз встретиться – позвоните по этому вот телефончику, спросите Александра Ивановича…

Достает маленькую бумажку и со скрипом пишет на ней шариковой ручкой.

32.

Красивая, белая с черными пятнами крыса рыская, короткими перебежками движется по крашеной трубе, проложенной вдоль стены. Мы в каком-то служебном помещении метро – слышим голоса Каодая и Людвига, очевидно наблюдающих за животным.

– …вот-те чудо египетское, а Каодай?.. видал когда-нибудь такой масти?..

Крыса на миг остановилась, как видно обнаружив что-то интересное.

– Не… вроде, таких не было… серые все больше… да… все как один – серые… а ты?..

– И я тоже… серый…

– Дурень ты, Людвиг… я тебя про крыс спрашиваю…

– А что про крыс?

– Что, что… я спрашиваю, видал ли ты в метро такую корову ярославскую?.. а?..

– Я же тебе сказал, что не видал… что ты еще хочешь?..

– Откуда она здесь?..

– А бог ее знает… сбежала от кого-нибудь… у девочки из-под мышки…

– Из-под крыски…

– Сам ты дурак, Каодай… задаешь вопрос – так не стебись…

– Прости…

– Так вот… стало быть, либо сбежала, либо – это… мутация…

Накрывают крысу прозрачной банкой, осторожно надвинув на кусок фанеры переворачивают – крыса поймана.

– Чего?.. какая такая мутация?

– Мутация… обыкновенно… через проявление в потомстве рецессивных признаков…

– Ты спятил от своей мутации, Людвиг… у тебя у самого – мутация… какие-такие рецессивные признаки, если вся ее родня от веку серая, как асфальт?..

– Хорошо. А ты как объяснишь тогда?

– Мистика.

– Ча-во-о?

– В древних книгах… чудные звери всегда появляются в преддверии последних дней… апокалипсис…

– Иди ты к черту!.. Невежда… невежда и есть… Невежды всегда ссылаются на мистику… Ладно, скажи лучше, что с ней делать теперь: сами съедим или прынцу какому отнесем заместо лягушки, чтоб начал на ней жениться?..

"Жилище" семьи Музыканта. Крыса сидит в стеклянном аквариуме. Конга расположилась рядом с альбомом в руках – пытается сделать наброски с натуры. Каодай, Людвиг и Солнце чуть в стороне – пьют кофе и наблюдают за девочкой.

– Конга, тебе нравится крыса?

– Да, дядя Людвиг… очень нравится… она такая… такая, что… что карандаш как будто сам ее рисует…

Все смеются, Каодай спрашивает:

– А что тебе в ней нравится больше всего?..

– Хвостик, конечно…

– А чем?

– Он у нее вязаный…

– Как вязаный?..

– Ну, словно бы в свитере… в вязаном свитере… в мелкую такую ячеечку… представляете, дядя Каодай, кто бы мог связать свитер для крысиного хвостика?..

Все вновь смеются. Людвиг прихлебывает кофе, затем отставляет чашечку, утирая ладонью рот:

– Скажи, Конга… может тебе теперь кошку подарить?..

– Зачем, дядя Людвиг?..

– Ну, как… кошка станет ловить крысу… а ты нарисуешь батальные сцены ужасов…

– Фу, дядя Людвиг… какой вы жестокий…

Каодай в свою очередь отставляет чашечку:

– Он просто глуповат становится на старости лет… послушай, Конга, а ты можешь нарисовать наши с Людвигом портреты?.. никто никогда не рисовал наши портреты…

Вместо ответа девочка поворачивается к Каодаю и быстрыми штрихами намечает на листе его лицо.

33.

Подземный вестибюль станции. Купец идет на очередную встречу с Джа. Под мышкой у него – крупноформатный цветной каталог биллиардных принадлежностей. Его сопровождают переодетые в штатское сотрудники милиции – мы видим, как они следуют за Купцом через толпу пассажиров, стараясь не отстать больше, чем на несколько шагов. Купец сильно нервничает – он словно бы в предобморочном состоянии. В какой-то момент он даже непроизвольно оглядывается на сопровождающего – мы видим совершенно растерянное, бледное лицо.

