Исследованиям А. Б. Пеньковского свойственно, во-первых, внимание к таким подробностям языка, которые не умещаются в привычные классификации и правила, во-вторых, уникальное умение читать классическую литературу на языке, современном не нам, а писателям, в-третьих, замечательное единство литературоведения и лингвистики, в-четвертых, широта филологических интересов. Список достоинств, очевидных при чтении работ А. Б. Пеньковского, можно продолжать бесконечно, ограничусь только этими четырьмя пунктами ради обоснования темы, выбранной мною для статьи в сборник, посвященный замечательному филологу. Но добавлю, что тема этой статьи связана с тем, что А.Б. Пеньковский любит не только лингвистику, но и грибы.
Современные поэты извлекают художественный смысл из таких свойств категории одушевленности, как ее противоречивость, неупорядоченность, динамичность, и этот художественный смысл помогает увидеть другие, ранее не замеченные особенности категории.
Статьи о грамматической одушевленности неодушевленности в русских говорах А. Б. Пеньковский впервые опубликовал в 1975 году (Пеньковский, 1975 а, б). Он обратил внимание на множество неизученных проблем, связанных с этой категорией, в частности, и на проблему системных последствий ее развития, заметив, что «эти последствия, как можно полагать, весьма значительны» (Пеньковский, 2004: 85).
Многие современные поэты, весьма вольно обращаясь с лексикой и грамматикой, предпочитая норме выразительность и образность, имеют дело именно с системными последствиями развития категории одушевленности. Эти последствия по отношению к прошлому можно понимать и как движение к возможной грамматике будущего.
Поэтическое слово во многих случаях сохраняет и архаические черты языка, и опережает развитие новых элементов – этим язык поэзии подобен диалектам. Однако художественная выразительность грамматических аномалий может существовать только на фоне нормы, и это отличает экспериментальный поэтический язык от говоров.
Рассмотрим один из многочисленных примеров: стихотворение Александра Левина2 «Мы грибоеды» (Левин, 1995: 48–49).
В русском литературном языке слово «грибоед» имеет значение 'жук, живущий в грибах и гнилой древесине и питающийся главным образом грибницей' (Словарь современного русского литературного языка, 1992: 335). Это значение известно далеко не всем носителям языка, о чем свидетельствует его отсутствие в словарях Ожегова и Шведовой, в словаре Ушакова и даже в словаре Даля. Интернет дает словарную ссылку только на Большую советскую энциклопедию. Однако в литературе это слово встречается, например, в таком тексте: «В старых грибах между трубчатым слоем и мясом шляпки всегда проделаны какие-то черные норки, овальные, вытянутые в ширину. Мне ни разу не удалось видеть в грибе самих грибоедов» (В. Солоухин. «Третья охота»). Прозрачная внутренняя форма слова делает его потенциально возможным для обозначения любых существ, которые едят грибы, в том числе, и для людей – любителей грибов.
Грамматический сдвиг от неодушевленности к одушевленности при назывании грибов соответствует типичным явлениям разговорного языка. Но, в отличие от узуса на границе нормы, в поэтическом тексте грамматическая метафора, связанная с категорией одушевленности, порождает нестандартные сочетания.
Приведу полностью стихотворение Александра Левина «Мы грибоеды»:
Не всякий из нас решится съесть гриб-маховик: массивен, велик и скорость имеет большую. Но опытный грибоед умеет и сам раскрутиться, догнать гриба3 и спокойно съесть маховик на ходу. Не всякий из нас умеет скушать валуй: коленчат, тяжёл и страшно стучит в работе. Но опытный грибоед сначала съедает подшипник, и вывалившийся гриб становится лёгкой добычей. Не всякий из нас любит испытывать груздь: странное ощущение, и чешутся перепонки. Но опытный грибоед специально ищет то место, где гроздья изысканных грустей радуют сердце гурмана. Не всякий из нас знает, как высасывать сок из маслёнок; как правильно из молоканок выплёвывать молоко; |
что нужно перед едой вырубать коротковолнушки, иначе они в животе начинают громко скрипеть. Мы учим своих грибоедиков подкрадываться к лисичкам, выслеживать шампиньонов и всяких хитрых строчков. Мы учим своих грибоедиков так съесть белый гриб-буровик, чтоб зубы остались целы, и чтоб он не успел забуриться. Мы любим собраться вместе и послушать рассказы мудрейшин о кознях грибов сатанинских, о доблести и благочестии. Мы любим своих грибоедиков и славных своих грибоедок. Мы любим чесать друг другу перепонки, наевшись грустей. Но каждый из нас знает, что не следует есть мухоморов, даже если ты очень голоден, даже если счистить все мухи. Потому что мы – грибоеды! И предки у нас – грибоеды! Поэтому нас, грибоедов, не заставишь есть мухомор! |
В этом тексте омонимическая и паронимическая игра слов порождает причудливое варьирование форм винительного падежа, совпадающего то с родительным, то с именительным. Отчасти это варьирование связано с тем, что «грибы в народных представлениях занимают промежуточное положение между растениями и животными4; наделяются демоническими свойствами» (Белова, 1995: 548)5, отчасти с особенностью поэтического мира А. Левина: для этого мира типичны единство и взаимные трансформации органических и неорганических сущностей, что отражено заглавием первого сборника поэта – «Биомеханика», в состав которого включено это стихотворение.
