Дата публикации:  28 Марта 2000

 получить по E-mail
 версия для печати

Асар Эппель. Шампиньон моей жизни. - М.: Вагриус, 2000.

О, если бы мог я все это понять,
Опилки пришли бы в порядок!
А то мне - загадочно! - хочется спать
От всех этих Трудных Загадок!

Книга состоит из двух циклов рассказов: "Травяная улица" и собственно "Шампиньон моей жизни", название которого происходит от одноименного рассказа, что неслучайно. Этот рассказ является центром и цикла, и всей книги в целом. Все остальные рассказы так или иначе перекликаются с ним, развивают тему, заданную в нем. Тема стара как мир: жизнь есть путь и каждое мгновение - "снова станция нашей жизни". А жизнь начинается на Свалке, "весенней и необходимой". Свалка призывает куда-то устремляться, действовать, не засиживаться. Вся трагедия человеческой жизни в том, что человек теряет Свалку, а потом не может ее найти, но грязь, из которой он вышел, остается с ним навсегда.

Иду вперед
(Тирлим-бом-бом),
И снег идет
(Тирлим-бом-бом),
Хоть нам совсем -
Совсем не по дороге!..

И Свалка эта серая, заросшая, грязная, пованивающая, но при этом блестящая, и каждое стеклышко здесь - Падишах, и каждая лужица - Людовик Солнце, и водомоина - Рамзес. А грязь - не только на свалке, она кругом, она непроходима и вездесуща: "Страшно подумать, даже княгиня Лиговская могла наследить у кузины в диванной". И этой "грязище обречено все", вся Россия, причем не фигурально. Грязь "загустела в крови и налипла в навыки". И спасти от нее может лишь любовь.

А что значит любовь по Эппелю? Лолита-Пани доводит до исступления плешивенького Булю, а он натягивает на нее чулки в общественном туалете ("Чулки со стрелкой")... Косноязычная Ольга в течение всего рассказа доказывает Ваське, что он у нее второй, и врет, падла, а он ее "метелит" ("Вы у меня второй")... Молоденькая физручка будоражится от игры в "козла" со старшеклассниками ("Худо тут")... Жена особиста совращает студентика в тети-Дусином бараке ("Бутерброды с красной икрой")...

Тара-тара-тара-ра!
Трам-пам-пам-тирирам-пам-па!
Тири-тири-тири-ри.
Трам-пам-пам-тиририм-пим-пи!

Все это Эппель называет любовью. Все это выше грязи, потому что не укладывается в придуманные кем-то и для кого-то рамки. Все это заставляет грязь, которая кругом, сверкать. И только эта любовь помогает героям возвыситься над повседневной пошлостью и мраком.

Только она помогает "шлюхе" Людке ("Разрушить пирамиду"), которую проклинает мать, над которой смеется вся слободка, объяснить сбежавшему из плена другу Золе, как получилось, что в его отсутствие родилась дочь: "Через мои внешние половые органы он пустил в мои внутренние половые органы из своих внешних половых органов живчик, и этот живчик - а они такие масенькие и вертучие, - делая в моем организме спиралеобразные движения, достиг моего созревшего яйца, и стала получаться девочка... которая теперь... в той комнате". И Золя все понимает и принимает. И впереди их ждет жизнь - "подлая, горестная, святая и слободская".

Ах, в синем-синем небе
Порядок и уют -
Поэтому все Тучки
Там весело поют!

Определение "слободская" для Эппеля очень важно. Действие всех рассказов происходит в мире старомосковской окраины сороковых годов. Это еще не город, но уже не деревня, и люди здесь живут по своим, еще не городским, но уже и не деревенским неписаным законам.

И это тоже, конечно, связано с дорогой - уже не там, но еще не здесь. Как говорит герой одного из рассказов, "Видно далеко, но - все". Писателю важно состояние "Мы - внутри!". Замкнутый мирок - короткая остановка среди долгой дороги по направлению к чему-то, пускай пока не ясно к чему.