Вот он замечает Джа. Тот – также как, тогда, в первый раз – стоит возле одной из колонн. Купец делает знак ему и, одновременно, штатским. Те тут же начинают усилено пробираться сквозь толпу и неожиданно для Джа вдруг вырастают прямо перед ним – нос к носу.

– Ваши документы…

Джа секунду смотрит недоуменно на оперативников – сперва на одного, после на другого – затем вдруг прислоняет свое лицо к лицу одного из них, открывает рот и начинает громко реветь медведем. Оперативник инстинктивно пятится, Джа тут же уворачивается и бросается бежать.

Растерявшиеся оперативники бросаются следом, расталкивая людей.

Погоня. Преследуя Джа, оперативник открывает какую-то дверь и оказывается во внутренних, производственных помещениях метро. Впереди – длинный, плохоосвещенный узкий технологический коридор с какими-то трубами, металлическими щитками, шкафами. Опер вынимает пистолет и начинает протискиваться боком, вслушиваясь в шаги Джа где-то впереди. Задевает что-то на одном из щитков – мы видим кратковременный сноп искр. Он идет дальше, поворачивает вместе с коридором, подымается и затем вновь спускается по каким-то металлическим лестницам. И вдруг, с удивлением видит в просвете коридора – совсем недалеко – проносящийся поперек бок поезда: оказывает, коридор выходит непосредственно в тоннель пути. Опер доходит до тоннеля, находит глазами черную дыру – продолжение коридора на той стороне тоннеля. Пытается перейти, но вдруг слышит приближающийся поезд – едва успевает лечь между рельсами, пропуская вагоны над собой. Затем быстро вскакивает и ныряет в черноту коридора.

Опер идет дальше, проходит развилку – выбирает наугад путь. Он уже не надеется догнать Джа. Наконец, коридор становится сравнительно широким залом – справа и слева разные двери, закрытые и открытые, ведущие в какие-то другие помещения. Вокруг – ни души. Опер медленно движется вперед, по-прежнему сжимая в руке пистолет. Вдруг он слышит из-за одной из дверей какие-то удары. Прижимается к косяку, затем стремительно врывается и застывает на пороге. В пустой комнате с укрепленным на стене баскетбольным кольцом сынишка Музыканта тренирует броски. Увидев опера, смотрит на него без страха, но с удивлением, продолжая однако стучать мячиком об пол.

– Эй… мальчик… ты это… покажи, как мне отсюда выйти, а?..

Мальчик кивает, затем ловит мяч руками, потом мимо опера выходит из комнаты.

– Пойдемте, дядя…

Подходит к соседней двери, легко набирает код на замке, открывает ее и выпускает опера, после чего закрывает ее за ним. Опер оказывается посреди подземного вестибюля оживленной станции.

Джа прячется за какими-то стойками с энергетическим оборудованием. Вот он осторожно выглядывает из своего укрытия: вроде, никого не слыхать, опер ушел далеко. Вылезает и быстро-быстро протискивается назад, в начало технологического коридора. Вот дверь – Джа чуть приоткрывает ее, смотрит в щелочку: все спокойно, никого. Тогда быстро выходит наружу и тут же получает удар в живот – один опер стоит перед ним, двое других заламывают ему руки.

– Вернулся, сердешный?.. ну, значит, не зря дожидались… а Авдюшенко-то куда дел, а?..

34.

Джейн идет на встречу с Апостолом – она в парике и одета не так, как прежде; нам с трудом удается ее узнать. Даже пластика ее движений теперь не чуть-угловатая, как раньше, а нервно-порывистая, торопливая.

