Данный альбом включает сорок картин тридцати европейских и американских художников последних двух столетий. Достаточно внятная вступительная статья разъясняет, что термины "наив" и "примитив", по мнению автора, идентичны; под эту статью попадают художники, свободные "от традиционализма и цепей, налагаемых обществом". Никто из них не получил специального образования. Серафин Луи, автор красочных орнаментальных полотен, всю жизнь проработала уборщицей. Американец Джон Кейн, чей "Автопортрет" 1929 года вызывает неизбежные ассоциации с Малевичем, был и железнодорожником, и шахтером, и маляром. Художественный мир югослава Ивана Рабузина ограничен впечатлениями от его родной деревни. О некоторых вообще ничего не известно. Остались только их полотна - полотна фантазеров и самоучек, в свободное от основных занятий время писавших картины, порой такие странные и причудливые.

Впрочем, творения примитивистов, как правило, решены в мажорной тональности. Настоящему примитиву чужды лихорадочно-болезненные поиски, как и попытки во что бы то ни стало задеть и возмутить зрителя. Такие художники не пытаются создать универсальный художественный язык, оппозиционный академическому. Они просто мягко напоминают нам о своем существовании и о том, что в "этом безумном, безумном мире" еще осталось место для чего-то простого и бесхитростного.

Конечно, не весь примитив напоминает слащавые открытки и беззаботные детские рисунки. Анри Руссо, по прозвищу "таможенник", чьи картины выставлялись (правда, уже посмертно) на "Бубновом валете", напоминает о Магритте. Странная и самодовольная "Кошка" Джозефа Слипа, похожая на вязаное изделие, вроде бы близка к концептуализму. Кажущуюся близость к генеральной линии западного искусства демонстрируют и другие работы. Рекламно-киношные "Три сестры" Дроссоса П. Скилласа отдают поп-артом. "Эйфелева башня" Жюля Лефранка выполнена с точностью, характерной для фотореализма... Но это всего лишь случайные находки, а не сознательная эксплуатация модного и коммерчески выгодного направления или приема. Лишенные как монументальности и назидательности традиционного искусства, так и заносчивости раннего авангарда, любительские картины сокращают дистанцию между художником и зрителем. Это подкупает.

К сожалению, этот безусловно нужный и полезный альбом не лишен недостатков (даже если оставить в стороне терминологические тонкости). Репродукции расположены по алфавиту фамилий художников, что в русской версии ставит после Генералича - Харви, а после Хиршфильда - Кейна. Что, спрашивается, мешало автору расположить их в хронологическом порядке, заодно показав эволюцию искусства примитива? Да и информация о художнике, предпосланная каждой картине, весьма скудна. Название картины Эрнста Дамица, переведенное как "Полночное солнце баярда Тейлора в Лапландии...", скорее всего, должно быть "Северным солнцем". Большое количество пропущенных запятых тоже как-то не к лицу "Искусству" с его давними традициями выпуска хорошей литературы. Когда в погоне за прибылью теряется качество издания, это всегда печально. Но все-таки хочется надеяться, что это единичный пример из практики солидного и уважающего себя издательства.

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ ОСТРОВА ТУАМОТУ В ОКЕАНИИ
(из цикла "Игры с природой")

На острове Туамоту живет много таитян. Их значительно больше, чем мангаревцев, но меньше, чем туамотян. Совсем мало живет на острове Туамоту тубуайцев, однако их больше, чем маркизцев. Есть также и французы, которых меньше, чем таитян, но больше, чем тубуайцев. Некоторые французы женятся на туамотянках. Их дети носят французские имена, говорят по-французски, едят французскую пищу, ведут французский образ жизни. На Туамоту живут также китайцы. Они занимают неопределенное положение, так как имеют свои культурные особенности и происходят из Китая. Язык тубуайцев похож на язык туамотян и, в значительно меньшей степени, на язык маркизцев. Язык мангаревцев ни на какой не похож. Маркизцы - потомки одного маркиза, приехавшего из Франции, и его жены, туамотянки. Китайцы говорят по-китайски. Туамотяне имеют примесь таитянской крови, а мангаревцы ее не имеют, но зато имеют примесь тубуайской, так как женятся на тубуайках. Китайцы женятся на китаянках. Тубуайцы хорошо относятся к туамотянам, значительно хуже к мангаревцам и совсем не любят маркизцев, которые, в свою очередь, недолюбливают французов. Китайцы - народ очень вежливый. Хорошо изучены нравы туамотян. Всем хорошо известны нравы французов. Нравы мангаревцев очень напоминают нравы маркизцев. Китайцы-очень своенравный народ. Тубуайцы живут дольше таитян, но меньше мангаревцев. Маркизцы живут очень недолго. Французы живут весело. Некоторые китайцы живут сто лет. В туамотянах есть много таитянского, совсем мало тубуайског, и есть нечто французское. У китайцев очень вкусная кухня.

Миграционные движения, носящие стабильный, а иногда и маятниковый характер и состоящие из миграционных связей с другими частями света, из внешних миграций в пределах океанического региона и из внутренних миграций, очень интенсивны, но иногда замедляются. Климат на острове Туамоту океанический. Тепловой баланс положительный. Со всех сторон остров омывают теплые воды. Колебания температуры незначительные. Жизнь легкая.

ПОЖАР В СЕЛЬСКОМ КЛУБЕ
(из цикла "Концептуальные миниатюры")

1. Пожар в сельском клубе:

2. Пожар в сельском клубе:

3. Пожар в сельском клубе:

4. Пожар в сельском клубе:

5. Пожар в сельском клубе:

6. Пожар в сельском клубе:

7. Пожар в сельском клубе:

Важным достоинством словаря является лексическая насыщенность каждой словарной статьи. В любой из них можно найти чуть ли не исчерпывающие синонимические ряды к соответствующему слову в каждом из перечисленных языков (иногда до 12 - 15 синонимов!), что может принести неоценимую пользу переводчикам, особенно с русского на европейские языки.

Структура словаря позволяет успешно решать довольно сложную задачу поиска необходимого слова в том или ином языке. В качестве корневого взят английский язык, что разумно не только с точки зрения его наибольшей распространенности в мире в качестве международного языка общения, но и в силу того факта, что основное количество книг по христианской проблематике выходит именно на английском. Человек, владеющий любым другим языком, отсылается к английскому глоссарию с помощью соответствующих пяти указателей (русско-английский, немецко-английски и т.д.).

Удивительным было бы, однако, если бы столь революционное издание не было лишено недостатков. Так, лексическая насыщенность оборачивается порой избыточностью: скажем, слово "religious" действительно может, в определенном контексте, иметь значение "тщательный, точный", но вряд ли уместно указывать на это значение в специальном словаре христианской лексики; то же самое относится к понятию "салонный" как синониму "мирского", "физиономии" (?) как синониму "свечи" и т.д. Словарь можно было бы дополнить значительным числом важных богословских и церковных понятий, которые в него не вошли, хотя, разумеется, абсолютная полнота здесь недостижима, а составление глоссария всегда носит субъективный характер. Досадно, что при подготовке словаря не были использованы некоторые важные источники, в частности немецко-русский и русско-немецкий словари Т. Александровой, предназначенные для читателя христианской литературы (1996 г.), и русское издание знаменитого "Словаря библейского богословия" под редакцией К. Леон-Дюфура, в конце которого приведена сравнительная таблица христианской терминологии на четырех европейских языках, включая русский.

Однако все эти недостатки носят вполне рабочий характер и могут быть исправлены при последующих изданиях. Гораздо большее удивление и неприятие вызывают другие моменты. Словарю предпослано очень странное предисловие проф. Н. Ковальского, который, почти не уделяя внимания собственно задачам и особенностям словаря, посредством банальных рассуждений и избитых штампов убеждает читателя в огромном значении христианства вообще, и православия в частности. Не говоря уже о том, уместно ли в данном издании подобное предисловие, удивляют аргументы, которые его автор приводит во славу христианства. Считая, что в международном праве понятие "всеобщая безопасность" есть наследие христианских концепций "войны и мира", Н. Ковальский не нашел ничего лучше, как подкрепить свою мысль следующим примером: "Символично, что у стен Секретариата ООН в Нью-Йорке воздвигнута замечательная скульптура "Перекуем мечи на орала" работы одного из лучших советских ваятелей Е. В. Вучетича". Сообщая, что "выразители христианской мысли", в частности Ш. Сен-Пьер, были среди тех, кто "разрабатывал проекты строительства единой Европы", Н. Ковальский вдруг объявляет весьма примечательным, что "к идеям Ш. Сен-Пьера в изложении Жана-Жака Руссо проявил интерес А. С. Пушкин". В качестве примера использования христианских понятий, вошедших в политический лексикон, автор предисловия почему-то приводит греческое "харизма", вероятно, считая его сугубо христианским понятием. "Всевышнему" Н. Ковальский приписывает "направляющую роль", по-видимому, беспокоясь об опустевшем месте КПСС. В итоге предисловие превратилось в некий винегрет советских религиоведческих штампов и откровенной чепухи.

