*   В 1979 году в ленинградском самиздатовском журнале "37", N 17, были напечатаны большие подборки стихов - моя и Пригова (в моей, считая с предыдущим N 16, больше четырех тысяч строк), плюс статья Б.Гройса о нашей поэзии "Поэзия, культура и смерть в городе Москве" со множеством цитат из стихов.
    Годом-двумя позже статья была опубликована в русском эмигрантском журнале "Ковчег" (N 5), а в 1982 году - в журнале "Акцент" (N 8), в переводе.
    Однако при этом из статьи исчезли не только все стихотворные цитаты, но и все упоминания авторов стихов - Пригова и Некрасова, за единственным исключением: фамилия Пригов разок оставлена. Моей же фамилии - Некрасов - как не бывало.
    Под статьей означено, что перевод и сокращения выполнены Ф.Ф.Ингольдом.
    И приведенные выше немецко-русские стихи (отосланные в свое время Ингольду) мой тогдашний посильный отклик именно на этот инцидент с "Акцентом".
    Упомянутый в стихах Е.Г.Эткинд перед тем попытался проделать нечто похожее с моими стихами об убитом Константине Богатыреве, выбросив их в Париже из готовящегося сборника памяти Богатырева, хоть и не успешно: Г.Айги в Москве их восстановил.
    Этот текст в переводе на немецкий опубликован устно: зачтен вслух (и показан аудитории) в декабре 89 в Эссене на фестивале немецких и русских поэтов-авангардистов "Хир унд Дорт" ("Hier und Dort").


*   Году в 77-8-м на меня с моим ленинградским циклом обратил внимание Кривулин - с подачи недавно переехавшего в Москву и водившего компанию с Булатовым и Кабаковым Гройса. Ленинградский самиздатский "37" и делали в основном Гройс с Кривулиным. Фирма понимала себя как очень серьезную, и решено было для солидности и всяческой аутентичности моей подборки съездить мне в Питер. С аутентичностью все равно вышло так-сяк, отчасти оттого, что мне хотелось все время добавлять нового, которое дописывалось и уточнялось, отчасти оттого, что Кривулин все время норовил недодать обусловленных 50 страниц, и отчасти оттого, что печатавшей все это Наташе печатать все это - да еще в две колонки, которые я с самого начала выторговал, чтоб больше влезло - просто было уже не под силу. Так одна страничка, и весьма существенная, влезать нипочем не хотела - вроде бы стихи на ней разместить не удается. Я разместил, хоть и правда не без натуги, сказали спасибо, а потом она оказалась только в моем экземпляре... Все, связанное с рисковостью с самого начала отдавалось на безусловное кривулинское усмотрение - нет, так нет, и все разговоры. И поддаваться каким-то еще хитростям собственной витиной политики я не видел никаких оснований. В итоге публикация вышла увесистая, только с кучей опечаток.
    С приходом новых времен М. Шейнкер сделал из нее подборку в "Новой Русской Литературе", а я выпустил книжкой "Стихи из журнала"объемом 6 п.л. Из двух моих книжек лучшая.
    Но отношения с Витей стали напрягаться. И исхитряться необыкновенно. Года с полтора-два после выхода "37" я более-менее наезжал в Питер - раза три, если не четыре. В той или иной связи с какими-нибудь витиными прожектами и якобы предложениями. Особенно потешно приглашал Витя на чтения-выступления. - Старик, - а, ты приехал... Ну, старик, рад тебя слышать. Но, старик - в субботу - ну, как говорили - ты знаешь, не выходит. Ну, старик, ну только вчера сказали... - Ну, старик - зачем ты так говоришь - "зачем приехал"... Старик - ну, "зачем", "зачем"... Понимаешь, если бы ты мог в воскресенье, но в воскресенье ты же говоришь уезжаешь... Когда ты уезжаешь?.. Во вто-орник... Старик, ну я сейчас позвоню, узнаю, хорошо? Ты мне позвони.
    - Старик, а - это ты... Старик, но знаешь, - в воскресенье не выйдет. Не получается - вот только сейчас сказали, старик - вот в среду если бы... и т.д.
    Довольно скоро я бросил Вите звонить и разговаривать с Витей, а когда случился бум 83 с организацией л-градского клуба "Поэзия" и с приглашением в этот клуб московских гостей, среди гостей были Пригов и Рубинштейн, с кем мы вместе выступили на страницах "37", Слава Лен, Седакова, - а меня не было. Я не очень и удивился. Только, помню, в первый раз стал присматриваться внимательней к Диме Пригову, который не удержался и буквально заплясал чертом, козликом, у меня перед носом: - Все-волод Николаич! А вы не едете?! Всеволод Николаич! Ну как же так, Всеволод Николаич, а?...
    Соседи Пригов с Рубинштейном тогда уже прокрутились по питерской поэтической неофициальной системе, какая была, не по одному разу, тем более Пригов. Которого Витя полюбил как Ахмадуллина Ерофеева в "Метрополе". Как того же Пригова - Седакова и т.д. За контраст, полезнейшую себе альтернатив- ность: смотри, читатель... Либо - либо. А то - вот. Страшно?
    (С успехом, хоть и не особенно,по-моему,тонко употребил эту расхожую дилемму Кибиров, используя как бы обе крайности сразу и вперемешку, в мелкую по возможности сечку - бывает, что выходит и сплав, сращение. Но чаще одно с другим, тради- ционность с имитационностью в ударном порядке перемешиваются вполне механически, что однако, не только не смущает, но даже уже называется. Например: построение новых отношений между автором и читателем. Иначе: набор-полуфабрикат с д е л а й  с а м, дорогой читатель. Как сумеешь. Сам и отнесись. И сам прочисть уши. Опять-таки - как сумеешь.
    А если что - не мы виноваты).
    В общем,в отношениях с Витей наступила полная определенность - до весны 91, когда мы с Витей оба выступили на московской фазе немецко-русской программы "HIER UND DORT" - "ТУТ И ТАМ" и решил Витя, что меня р а с к р у ч и в а ю т. С чего - не знаю, но будучи сам мастак и большой босс в этом деле1, только что хорошо раскрутив по своей питерской системе того же Пригова, усвоил Витя, что без раскрутки не прозвучишь, а мне тогда в "Иностранке" прозвучать, правда, кажется, таки удалось; видимо, и Вите так показалось. И Витя прилип.
    С Витей нам и до того раз-другой уже случалось не поздороваться в витины московские приезды, и другого ничего Витя от меня и ждать не мог - кто-кто Витя, только уж не дурак. Говорю же, была полная определенность. А тут вцепился Витя с какими-то похвальными словами, и кто Витю знает, тот понимает, что от Вити просто так не отвяжешься.
    - Витя, тебе не кажется, что все это если говорить, так говорить надо было в 83 году - во-первых, а во вторых говорить это не мне?
    - Старик, ну так вышло в 83-м, ну вот при первом же случае, ну - при первом, ты понимаешь - и скажу, и напишу, и объясню, напечатаю: ну - я тебе говорю, старик. Понимаешь - Это. Я. Тебе. Говорю. Я.
    - Да?.. Ну, посмотрим, Витя. Будь здоров, Витя.
    Смотрим. Посмотрел Витя, и убедился Витя: можно не беспокоиться. Что   р а с к р у ч и в а ю т  меня - это ему показалось.