Увидав Апостола, делает ему знак и тут же уходит в сторону – в дальний конец перрона, туда где имеется скамейка. Апостол быстрым шагом пересекает зал, подходит к ней. Короткий поцелуй – затем оба, взявшись за руки, садятся на скамейку, сначала Джейн, затем Апостол.

– …ты такая смешная… в этом парике… я даже не сразу узнал… думал, кто же это?.. а это – ты…

– Это я, да… но это просто парик… под ним я такая же как есть… и я… я тебе рада, да…

– Я тоже…

– И ты хотел… меня видеть?..

– Да… еще в пятницу… почему ты не пришла в пятницу?.. что-то случилось?..

Джейн задумывается на миг, рассматривает собственные ногти.

– Нет, ничего… то есть, случилось… конечно, да…

<шум проходящего поезда скрадывает несколько реплик>

– И что же они говорили тебе про нас?

<опять шум проходящего поезда>

– И ты им поверила? Этим подонкам…

Джейн теперь смотрит на Апостола глаза-в-глаза, держит его за руки обеими своими руками:

– Не знаю… в чем-то поверила… они не говорили ничего плохого о вас… и потом… дело не в них, нет… они не интересны… совсем не важно, да, не важно…

– А что же важно тогда?.. что тебе важно?...

– Мне важно… ты… только ты… только тебя, о тебе… вот послушай – я хочу сказать, что тебе надо уйти со мной… отсюда… обязательно надо – здесь ты умрешь… да… здесь без надежды!..

Апостол перехватывает ее руки, с силой прижимает одну к другой:

– Послушай… они просто промыли тебе мозги, вот и все… ты ничего не понимаешь… ты не знаешь, что это за люди…

Джейн изо всех сил мотает головой:

– Нет… нет, нет, нет… я не маленькая, нет…я все поняла, да… я хорошо понимаю теперь по-русски… эти люди… они безжалостны… они способны на все… они раздавят и пойдут дальше… я поняла это… да… поняла, но… но они правы!… правы, да… правы, правы – много раз правы: здесь нельзя оставаться надолго…

Апостол пытается возразить, но Джейн пальчиками зажимает ему губы:

– …подожди… послушай меня… я хочу сказать, что вы здесь похожи… похожи на… сумасшедших, сбежавших из строгой больницы на необитаемый остров… или корабль для перевозки рабов, на котором рабы перебили команду… вы погибнете, вы все скоро погибнете, да… и особенно ты – потому, что ты… ты лидер… ты лидер, а лидеру всегда хуже всего…

Апостол пытается деланно усмехнуться.

– И что же конкретно мне грозит, по-твоему?..

–…не знаю… но я знаю – опасность… дэнжер… везде дэнжер… в воздухе, в людях… я чувствую это… но я не хочу!.. я хочу спасти тебя, вытащить отсюда… я хочу, чтобы ты пошел со мной туда, наверх… потому, что я люблю тебя!..

<шум проходящего поезда – тормозящего, с шумом открывающего, закрывающего двери, затем вновь разгоняющегося – скрадывает продолжительную часть диалога, мы видим лишь довольно взволнованную жестикуляцию девушки и ответную – грустно-задумчивую – Апостола. Постепенно жесты Джейн становятся все более умоляющими, отчаянными, тогда как Апостол все более невозмутим и исполнен какой-то иррациональной решимости >

Оба встают. На глазах у Джейн – слезы.

– Что ж… я должна идти тогда… нет больше времени…

Апостол кивает, поочередно выпуская ладони девушки из своих. Лишенные опоры руки Джейн падают расслабленными плетьми.

– Иди… мне тоже пора… меня ждут… наши…

Джейн усмехается сквозь слезы:

– Но я… ты хочешь, чтобы я пришла еще?..

– Да… я хочу тебя видеть… очень хочу – но я хочу тебя видеть здесь… здесь, а не у вас, там, наверху… ты поняла меня, Джейн?.. я останусь тут, внизу, что бы ни произошло…

Мы видим, как Джейн подымается по эскалатору – измученная, чуть-сгорбленная фигурка. Наверху, в надземном вестибюле, она останавливается, озирается, словно бы ища что-то, наконец, увидев кабинку таксофона, решительно идет к ней.