Так, сочетание «догнать гриба», создает противоречие не только между нормативной неодушевленностью и контекстуальной одушевленностью6, но и между обычным представлением о статичности гриба и метафорой движения, основанной на омофонии «моховик – маховик»7. А динамика маховика (детали, приводящей машину в движение) тоже относительна: сам он не перемещается в пространстве горизонтально. Так что глагол «догнать» метафоричен и при объекте «маховик»8.
Присутствует здесь и другой образ, в котором «маховик» – метонимическое обозначение машины, которую можно было бы догнать. Если при восприятии текста приоритетен маховик как механизм, слово «гриб» представляет собой перифразу, а если приоритетен гриб (поскольку в название стихотворения входит слово «грибоеды»), то омофония слов «моховик» – «маховик» дает импульс к развертыванию метафоры. То, что гриб «скорость имеет большую» можно понимать и как воплощение потенции, заданной грамматическим одушевлением гриба. Возможны и другие объяснение скорости: грибы быстро съедаются, быстро растут (в языке есть устойчивое сравнение «растут как грибы»). В стихотворении игра слов, основана и на многозначности глагола «догнать», и на выражении «грибная охота» (ср.: «догнать зверя»), и на жаргоне наркоманов: «Догоняться – пить или употреблять наркотики после того, как некоторое количество уже выпито (или употреблено)» (Юганов, Юганова, 1977: 70). Корме того, в общем жаргоне распространено употребление слова «догонять» в значении 'понимать, догадываться, соображать' (Химик, 2004: 145).
Поскольку игровая стилистика всей этой строфы направлена на смешение органического и неорганического, омонимия захватывает и многие другие слова: «раскрутиться» – и 'осуществить вращение до максимума' и 'проявить максимальную успешную активность', на ходу – и 'во время движения механизма' и 'во время собственной ходьбы'.
Во второй строфе название гриба «валуй» фонетически порождает у автора ассоциацию с коленчатым валом, поэтому и гриб валуй оказывается «коленчат, тяжел» и совершенно абсурдным образом «страшно стучит в работе». Фонетически подобным и этимологически родственным словом «валун» называют камень. Коленчатым гриб валуй вполне можно себе представить: у него бывает утолщенная в середине ножка. В словаре Даля отмечено и такое употребление слова: «Валуй м. кур. орл. сиб. человек вялый, неповоротливый, ленивый, разиня, ротозей; валанда, валец, валюга» (Даль, 1978: 162). Вполне вероятно, что название гриба вторично по отношению к названию ленивого человека (то есть языковая метафора основана на олицетворении).
Подшипник оказывается в стихотворении съедобным, вероятно, потому, что название этой детали по словообразовательной структуре напоминает названия грибов «подберезовик» и «подосиновик».
Каламбур третьей строфы «Не всякий из нас любит испытывать груздь» побуждает заметить энантиосемию слова «испытывать»: этот глагол, обозначая состояние субъекта, предстает пассивным по своему значению, а обозначая воздействие на объект, – выразительно активным. Слова «груздь» и «грусть» сближены в этом стихотворении не только фонетикой, но и сочетаемостью: глагол «испытывать», стандартно употребляемый в сочетании со словом «грусть», синонимичен глаголу «пробовать», типичному для разговора о грибах. Но испытывают еще и машины, механизмы, поэтому очень возможно, что при развертывании текста именно глагол «испытывать» послужил передаточным звеном от строф с моховиком-маховиком, и валуем-коленчатым валом к строфе про грусть-груздь.
