ДВЕ КОРОТКИЕ РЕЦЕНЗИИ
на книгу Александра Левина «Переверни взгляд»,
изданную в 2010 году в рамках специальной серии «32 полосы»
(Таганрог: изд. Нюанс, 2010. – 32 с.).

Новая книга московского поэта (р. 1957) построена по принципу greatest hits – то есть автор собрал в ней стихи 1983-2010, которые были процитированы в блогах незнакомыми автору людьми, потому что этих читателей, что называется, зацепило – некоторых стихами, некоторых песнями. Здесь мы и встретим добрых знакомцев из книги «Биомеханика» (скажем, Услустамка с Остравадром), и поглядим в музее на «чёрный вспененный гербарий» и в окно на то, как «выполз нег» из стихов 2000-х. Правда, нет «Песни о властной вертикали», ставшей бардовским суперхитом, первые 10 выдач Яндекса дают 8 раз текст песни в блогах. Так что GH получился относительный, описывающий, скорее, восприятие поэтом восприятия поэта читателями. И ещё: в отличие от «Песен неба и земли» здесь из-за меньшего объёма книги явственнее просматривается эволюция автора от доминирующей с конца 1980-х по начало 2000-х пластической игровой стихии языка, находящегося в постоянном броуновском движении смыслов, к поэтике повторов с недоговорённостями. Получается какая-то иная система пауз, не столько стиховых, сколько логических, может быть, даже возвращение к трогательной простоте стихов середины 1980-х. Старое и так все знают наизусть, новое (2010) приведу:

Ощупывая фарами туман,
вдыхая торф и нюхая дурман,
мы вяло тащимся по спёкшейся стране
за тем насущным, без которого нам не.
Проходит пеший, сваренный в компот,
буксует конный, дым пуская в рот,
и всем подряд советуют спастись
сквозь Дымодедово в спасительную высь.

В новой книге Левин продолжает свой труд по конструированию собственной хаотической, переменчивой действительности, выраженной таким же полусюрреалистическим, переменчивым языком. В книге «Переверни взгляд» всё устойчивее проглядывают два полюса: дадаизм в стиле Дюшана и наивное искусство в стиле таможенника Руссо. Вообще сравнение с изобразительным искусством для поэтики Левина выглядит органично: он методично и целенаправленно делает в области языка примерно то же, что делает художник Владимир Любаров в живописи, – задаёт серьёзные вопросы, доводя их языковой игрой почти до абсурда. Что ж, нам всегда не хватало своего Льюиса Кэрролла:

Спящерица, проснись!
Тьматьматьма, таракань!
Яблоко, падай ввысь!
Усадьба летом, рязань!

. . .

Будь ты зёл или бобр,
зубр или глуповат,
переведи кадр,
переверни взгляд.