Снимает трубку, сует карточку в щель, неловко достает левой рукой из косметички бумажку с записанным номером. Нажимает кнопки.

– Алло… здравствуйте… могу я поговорить с господином Александром Ивановичем?..

35.

Раннее утро. Просторный подземный вестибюль одной из станций. Почти нет еще пассажиров, зато вдоль всего вестибюля спиной к путям стоит шеренга милиционеров – совершенно одинаковых, с одним и тем же лицом, как у клонов. Трое начальников – один также в милицейской форме, двое в штатском – стоят перед строем. Один из штатских держит около рта мегафон.

– Ва-а-просы-ы…есть?.. У-тач-не-ния, разъ-яс-нения требуются?.. Не требуются… Ну, с богом тогда… Окончание операции – пятнадцать-ноль-ноль… сбор – в линейных пикетах станций согласно распорядка… старшим нарядов сдать отчеты к семнадцати – отставить – к семнадцати тридцати…

Передает мегафон одетому в форму.

– Равняйсь… смир-рна… вольна… рассредоточиться согласно плана операции…

Строй милиционеров рассыпается – большАя часть садится в подошедший поезд – сразу во все вагоны.

Метро в разгар дня. Толпы пассажиров – среди них прогуливаются наряды милиции (по два, три человека с рациями, дубинками и т.д.), пытливо заглядывают людям в лица, иногда останавливают кого-нибудь, проверяют документы.

Знакомая уже аппаратная службы безопасности метро. На экранах мониторов – обычные пассажирские будни, попадающие в объективы видеокамер. Мы видим те же милицейские патрули среди потоков пассажиров, видим, как кто-то из молодых ментов улыбается прямо в экран, по-дурацки позируя перед камерой. На одном из экранов – переход, в котором обычно выступает Музыкант. Мы видим, как он играет на флейте, видим рядом с ним, в толпе слушающих, Солнце и детей – и вот уже мы наблюдаем за ними не с экрана, а словно бы стоя рядом. Мы видим, как с разных сторон подходят милиционеры, оттесняют людей, хватают Музыканта и Солнце – Музыкант в последний момент пытается дотянуться до скрипки в футляре, чтобы ее не растоптали однако получает удар в живот: милиционеры принимают его движение за попытку сопротивления. Скрипка выпадает из рук и с жалобным фальшивым звуком падает. Но тут дети набрасываются на ментов, пытающихся скрутить их мать – набрасываются с остервенелостью волчат. Завязывается потасовка, наконец менты одолели: один из них отходит в сторону, рассматривает укушенную до крови руку:

– Сученки, а!.. ну, ничего… в детдоме их поправят…

Обыск в помещении, где жила семья музыканта. План от пола – мы видим лишь разбросанные вещи, игрушки, бумаги и ноги расхаживающих среди всего этого ментов. Ботинки ментов бесцеремонно пинают вещи. Вот с пола подымают какие-то листы бумаги – мы видим, что это карандашные портреты Людвига и Каодая.

Канада толкает вперед свою махину. Вокруг – толпы людей, им приходится расступаться. Вдруг за спиной у Канады вырастают оперативники – четыре человека. В следующее мгновение они уже скрутили ее и увели куда-то. Махина стоит среди толпы без оператора. Еще миг спустя двое оперативников появляются на месте Канады – растерянно и неумело пытаются двинуть махину вперед.

Мы видим Канаду в каком-то отделанном белым кафелем помещении – то-ли медпункт, то-ли еще что-то. Она одета в смирительную рубашку и привязана к креслу. Какой-то человек в белом халате заголяет одну ее руку и делает укол. Канада смотрит на шприц с ненавистью.

– Свиньи…

"Доктор" с шумом выбрасывает использованный шприц.

