С половины девятого утра два раза перекурить рядом со швабрами – среди щербатых эмалированных ведер, хвастливо скаливших в мир неровные пурпурные буквы: «2-я урология», «пищеблок», «приемный покой»... Потом с девчонками пили чай; после – ближе к одиннадцати – суматоха: в приемный покой вызвали сперва заведующего отделением, затем обоих ассистентов, Тамарку Зудину – словом, кто под руку попался...

Все двадцать минут, пока они разбирались в приемном, Анжела сидит без дела на третьем посту, на высоком табурете, поджав под ягодицы правую ногу и болтая левой – в позе, преисполненной предельной, на ее взгляд, в данной жизненной ситуации, дозы служебного безразличия...

Рваным стежком обходит выпачканный краской циферблат беззвучная стрелка под потолком...

Капает вода из крана: кап-кап...

Штукатурка осыпается. Старое здание обнажает серую шершавость стен, впитавшую за десятилетия запах формалина и хлорки, спертый воздух палат, где лежат тяжелобольные, их стоны и расхлябанный лязг облупленной тележки, везущей по коридору безвкусную серую больничную бурду.

 – Евдокия Петровна! Вас вызывают на третий пост...

– Аня, глюкозу в одиннадцатую...

...Она как бы дремлет. Как бы слышит все и одновременно не слышит: в сознании застревает какой-нибудь случайный звук, слово, выкрик, какая-нибудь незначащая деталь, попавшая в поле зрения: праздные термометры в банке либо изгиб кислородной трубки под потолком, отключенной еще при Царе Горохе... Она как бы дремлет, однако тут же пробуждается к поверхности бытия, едва ее окликнут, либо настанет время сделать то-то и то-то. И она встанет, и будет делать свою работу, стараясь не вникать в нее, насколько это возможно, не хорошо и не плохо, как все.

.................................................................

В половине второго требовательным фальцетом взорвался телефонный аппарат в ординаторской:

 – Девочки, где Егор Семеныч? Егор Семеныча спрашивают... из Большого Дома... скорее...

Побежали за Егор Семенычем, сорванный с обхода, через минуту явился, нехотя взял трубку и некоторое время слушал, закусив седой с прожелтенью ус, затем зажурчал всегдашним своим непроницаемо-вежливым тоном: «...оценки преждевременны... состояние крайне неустойчиво... ближайшие два или три дня покажут, в каком направлении станет развиваться процесс... Нет, это исключено... нет... надежда есть, конечно... безусловно... да, конечно были... были и тяжелее... не беспокойтесь... обязательно...»

На том конце чего-то хотели, требовали невнятно:

«... хорошо, можете позвонить завтра с утра... у дежурного ординатора... да, всего хорошего...»

Оборвалось короткими гудками. Еще минуту спустя отделение вернулось в тяжелую неприступность больничного ритуала: врачи, пациенты, болтливые сестры, глуховатая баба Аля на пищеблоке – властную предопределенность его, первозданность не превозмочь никому.

В прямоугольной (5×7) выемке больничного коридора, рядом со слабогрудым, припадающим на зеленое телевизором – эдакая разлапистая жестяная береза: в кольцах ее ветвей горшки с растениями – вечнохолостые лилии, аспарагусы, герань. Фикус в розовом пластиковом ведерке примостился позади сестринского стола – два нижних листа его желтеют отщепенцами... Еще горшок с полуживой бегонией на подоконнике... неизвестно зачем...

«В детстве любила ходить на станцию – смотреть поезда. Считала вагоны у проходящих товарняков – загадывала желания. Глупая. Думала, если попадется последним семьдесят седьмой – принесет мне счастье. Еще нравилось, как колеса стучат. Нет, ничего не было. Ну так, как у всех – после школы целовались в парадняке. Нет, ничего серьезного».

 – Здорово, девчата... как тут наш больной?.. поправляется?.. а позовите-ка из начальства кого...

Пока искали Егор Семеныча, достал сигаретку, крутил ее меж пальцев:

 – Здесь у вас не курят?.. жаль...

С Егор Семенычем беседовал минут пять от силы. Тот все больше качал головой, иногда в конце коридора раздавалось довольно громкое: «маловероятно», «я более чем уверен», «несколько дней как минимум»... После, с помощью Зойки Брагиной, краснея и надувая щеки, переписал в свой блокнот что-то из истории болезни.