В известной мере это положение исправлено вторым предисловием, "от составителя", однако здесь уже начала выявляться другая серьезная беда нового издания: создается впечатление, что научный и литературный редакторы над книгой либо вообще не работали, либо занимались сознательным вредительством. Если в предисловии "От составителя" говорится, что "для христианина немало слов отличаются от общеупотребительных значений", то в самом тексте словаря подобные "отличия" приобретают почти ужасающий характер, затемняя смысл приведенных толкований - не считая множества просто безграмотных разъяснений тех или иных терминов, путаницы с именами и т.д. Так, папский перстень описывается как "кольцо рыболова", "символизирующее преемничество трона св. Петра официальное кольцо правящего Папы, на котором последний изображен в виде св. Петра, сидящего в лодке и ловящего рыбу, вокруг лодки - имя Папы". "Дар языков" в словаре определяется как "способности к языкам". Причастие - "перенесение на лоб, глаза, ноздри, грудь, руки и ноги у православных и лоб, щеки, губы, грудь и руки у католиков освященного елея". При этом, оказывается, в Католической церкви детей "миропомазывают и причащают... по достижении ими самосознания". Иоанн Златоуст в словаре превратился в Иоанна Христосомаса, Амвросий - в Амброзия, Хиларий - в Хилари (в память о скандале в Белом доме?), Ефрем Сирин - в Ефима Сирина, а Антоний Падуанский - в изящного Антуана Падуанского. И т.д., и т.п. - примеров не счесть.

В общем, словарь может принести пользу при условии, что читатель ни в коем случае не будет обращаться к "толковательной" части. Если же последняя будет переписана или даже безвозвратно выброшена, да еще от предисловия удастся избавиться - тогда цены книге не будет.

Тайные записки А. С. Пушкина (1836-1837)

Пер. с фр. Публ. Михаила Армалинского
- М.: Ладомир, 2001. – 169 с.

Правда, за прошедшие годы несколько изменился отечественный культурный контекст: на несколько лет нахлынула и уже отступила волна бульварных "эротических" изданий, вышли "смелые" до визга сочинения о Пушкине разнообразных местных умельцев, смакующих и натужно придумывающих "мелкое и мерзкое" о поэте (см., например, о романе А. Александрова "Пушкин. Частная жизнь" в №6 с.г.). Момент для "сенсации" явно уже прошел. Но у этого издания появился иной смысл - обозначить определенный полюс традиции, пополнить контекст пушкинской эротизации, чтобы современные сочинители могли ясно и трезво задуматься: с какими образцами они хотят соотноситься, угодно ли им стоять в одном ряду с публикацией М. Армалинского?

Что же это за книга? Это порнографическая историческая повесть, герой которой Пушкин, повествующий в виде интимных записок о своих вожделениях, любовных опытах и огорчениях семейной жизни. Детали и антураж стилизованы и приправлены хрестоматийными фактами пушкинской биографии; сексуальные переживания и сомнения являются предметом постоянной рефлексии героя повести и приводят к трагической дуэльной развязке. Степень правдоподобия диалогов, характеров, обстоятельств - та же, что и в типовом порновидео, к которому непосредственно восходит поэтика и стилистика основных описаний. Еще сочинение имеет претензии на "игровые элементы", некое "культурное лукавство". Эти PR-ходы просты и поверхностны, но именно они вызвали в свое время толки вокруг книги и в конечном счете способствовали привлечению к ней внимания - что издателям и требовалось.

Сочинение преподносится как дневниковые записки, расшифрованные и переведенные с французского безвестным старичком-историком. Рукопись он вручил покидавшему в 1976 году СССР М. Армалинскому, который и переправил ее через голландское (а как же иначе!) посольство. Наладив в США выпуск сборников своих стихов и прозы (всё это - в том же стиле), чем преимущественно и занимается издательское предприятие M. I. P., Армалинский издал там же и "чудом уцелевшие" "Записки" со своим предисловием, где поведал о перипетиях их судьбы. Откровенный блеф рассказа, нарочитая алогичность рассуждений "издателя" ясно сигнализировали о литературной "шутке". Но шутки, к сожалению, понимают не все, и Армалинский добился даже большего, чем он мог ожидать: его стали "разоблачать", поднялся определенный "шумок", что было не только рекламой, но и позволило развернуть вокруг книги новый проект. Спустя 10 лет M. I. P. выпустила книгу: "Давид Баевский. Парапушкинистика", где были собраны отзывы и прочие документы, связанные с "Тайными записками". Пополненная свежими материалами, "Парапушкинистика" в 1999 году вышла в США третьим изданием. Надо сказать, что в историко-культурном отношении она гораздо интереснее самих "Записок".

Первым громким откликом в СССР была публикация в "Огоньке", где сначала И. Зильберштейн "гневно разоблачал" подделку, а затем "специалист по уголовному праву зарубежных государств" Ф. Решетников утверждал, что и американские законы предусматривают для подобных "сексуальных психопатов" суровые меры, вплоть до кастрации. В полный восторг "психопатов" привело то, что "Огонек" перепечатал их рекламу с адресом - в заштатную фирму посыпались обращения и даже заказы. Занятно, что именно Зильберштейну выпала роль защитника русской классики: в былое время он сам имел опыт "пиратства" пушкинских текстов и способствовал незаконной передаче на Запад чужой литературной собственности. Еще занятнее удивление "пушкиниста-следопыта" В. Фридкина, до которого не дошли несколько посылок с "Тайными записками": "Но вот как получил книгу Зильберштейн - осталось для меня загадкой". Это через таможню-то и КГБ! Действительно, "загадка". Интересны в "Парапушкинистике" и отдельные фрагменты издательской переписки (например, с библиотекой Администрации Президента РФ), хотя их содержание и стиль в общем однообразны. В последние годы нашлось много желающих порезвиться на тему "Записок" и в российском Интернете.

Предисловие "Ладомира" вынужденно (авторские права все-таки!) поддерживает американскую игру в "может быть, это и мистификация" (а "может быть" что?), смещая акцент в сторону "тонкого изображения внутреннего мира мужчины" и того, что перед нами "один из самых скандальных образцов русской эротики", так сказать, классика жанра. Тоже, конечно, навязанное M. I. P. преувеличение (мягко говоря). И обидно, что вместе с "Записками" не переиздали (желательно с хорошей редактурой) "Парапушкинистику". Но совсем страшно другое: анонс "Ладомира" обещает вскоре "представительное издание сочинений" самого М. Армалинского, в стихах и прозе, называться это будет "Чтоб знали!". Это-то зачем? Ведь и по первой книжке уже все всё знают!

В 1988 году группа вдохновленных "перестройкой" единомышленников, причастных литературе, задумала заняться книгоизданием. Но "перестройка" - перестройкой, а издание книг, наряду с производством оружия и алкогольных напитков, власти решили оставить за собой. Выход из положения подсказал Ю. М. Лужков, в то время заместитель председателя Моссовета. Он и зарегистрировал наш кооператив - не издательский, а редакционно-производственный. Мы готовили книгу, а выпускали ее совместно с государственным издательством. Через несколько лет на месте кооператива появилось издательство "ТЕКСТ" - теперь самое старое негосударственное издательство в стране.

В первые годы мы издавали в основном фантастику и детективы. Выпустили полные собрания сочинений братьев Стругацких (14 томов) и С. Лема (13 томов), чем и прославились. Затеяли серию "Альфа" (АЛЬтернативной ФАнтастики, то есть отличной от стандартной science fiction). В ней вышли книги В. Аксенова, Ф. Искандера и, кстати, первая книга В. Пелевина.

С годами интересы менялись, и сейчас 50 - 60 издаваемых ежегодно книг распределяются между несколькими сериями.

Серия книг карманного формата "ТЕКСТ" насчитывает более 60 названий. Это современная (XX век) зарубежная проза. Нам удалось издать неизвестные в России произведения И. Во, Г. Уэллса, К. Гамсуна, Г. Белля, Ж. Жене, У. Йейтса, открыть русскому читателю блистательную прозу С. Нотебоома (Нидерланды) и Е. Тунстрема (Швеция). В ближайших планах - неизвестные вещи Г. Стайн, У. Фолкнера, Г. Гессе. В этом году из серии "ТЕКСТ" мы выделили новую, назвав ее "ВПЕРВЫЕ". В нее войдут произведения самых последних лет. Если, скажем, где-нибудь в Германии появляется произведение, привлекающее читателей и критиков, то оно распространяется по странам Запада буквально в течение года. В России же многие достойные имена долгое время остаются неизвестными. Серией "ВПЕРВЫЕ" мы хотим включить российских читателей в мировой литературный процесс. Первые две книги уже вышли, это романы француза П. Ассулина и австрийской писательницы С. Грубер. Скоро читатели узнают имена И. Эдельфельдт (Швеция), X. Аскильдсена (Норвегия), Э. Хайденрайх (Германия).