– Ну, вот и все… сейчас пациент успокоится… можете посидеть с ней пока…

Уходит. К Канаде подсаживается ее бывший муж:

– Вот и славно, Катерина… вот и чудненько, что так вышло… добрые люди помогли… да, помогли… теперь тебя немножко подлечат, и ты вернешься домой… станем жить-поживать… как раньше…

Канада в это время уже не понимает слов – глаза ее осоловели, голова свесилась на грудь, изо рта капает слюна.

36.

Окошечко кассы. Очередь ночных рабочих метро, получающих зарплату. В очереди – Людвиг и Каодай. Вот рабочий, предшествующий Людвигу, получает из кассы деньги и молча уходит. Людвиг склоняется к окошечку, но денег ему не дают. Вместо этого, по всей видимости, ему что-то сказали, мы видим, как Людвиг переспрашивает что-то, показывая рукой в сторону, затем кивает головой. После этого оборачивается к Каодаю, приобнимает его за плечо.

– Сказали нам с тобой зайтить в восьмую комнату… там у них хрень какая-то с бумагами выявилась…

Дверь с надписью БУХГАЛТЕРИЯ. Открывается, за ней – небольшая комната с письменными столами, компьютерами. Однако, вместо бухгалтерских барышень в помещении находится несколько молодых мужчин в штатском, но с военной выправкой. Людвиг и Каодай в нерешительности останавливаются, не решаясь войти.

– Заходите, заходите… вам сюда, совершенно верно…

Делают несколько шагов. Тотчас же дверь закрывается, кто-то встает рядом с ней, остальные "штатские" обступают со всех сторон.

– Ваши документы, друзья…

Людвиг лезет куда-то в задний карман штанов, Каодай – под спецовку, откуда первым делом вынимает тонкую книжечку по спортивному биллиарду. Достают документы, отдают их "штатским". Те начинают изучать бумаги со смесью брезгливости и любопытства.

– Так где вы, значит, зарегистрированы?..

– Улица Осенняя, 161 корп. 3 квартира 80… как написано…

– В самом деле?.. и вы там действительно живете?..

– Ну, да… а где же мне жить еще…

– Ну, надо же – какай савпадэниэ, а!

– А что, сосед что-ли?..

– Не-е… какой я вам сосед… просто это уже двадцатый паспорт с таким адресом… или тридцатый… а между тем, нет никакого 161-го дома по Осенней улице… хоть обыщись – нету…

Людвиг, кажется, искренне удивлен не менее оперативников – картинно чешет макушку:

– Да… ну, эта… ну, значит, это – в виртуальном мире Осенняя улица… слыхали про виртуальное пространство?… нет?… эх вы, двоечники…

– Во-во… вот в это виртуальное пространство мы вас обоих сейчас и отправим, так ведь, Фоменко?

– Именно… именно так, Пал Палыч, да…

Каодай видит, что внимание "штатских" приковано к Людвигу, даже тот, кто должен сторожить дверь, отвлекся и рассматривает что-то на столе. Можно попытаться вырваться – Каодай делает едва-заметное движение корпусом, однако тут же несколько рук властно фиксируют его.

– Э-э-э… ты, брат, лучше здесь не балуй… с нами шутить не надо, мы шуток не понимаем, знаешь ли…

37.

Апостол и Глория в своей "комнате": он в кресле, обхватив руками подлокотники, она – сидит на краю тахты, руки на коленях, чуть боком смотрит на Апостола. Так, молча, они сидят тягостно долго – наконец, Апостол прерывает молчание:

– Мне надо идти…

– Да…

– …сейчас…

– Я пойду с тобой…

– Нет…

– Почему?.. у тебя встреча с ней?..