Языковая игра в строке «как высасывать сок из масленок» представляет слово «маслёнок» то ли формой женского рода множественного числа (и тогда масленки мыслятся как емкости, наполненные маслом, что оживляет общеязыковое метафорическое значение в названии гриба), то ли аномально несклоняемым существительным мужского рода. Если принять второе толкование, то в несклоняемости русского слова можно предположить и пародию на рекламный прием, эксплуатирующий языковые неправильности.
Неологизм «коротковолнушки» очевидным образом связывает представления о волнушках с представлениями о коротких волнах, на которых работают приемники, и о микроволновых печах. Тогда грибы волнушки предстают принимающими устройствами. Эти грибы действительно и похожи на антенны, и (как любые грибы) впитывают в себя радиацию (ср: близость слов «радио» и «радиация»). Кроме того, на шляпке у волнушек видны концентрические круги, зрительно напоминающие изображение звуковых волн (хотя, конечно, волнушки получили свое название задолго до открытия звуковых волн в физике). Обратим также внимание и на синонимию словообразовательных формантов «коротко-» и «микро-». И к радиоприемникам, и к микроволновым печам, и к грибам вполне применим разговорный глагол «вырубать», который, если речь идет о грибах, может связываться и с собиранием грибов в лесу, и с едой (ср. просторечное «рубать» – 'есть').
В пятой строфе обыгрывается зооморфный образ, давший название грибам лисичкам. Суффикс уменьшительности в слове «грибоедиков» готовит восприятие слова «лисички» как уменьшительного, то есть суффикс, деэтимологизированный в языке, актуализируется текстом. Глагол «подкрадываться» из лексикона охотников тоже приписывает лисичкам свойства живых существ.
Дальше в этой же строфе слова «выслеживать шампиньонов / и всяких хитрых строчков» представляют названия грибов одушевленными существительными. Одушевленность слова «шампиньонов», совершенно очевидно, производна от звукового подобия «шампиньон» – «шпион», и глагол «выслеживать» переносится в стихотворение из разговоров о шпионах. Кроме того, выслеживают и зверей на охоте, поэтому, вероятно, здесь, как и в предыдущих фрагментах стихотворения, текстообразующую роль в развертывании образов играет глагольная сочетаемость. Но именно в этой строфе есть явный текстопорождающий импульс, связанный с одушевленностью слова «строчков»: поэт Владимир Строчков – друг Александра Левина, стихи этих авторов часто представляют собой перекличку, издан их совместный сборник под названием «Перекличка» (Левин, Строчков, 2004).
Последняя строфа задает читателю грамматическую загадку, которая касается и категории одушевленности, и категории падежа, и категории числа. В начале строфы автор пишет «не следует есть мухоморов», а в конце – «не заставишь есть мухомор». Поскольку при отрицании родительный падеж неодушевленного существительного нормативен, форму «мухоморов» естественно было бы понимать как обычную форму неодушевленного существительного. Но, так как на протяжении всего текста автор провоцировал читателя видеть в названиях грибов существительные одушевленные, утверждение «не следует есть мухоморов» можно понимать и как конструкцию с винительным падежом одушевленного существительного (без отрицания это можно было бы себе представить, например, так: «кто-то будет есть мухоморов»).
Выбор в пользу категории одушевленности при восприятии конструкции «не следует есть мухоморов» подкрепляется продолжением сентенции: «даже если счистить все мухи». Ненормативная неодушевленность при назывании насекомого – сигнал к тому, что и в форме «мухоморов» есть грамматическая игра в комбинации с игрой этимологической. Известно, что названия некоторых мелких существ (микробов, бактерий) представлены в русском языке как грамматически неодушевленные, но в узуальном употреблении к мухам это не относится. В тексте же, поскольку мухоморы, согласно прозрачной и живой этимологической образности слова, убивают мух, форма винительного падежа «мухи», омонимичная родительному, подтверждает этимологический смысл слова «мухомор», изображая мух неживыми, то есть акцентируя результативность действия, обозначаемого корнем «мор».
Таким образом, название гриба и название насекомого обмениваются своей принадлежностью к сфере грамматической одушевленности-неодушевленности. Мухоморы при этом изображаются как субъекты действия по отношению к мухам, но и как объекты действия по отношению к «грибоедам». И эта субъектно-объектная двойственность тоже оказывается смысловым основанием для неопределенности отнесения формы «мухоморов» к одушевленным или неодушевленным существительным в контексте стихотворения.