В серию "КЛАССИКА", как следует из названия, включены мастера прозы, имена которых прочно вошли в историю литературы: К. Гамсун, И. Во, Шолом-Алейхем, И. Б. Зингер, Х. К. Андерсен, К. Паустовский, И. Эренбург.

В серию "КОЛЛЕКЦИЯ" мы включаем "non-fiction", в основном мемуары и эссе. Предмет нашей гордости - воспоминания Беллы Шагал с рисунками ее гениального мужа, а также философские записки молодого Рильке. Вскоре серия пополнится книгой воспоминаний о Хемингуэе его друга А. Хотчнера.

"СЕРЕБРЯНАЯ СЕРИЯ" - это сборники русской поэзии XIX века. Составитель серии и автор очерков о жизни и творчестве поэтов - известный литературовед Станислав Рассадин.

В серии "ОТКРЫТАЯ КНИГА" (современная русская проза) выходят писатели, живущие как в России, так и в эмиграции. Наибольшее внимание читателей привлекли книги В. Конецкого, С. Шенбрунн, А. Королева. Скоро увидят свет произведения О. Базунова, Е. Некрасова, Б. Штерна.

Выходят и внесерийные книги. Среди безусловных удач такого рода - первое полное издание "Записных книжек" И. Ильфа, составленное дочерью писателя. Сейчас вместе с А. И. Ильф мы готовим к изданию воспоминания Е. Петрова "Мой друг Ильф", где будет много уникального иллюстративного материала.

Важным событием в жизни издательства стало ежегодное участие во Франкфуртской международной книжной ярмарке. Там мы получаем информацию о новых тенденциях в издательском деле, ведем переговоры о приобретении прав и предлагаем права на произведения своих авторов. Если до последнего времени нам удалось продать права лишь на несколько таких изданий - в частности, на произведения И. Грековой, - то в этом году интерес ведущих зарубежных издательств к авторам серии "Открытая книга" заметно возрос, и мы ожидаем прорыва в этом направлении.

Мы нашли свою нишу в издательском деле. Конкуренция, конечно, сильная: продать пусть небольшой тираж книги очень небогатому интеллигентному читателю трудно. Именно поэтому при всех изменениях издательской стратегии мы неуклонно придерживаемся одного принципа: литературный уровень произведений, уровень редакционной подготовки текста должен быть на высоте. Следовать этому принципу нелегко, особенно если имеешь дело с переводами серьезной зарубежной прозы. Поэтому среди постоянных партнеров издательства замечательные переводчики: В. Голышев, А. Ливергант, И. Гурова. Н. Мавлевич, И. Валевич, Н. Хотинская, Н. Федорова, С. Фридлянд, Л. Беспалова, Е. Марашкинцева, Е. Михелевич, С. Белокриницкая - всех не перечислишь. А если с переводом не повезло, что бывает, хотя и не часто, за дело берутся злобные редакторы. Так и живем.

На их изготовление ежегодно используется значительное количество драгоценных металлов.

Таблица 1
Мировое потребление золота для официальных выпусков монет (в тоннах)

Таблица 2
Мировое потребление серебра для официальных выпусков монет (в тоннах)

Реализуя часть монет из драгоценных металлов на международном рынке, страны-эмитенты получают дополнительный источник поступлений в свободно конвертируемой валюте.

Эти особенности использования современных монет из драгоценных металлов дают основания условно относить их к специальным выпускам, так как с их помощью решаются специфические задачи, выходящие за рамки организации налично-денежного обращения.

Специфика этих выпусков находит свое выражение и в том, что большинство стран-эмитентов (среди них США, ЮАР, Канада, Австралия, Россия и др.) сознательно устанавливают для таких монет низкие номиналы, повторяющие или напоминающие те, что исторически сложились в эпоху золотомонетного стандарта. Так, например, наиболее массовые специальные выпуски серебряных монет Австралии, Канады и США имеют номинал 1 доллар национальной денежной единицы этих государств соответственно, в то время как каждая из этих монет содержит одну тройскую унцию чистого серебра (31,1 г.) стоимостью около 5 долларов США. Это отставание позаимствованных из прошлого номиналов монет специальных выпусков от их реальной "металлической" стоимости в современном масштабе цен делает заведомо невыгодным использовать эти монеты в качестве средств платежа.

Такой подход объясняется, с одной стороны, стремлением эмиссионных институтов максимально использовать историческую традицию, устойчивый стереотип высокой надежности монет эпохи золотого стандарта, с другой - желанием избежать негативных последствий, которыми чреваты противоречия между фиксированным номиналом монеты (в случае его установления на уровне, соответствующем "металлической" стоимости монет на момент выпуска в обращение) и непредсказуемо изменяющейся рыночной стоимостью содержащегося в монете драгоценного металла. Особую остроту эта проблема приобретает в странах с неустойчивыми экономикой и финансами.

Являясь по сути предметами коллекционирования, тезаврирования и инвестиций, монеты специальных выпусков на всех этапах обращения (от эмиссионного института до конечного потребителя) реализуются по ценам, которые отражают их реальную потребительскую стоимость и, следовательно, существенно превышают их номиналы. Формальные в силу этого обстоятельства номиналы монет специальных выпусков являются основанием для отнесения их к законным платежным средствам, операции с которыми во всех развитых странах совершаются в льготных режимах налогового и таможенного обложения.

Таким образом, государственное регулирование этих стран устанавливает для монет специальных выпусков такие же условия обращения, которыми пользуются традиционные финансовые инструменты - ценные бумаги, драгоценные металлы в слитках, наличная иностранная валюта. Это является непременным условием для обеспечения сопоставимого уровня ликвидности монет, без которого не может функционировать вторичный рынок - постоянно действующий механизм встречных сделок купли-продажи монет, совершаемых для получения инвестиционного дохода.

Монеты специальных выпусков в состоянии реально конкурировать по привлекательности с другими объектами вложений лишь в тех странах, в которых они обращаются в одинаковых или сходных режимах государственного регулирования, установленных для других объектов вложения средств. Экономическая статистика именно таких государств содержит данные об объемах инвестиционного спроса на драгоценные металлы в монете, сопоставимые с другими инструментами.

Эти принципы государственного регулирования способствовали появлению в послевоенные годы (первоначально в странах Западной Европы) особой разновидности монет, получивших название слитковых (Bullion coins) или инвестиционных (Investment coins). В настоящее время они составляют основную массу специальных монетных выпусков. Приведенные в таблицах 1 и 2 данные о десятках тонн золота и сотнях тонн серебра, использованных в последние годы для чеканки монет, относятся главным образом к выпускам инвестиционных монетных программ в Австрии, Австралии, Канаде, Мексике, США и других странах.

Инвестиционные монеты характеризуются массовыми тиражами, простотой оформления и невысокой стоимостью производства, что позволяет осуществлять их реализацию по ценам, близким к текущей стоимости содержащихся в них драгоценных металлов. Так, цены первичного рынка на наиболее распространенные виды инвестиционных монет (по которым эмиссионные институты выдают их распространителям) превышают рыночную стоимость золота в среднем на 3 - 10%, а стоимость серебра на величину порядка 20%.

Важной особенностью регулирования практически во всех странах Запада является то, что собственно операции с монетами из драгоценных металлов максимально освобождены от налогов, в то время как основное налоговое бремя возложено на инвестиционный доход или прибыль, получаемые от операций с монетами.

Очевидно, что чем более благоприятные условия существуют для совершения инвестиционных операций с монетами, тем большее количество участников вовлекается в эти операции, тем быстрее развивается рынок монет, возрастают объемы проводимых с ними сделок.

Убедительным подтверждением этому являются статистические данные по развитым странам Запада, государственное регулирование которых обеспечивает наиболее благоприятные условия для обращения монет из драгоценных металлов. Так, согласно приведенным выше данным фирмы "Gold Fields Mineral Servises" и Института серебра (Вашингтон) только в период с 1995 по 2000 г. в мире было отчеканено 553,8 т. золотых и 4976 т. серебряных монет, из которых на долю промышленно развитых стран приходится 80% золотых монет и 75% серебряных.

Один из самых крупных рынков монет находится в Федеративной Республике Германия, где со времен кайзеровской империи не было выпущено ни одной золотой монеты. По имеющимся публикациям, в последние годы совокупный объем операций с золотыми монетами в этой стране достигает 18 - 20 тонн в квартал.