Остановка на окраине Москвы времен юности, военных и послевоенных лет. Любовь Эппеля к улочкам и слободкам сродни любви Гиляровского; чего стоит одно описание Коптевского рынка со всеми его "витринными баклажанами из папье-маше, типографскими литерами царской буквы "ять", венскими стульями, рукописными подлинниками "Слова о полку Игореве", переплетенными вместе с брошюрой "Учись у Стаханова работать заново", пудовыми заклепками с Крымского моста, которых Моссовет уже хватился..." ("Пока и поскольку").

А не все ли равно, где жить - во дворце или в бараке? И не все ли равно, кто ты - богач или бедняк? Да, на его круглом столике есть плюшевая скатерть, а у тебя такой нет и не будет. Неважно и то, когда ты живешь, потому что "люди проживают жизнь по сути одинаково, хотя и считается, что - по-разному". И старик Никитин легко перевоплощается в ветхозаветного Товита, и среди немецких самолетов, бомбящих Москву, слепой Хиня видит светлого ангела Рафаила ("Два Товита"). А старый учитель физики Самсон Есеич может и в Колхиду за руном сплавать, и Минотавра обмануть, и "Илиаду" сочинить, и уличить царицу Савскую, "доведя приятелям, что у нее волосатые ноги" ("Пока и поскольку"). И старик готов стать деревом, и две ветки у него уже есть, и на каждой - по пять прутиков, и на каждом - по желтому и жесткому листу ("Помазанник и Вера"). Дорога, которую описывает Эппель, оказывается бесконечной и во времени, и в пространстве.

Для этой вечности важны не какие-то отдельные героические поступки, а течение самой жизни. И на войне Эппеля интересуют в первую очередь не подвиги, а само по себе время, когда жизнь идет своим чередом (как в "Севастопольских рассказах" молодого Толстого). Несмотря ни на что, жизнь продолжается, и "кролики е$#тся", и школьники "харкают завучу в глаз", и "Кокын насрал"...

...Лежа на пузе,
Я вспомнил о Музе,
Но она позабыла Поэта (меня).
Что делать!..

...А очередной шампиньон очередной жизни вырастает на свалке.

Привязанность к повседневному быту наполняет рассказы Эппеля огромным количеством вещей странных, полузабытых, но еще живых. Писатель хочет, чтобы "остановка" длилась как можно дольше. И наполняет страницы бесконечными сломанными стульями, подставками для тростей, выцветшими детскими лыжами, крашеными белыми столиками с висячими замками, бочками, бадейками, лопатами, диванчиками с округлыми спинками...

Молчит этажерка, молчит и тахта -
У них не добьешься ответа,
Зачем это "хта" - обязательна та,
А "жерка", как правило, эта!..

Все умирает. И люди, и вещи. Но хотя эта милая сердцу "станция" кончится, жизнь будет продолжаться. И наступит новая Пасха, и не надо будет бояться, и не надо будет, задув свечку, перепрятывать вещь в бумажке, сквозь которую ощутим тонкий рельеф... И не надо будет прислушиваться к любому шороху и бояться любого стука... Пускай сейчас "низкие тучи страшного времени мечутся по небу" - это пройдет, как проходит все ("Не убоишься страха ночного"). Темную осень сменит, сияя и сверкая, весна. И ручьи побегут, и лужи заблестят, и засверкает "мириадами стекляшек" Свалка. А у Свалки виднеется тропинка, ведущая куда-то, а куда - неизвестно, но зато видно далеко - видно все. "А раз все, значит пространство замкнуто".

Я вижу -
Не так-то легко написать
Очень хорошую строчку,
И лучше бы все
Сначала начать,
Но легче поставить точку.

• Рецензия Николая Александрова
• Книга на вчера: "О терпимости" Майкла Уолцера
• Полный список книжных обзоров

написать отзыв

поставить закладку

предыдущая	в начало	следующая