Ну, значит, была там точка на трассе - как из Москвы ехать, натурально, по Ярославке - вроде лес да лес, а там вдруг бац - и вправо дорожка заасфальтированная. Идет, идет, потом знак висит - мол, нет проезду. И, вроде, никого вокруг. А дальше, метров через полтораста, за поворотом - шлагбаум и будка, и часовой в будке. Потом, метров через триста, еще один такой пост, а потом еще один - там уже здание караульное, по всей форме.
        Так вот - мышь не проползет: в лесу, само-собой, проволочки натянуты колючие - может, под током даже - ряда в три, не меньше. А лес хороший, чистый - комаров мало - только и гулять, да грибки сшибать - воля, ан, нет же - объект режимный, дача: большей частью темно в окнах, и только садовник вокруг ходит - газон подстригает молча...
        И вот заехал, значит, на ту дачу Берия как-то с вечера. По первому делу, понятно, велел ужин соорудить - натурально, сациви заказал - это когда индюка готовят, и лобио - это когда фасоль такая, вроде каши что ли... Ну, там травки всякие - киндза, петрушка, кресс-салат и еще какие - я и не знаю их всех... Ну, выпить конечно тоже - заказал "Саперави" две бутылки, потом подумал - и еще одну, да вдобавок коньяка "Варицхе" пять звездочек поллитра. Все.
        Принесли в момент. Взял Берия коньяк "Варицхе" да две "Саперави" - и в шкаф спрятал. А оставшуюся под сациви умял... Походил он по комнатам, что-то себе насвистывая, потом присел, достал бумажки какие-то из портфельчика, полистал их и назад в портфельчик вернул. Разделся, спать лег и заснул тут же - бабка Настя, горничная, говорит - сном младенца: храпел будьте-нате!..
        Наутро, позавтракав, сел за письменный стол в кабинете, газетки свежие листает - а сам все в окошко поглядывает время от времени: верно ждет кого. И точно: еще до полудня, смотрит - выруливают по аллейке две "Победы", впереди - черная, за ней - кремовая. Подъехали, на площадочке, гравием посыпанной, встали, выходят из них люди: из черной один, длинный, в шинели и фуражке энкавэдэшной, а из кремовой - все в штатском. Вышли, на часы поглядели, перекурили наспех и в дом направились.
        Смотрит на них Берия из-за занавесочки, усмехается. Вот в дверь осторожный стук - заходит секретарь, на ушко что-то шепчет. Берия кивнул только. Секретарь бочком - и за дверь, обратно. Две секунды тишины - и снова дверь отворяется, заходят те трое из кремовой "Победы": один постарше, явно из военных, хоть и не в форме; двое же других - те как бы иного склада - такие, изящные, гибкие, словно бы заграничные или из балета, все равно. Один покоренастее, другой с усиками густыми-густыми и черными как смоль.
        Вошли. Встали. Улыбнулся им Берия, тогда и они все заулыбались несмело.
        - Вот, товарищ Берия, привез орлов, как приказывали... - заговорил бывший военный, - какие будут дальнейшие распоряжения?..
        - Хорошо, Литовченко, молодец... сейчас свободен - к половине третьего организуй отъезд товарищам, на сегодня все.. ступай...
        Повернулся Литовченко кругом, вышел, дверь за ним затворилась.
        Остались втроем.
        - Что ж, товарищи, располагайтесь... обстановка неофициальная, так сказать - сейчас распоряжусь о закусках... чувствуйте себя как дома, все равно...
        Те осмелели:
        - Да что уж, Лаврентий Павлович, вы нам как отец родной - нешто мы не помним...
        Прошли в комнату, по креслам расселись.
        - Курите... здесь можно... привыкли, небось, к американским, а?.. нашей "Примой" брезгуете?..
        И пачку CAMEL им швырнул на журнальный столик. Гости затянулись. Повеяло уютом.
        - Эх, что ни говори - хороша ты, Родина... сладок и приятен твой дым... да...
        Расслабились. Разлили "Саперави" по бокалам.