Активную роль на рынке монет этой страны играют банки. Многочисленные отделения коммерческих банков ФРГ ежедневно устанавливают котировки, по которым через кассовые узлы продают клиентам и покупают у них 2 - 3 десятка наименований монет (главным образом монет кайзеровской Германии и иностранных государств) и слитков драгоценных металлов. При этом для обеспечения ликвидности монет разница между ценами продажи и покупки (маржа) устанавливается на сравнительно невысоком уровне. Примером могут служить котировки Дрезднер Банка от 20 декабря 1999 года (ЕВРО за одну монету):

Таблица 3

Удручающе низкие объемы ежегодных выпусков золотых и серебряных монет в Российской Федерации, на порядки отстающие от данных по ведущим странам-эмитентам (в том числе Австрии, не относящейся к золотодобывающим государствам), являются отражением ряда экономических и правовых проблем. Важнейшей среди них является несовершенство отечественного налогового законодательства.

Начиная с 1996 г., Банк России через кредитные организации распространяет в Российской Федерации два вида монет инвестиционного назначения. Это - золотой червонец 1975 - 1982 гг. (со- держание чистого золота 7,74 г.) и серебряная 3-рублевая монета 1995 г. выпуска с изображением соболя (содержание чистого серебра 31,1 г.).

Рассматривая эти монеты в качестве нового инструмента для вложения денежных средств населения, альтернативного наличной иностранной валюте, Банк России, как это принято в мировой практике, придал им статус законного платежного средства Российской Федерации, что должно было обеспечить благоприятный режим их обращения, необходимый для поддержания ликвидности монет.

Однако на пути этого начинания оказалось непреодолимое препятствие: закон Российской Федерации "О налоге на добавленную стоимость", другие нормативные акты предусматривают обложение операций с монетами из драгоценных металлов (которые отнесены законодателем к предметам нумизматики) налогом на добавленную стоимость по ставке 20% от цены реализации, двумя налогами с оборота, а в некоторых регионах и налогом с продаж. Тем самым изначально исключается возможность проведения операций с монетами на вторичном рынке, так как НДС постоянно увеличивал бы цены этих монет при каждой последующей сделке. А без вторичного рынка монеты не могут реализовать свой инвестиционный потенциал и поэтому объективно не могут заинтересовать участников рынка - потенциальных инвесторов.

В силу этих обстоятельств в Российской Федерации до сих пор не удалось сформировать даже зачатков рынка инвестиционных монет. Предложенные в 1996 - 1999 гг. Банком России золотой червонец и серебряный "Соболь" были направлены, в сущности, на удовлетворение тезаврационного спроса на драгоценные металлы, вторичные операции с ними практически не совершаются ввиду экономической нецелесообразности из-за "встроенного" в цены монет налога на добавленную стоимость. Это положение убедительно иллюстрируют следующие данные:

Таблица 4
Объемы и динамика реализации в Российской Федерации золотых и серебряных монет инвестиционного назначения

Таблица 5
Динамика налоговых поступлений (НДС) в бюджеты от операций с монетами инвестиционного назначения (в млн деноминированных рублей)

В измененной редакции Второй части Налогового кодекса Российской Федерации, которая вступила в силу с 1 января 2001 года, появилось положение, которое практически открывает возможность для совершения операций с инвестиционными монетами без налога на добавленную стоимость. Тем самым созданы предпосылки для формирования в Российской Федерации рынка инвестиционных монет.

Судя по тому, что пишут о ней Марина Тарковская и редактор Маргарита Белая, Ирина Яковлевна Шубина - личность незаурядная, великолепный музыкант и блестящий педагог. Она не покушается на святое, не спорит с Мастером, просто, по ее мнению, "мы живем на стыке этих двух правд.... Потому что так устроен мир - жестоко и неумолимо".

Но картонный гранит переплета способен пережить не одно стихийное бедствие, языки нарисованного пламени в уголках совсем не страшны и заставляют вспомнить не о вселенском пожаре, а о старом холсте, проткнутом любопытным носом Буратино в каморке у папы Карло. Только за дверцей - не волшебный кукольный театр, а скупой и сложный язык музыки, вынужденной довольствоваться словом.

Ирина Шубина называет свои произведения киноповестями. Действительно, здесь есть кадр, движение камеры и перебивка планов. Но кажется, все, что показывает ее камера, уже было запечатлено однажды и сохранено внутри нас. Достаточно подобрать слово, чтобы началось проявление. И достаточно листа бумаги, чтобы череду буден с их репризами и паузами, crescendo и diminuendo музыкант превратил в рондо.

Повести выстроены в хронологической последовательности, возраст героев примерно одинаков, и книга прочитывается как дневник человека, достигшего поры зрелости, но еще не старого. Вот первая повесть, "Маленький домик для Пушкина", 1989 год. Тарковский, попытки связать настоящее и прошлое, осознать себя и понять свой путь. Надо только поверить, что дуэли - не было, что вдвоем будет не так страшно, что во сне можно сделать для близкого человека то, что не сделал при жизни. 1990 год. Зарастают бурьяном незавершенные раскопки. Просто у истории есть время, которого нет у человека. Но кто-то обязательно придет потом, завершит, допишет... А нас ждут "Дороги к дверям" (1992), чтобы отдавать долги и считать потери. 1996 год, "Камни над землей", Гессе. Снова дорога, теперь уже от одной игры к другой, выбирая между созерцанием и действием, чтобы найти точку, на которой можно будет построить собственную систему координат. Но впереди 1998 - 1999 годы, когда "чернота снаружи - слилась, сомкнулась с обгорелой чернотой внутри". Безнадежность. Усталость. Бессилие врача перед болезнью, историка перед историей, ученого перед невежеством. И сдается любовь. И рукописи - горят. Только старуха, счастливо заблудившаяся во времени, видит свои засохшие цветы живыми.

Огонь... Символ поглощения и очищения, жертвенности и рока...

Что делать! Мир стремится к равновесию. И с новыми русскими появились новые лишние. Но теперь "это мир - где идеи не становятся рукописью... Где людей теряют без вести... Где не опознают - живых... И где больше невозможно придумать бессмертие...".

Так пусть они - будут, влюбленные в Пушкина, море, Тарковского и Гессе, страдающие и созидающие, обреченные на вечные поиски смысла жизни, спасающие чужие рукописи и теряющие свои, мучительно переживающие и собственное бессилие, и собственное предательство.

И пусть будет, как хотел автор, "еще одна книжка о нашей эпохе... Пусть останется и этот след..."
Пусть будет.

Разве это истина, что рукописи горят?

В России дело обстоит, понятно, много хуже. Расцвет отечественного масоноведения в начале XX века наметился в работах Я. Л. Барскова, Т. О. Соколовской, Г. В. Вернадского, Н. П. Киселева, но затем наступила эпоха раскола и гонений, в СССР ничего подобного появиться уже не могло, и лишь в Брюсселе в 1940 году вышел на французском языке весьма неполный и по понятным причинам (отсутствие архивов и библиотек) неточный словарь русских масонов Т. А. Бакуниной (Осоргиной), да и то тираж его был почти полностью уничтожен и лишь потом повторен в Париже без изменений в 1967 году. Вместе с полезной, но тоже неполной библиографией П. А. Бурышкина и той же Осоргиной (тоже написанной по-французски и вышедшей в Париже) это и был до последнего времени единственный авторитетный, труднодоступный (в Москве он есть, кажется, только в справочном отделе Государственной публичной исторической библиотеки) источник сведений о русском масонстве.

Однако научная и книгоиздательская ситуация в последнее десятилетие разительно изменилась, в России были переизданы классические работы по истории масонства прежних времен и появились новые статьи и книги, и в том числе справочного характера (например, полезный словарь О. Ф. Соловьева "Масонство"). Среди них публикации и монографии архивиста Андрея Ивановича Серкова занимают весьма заметное место, ибо капитальны по своим источникам и широте охвата фактического материала и орденских рукописей. В результате возникла необходимость весь этот материал обобщить и систематизировать в едином справочном труде, который облегчил бы ученым доступ к огромной информации, накопленной за три века бытования ордена вольных каменщиков в России.

Было известно, что А. И. Серков уже много лет работает над такой книгой, и вот она наконец вышла в свет. Это капитальный справочник объемом более чем в 1200 страниц плюс интереснейшие иллюстрации, включающий в себя словарь масонских терминов, биографии более чем 10 000 вольных каменщиков, списки масонских мастерских и их членов и исчерпывающую библиографию по данной теме. Здесь даны и подробные архивные справки, искомые сведения легко обнаружить с помощью ссылок в биографических статьях.