 – Ну вот что, девчата... Мы тут внизу хлопца нашего посадили... будет поглядывать как бы чего... вы уж его не обижайте... ха-ха– ха... а то знаю я вас – ха-ха-ха... хо-хо-хо...

Очень старательно уложил блокнот обратно в портфель, обвел всех взглядом, явно претендовавшим на некоторую доверительную значительность:

 – И еще... если заметите там чего... вот телефончик я написал на бумажке... спросите капитана Родю... или, опять же, если вечерок провести там не с кем, а?... хо-хо-хо...

...............................................................

Потом были двое: оба высокие, оба в длиннополых чернильного цвета кашемировых пальто – так, не раздеваясь и не здороваясь, прошагали в кабинет Егор Семеныча: один молодой, в очках – Зойка тут же прозвала его «студентом» – другой, напротив, уже в летах, несколько звериного вида – чуть пучеглазый, с продавленным как бы вовнутрь носом – согласно Зойкиной терминологии – «мясник» или «боксер». Егор Семеныч беседовал с ними заметно дольше, чем с капитаном Родей, наконец, они вышли в коридор, старший достал пачку «St. Moritz», оба взяли по сигарете и быстрым шагом направились к выходу.

Егор Семеныч появился вслед за ними минуты через две, устало присел на табурет, одной рукой перелистнул несколько страниц в журнале назначений:

 – Беда...

Девчонки столпились вокруг, изнуренные любопытством:

 – Угораздило нас с этим из двенадцатой, да, Егор Семеныч?

Он поднял голову, взглянул на всех как бы даже недоуменно:

 – Что ж делать... пациент как пациент... будем лечить... одно плохо – друзей у него шибко много... и милиция, и эти... ладно... нам – что: не привыкать – стать...

Уже через полчаса он заскучал. Достал из сумки сотовый телефон, старательно и долго нажимал на нем кнопки:

 – Леха?.. это я... да... сижу здесь... да какое... нет, не с кем... ну ладно, пока...

Набрал другой номер:

 – Колян?.. Это Юра... чего делаешь?.. встал уже? ну, беги за пивом в одних трусах... га-га-га... А я тут... Седой посадил больницу стеречь... да, и Пашку и всех ребят... Ну да, где Тихомиров лежит – слыхал как его прихватило?.. такие вот дела... не, либо окачурится – либо откачают... потом за границу – долечиваться... бабок у них несметно... а тебе кто сказал?.. а-а... что?... да иди ты... га-га-га... слушай, зна... чего?... нет, и завтра тоже... нет, Седой составлял... да... ну, ладно... бывай здоров...

Он осторожно положил телефон на диван, кнопками вниз, и , подняв голову, поймал на себе взгляд Анжелы, внимательный, каким дети смотрят на движущихся самих собой кукол либо на зверей в зоопарке:

 – Видала такую штуку?.. Хочешь позвонить?..

Анжела пожала плечами.

 – Смотри...

Он поднялся с дивана и подошел к столу.

 – Нажимаешь сюда... теперь номер...

Анжеле некуда было звонить, она узнала по телефону точное время, прослушала вслед за этим рекламу пиццы (быстро и вкусно: пицца – риф) и вернула трубку хозяину, стараясь придать своему лицу максимум равнодушия.

 – Скучно тут у вас...

Она промолчала.

 – Давай познакомимся что ли, а? Тебя как звать, девуля?

Она ответила. Нехотя, худосочно затянулся разговор:

 – А этот усатый – это ваш шеф, да?...

– Ага...

– Крутой?...

– Семеныч-то?... да не, не очень...

– А такая, толстая – это кто?

– Начмед, Нина Павловна...

– Чудно тут все, я гляжу...

.................................................................

«О деньгах думала, когда девчонки приносили что-нибудь – косметику, тряпки... так, не особенно... мужик должен деньги зарабатывать по-моему... вон, у Ирки Синициной – в декабре ей шубу нутриевую подарил, колечко с бирюзой на восьмое марта – балует ее, одним словом... нет, не замужем... потому и не хочет, наверное... да... нет, в прошлом месяце, например, у Жужки плеер купила, SONY... по дороге на работу слушать, да... в метро... довольна, почему же... хороший ...»