        - Ну, - говорит Берия вкрадчиво, - рассказывайте, добры молодцы, как оно было в последний раз...
        Тот, что покоренастей, сигарету отложил:
        - Про Мюнхен или про Дюссельдорф, Лаврентий Павлович?
        - Да все едино... сейчас вот вы откуда?.. Из Дюссельдорфа?..
        - Не... из Мюнхена...
        - Ну тогда валяйте про Мюнхен...
        Коренастый улыбнулся застенчиво:
        - Да что уж там, Лаврентий Павлович, вот Губец не даст соврать - ладно сработали, неловко хвалиться - а ей-богу: без сучка, без задоринки...
        И на усатого кивнул в подтвержденье. Тот пепел в пепельницу стряхнул и так, как бы медленно, что ли, говорит:
        - Да, в отношении перебежчика Красовского... все путем...
        Тут коренастый его перебил:
        - Я вот расскажу как, Лаврентий Павлович... стало быть, поставили мы машину аккурат против кафе, где Красовский обедал, значит... Ну вот, Губец в машине остался, а я стою, сквозь витрину стеклянную наблюдаю, как и что... Ну, вижу - клиент расплачивается, встает, зонтик забирает... стало быть, уходить сейчас будет... ну, я тогда в кафе бросаюсь, будто бы не в себе, и, натурально, сталкиваюсь с ним в дверях... он отшатнулся было, а я и говорю, что мол там в машине человеку плохо стало и все такое... ну, он, понятно, ничего не подозревает - пойдемте, говорит, я как раз врач, что, мол, там случилось... переходим улицу, к машине подходим - а там Губец на заднем сидении, будто бы в лежку... ну, Красовский, понятно, вовнутрь залазит - и в этот момент мы его цап! - и упаньки: попалась мышка-норушка... захотелось сыра, а получилось - сыро... так вот...
        - Погоди, Ягудин, дай я расскажу, - тут Губец встрял - ты уж больно того... как в кино, все едино... нельзя так... Вот едем мы, Лаврентий Павлович, втроем с Красовским - он у нас в полном марафете, словно бы на пикничок на загородный повадился или еще куда... улыбочка на лице сияет до ушей - потому как штучка такая у нас с товарищем Ягудиным есть: в рот вставляется чтобы клиент не болтал лишнего... словом, едем, Ягудин за рулем, а я Красовскому и говорю так, обстоятельно; мол, ты, Красовский Тимофей Ильич, 1919 года рождения, думаешь, что от Советской Власти можно уйти, укатиться как колобок - что ж, можно. Можно и плевать на нее, и с врагами ее злейшими шуры-муры крутить, все можно. Но только тогда, говорю, Красовский, Советская Власть сама к тебе придет, и теперь, Красовский, следует тебе сосредоточиться и приготовиться к тому, что Советская Власть будет к тебе неласкова, и если ты, Красовский, думаешь, что больно - это когда глаза вынимают чайной ложкой, то ты ошибаешься - больно - это когда глаза вынимают чайной ложкой через задницу...
        Ягудин, не сдерживаясь, закатился смешком негромким - должно, Саперави тому виной: словно бы медь в кармане брюк бренчит - через сукно, приглушенно:
        - Ей-богу, верно Губец говорит, Лаврентий Павлович, все верно... чистый Цицерон наш Губец - как начал тогда Красовскому этому мозгу чистить - прямо хоть в "Правду" на передовицу!..