1   Что впечатляло - спайка и выучка, какую проявили эти гордые жители Колыбели Революции, презиравшие дневное освещение. Признаюсь, неожиданно. Как-никак московский автор в "37"- это было тогда некоторое событие подпольно-культур- ной жизни. Но ни один не нарушил стройности рядов, не поинте -ресовался, не позвал почитать помимо Вити. Притом что кое-с кем из жителей прекрасного города я был знаком и до Вити.
Например, с поэтом Ясновым, явившимся даже после своей публикации в моем детлитовском сборнике 76 года ко мне с визитом признательности - вполне излишним визитом: это я могу быть признателен за "Чучело-Мяучело" и поныне - заодно со всеми читателями.
Как бы ни было, милейший Миша Яснов очень радушно пригласил меня попробовать сил и в Л-градском отделении "Детской Л-ры" - фирме, безусловно, серьезной. В ответ как бы, симметричным образом. Я дал ту книжку, что мне вернули в Москве. Стихов 50-70. Прошел год-другой. Время от времени от Яснова приходили телефонные ободрения - чуть туманные.
Ну, город такой. Но когда я во время одного из посещений великого города позвонил-таки сам в издательство тетеньке - той самой, у которой лежат мои стихи от Яснова по словам Яснова - тетенька буквально расхохоталась в трубку безо всяких нюансов: - Миша Яснов - никогда - ха хаха - и никаких - хи хихи - стихов не приносит. Кроме только своих собственных. Хо-хохо. Ох.
И я тихо повесил трубку.


*   Ваня Чуйков, пришел ко мне в гости первый и единственный раз с Аликом Сидоровым чтобы пригласить в "А-Я" в 78 году. Я принял приглашение, дал "Объяснительную записку" и стихи, и года три или четыре наблюдал некоторую чертовню с чехардой через меня, энергичное шмыганье и приганье мимо моего носа. Наконец, обратился к Чуйкову за разъяснениями. На что Чуйков не соизволил. Никак, и всё.