«...дети?.. нет, упаси бог... потом когда-нибудь заведу, конечно, как положено... лет в тридцать... я молодая – пожить хочется еще... нет, что вы – у кого дети маленькие, на тех смотреть жалко просто... как папы Карло... в конце концов, не в общежитии же... нет, абортов не было... предохраняюсь, да...»

Анжела переоделась и почти бегом выскочила из клиники. Апрель ударил в глаза забытым за зиму солнцем, искрящимся отблесками недотаявших грязных льдинок, минутных неряшливых ручейков – стояло то, неуклюжее время года, когда чувствуешь себя словно бы змеей на пороге линьки, когда невозможно одеться подобающим образом – заведомо будет либо жарко, либо, напротив, промозгло: природу чуть лихорадит, она умывается мокрой грязью после зимней белой бездвижности...

...Среди пяти или шести машин, уныло припаркованных во дворе клиники, одна вдруг ожила, и, плавно вырулив на свободное от жестяных собратьев место, резко, со скрипом, затормозила перед крыльцом. Анжела легко сбежала по ступенькам, сев в машину, швырнула привычным, как ей казалось, движением, на заднее сидение сумочку:

 – Твоя тачка?

 – Угу...

Поехали. Распугивая прохожих, вырулили по пешеходным дорожкам на Льва Толстого.

 – Классная... Это опель, да?

– Ауди... ауди – восемьдесят... в прошлом году с ребятами две штуки из Германии пригнали. Одну Китаев взял, другую – я...

Машина вывернула на Каменноостровский, и, вписавшись в ритм светофоров, легко пошла в левом ряду.

 – Курить хочеться...

– В бардачке возьми... и мне тоже...

Она достала сигареты, ему и себе, опустила стекло, выдохнула в сторону первую струйку дыма:

 – Тепло стало... в отпуск пора... на море...

– В Крым?

– Все равно... ни разу не была... в прошлом году с девчонками собирались вместе ехать, да только разругались раньше времени...

– Когда у тебя отпуск?

– В июле... у нас у всех... коллективный... клинику закрывают...

Они объехали Марсово Поле, свернули на Садовую. Когда переезжали Невский, игривой музычкой проснулся телефон:

«... да... да, слушаю... да, порядок... едем... в «Европу», как договорились... все ребята там, да... хорошо...»

– А куда мы едем, Юра?

– Пожрать... в кабак один... на Союза Печатников... там все наши...

По Садовой до Римского-Корсакова тянулись черепашьими рывками – час пик.

 – Что это у тебя на руке?

– Где... а, это... это – собака...

– Собака?... У тебя есть собака?

– Да не, не моя... Это Седого собака... Кавказец, маленький еще, щенок, а уже глупый... Седой квартиру купил, обустраивает теперь... на прошлой неделе сантехнику монтировали – меня послал присмотреть за мужиками... прихожу, а там – этот... радостный, сука, хвостом вертит... одиноко ему было, видать...

– Больно?...

– А то приятно...

Они свернули на Лермонтовский, и тут же налево – на Союза Печатников. Проехав метров сто, Юрий припарковал машину в кильватер новенькой лиловой мазды.

– Все... приехали... выползаем...

.................................................................

В полуподвальной невнятности расположился средней руки ресторанчик.

 – Здорово уважаемым людям! Как жизнь?

– Привет... Наши где?...

Сквозь параллакс последовательных дверных проемов виднелись чьи-то спины, угол стола стыдливо белел скатертью.

 – Вячеслав Николаевич тебя спрашивал...

– А?... Хорошо... где он – там?..

– Нет, направо... да...

Они вошли в небольшой, на три столика, зальчик, пустой, если не считать молодого человека, увлеченно ковырявшего что-то в тарелочке. Едва он поднял голову, как Анжела признала давешнего «студента».

 – А... добрый вечер, добрый вечер... присоединяйтесь...

Они подсели за столик.

 – Рад познакомиться... Слава... – «студент» чуть привстал им навстречу – ...Мы с Юрием – коллеги...

Он слегка грассировал неспешным солидным тенором телевизионного диктора:

 – Юра говорит, ты – самая красивая девушка урологической клиники... да, Юра?