        - Погоди... не перебивай... дай, расскажу, как дальше... - Губец также усмехнулся, однако беззвучно, лишь усики дернулись туда-сюда, - Вот, значит, приехали мы к нам на точку... Выгрузили этого Красовского - повозиться пришлось, честно говоря: тяжелый, гад, отъелся на вражьих харчах... Стало быть, затащили мы его наверх и в комнатку специальную заперли - это у нас метод, обыкновение такое, Лаврентий Павлович, можно сказать - прежде, чем с человеком работать, он сам собой дозреть должен, дойти: нам ради того на шею собственной песне наступать приходится, образно говоря - кажется, птичка уже в руках, чуть нажмешь и готово - победная шифровка в Центр... Ан, нет! В нашей работе терпение - наипервейшая вещь. Терпение и внимание. Внимание к клиенту. Мы ведь все равно как доктора - должны к каждому вздоху, к каждой икоте его прислушиваться чутко... и из этого исходить... Вот, сидим мы с Ягудиным, кофеек неспеша потягиваем, а сами прислушиваемся, как там за дверью Красовский дозревает... Слышим, стало быть, очухался он, как видно, помаленечку, обшарил все стены, а как же, решетки на окошке попробовал (мы уж знаем, как и почему, не первый, чай, фазан в наших силочках, а только невдомек ему, что напрасно он окошко-то испытывает - и решеточка не сдаст, и само оно в наш же дворик выводит, где никого, само собой, хоть пой, хоть плачь...) Так вот, попробовал Красовский решетку, затем, как водится, к двери подошел с той стороны - глядим, ага, дверная ручка вниз пошла, затем вверх опять - Ягудин, верите ли, аж засмеялся на это: "И чего ему не терпится сюда к нам? Дурашка..." Ну, слово за слово - подождали еще часа три, у клиентов, обыкновенно, к этому времени уже мысли давно по кругу ходят безо всякого толку - лишь температуру в мозгах повышая. А нам этого и надобно: всего лучше для дела, когда у клиента башка изнутри плавится - тогда он твой, не приходится даже для этого ногти ему пассатижами отжимать или там чего... Так вот, прикинули мы, значит, что и как - Ягудин и говорит: "Пора, что ли..." Я и отвечаю: "Ну, что ж, пора, так пора..." Отперли мы дверь - и вот-те нате: этот Красовский, гад, даром, что интеллигент, рванулся на нас прямо орлом... Ну, да не на тех нарвался - Ягудин его тут же мастерски по печенке съездил, да после об пол мордой... Я даже испугался маленько: "Эй, говорю, Ягода, ты, это, шкурку не попорть, стало быть!" Вот, значит, подождали мы, пока клиент по-новой очухается, ну, хотя бы на четвереньки встанет, что ли - после Ягудин ему и толкует, дескать, раздевайся, падла. Тот, с перепугу, не понял, видать: глядит глазками испуганными, что твой младенец, и молчит. "Что ж ты, говно сучье, или не слышал? Раздевайся, тебе говорят, раздевайся совсем... лечить тебя будем... я хочу взглянуть, мужчина ты на самом деле или не мужчина..." Все равно не понимает - видать, страх ума лишил. Дернул его тогда Ягудин по гениталиям носком ботинка: кажись, дошло. Разделся кое-как - пару раз подгонять, впрочем, пришлось тем же самым макаром... Так, привязали мы его, значит, к креслу - а кресло у нас там специальное было такое, вроде зубоврачебного - видим, а Красовский весь буквально дрожью трясется: прямо смех.. "Эй, говорю, сука, чего ж ты ссышь? Мы с тобой пока ласково разговаривать будем, что мама с папой... Все тебе объясним, покажем доходчиво и подробно - и, главное, на родном твоем языке. Или ты от языка своего народа отвык уже напрочь, а? По-немецки, небось, ловко навострился тарахтеть?" Включил я лампу - Красовский весь как-то вжался в себя, головой из стороны в сторону мотает, заслониться хочет, стало быть - а никак: руки-то привязаны. "Ну, что ты, маленький, что ты?" - говорю, - "это ведь лампочка просто, лампочка электрическая, она светом светит - ведь не больно, согласись... а больно будет потом... я скажу, когда... потом... ты ведь хочешь, чтоб было больно?.. нет?.. вот