– Да… не важно… ты не должна… нет…

– Но я должна… я не могу… тебя одного… теперь кругом опасно…

Апостол взрывается:

– Черт возьми!.. Что же, по-твоему, мы должны сидеть здесь, как слепые кроты?.. пока не кончится продовольствие?.. Пойми, я должен понять, что произошло. Кто из наших попал, кто остался – где Джа, куда делась Канада… мне нужно время, чтобы разобраться… чтобы понять, что теперь делать нам… И я не могу заниматься этим на нашей тахте в атмосфере твоего уныния… Ей-богу, не могу!.. И – особенно – в атмосфере твоей идиотской ревности…

Встает с кресла.

– Хорошо, иди… все равно…

– Что "все равно"?

– Теперь все равно… ничего хорошего уже не будет… я чувствую…

– Перестань… перестань же!.. (через силу улыбается) я верю, что мы выкрутимся и на этот раз… важно только понять, что происходит… важно получить информацию… да…

Касается руки Глории, затем поворачивается и уходит прочь.

Оставшись в одиночестве, Глория некоторое время сидит неподвижно, обхватив себя руками и чуть-чуть раскачиваясь. Затем, машинально, не глядя, нашаривает одной рукой сигареты, другой спички. Пробует закурить, но не получается. Тогда Глория подымается с тахты.

Через неприметную дверь она, вслед за Апостолом, выходит в полный народу подземный вестибюль. Останавливается, сложив руки за спиной и прислонившись к стене. Слегка щурясь всматривается.

Мы, вместе с ней, видим, как Апостол стоит у одной из колонн. Видим, как Джейн спускается по эскалатору, затем идет по перрону – и тут же замечаем двух оперативников, энергично следующих за ней в минимальном отдалении. Вот Джейн и Апостол заметили друг друга – обменялись приветственными взмахами рук. Получившие сигнал оперы тут же ринулись вперед – вот они все ближе и ближе к Апостолу, который их не замечает. Однако в последний момент происходит немыслимое – Глория бросается к Джейн, изо всех сил расталкивая встречных пассажиров, и, с разбега толкает ее на пути – как раз под колеса подошедшего к станции поезда.

Рев людей, лязг экстренно тормозящих вагонов, толпа людей бросается к месту происшествия – оперативники разворачиваются и, достав из-под одежды пистолеты, также бросаются вслед за всеми.

Мы видим, как они задерживают Глорию – один заламывает ей руки, другой, с пистолетом в руке, пытается освободить проход от пассажиров. Внизу, под колесами на четверть въехавшего на станцию поезда – что-то бесформенное и неподвижное, что только что было Джейн. Ничего не понимающие пассажиры поезда барабанят в окна и двери.

Воспользовавшийся суматохой Апостол вскакивает в вагон поезда, идущего в противоположном направлении. Он подавлен и испуган – лица пассажиров вагона видятся ему словно бы в тумане, объявления станций превращаются в нечленораздельное клокотание звуков. На одной из станций он выходит, идет куда-то в общем потоке – по вестибюлю, через переходы и т.д. В каком-то месте дежурный милиционер внимательно разглядывает поток людей, одновременно говоря что-то по рации. Проходя мимо, Апостол вжимает голову в плечи…

В другом месте рванувшие на подошедший поезд люди чуть не сбили Апостола с ног. Он с трудом удержал равновесие, затем сел на скамью перевести дыхание. Глядит вокруг: в дальнем торце подземного вестибюля – эскалаторы, выводящие наверх. Апостол медленно встает, медленно, устало идет к эскалаторам по почти пустому вестибюлю. Становится на ступеньки -–эскалатор несет его вверх – долго, очень долго, мимо встречных фонарей, набегающих и, затем, удаляющихся… Играет торжественная музыка – сперва тихо, после – все громче. Когда Апостол подымается наверх и сходит с эскалатора – он уже ступает уверенно и весомо. Делает несколько шагов через небольшой надземный вестибюль станции, толкает двустворчатые двери. Выходит наружу и останавливается: вокруг изумительный загородный пейзаж –много зелени, домики, лес в отдалении, тарахтящий трактор пашет поле. Поют птицы.

КОНЕЦ