Анжела хихикнула:

 – А я тебя... я вас узнала... вы приходили вчера к Егор Семенычу разговаривать...

Вячеслав Николаевич едва заметно нахмурился.

 – Это наш товарищ... Тихомиров... с нами работает... мы справлялись о его самочувствии, только и всего... не повезло ему, что тут скажешь...

Он подозвал официанта.

 – Голодная с работы? Ну, что ж... будем есть?... пожалуйста, еще два крабовых салата, овощи, жульены с грибами для моих друзей, мне не надо... да... суп не хочешь?... хорошо... рыбу или мясо?... ага... да, говядину... пить?... нам с Юрой – пепси, мы за рулем... даме – пиво... пиво?... пиво, да... отлично... фруктов каких-нибудь... да, годится... потом кофе... мороженое?... мороженое будешь?... хорошо, тогда мороженого не надо...

Откинулся на спинку стула:

 – Здесь довольно мило... мы часто здесь ужинаем с друзьями, правда, Юрий?

Юрий выпустил дым, и едва не поперхнувшись от неожиданности, подтвердил:

 – Ага... ужинаем, факт...

– После работы тянет расслабиться... весь день в машине мотаешься – Вячеслав Николаевич описал сигаретой незамкнутое кольцо над столом – требуется успокоить нервы и все такое...

– А чем вы занимаетесь, Слава?– спросила вдруг Анжела, и в тот же миг почувствовала неясную, но, все же, вполне ощутимую запретность такого вопроса.

– Мы-то?.. Как бы тебе сказать... Ну, в общем, некоторыми аспектами безопасности... инвестиций... крупных коммерческих контрактов... в общем, все это совсем неинтересно тебе, правда Анжела?..

Принесли пиво и салаты.

 – Любишь крабов?... ешь...

Анжела пригубила пиво. Некоторое время все трое занимались своими тарелками.

 – Ну как?.. вкусно, правда?..

Анжела, не переставая жевать, кивнула:

 – Да, вкусно... я крабов только сушеных видела... в школе у нас...

Мужчины рассмеялись сдержанно:

 – Я тоже люблю... полезно... крабы, креветки, кальмары, кукумарии – очень вкусно, да... у меня друг был, он читал в одной книжке... про китайских мудрецов... они, значит, питались одним только морским мясом... и жили до ста сорока... да... ей-богу, так написано... не веришь?...

.................................................................. ...................................................................

...От портера она ощутимо захмелела, сознание несколько туманилось, обретая легкость, теряло способность концентрироваться на деталях – она так и не заметила, когда – до жульенов или после – исчез куда-то Юрий, и они с Вячеславом остались вдвоем. Откуда-то играла теперь музыка, есть больше не хотелось – Анжела лениво курила, косясь на едва-начатую вырезку:

 – А который час уже, Слава?

– Без четверти восемь. Хочешь домой?

Анжеле не хотелось домой. Она оторвалась от созерцания куска мяса, подняла глаза и, придав своему взгляду максимум доступной ей томности, покачала головой. Вячеслав, кажется, понял этот взгляд – он поискал официанта, сделал ему знак и, загасив в пепельницу сигарету, с шумом отодвинулся от стола:

 – Кажется, здесь мы уже все съели, правда..? Поехали куда-нибудь?

Подошел официант. Вячеслав расплатился, лишь мельком взглянув на счет. Встали. Вышли. ......................................................

Начинало темнеть. Давешняя лиловая мазда теперь одиноко стояла, прижавшись к поребрику.

Вячеслав включил зажигание, чуть погодя теплый воздух наполнил салон.

 – Хорошо... а то я уже начала замерзать понемногу... а куда мы сейчас поедем, Слава?

Машина тронулась с места. Развернувшись, они выехали на Лермонтовский и под правый поворот двинулись в сторону Обводного.

 – Слава, вы слышите меня?

– Что?

– Куда мы едем сейчас, Слава?

– А?

– Куда мы едем?

Он вдруг резко затормозил. Анжела по инерции подалась вперед, едва не ударившись головой о стекло:

 – Что случилось? Слава, что случилось?

Ей стало страшно. Вячеслав смотрел на нее ровно так, как смотрит на неразделанную тушку продавец в мясном отделе какого-нибудь гастронома.