и правильно... так и надо - зачем тебе больно, красавчику такому... ты ведь красавчик, Красовский, ей-богу, красавчик... ты знаешь это, а?.. помяни мое слово, я в этом кресле многих мужчин перевидал - но чтоб таких красивых, с такой волосатой грудью... а знаешь, как волосики в огне потрескивают?.. нет?.. вот только запах при этом не очень приятный - но, что ж делать, - такая у нас работа, никуда не денешься... да... о чем, бишь, я?.. ах, да... тебя, наверное, Красовский, мамаша твоя любила очень?.. очень-очень... ласково так тебя называла... Тимошей, небось, или как еще... угадал?.. так, да?.. вот... а мы с моим коллегой, к сожалению, тебя любим несколько меньше, чем твоя мамаша... точнее, мы тебя совсем не любим, вражью суку... вот... а почему, знаешь?.. не знаешь?.. потому, как из-за тебя, Красовский, нам приходится в чужой стране рисковать ежечасно и опасности подвергаться - и все того ради, чтобы ты и другие такие же, как ты, нелюди поменьше небо коптили... вот... так что, Красовский, следует тебе понимать, что мамаша твоя, выходит, напрасно глаз над тобой не смыкала, и жена твоя, по всему, может замуж теперь свободно выходить, что называется, заново - да, я думаю, она и присмотрела себе давно кого получше, потому, как у тебя, Красовский, уж год назад на лбу написано было, что не миновать тебе нас, как не крути... и только ты, дурачок, этого не видел... вот... понял ты меня, или как?.. доходчиво я тебе все объяснил, не правда ли?.. то-то же... а еще, Красовский, скажу я тебе, что если ты думаешь, что умрешь теперь как герой, то ты ошибаешься, конечно, и очень, стало быть, напрасно так думаешь... потому, что умрешь ты, Красовский, как свинья... помяни мое слово - как свинья: с хрюканьем и визгом, и по уши в говне... и все, что ты можешь сделать теперь - это, как говорится, облегчить себе участь... понятно, Красовский?.. ты ведь умным мальчиком всегда был, в университетах обучался, так ведь?.. вот... и если ты будешь молодчиной, Красовский, будешь умницей, и станешь слушаться нас во всем, и на вопросы наши ответишь правдиво и в надлежащих подробностях - то в этом случае и мы с коллегой, конечно же, пойдем тебе навстречу, что ж делать - мы ведь не изверги какие, пойми - и добро помним, как водится... Так вот, Красовский, мы при этом раскладе сделаем все так, что ты даже ничего и не почувствуешь вовсе... поверь мне, ничего-ничегошеньки, ровным счетом... знаем, что говорим, - мы мастера, что называется, высокой квалификации... не веришь?.. веришь?.. то-то... так вот, если ты будешь во всем хорошим мальчиком, то я, в конце концов, слышишь, сам берусь, собственноручно один-единственный разочек стрельнуть тебе в тепленький твой, пушистый затылочек ма-аленькой такой пулькой - она тебя чик - и все... совершенно не больно и очень-очень быстро... как комариный укус, все равно... помнишь, как комарики русские кусаются?.. ну, вот и хорошо... я чувствую, мы с тобой понимаем друг друга, Красовский... прямо-таки интуиция мне подсказывает... приобретенная с опытом, как в книгах пишут... вот... так что, ты пока подумай еще над моими словами чуток, поразмышляй, а я тебе, тем временем, пока инструментарий наш покажу, познакомлю, так сказать, предварительно..." Тут я достаю наши с Ягудиным причиндалы и начинаю их не спеша этому Красовскому демонстрировать. "Вот, говорю, видишь, Красовский, - щипчики.. ничего себе особенного, вроде, щипчики как щипчики, ан, все же, люблю я их, честно признаться... уж больно они, Красовский, ладные, эти щипчики - и простые из себя, а ладные: гладкие такие, покатые, что у барышни ложбинка, а блестят - ровно твое зеркало!.. а в руке как сидят - если б ты знал, Красовский, - прямо, птичка, ей-богу, птичка... а видишь, Красовский: вот здесь желобок такой и вот тут тоже... это чтобы кровь стекала и руку не попачкала... очень удобно, Красовский, очень... а