Заключительные строки «Поэтому нас, грибоедов, / не заставишь есть мухомор!» вовлекают в игру с одушевленностью и категорию числа. Вариантность форм родительного падежа множественного (типа «помидоров» – «помидор»), нелогичность нормативных установок в случаях типа «носков» – «чулок», а также допустимость и родительного и винительного падежа при отрицании позволяют видеть в форме «мухомор» игровое неразличение форм винительного падежа единственного числа и родительного падежа множественного числа с архаическим нулевым окончанием. Если принять версию прочтения слова «мухомор» как формы единственного числа, то есть как прямого дополнения (а заметим, что в тексте задан не выбор, а совмещение противоречивых версий грамматической принадлежности слов), то в этом случае слово «мухомор» предстает неодушевленным существительным. И это после серии сочетаний «догнать гриба», «выслеживать шампиньонов /и всяких хитрых строчков», грамматически двусмысленного «не следует есть мухоморов». Неодушевленность мухомора в таком случае явно противопоставлена презумпции его одушевленности в контексте стихотворения – возможно, еще и потому, что в конце стихотворения автор декларирует отказ от этого гриба, как бы понижая его в ранге по шкале одушевленности.
И, конечно же, само слово «грибоед», так часто на все лады повторяемое в стихотворении, не может не соотноситься с фамилией А. С. Грибоедова. Форма «Грибоеда», похожая на дружеское прозвище, в современной культуре связана с воспоминаниями А. С. Пушкина о реплике грузина, исказившего фамилию9. В последних двух строчках стихотворения Поэтому нас, грибоедов, / не заставишь есть мухомор! форма «грибоедов» – на общем фоне грамматической путаницы – может читаться и как приложение, и как обращение, поскольку родительный падеж существительного совпадает с фамилией. Строчная буква оказывается нерелевантной при устном исполнении текста и пении.
Не исключена возможность и другого литературного подтекста. Если это случайное совпадение, то можно заподозрить поэзию в очередном проявлении мистики. Фамилия Грибоедов и слово «мухомор» связаны не только поверхностной ассоциацией с грибами, но и эпизодом из истории литературы XIX века. В неокончательной версии стихотворении П. А. Катенина «Леший» была такая строчка: «Там ядовитый скрыт мухомор». С. Б. Рудаков, анализируя разные редакции стихов Катенина, пишет: «Как и “плешивый месяц” в “Убийце”, здесь “ядовитый мухомор” был предметом насмешки журнальных врагов Катенина <...> Мухомор удален, как образ сказочный, ложно ведущий к искусственной таинственности, когда нужна “природная” обстановка» (Рудаков, 1998: 228). Рудаков ссылается на язвительные реплики Н. Гнедича, А. Марлинского, А. Бестужева, Н. Бахтина, Ф. Булгарина на тему мухомора, неуместного, по их мнению, в стихах (указ. соч.: 249). Там же говорится о литературном ученичестве Грибоедова у Катенина и о том, как Грибоедов отвергал упреки Катенина по поводу «Горя от ума».
Таким образом, в рассмотренном поэтическом тексте Александра Левина грамматика одушевленности предстает отчетливо интерпретационной10, она оказывается контекстуально связанной с многочисленными явлениями на разных уровнях языка, в частности, с фонетической ассоциативностью слов, с лексической полисемией и омонимией (как в литературном языке, так и в жаргонах), с другими участками грамматической системы, синтаксисом отрицательных конструкций, а также с историей литературы11.
По результатам исследования категории одушевленности, выполненного М. В. Русаковой на обширном материале из разговорной речи с проведением серии экспериментов, оказывается, что «категория одушевленности / неодушевленности выходит за рамки морфологии – в область прагматической структуры высказывания, а возможно и текста в целом <…> эта категория занимает промежуточное положение в континууме «словоизменение – классифицирование», представляет собой в этом аспекте своего рода 'тянитолкая' (или тянитолкай?). Наблюдения над естественной речью, так же, как и экспериментальные данные, подтверждают торжество «и, а не или» принципа» (Русакова, 2007: 151–152).
Анализ стихотворения А. Левина «Мы грибоеды» вполне подтверждает эти выводы. Они во многом касаются именно системных последствий развития категории, о которых А. Б. Пеньковский писал в 1975 году. И материалы М. В. Русаковой, и поэтический эксперимент А. Левина вполне убеждают в том, что категория одушевленности – неодушевленности является, по формулировке А. Б. Пеньковского, «коммуникативно-синтаксической категорий текста» (Пеньковский, 1975-б: 366–369).
_____________________________________
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта «Грамматика в современной поэзии» РГНФ № 08-04-00214а.
