Орфей на подоконнике

Курсив мой

Ольга Кушлина. Страстоцвет, или Петербургские подоконники. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. 336 с.

Помню, как меня удивляли в стихах Бориса Пастернака множество астр и далий, арум, что "не просит у болота милостыни", туберозы и прочие редкие цветы. Растительная фамилия, что ли, определяла интерес к ботанике? Рецензируемая книга объяснила, в чем дело. Она — об увлечении дореволюционной интеллигенции разведением домашних цветов. О том, что сама культура модерна родилась из моды на экзотическое цветоводство. О флористических фантазиях ар нуво. Ибо "эпоха модерна, — пишет автор, — началась с того, что в Европу привезли из Америки орхидею и из Японии — хризантему".

Важно и то, что цветы приживаются сперва в слове, а потом на подоконнике. Любимая герань названа так по ошибке переводчика, но "пеларгонию" так бы не любили. Фуксия и бегония — ну ни в какие языковые ворота, вот и не прижились. Прекрасный рододендрон был убит названием, несмотря на заступничество Фета, которому досталось за это, как за бессмысленную заумь. Зато азалия (тот же, между прочим, рододендрон) была привита русской поэзии "на ура" с подачи Иннокентия Анненского и стала любимым цветком петербургских подоконников. Цикламен — цветок "роковых женщин" — никак не мог назваться простонародной дряквой.

Душные и прекрасные цветочные альковы Серебряного века... Цветы на шляпках у женщин, растительные орнаменты на петербургских решетках, символизм духов... Это сейчас домашние цветы не пахнут, а 100 лет назад пахли еще как!

Взгляд на русскую поэзию начала ХХ века сквозь неожиданный для филологии предмет вдруг обретает точность и красочность. Книга неожиданная. Вдруг Веничка Ерофеев выйдет на свой балкон на Флотской улице носопырочку расквашенную полить. Или поэт Лена Игнатова, живущая ныне в Израиле, среди "русских" цветов, вдруг догадывается, откуда те к нам пришли: паломники со Святой земли принесли. Из Гефсиманского сада. Сама книга, уютная и старорежимная, полностью совпадая с предметом описания, придает ему новые черты. И иллюстрирована рисунками из труда Гесдерфера "Комнатное садоводство", который в начале ХХ века был в любом интеллигентном доме. Описывая прошлое, автор уверенно предрекает революцию в нашем искусстве. Она случится, как только экзотические растения, появившиеся на прилавках, станут общедоступными.

Александр Левин. Орфей необязательный. Вторая книга стихов. — М.: "Арго-риск" — Тверь: "Kolonna", 2001.

Александр Левин (род. в 1957 году) — довольно известный поэт, исполнитель под гитару собственных песен, ведущий литературного сайта в Интернете, автор ставшего классическим "Самоучителя работы на компьютере", то есть человек разнообразный и неожиданный. А стихи его неожиданней всего, что можно о стихах подумать. Они способны пробудить любого от послепушкинской летаргической дремоты.

"Голимый фуфел надо мною реет,
проворно компостируя мозги.
Своим крылом, простым, как батарея,
он месит местный воздух. От ни зги
летит к нему привет невыразимый,
из где-то тут зовут его зайтить.
Но он, мудила, пролетая мимо,
в кудай-то там, в тудыт его летит...".

Это начало стихотворения "Урл отщепенный", по которому можно отчасти судить, каким образом традиционный русский стих приходит в непредсказуемое и живое движение. "Быть знаменитым — куросиво. Быть знаменитым — аресибо. Быть знаменитым — гайавато. Быть поэтичным — глуповато". И так далее.
"Это баня? — Нет, это Болодя". Стихи Александра Левина можно возвести к традиции русского поэтического абсурда от Козьмы Пруткова через раннего Заболоцкого и обэриутов вплоть до недавно скончавшегося Генриха Сапгира и ныне живущих "ироников". "Когда я Родину люблю, других я женщин не люблю. А Родин многих женщин любит, и только Родину не любит!". Кто-то из близких Левину по стилистике поэтов, как Игорь Иртеньев, стал широко известен публике. Сам он остался в большей тени, но именно в ней можно добиться радикальных результатов.

"Все аемые и яемые
всем ающим и яющим:
"Что вы щиплетесь! Что вы колетесь!
Как вам не ай и яй!".
Все ающие и яющие
всем аемым и яемым:
"А вы двигайтесь, двигайтесь!
Ишь, лентяи-яи!"...

Все ательные-ятельные
всем ованным-еванным:
"Почто ругаетесь матерно
в общественных местах?".
А каждый ованный-еванный
каждого ательного-ятельного
к маме евонной
лично и недвусмысленно!".

Блаженны инные и янные,
ибо их есть царствие небесное"...

Уильям Сатклифф. А ты попробуй. Роман. Пер. с англ. — М.: "Фантом-пресс", 2001 (серия "Зебра").

"Фантом-пресс" — сегодня одно из самых веселых и живых издательств. Вроде бы непритязательные переводные романы, а не оторвешься. Что важно при езде в транспорте. А главное, это литература, а не фуфло. То есть и интересно, и хорошо написано.

Роман англичанина Сатклиффа (род. в 1971 году) — о 19-летнем выпускнике лондонского колледжа, который, подзаработав деньжат, отправляется вслед за сверстниками в кладезь духовности — Индию. Толпы хиппи со всего Запада рвутся туда, чтобы прикоснуться тайной мудрости, очиститься в ашрамах, изменить карму, ауру, ментальность, перевернуть мозги, найти гуру, а заодно накуриться дешевой травки и, если повезет, протыриться сквозь китайские кордоны в настоящий Тибет.

Дэвида, героя книжки, отличает от этих хиппующих орд трезвый взгляд на вещи. Подружку, с которой он пускается в путь, отбивают более романтичные гуру, ищущие "йогический центр" паломниц в тантрическом сексе. Кругом грязь, нищета, попрошайки, жара, отсутствие удобств, понос и болезни, непонятная страна, путешествуя по которой, европейцы идут маршрутом, описанным в справочнике. Дэвид чувствует одиночество и бессмысленность происходящего. Что, странным образом, придает достоверность его небогатым, но тем более реальным впечатлениям от Индии и своих сверстников, ее заполонивших. С Кастанедой, матерью Терезой и Джимми Хендриксом в мозгах, с жаждой секса в чреслах и с отравленной собачатиной в желудке герой Сатклиффа отбывает до конца свой трехмесячный срок в этой священной и непонятной Индии. Ему не верится, что он вернулся в Лондон, где все так удобно и привычно. Но как только все позади, Индия начинает представляться чудесным сном.

Так и читатель романа: едет себе в метро, а кажется, что только вернулся из эзотерического путешествия.