знаешь, Красовский, что мы этими щипчиками делать будем?.. не знаешь?.. ну, наверное, догадываешься, не так ли?.. и, по всей видимости, правильно догадываешься? те, что с образованием, они ведь ужасно догадливы обычно, да... не раз, по правде сказать, убеждался... прямо зависть порой берет, ей-богу... ну, вот, а начнем мы, милый друг Красовский, как водится, с малого - попробуем мы, для начала, твои ноготочки: какие они, глубоко ли сидят... вот этими самыми щипчиками и попробуем, веришь?.. ну, да что я все про эти именно щипчики - будто свет на них клином сошелся... есть и другие, к примеру, вот эти, скажем... узнаешь?.. да, верно, у зубных врачей такие же точно, только зубные врачи ими гнилые зубы удаляют, а мы с коллегой предпочитаем здоровые отчего-то... беленькие такие, чистенькие - как у тебя, кстати... с такими, согласись, и дело иметь приятнее, и вообще... да, я думаю, и тебе самому интересно зубки свои как следует рассмотреть... со всех сторон... нет?.. да ладно уж, не скромничай: вижу, что интересно... ну-с, что еще тебе показать?.. гляди, вот разные вещи, вполне обычные собой... этот паяльник, например: паяльник как паяльник... только, знаешь, Красовский, что мы с коллегой этим паяльником обязательно совершим?.. не знаешь?.. о-о, мы с коллегой этот паяльник, вернее, его жало, конечно же, не весь паяльник, само собой, а жало только - так вот, мы это самое жало, Красовский, засунем в твою ап-петитненькую попочку... а после в электричество включим, без этого никак... смекаешь?.. у нас, коли тебе любопытно, это дело называется, промеж себя, "секретным тавром"... ощущения, доложу тебе, бесподобнейшие... впрочем, я-то, честно сказать, с ними знаком, что называется, понаслышке, сам понимаешь, а вот ты в этих делах, того и гляди, станешь чистый профессор скоро... ей-богу..." Говорю я, а сам за Красовским наблюдаю: клиент, он часто впечатлителен, так сказать, через край... Ну, вижу, так и есть, побледнел наш Красовский, глазки закатил и, того и гляди, в обморок откинется. Киваю я Ягудину, тот тазик воды несет да на Красовского разом и выливает. Помогло вроде: видим, цвет щек возвращается и все такое... ушли мы тогда в другую комнату, чтобы клиент минут десять покумекал, что к чему: такая у нас заведена технология... да мне и горло промочить хотелось - все ссохлось там, пока лекцию читал, так сказать...
        Усмехнулся Берия, лишь чуть заметно правой щекой подернул, как если бы муха села случайно или что...
        - Ну, что ж, ловко, Губец, ловко... ничего не скажу - эдак ты просто виртуоз... скрипач-виртуоз, своего дела... да... - он призадумался, - ну, так раскололи вы этого, как бишь его, Красовского, в итоге, или как?
        - Спрашиваете, Лаврентий Павлович! - Ягудин аж облизнулся, - у нас и не такие кремешки в порошок истирались... - взгляд его взмыл куда-то под потолок, - Не родился еще, кто против нас с Губцом сдюжит... хошь бронзовый, хошь из дерева, - а все одно, заговорит!..
        Берия кивнул:
        - Так что ж, он вам все сразу на блюдечко и выложил?..
        - Ну, да... ну, не так, чтобы сразу, конечно... часа полтора, поди, с ним промучались, врать не буду... но после раскололся... Губец ему тисочками, есть у нас такие, специально - за большие деньги куплены, кстати сказать, нарочно в Гамбург пришлось тащиться - так вот, он этими тисочками Красовскому плечико - ать... и давай ручечку накручивать осторожно так: один оборот, второй - в общем, после шестого этот Красовский опять откинулся, что ты будешь делать!.. пришлось по новой водой отливать... но, чувствуем: уже близко - и правда, только он очухался, только Губец вновь за ручку взялся, слышим, мычит что-то невразумительное... Ну, Губец еще разочек крутанул, а затем и спрашивает Красовского, дескать, что, падла, будешь говорить теперь, или как... тот лишь головой кивнул и глаза опустил книзу...