 – Теперь слушай сюда, девочка... и запоминай... Это в твоих же интересах... слушай внимательно...

Он полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда что-то и протянул Анжелe:

 – Держи..

Она машинально взяла.

 – Сделаешь это Тихомирову... внутривенно... вместо чего-нибудь... это безопасно... для тебя... вскрытие покажет ту же самую почечную недостаточность... понятно? Держи еще...

Она снова взяла что-то из темноты.

 –...Здесь тысяча... потом получишь еще пять... купишь себе комнату, если будешь хорошей девочкой...

Она хотела возразить, сказать что-то, но речь не повиновалась ей почему-то: зубы, рот, губы дрожали мелкой, бисерной дрожью. Тогда она замотала головой, что было сил.

 – Аа... пусти... руку... Вы что... делаете... а-а...

Острая стальная боль по-хозяйски пронзила ее всю.

 – Успокойся... вот так, хорошо... Еще слушай сюда: сделать это надо завтра... завтра, в крайнем случае – послезавтра... потом он начнет поправляться... поняла? поняла или нет?

Дрожь прошла. Язык, еще минуту назад сухой и неподвижный, мало-помалу обрел свободу:

 – Поняла...

– И еще... не вздумай кому взболтнуть... тому говнюку-сержанту в приемном покое... нашим ребятам тоже... Юрию, Валере, другим... ясно?...

– Да..

– В действительности, от тебя мало что зависит, девочка... – он, казалось, усмехнулся, – мы, конечно, можем все сделать сами – он словно бы сглотнул слюну, – но тогда ты отправишься, увы, вслед за Тихомировым... я ведь не слишком туманно выразился, а?.. Ты ведь умная девочка, не так ли, Анжела? Все понимаешь?

Он протянул руку к дверному замку, толкнул дверцу:

 – А теперь – вали домой... тебе стоит хорошо выспаться сегодня... надо будет – я тебя найду, сама не дергайся... все, пока...

...Оказавшись одна на тротуаре, Анжела некоторое время глядела вслед автомобилю – покуда хватало глаза – затем поправила на плече сумочку, повернулась кругом и быстрым, уверенным шагом двинулась в обратную сторону. Если бы она умела анализировать свои ощущения, то нашла бы их вполне аналогичными испытанным четыре года назад, в мае, на утро после того, как лишилась девственности...

«Правил не знают... козлы... – он смачно и витиевато выругался – покупают права, фраера нестриженые...» Он свернул направо и сбавил скорость. Осторожно, с включенными фарами, почти ощупью петлял из переулка в переулок, пока не выскочил неожиданно на залитый огнями проспект. Метров через двести он остановился, вышел из машины. Неумело насвистывая «Show must go on...», поднялся по ступенькам украшенного мигающей гирляндой разноцветных лампочек подъезда... решительно надавил дверную ручку...

...............................................................

Беломраморная лестница в два пролета возносилась на второй этаж и там уже растекалась широкой площадкой и, далее,– анфиладой залов – направо и налево. Откуда-то оттуда – издалека – доносилось фортепьяно, изредка – голоса...

Вячеслав миновал двух набычившихся охранников, поднялся на один пролет, туда, где возле столика, увенчанного вазой с фруктами, сидел грузный немолодой уже человек, восточные, некогда, черты его лица теперь заплыли излишними жировыми отложениями и, вдобавок, проступали каким-то хроническим нездоровьем – то ли печень, то ли что...

 – Вечер добрый, Нариман Ашурбекович...

– Здравствуй, здравствуй Слава...Ну как?

– Порядок!.. Я в нее верю как в собственную маму – она сделает... как надо...

– А если дурить начнет?.. – Нариман Ашурбекович улыбнулся едва обозначенной гримаской сочувствия.

– Подстрахуем через Каманина... как обычно...

– Ладушки... ну, иди отдыхай... есть хочешь?..

– Не-а... сыт... проветриться надо... Борис здесь?..

– Да... налево, там... иди, поговори с ним...

Он шутливо ударил его кулаком в грудь.

 – Иди, иди... Балда...

.................................................................

В ту же ночь Тихомиров скончался сам. От острой почечной недостаточности.