Надо отметить, что автор словаря многие годы работал не только в российских библиотеках и архивохранилищах, но пользовался и зарубежными источниками, особенно французскими, ибо на Западе есть целая сеть масонских музеев, библиотек и архивов, в том числе и частных, где хранится множество русских книг и рукописей вольных каменщиков. Он бывал и в областных архивах России, например в тверском. Это придает книге А. И. Серкова особую основательность, полноту и ценность, ибо написать такой словарь только в Москве и Санкт-Петербурге на базе местных неполных источников невозможно. Словом, книга получилась уникальная по своим качеству, уровню и содержанию, она сразу решила множество проблем, встающих перед историками русского масонства. Нам всем остается ею с благодарностью пользоваться и удивляться высокой квалификации и обширным познаниям автора.

Что же касается критических замечаний, в таких случаях неизбежных, то автор пишет в предисловии, что всегда готов их принять и учесть. Ведь работа над словарем завершена в основном в 1999 году, а с тех пор появились сотни книг и статей по этой теме.

Позволю себе лишь два примера. В словаре нет князя П. А. Вяземского, поэта, друга Пушкина. Между тем еще в 1999 году были опубликованы собственноручное признание поэта о вступлении в польскую масонскую ложу в Варшаве и документ из архива тайной полиции о его неудачной попытке вступить в киевскую ложу Соединенных славян. А. И. Серков вводит в словарь имя Федора Крячко, и сразу хочется его приблизительную ссылку дополнить: это Федор Федорович Крячко (1889 - 1967), парижанин, русский эмигрант, левый эсер, главный редактор газеты "Голос жизни", предприниматель.

Разумеется, такие дополнения и уточнения есть не только у автора этих строк. Это нормально, таков путь науки и справочного издания. Работа над энциклопедией, даже если у нее один автор, - дело коллективное, долгое, кропотливое; оно, замечу, требует постоянного переиздания книги со всеми необходимыми исправлениями и дополнениями. Сейчас выходит мультимедийная энциклопедия на CD-ROM "Масонство и масоны: три века в России", подготовленная известной фирмой "Алгософт", и опыт долгой работы над нею говорит: энциклопедический словарь А. И. Серкова "Русское масонство" следует после соответствующей доработки издать на таком же современном носителе, что облегчит его использование и быстрый поиск имен и реалий, позволит дать множество качественных цветных иллюстраций (масонские портреты и картины, ковры, запоны, рисунки, рукописи, храмы и строения, усадьбы) и даже звуковое (масонская музыка) и видеосопровождение. Эта капитальная, нужная, просто интересная для любого читателя книга того стоит.

В. И. Федорченко. Императорский дом. Выдающиеся сановники: энциклопедия биографий в 2 т.

– Красноярск: Бонус. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. т. 1 – 672 с. т. 2 – 640 с. Ил.

Русские без Отечества: Очерки антибольшевистской эмиграции 20 – 40-х годов

– М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2000. – 497 с.

Главная цель книги: "стараясь сохранить объективность и взвешенность", "раскрыть многогранность и противоречивость антибольшевистской эмиграции, показать быт и нравы, подлинные лица и характеры эмигрантов" (с. 7).

Но, как видно, и давление старых методологических установок еще не преодолено, и внеидеологические исследовательские методы ещё в должной мере не освоены. В результате коллектив ученых, числом двенадцать, берет себе в соавторы писателя, известного Дон-Аминадо. Его "Суд над русской эмиграцией" (1930), разделенный надвое ("Вместо введения" и "Вместо заключения"), становится рамкой в композиции книги, состоящей из шести больших очерков: "Предприниматели и аферисты", "Офицеры и командующие", "Казаки и атаманы", "Профессора и студенты", "Историки и футурологи", "Диверсанты и террористы". Тем самым симбиоз истории и литературы укрепляется, хотя именно Дон-Аминадо принадлежит афоризм: "От лжесвидетельства к беллетристике - один шаг".

Разумеется, форма очерка - едва ли не самая емкая в словесности, и возможности ее использования разнообразны. В нашем случае мы получаем вполне сюжетное, а нередко - остросюжетное повествование о предпринимателях, офицерах, профессорах, террористах и так далее, оснащенное, однако, многочисленными ссылками на архивные и труднодоступные печатные источники (чтению-развлечению это не мешает, все примечания удалены в конец текста).

Вот, например, как описывается убийство советского полпреда в Польше Войкова, чье имя до сих пор носит одна из станций московского метро.

"В момент, когда Войков и Розенгольц подходили к спальному вагону... поезда, раздался выстрел, направленный в сторону Войкова. Стрелял неизвестный юноша. Розенгольц быстро спрыгнул на путь между двумя вагонами. Войков же кинулся бежать по перрону. Юноша стрелял вслед... Войков успел вынуть из кармана револьвер, развернулся и несколько раз выстрелил в нападавшего, потом зашатался и упал на руки бросившегося к нему проводника Ясиньского.

Юноша, завидя подбегавших полицейских, по их команде бросил револьвер и поднял руки вверх. Сдавшись, он заявил, что зовут его Борис Коверда и стрелял он, желая убить Войкова как "посла СССР" и "отомстить за Россию и за миллионы людей".

Источник дан на соответствующей странице: Sprawa Borisa Kowerdy: Zabojstwo posla Z. S. R. R. Piotra Wojkowa. Warszawa. 1927. S. 3.

Далее можно узнать, как отомстили в СССР за смерть человека, в 1918 году распоряжавшегося закупкой серной кислоты для уничтожения тел расстрелянного императорского семейства: "...в ответ на убийство Войкова советское правительство расстреляло около 200 содержавшихся в тюрьмах представителей творческой, научной и технической интеллигенции, известных деятелей либеральных и социалистических партий". Источник: парижская газета "Возрождение". 1927. 17 июня.

Вот на таких сопоставлениях и построена вся книга, оказавшаяся в пространстве между исторической наукой и разнородными околонаучными апокрифами ХХ века. Достоевский говорил что-то о русских мальчиках, которые, получив карту звездного неба, возвращают ее исправленною, а ныне, чтобы нам получить настоящих ученых-историков, русским мальчикам (и девочкам, если вспомнить академика Нечкину) надо побольше читать таких книг - в них есть что исправлять, но переписывать уже не придется.

В. А. Никитин. Основы православной культуры

– М.: Просветитель, 2001. – 488 с.

Пособий по культурологии вышло уже пруд пруди, но в большинстве из них проблемы религиозной культуры рассматривались по касательной. Никитин не просто заостряет внимание читателя на этих, обойденных вниманием почтенных авторов, вопросах, не просто вычерчивает дополнительные линии между культом и культурой, но погружает искусство в евангельский контекст, оценивая его с церковной точки зрения. При этом делает это без назойливого морализаторства, без сурового насупливания бровей. Вообще, чтение этого учебника - занятие увлекательное. И потому, что сама история сегодня воспринимается как некая сказка, и в силу того, что многие сюжеты имеют к нам самое непосредственное отношение. Мне, например, было интересно узнать, что православные поминальные обряды отсылают нас к ритуалам Древнего Египта, которые были заимствованы Израилем. И оттуда уже перекочевали в христианские страны. Таких любопытных подробностей в книге немало.

Путешествуя по древнему и средневековому миру, мы постепенно добираемся до наших славных дней (главы "Православная журналистика и культура Православия", "Ценности культуры и святыни религии в свете православной эсхатологии" и др.). Здесь автор предельно политкорректен. И по отношению "к внешним", и по отношению "к своим". Оценивая постмодернистский дискурс, он учитывает мнения левых и правых, часто ссылается на церковных и либералов и консерваторов, ищет приемлемый для большинства верующих подход к современному искусству. Единственно, с чем он решительно не согласен - это с попыткой фундаменталистов (к коим принадлежит диакон Андрей Кураев, например) представить культуру в виде ползучей гидры антихриста. Этот пафос роднит нашего автора с древними апологетами, немало потрудившимися для того, чтобы воцерковить культуру своего времени.

Джон Павликовский. Иисус и теология Израиля

Пер. с англ. Ю. Табак
– М.: “Путь”, 1999. – 160 с.

Ханс Уко. Иудеи и христиане: общие корни и новые горизонты

Пер. с англ. Ю. Табак
– М.: “Путь”, 2000. – 248 с.

Диалог вырастает из стремления услышать и узнать друг друга. Книги католического священника Джона Павликовского и протестантского пастора Ханса Уко позволяют познакомиться с христианским контекстом собеседования. Отец Джон достаточно подробно описывает различные богословские модели, которые переводят разговор в конструктивное русло. Не принявший Христа Израиль, по Павликовскому, участвует в процессе спасения своим ожиданием Мессии, и эта духовная жажда, бесспорно, сочетается с эсхатологическими чаяниями христиан.