        - Ну, а потом что?.. - Берия, казалось, размышлял о чем-то своем, - Что же вы с этим Красовским... после всего, стало быть?..
        - Как, что?.. все путем: убрали мы его... ликвидировали, стало быть... в строгом соответствии, как говорится - с соблюдением режима конспирации и санитарных норм... Губец его в ванную отвел... даже отнес, скорее - а то этот Красовский уж и на ногах к тому времени не держался - так вот, в ванной мы его и успокоили... Губец держал - а я головочку ему так за подбородочек - р-раз, пальцем большим на кадычок нажал - и с силой вверх... проверено уже, рука, можно сказать, сама знает, как и что... вот, клиент вмиг и затих - ножками только дрыгнул, коленочками туда-сюда - и все... ладненький такой стал, смирненький - любо-дорого... прям, расцеловать захотелось, верите ли, Лаврентий Павлович?.. а, кстати, кадычок у него, доложу вам, жесткий такой, острый - словно подковка...
        Все засмеялись довольно, незлобливо - потом, в наступившей через минуту тишине, редким густым пульсом ударило в бокалы вино - густое, красное.
        - Да вы наливайте, товарищи, наливайте смелее... Советской Родине для таких, как вы, орлов вина не жалко...
        Берия поднялся из кресла, потянулся, разминая затекшие суставы, затем к двери подошел, распахнул её и в коридор выглянул - привычка. Пуст был коридор, тих. Постоял Берия в коридоре с минутку, будто бы вслушиваясь, затем кругом повернулся и назад, в комнату, шагнул.
        - Ну-с... что ж вы замолчали, товарищи?..
        Уселся опять в кресло свое и на подлокотнике кнопочку нажал потайную, электрическую.
        - Сейчас, сейчас... принесут горячее - небось, нигде так не покормят, как здесь?.. все равно, как дом родной, так ведь, Ягудин?..
        - Кто б сомневался, Лаврентий Павлович!..
        - То-то же...
        Внесли горячее - для Берии куропаточку в чесночном соусе, обоим гостям - по эскалопу, размером с мясистую шахтерскую ладонь. С воодушевлением принялись есть, почти не говоря ничего - лишь изредка немногими одобрительными восклицаниями обменивались, да и те застревали, что называется, меж коренных зубов...
        
        В половине третьего, как и приказывали, Литовченко доложил, что автомобиль подан. Гости неспеша поднялись со своих мест, вразвалочку двинулись к выходу. Попрощались тепло, немногословно.
        Когда дверь за ними захлопнулась еле слышно, Берия вновь, как давеча, мягким шагом к окну приблизился и, встав у рамы, долго глядел в задумчивости, как две кремовые "Победы" разворачивались филигранно среди клумб с анютиными глазками и бесстыжими настурциями. И лишь когда обе машины, миновав КПП, скрылись из виду, он словно бы очнулся от чего-то, шагнул вглубь комнаты и снял телефонную трубку:
        - С Пищенко соедините... да, Пищенко?.. слушай сюда: эти двое, что ты мне прислал - они сделанные уже, понял?.. не годятся... да, совсем... да, как обычно, номера машин узнай у Литовченко и действуй... у въезда в Москву... нет, никакого следствия, ты что - они мне всю Лубянку своими сказками расшевелят - сразу действуй, решительно... да, по чрезвычайной схеме... давай...
        Положил трубку. Снова задумался, в новой этой задумчивости в кресло опустился - и вдруг захотелось спать, прямо здесь, в кресле, утонув в мягком мясе мебельной обивки. Не в силах превозмочь этот внеурочный сон, Берия сложил на коленях руки, свесил набок голову и прикрыл глаза - и лишь губы его еле заметно подрагивали, давая выход сочившимся сквозь подступающее беспамятство в мозг словам: "не годятся мальчики... хороши, но для дела не годятся совсем... не того полета птицы... придется других поискать... что ж... не беда..." Минуту спустя он уже ровно, с подсвистом, похрапывал.