2 Александр Левин (1957 г.р.) живет в Москве. Основные поэтические книги: «Биомеханика» (М., 1992), «Орфей необязательный» (М., 2001), «Песни неба и земли» (М., 2007). Большинство стихотворений из этих книг являются и песнями, изданными на аудиокассетах и компакт-дисках в исполнении автора: «Французский кролик», (М., 1997) , «Заводной зверинец» (М., 1999), Untergrund (М., 2004), «О птицах и рыбах» (М., 2006), «Песни неба и земли» (М., 2007). Левин – очень известный специалист по компьютерным технологиям, автор 10-ти изданий книги «Самоучитель работы на компьютере». Стихи Левина в высшей степени филологичны, ориентированы на языковой эксперимент. Левин назвал один из разделов своей первой книги лингвопластикой. По существу, поэтический язык этого автора в целом представляет собой лингвопластику в разных ее проявлениях. В очень большой степени языковые эксперименты и преобразования в стихах Левина связаны с грамматикой.
3 Все шрифтовые выделения в стихотворении мои – Л. З.
4 Такое же промежуточное положение грибов отмечают и биологи: «Долгое время грибы относили к растениям, с которыми грибы сближает способность к неограниченному росту, наличие клеточной стенки и неспособность к передвижению. Из-за отсутствия хлорофилла грибы лишены присущей растениям способности к фотосинтезу и обладают характерным для животных гетеротрофным типом питания. Кроме того, грибы не способны к фагоцитозу, подобно животным, но они поглощают необходимые вещества через всю поверхность тела (адсорбированное питание), для чего у них имеется очень большая внешняя поверхность, что не характерно для животных. К признакам животных относятся, помимо гетеротрофности, отсутствие пластид, отложение гликогена в качестве запасающего вещества и наличие в клеточной стенке хитина (при отсутствии последнего у растений)» (Грибы: ru.wikipedia.org/wiki/)
5 Подробное изложение мифологии, связанной с грибами, см: Топоров, 1979.
6 В. Б. Крысько, не соглашаясь трактовать сочетания типа «нашел боровика» в рамках категории одушевленности, сближает такое формоупотребление с употреблением существительных в архаических книжных сочетаниях («победити страха») и разговорных («дать тумака»). Согласно его теории, синонимия генитива и аккузатива предшествовала развитию категории одушевленности: «данные конструкции представляют ту среду, из которой постепенно выкристаллизовалась форма В=Р, специализировавшаяся для обозначения живых существ. В свою очередь, народно-разговорные обороты, развивающиеся в славянских языках после полного утверждения В=Р как единственной аккузативной формы одушевленных существительных, демонстрируют вторичный процесс воздействия генитивно-аккузативных форм на парадигму неодушевленных имен» (Крысько, 1994: 186). В. Б. Крысько пишет о том, что на этот вторичный процесс воздействия повлияло поэтическое олицетворение, однако, сам себе противореча, отказывается «признать удовлетворительным» традиционный аргумент: «грибы народным чутьем отнесены к разряду живых существ» (указ. соч.: 186–187) . Я. И. Гин, в результате подробного исследования связи грамматической одушевленности с олицетворением, пришел к такому выводу: «Совершенно ясно, что никаких формальных преград для грамматического одушевления быть не может – причина в организации плана содержания данной категории» (Гин, 2006: 50).
7 При устном исполнении текста различие между словами «маховик» и «моховик» и далее «груздь» – «грусть» совсем устраняется.
8 Александр Левин, прочитав эту статью до ее публикации, уточнил: «Я все же имел в виду, главным образом, что гриб-маховик не бежит, а вращается. А значит, грибоед должен сначала раскрутиться до скорости гриба (чтобы относительная скорость стала нулевой), так сказать, воссоединиться с грибом и потом его съесть, сидя на нем» (письмо автору статьи).
9 «Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. “Откуда вы?” – спросил я их. – “Из Тегерана”. – “Что вы везете?” – “Грибоеда”. – Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис» («Путешествие в Арзрум»). Слово графически выделено А. С. Пушкиным.
10 Ср.: «…одушевленные и неодушевленные субстантивы обозначают не объективно живые или неживые предметы, а предметы, осмысливающиеся как живые или неживые. Кроме того, между членами оппозиции “мыслимый как живой – мыслимый как неживой” существует ряд промежуточных образований, совмещающих признаки живого и неживого, наличие которых обусловлено ассоциативными механизмами мышления» (Нарушевич, 1996: 4)
11 А. Левин написал: «Про катенинский мухомор я ничего не знал, но пушкинского “Грибоеда” учитывал» (письмо автору статьи).