Ханс Уко также немало места уделяет богословским проблемам, таким, как народ Божий, смысл творения, избранничество. Напоминая о том, что первая христианская церковь была еврейской, возникла в иудейской среде и унаследовала иудейские Писания, он ставит акцент на человечности Иисуса. Иудейская экзегеза, по мысли Уко, помогает христианам увидеть себя со стороны, лучше уяснить особенности своей веры.

При всех плюсах в работе есть и существенный минус. Стремясь найти как можно больше точек соприкосновения, автор, пожалуй, слишком идеализирует иудаизм. (Например, возводит все талмудические комментарии и комментарии на комментарии непосредственно к Торе. Спору нет, среди этих правил есть весьма хорошие. Но есть и весьма сомнительные, скажем, иудею не позволено подходить к христианину ближе, чем на три метра). Это придает диалогу некоторую однонаправленность. Для иудаизма характерны разные течения, и своих фундаменталистов там тоже хватает. Их отношение к христианству "в целом скорее настороженное, и даже враждебное, что особенно хорошо видно в узкоортодоксальных кругах и районах современного Израиля, в котором христианину, особенно еврею-христианину, жить очень трудно, почти невозможно", - считает свящ. Георгий Кочетков, один из постоянных участников православно-иудейского диалога.

Проблема внятной, не боящейся острых мест речи, как, собственно, и сам характер диалога остаются пока не вполне решенными. Книги Дж. Павликовского и Ханса Уко помимо своей познавательной ценности ставят немало вопросов и служат хорошим стимулом развития отношений между иудеями и христианами.

Видения патриарха Еноха: мистические апокрифы

М.: Вагриус, 2001. – 319 с.

Больше всего тогда, кажется, отличился Азазел (да, отчасти тот самый Азазелло из романа "Мастер и Маргарита" М. Булгакова), научивший мужчин войне и оружейному искусству, а женщин - не менее грозным блудным искусствам одежных изысков, украшений, употреблений белил и румян, а заодно и вытравления плода. Амезарик научил всяким заклинаниям, Арматос - расторжению заклятий, Баракал - наблюдению над звездами, Астрадел - движению Луны, Кокабел - знамениям и т.д. С современной точки зрения не все вышеперечисленные умения так уж пагубны, но любимец Господа Енох, восхищенный на Небо, минуя врата смерти, явно был предтечей Освальда Шпенглера в части отвержения регламентирующей цивилизации в пользу стихийной культуры и создания органической концепции мироздания (в которой порядок звезд открыт только для безгрешных умов). А в чем, это особенно важно в нашем конкретном случае, о чем ниже, провинился ангело-демон Пенемуэ? "44. Он научил людей письму чернилами и употреблению бумаги, и чрез это многие согрешили от века до века" (с. 79).

Чего стоит так раздутая в ХХ веке проблема Письма, если Слово неправедно? "138. И я видел, как весь род их изменился, и все они стали белыми тельцами; и первый между ними (был Слово, и это Слово сделалось) сделался великим зверем, и имел большие черные рога на своей голове..." (с. 127). Каким предстает на этом фоне психоанализ? "81. И они погрузятся в неведение вследствие безумия своего сердца, и их очи будут ослеплены страхом их сердца и сновидениями" (с. 140).

Енох изобразил не только неотвратимость наказания для ангелов, "показавших неправду", но и целительность адотерапии, как бы давая шанс на невечный характер мук преисподней: "25. И в той мере, насколько становится сильным жар их тела, будет происходить изменение и в их духе (от века до века), ибо не может быть сказано пред Господом духов пустое слово" (с. 76).

Какое наказание будет избрано для тех, кто пошел по пути усугубления первородного чернильно-бумажного греха, издав эти тексты на оберточно-туалетной бумаге? Поневоле с тоской вспомнишь атеистическую эпоху, когда если доходило дело до подобных публикаций, то с приличным, как правило, научным аппаратом. Теперь вместо достойных комментариев к нашему Еноху, ранее отразившемуся в мировой литературе от А. Теннисона до Т. Манна и К. Льюиса, - анонимное "старческое благословение" да имя некого "автора-составителя" напротив знака охраны авторских прав. Ни цивилизации, ни культуры. Самая достойная реакция на это - повторить критический жест ведущего телепрограммы "Графоман" Александра Шаталова, регулярно отправляющего очередную книгу-антигероя в мусорную корзину. Правда, эта "книга умертвления" составляется без крестного знамения. Никогда еще "Вагриус" не падал столь низко.

Джеффри Бартон Рассел. Дьявол. Восприятие зла с древнейших времен до раннего христианства

– СПб.: Издательская группа “Евразия”, 2001. – 408 с.

Автора интересует дьявол. Причем своеобразие его позиции состоит в том, что он изначально отказывается от каких бы то ни было спекуляций на тему, существует ли дьявол в действительности. Если не существует, что же компенсирует его отсутствие, а если существует, тогда в каком виде. Д. Б. Рассел изучает не дьявола, а концепты культуры, связанные с ним. Иными словами, не "что есть на самом деле", а как люди представляют это "что есть на самом деле".

И здесь он значительно преуспел. Первый том обширного исследования - всего на языке оригинала вышло, кажется, шесть томов, и со временем издатели планируют представить их русской аудитории полностью - заканчивается там, где для европейской культуры, собственно, только и начинается история. Дьявол - именование условное, в Древнем Египте или в Ассирии, в Греции или в Халдее ему подыскивали различные имена, в зависимости от того, как понималось Зло тем либо иным обществом и как оно в нем персонифицировалось.

А постольку, поскольку Зло, какими бы словами ни называлось, непременный атрибут существования и, следуя авторской концепции, Дьявол, есть ли, нет ли, явлен через людские представления о нем, можно сделать вывод и об обязательном присутствии его в картине мироздания, и о человеческом сознании как медиаторе для проникновения Дьявола в мир, а коли добавить, что и типы культуры нетрудно оценивать с подобных позиций, то он получает и онтологическое и гносеологическое значение.

И здесь кроется определенное авторское лукавство. Существование Дьявола недоказуемо, однако этот, возможно и не существующий, Дьявол влияет на происходящее. Вывод из подобного логического построения напрашивается сам собой. Как может влиять то, чего нет? - воскликнет наивный читатель.

Я же читатель менее наивный и, не обсуждая, а главное, не осуждая книги Д. Б. Рассела, где встречаются интересные конкретные наблюдения и выводы, предложу для сравнения сюжет из классической русской литературы, сюжет, опять-таки лукавый, но лукавство там проведено с подлинным артистизмом. Кузнец Вакула, слетавший на черте за царицыными черевичками, потом, основываясь на личном опыте, расписал сельскую церковь, ведь он по призванию был еще и художником. С тех пор матери приносили туда детей и, показывая им изображение, приговаривали: "Дывись, яка кака намалевана!" Что, по сути, не столько дьявольщина, сколько перифраз известной пословицы. Какой - догадываться опять-таки наивному читателю.

Михаил Мень. Культура и религия

– М.: “Путь, Истина и Жизнь”, 2001. – 176 с.

Автор книги справедливо настаивает на неделимости культурного наследия, хранителями которого являются и церковь, и государство. При этом он предлагает принять ряд нормативных актов: о порядке совместного пользования произведениями, о смешанных церковно-общественных культурных учреждениях, о культурной реституции. Тогда многие вопросы можно будет решать достаточно быстро правовым путем. Сын знаменитого священника, автор прекрасно знает подводные рифы и трудности современного православия. Он достаточно откровенно пишет о фундаменталистских силах, активно действующих внутри церковной ограды и мешающих нормальному духовному и культурному строительству. Тем не менее это строительство идет, и в его процессе обнаруживаются все новые точки соприкосновения общественных и церковных интересов. Например, в социальной сфере. Мы имеем богатый опыт социального служения церквей на Западе, в России тоже постепенно появляется такой опыт (работа с наркоманами, инвалидами, социально не защищенными группами и т. п.). Культура и религия в нормальной жизни не враждуют друг с другом, а, наоборот, вместе укрепляют духовные основы общества. Книга Меня, опираясь на уже сложившийся в Подмосковье опыт, призывает именно к такому сотрудничеству.

Инаугурационные речи президентов США от Джорджа Вашингтона до Джорджа Буша (1789-2000 гг.) с историческим комментарием

Пер. с англ. Общ. ред. и комментарий Э. А. Иваняна
– М.: Издательский дом “Стратегия”, 2001. 528 с.

Материал книги захватывает своим динамизмом, ибо сравнительно небольшой ее объем вместил в себя расположенные в хронологической последовательности портреты сорока трех весьма неординарных людей - они предстают перед читателем такими, какими были в кульминационный момент своей политической карьеры, когда каждый из них перед лицом избравшего их народа открывал свое истинное политическое лицо, свои реальные политические цели и задачи. Мы к такому еще не привыкли, да и привыкнем ли когда-нибудь - хотелось бы верить, что да, непременно.

Обратимся к лежащему прямо на поверхности факту. Как уже было сказано, с момента избрания первого президента США Джорджа Вашингтона (1789 г.) в США сменилось 43 руководителя страны. В России за тот же период сменилось 17 правителей, из которых только двое последних были избраны в результате демократических выборов. Эти цифры хорошо иллюстрируют несопоставимость динамизма политического развития двух стран на протяжении двух последних веков.

Книга содержит отнюдь не только тексты инаугурационных речей - каждая из них предваряется небольшим, но весьма информативным и интересным описанием итогов предыдущего президентства, хода последовавшей за ним предвыборной кампании и ритуала очередной инаугурационной церемонии. И, если судить по приведенным в книге сведениям, эта церемония, как правило, протекает в условиях, создающих опасность для здоровья, а иногда даже и для самой жизни как новоиспеченного президента, так и всех присутствующих: на них обрушивается то густой снегопад, то ледяной ветер, то проливной ливень с грозой - а инаугурационная речь обязательно должна быть произнесена на открытом помосте перед открытыми же трибунами.

Отступления от этого правила позволялись только несколько раз, в том числе во время исключительной (четвертой для этого человека) инаугурации исключительного президента - Франклина Д. Рузвельта в январе 1945 года. Тогда церемония была сведена к минимуму и проведена непосредственно в Белом доме. Кстати, именно тогда этот великий президент, жить которому оставалось чуть более двух месяцев, произнес слова, обозначившие ту роль, которую США предстояло играть на мировой арене после окончания войны: "Мы усвоили, что не можем жить мирно в одиночестве, что наше собственное благополучие зависит от благополучия других стран. Мы усвоили, что должны жить как люди, а не как собаки на сене. Мы научились быть гражданами мира, членами человеческого сообщества. Мы усвоили простую истину, о которой сказал Эмерсон: "Единственный способ завести друга - стать им самому"".

Изменения внутри - и внешнеполитического климата, социально-экономические провалы и успехи - все это незамедлительно воздействовало на настроения и предпочтения американских избирателей и соответствующим образом отражалось в инаугурационных речах их избранников. Так, избранный в 1853 году 14-й президент Франклин Пирс заявил в инаугурационной речи, что рабство в южных штатах вовсе не противоречит Конституции США, а избранный в 1861 году 16-й президент Авраам Линкольн в инаугурационной речи ратовал за мирное разрешение конфликта между Севером и Югом, переросшего в войну спустя всего пять недель после произнесения этой речи.

Президент Линкольн открыл трагический список американских президентов, погибших в результате покушения. Один из них, Уильям Маккинли, был смертельно ранен анархистом в начале своего второго президентского срока, в 1901 году. В это время и в России был разгар политического террора, направленного якобы против самодержавия. А ради каких "высоких" целей необходимо было убить руководителя демократической страны, которому меньше чем через четыре года предстояло уйти со своего поста, объяснить гораздо труднее. Хотя суть политического террора, какой бы демагогией он ни прикрывался, остается неизменной - разрушение ради разрушения.

Впрочем, никакие покушения и внутренние или внешние войны, если судить по приведенным в книге речам, какие бы президенты в какие бы эпохи их ни произносили, не смогли и, судя по всему, не способны заставить американцев отказаться от приверженности двум жизненно важным для них вещам - духу свободы и духу единения. Совмещение этих принципов выражено в девизе на американском гербе - "E pluribus unum" ("Едины в многообразии"). Теоретически эти принципы трудно совместимы, но американцы - прагматики. Возможно, поэтому у них получается.

Василий Розанов в контексте культуры

– Кострома: Костромской государственный университет им. Н. А. Некрасова, 1999

Энтелехия. Научно-публицистический журнал. № 1 – 2, 2000, № 3, 2001

Центр начал с проведения ежегодных конференций и издания журнала с причудливым по-розановски названием - "Энтелехия". Сам Василий Васильевич в отрывке из "Апокалипсиса нашего времени", вынесенном в эпиграф к журналу, повествует о том, что один средневековый схоласт заложил душу дьяволу, чтобы узнать, что же понимал под этим словом придумавший его Аристотель. Однако на страницах костромского журнала оно бабочкой (или опавшим листом?) запорхало по текстам разных авторов, и оказалось, что объяснений не требуется...

Из трех уже вышедших номеров нового журнала два посвящены Розанову и один Флоренскому; взглядам и творчеству Розанова посвящена и первая коллективная монография, созданная годом раньше журнала и фонда. Помните, как сам Василий Васильевич начинал своих "Людей лунного света" - "малолетком, у нас на кухне, в Костроме". Что-то домашнее (кухонное!) есть и в этих изданиях. Потому что рядом с серьезными статьями и публикациями неизвестных произведений здесь соседствуют "домашние" краеведческие и педагогические очерки, отчеты о собраниях и конференциях, реплики и хроника.

Особо хочется выделить среди напечатанного очерк главного редактора "Энтелехии" Ирины Едошиной, посвященный перипетиям восприятия Розанова в советскую эпоху и его возвращения российскому читателю, статьи о соратниках и современниках философов, публикации и републикации их статей, опыты научных биографий того и другого, открывающие их персональные номера. Конечно, рядом с ними встречаются и вполне доморощенные (опять кухонные!) опусы, но общий уровень журнала оказывается, несмотря на это, достаточно высоким - хотя бы для того, чтобы он был замечен и отмечен.

Пока непросто представить, чем будут заполняться следующие номера издания, на какой срок хватит запала у его издателей- энтузиастов. Но отрадно уже то, что такой журнал родился, вышел в свет и "продержался" (благодаря поддержке костромских властей) целых три номера. Глядишь, Василий Васильевич еще какое-нибудь словечко подкинет, и дело дальше пойдет, покатится, полетит...

И. П. Ильин. Постмодернизм. Словарь терминов

– М.: ИНИОН РАН – INTRADA, 2001. – 384 с.

Это нашло свое отражение в названии и содержании новой книги Ильина, включающей, согласно аннотации, "свыше 150 статей, трактующих основные термины постмодернистской философии, психологии, социологии, теории искусства и литературы". Здесь постмодернизм подан как исторически сложивщийся интердисциплинарный дух времени, вследствие чего его термины суммируют в себе наработки различным образом взаимодействующих теорий и концепций. Прежде всего речь идет о противоборствующих в 70-х годах структурализме, тяготеющем к методам точных наук, и герменевтике, стремящейся к опоре на моральные и психологические состояния творящей личности, а также о сменившем их в 80-х годах постструктурализме или деконструктивизме, утвердившем принцип "методологического сомнения". Общепризнанный отец постструктуралистской доктрины Жак Деррида поставил вопрос о закрепленных в языке не осознаваемых человеком мыслительных стереотипах, являющихся наследием прошлых эпох и столь же бессознательно и независимо от творящего человека трансформирующихся под воздействием языковых клише текущей эпохи. Последователи Деррида выдвинули тезис о неизбежной ошибочности любого прочтения и иллюзорности любого высказывания, а также о том, что научное знание возможно только в виде полу- или целиком художественного произведения, откуда следует, что мир открывается человеку лишь в виде историй или рассказов о нем. Последняя концепция оформилась в теорию нарратива, легшую в основу понятия "постмодернистской чувствительности" - краеугольного камня характерного для постмодернизма способа теоретической рефлексии. Присущая ему парадоксальность является отражением парадоксальности эпохи, соединившей в себе трудносоединимое - бессознательное стремление к целостному постижению жизни и ясное осознание изначальной фрагментарности и принципиально несинтезируемой раздробленности человеческого опыта. Дальнейшее развитие этого синтеза и явится, видимо, содержанием эпохи постпостмодернизма, что немыслимо без овладения тем, что Ильин называет "постмодернистским словарным каноном".

Франсуа Жюльен. Путь к цели: в обход или напрямик / Стратегия смысла в Китае и Греции /

Пер. с фр.
– М.: Философский фонд, 2001. – 360 с.

Начиная свои исследования в середине 70-х годов прошедшего столетия, незадолго до смерти Мао Цзэдуна, новичок в Пекине и Шанхае, пытающийся разобраться в хитросплетениях китайской политики и жизни, Жюльен в полной мере сталкивается с загадкой иного образа мышления и с тем выводом, к которому приходили и на котором останавливались другие исследователи и миссионеры: слушая речь жителя Поднебесной, невозможно понять, что он хочет сказать...

И тогда автор, ценой двадцатилетних усилий, оставаясь человеком европейской культуры, делает попытку уже на философском уровне глубинного проникновения к самым истокам китайского мышления, исследуя и заново комментируя такие известнейшие трактаты, как "Мэн-цзы", "Дао-дэ-цзин" и "Чжуан-цзы", "Беседы и суждения" Конфуция и первый китайский поэтический сборник "Ши-цзин". И там, в открывшейся его взору глубине, все экзотические странности китайской культуры внезапно находят свое оправдание. Отныне оказывается возможным невозможное: провести тончайшее различие Востока и Запада на дословесном уровне, предшествующем дифференциации смысла, и не просто понять, но донести на понятном для европейского читателя языке разницу культур. Китай и Греция, Эллада, на средиземноморской культуре которой возрастал европейский тип мышления, становятся для Жюльена двумя символами, полярными противоположностями смыслового оформления реальности.

Китай - эта вечная экзотика, никогда не постижимая в полноте, - предстает перед нами отныне в неразделимой цельности мировосприятия, где невозможно найти жесткую границу взаимоперехода философии, религии, поэзии, искусства ведения войны и государственного управления, дипломатии, этики и аскетического самопознания, - "дистанция намека" непременно удержит нашу европейски дисциплинированную мысль во взвешенном состоянии, оставляя нам опять лишь загадку иероглифа и неисчерпаемое единство мира, человека и его жизненной стратегии, преодолевающей дуализм деяния и недеяния, удачно избегающей одновременно успеха и провала, кружными и обходными путями с неизбежностью настигающей цель...

Это - точнейший взгляд утонченного европейского ума по ту сторону Великой Стены, взгляд, не нарушающий "бездонной и все более бездонной" тайны иной культуры ни единым неосторожным движением. Кажется, теперь уже невозможно дерзать прикасаться к наследию мысли и жизни Поднебесной, минуя открытое и описанное Франсуа Жюльеном.

Винсент Декомб. Современная французская философия

Сборник / Пер. с фр.
– М.: Весь Мир, 2001. – 344 c.

"Философия грозовых времен" несет на себе гораздо более глубокий отпечаток личности автора - это тоже историческое исследование, изобилующее цитатами вышеуказанных авторов, рассматривающее роль философа в жизни общества, его влияние на людей и их действия. Произведение начинается с рассмотрения Французской революции, жизни Франции в ХIХ веке, современности, и, в конечном итоге, выводит читателя к теории "личной автономии" - особому состоянию мировосприятия человека периода приближения "конца истории", когда каждый индивид, являющийся философом (или считающий себя оным - по Декомбу, человек, относящий себя к некоторому слою людей, действительно принадлежит к нему), может привести любые события к желаемому им результату.

Данный сборник должен быть интересен прежде всего людям, начинающим изучать историю философии и тем, кто по каким-либо причинам не может ознакомиться с оригинальными произведениями. На родине Винсент Декомб известен как историк, и этот сборник может быть использован как полноправное учебное пособие. Кроме того, исторический анализ Декомб дополняет своими идеями, что безусловно добавляет ценности его работам.

Жан Полан. Тарбские цветы, или террор в изящной словесности

Пер. с фр. А. Шестакова
– СПб: Наука, 2000

Сегодня российский читатель имеет уникальную возможность ознакомиться с программной книгой Полана "Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности", работе над которой автор посвятил почти всю свою жизнь.

"Тарбские цветы" вышли в свет в 1941 г. Однако подготовка этой книги, названной ее автором в одном из писем Франсису Понжу "своего рода критической декларацией", началась еще в 1925 г. После публикации "Тарбских цветов" Полан вплоть до самой смерти мечтал написать продолжение книги. И хотя эта мечта так и не была воплощена в жизнь, мысли, высказанные на страницах "Тарбских цветов", послужили фундаментом для работ Ролана Барта, Жерара Женетта, Жиля Делёза.

Начало творческого пути Полана совпало с Первой мировой войной, событием, побудившим литераторов искать новые пути художественного освоения действительности. Как и писатели "потерянного поколения", Полан был участником войны. Однако в отличие от романистов, для которых война стала стимулом для создания целого ряда литературных шедевров о трагедии психологически подавленного молодого поколения, Полан воспринял это событие как рубеж, перейдя который человечество утратило язык - точнее, естественную способность выражения.

Было бы неправильно полагать, что Полан пришел к отрицанию литературы. Скорее напротив, он все больше задумывается над механизмами литературного творчества, и итогом этих размышлений становится его концепция, по которой современный литературный процесс рассматривается как противоборство и взаимодействие двух литературных группировок. Одному крылу литераторов Полан дает имя "террористы", другому - "риторы", а начало их борьбы относит к периоду перехода от классицизма к романтизму. Характеризуя "террористов", он отмечает их страх перед общими местами и как следствие этого стремление к абсолютной новизне литературной формы через преодоление "власти языка". "Риторов" же, ориентирующихся на язык произведений "золотого запаса" литературы и ищущих незыблемости законов выражения, страшит слишком резкий отход от традиции.

К числу "террористов" Полан относит Артюра Рембо и Гийома Аполлинера, Андре Бретона и Поля Элюара; "риторами" называет Теофиля Готье, Поля Валери, Леона-Поля Фарга. Анализируя позиции обеих сторон литературной медали и более всего точку зрения "террористов", автор "Тарбских цветов" вскрывает парадоксальность и иллюзорность представлений творцов о творческом процессе. Так, пытаясь преодолеть язык, "террористы" тем самым укрепляют власть языка над мышлением, а их борьба с общими местами и устоявшимися формами, хотят они того или нет, создает преграды для оригинального самовыражения.

Стремясь более ярко и выпукло представить парадокс современного литературного процесса, Полан приводит аллегорическую историю про Тарбский сад, при входе в который можно было прочесть: "Воспрещается входить в сад с цветами в руках". Надпись придумал сторож, уставший ловить посетителей, рвущих чудесные цветы в Тарбском саду. Однако надпись не возымела действия. Более того, всякий раз, когда сторож задерживал посетителей с поличным, они находили те или иные отговорки: одни утверждали, что принесли цветы с собой, что такие экзотические цветы, как у них, никогда и не росли во владениях садовника, другие доказывали, что цветы свалились с неба и т.д.

Тарбский сад - это сад литературы, изящной словесности. Одни посетители сада, ставящие превыше всего свою творческую оригинальность, не хотят слышать о цветах риторики - об общих местах, составляющих подлинный цвет литературного языка. Когда же их уличают в цветистости стиля, они, подобно находчивым посетителям Тарбского сада, уверяют, что такие экзотические цветы никогда не росли в саду словесности. Другие же посетители, создавшие культ вдохновения, доказывают, что цветы свалились на них с неба.

Однако сказать, что содержание "Тарбских цветов" исчерпывается этой аллегорией, - значит ничего не сказать. В поисках ответа на вопрос "Что такое литература?" Полан приходит к другому, гораздо более сложному вопросу "Как возможна литература?". Именно этот вопрос Морис Бланшо вынесет впоследствии в название своей первой книги литературной критики (1942).

Вопросы, над которыми задумывался Полан, не утратили своей актуальности и сегодня не только для филологов и литераторов, но и для довольно широкого круга читателей, пытающихся разобраться в механизмах литературного процесса.

Станислав Гроф. Психология будущего

– М.: Издательство ACT, Издательство Института трансперсональной психологии, Издательство К. Кравчука, 2001. – 458 с.

Подобные состояния, возникающие при работе с дыханием, движением, звуком, посредством медитации, молитвы и других духовных практик, а также при употреблении психоделиков, Гроф называет "холотропными", то есть "обращенными к целостности" от греческого "холос" - "целый", "весь". Вместе со своей женой Кристиной он разработал систему холотропного дыхания, которая дает возможность не только воссоздавать целостные ощущения, но и использовать их в терапевтических целях. Много лет работая с людьми в холотропных состояниях сознания и наблюдая частую регрессию своих пациентов на перинатальный (то есть "относящийся к деторождению") уровень, Гроф пришел к выводу о чрезвычайной важности впечатлений, связанных с травмой рождения. Он выделяет и подробно описывает четыре стадии перинатальных переживаний, которые в большей или меньшей степени запечатлеваются на бессознательном уровне и многое предопределяют в последующей жизни любого человека. Например, склонность к насилию и агрессии Гроф связывает со стадией трудного прохождения младенцем родовых путей, когда испытываемые им сопротивление и боль запечатлеваются в его психике. Пациенты, бессознательное которых предопределено этим типом опыта, переживают "изумляющую по своему размаху жестокость, проявляющуюся в сценах насилия - убийства и самоубийства, изувечивания..., разного рода бойни, кровавые войны и революции". Работа с холотропным дыханием способствует преодолению травмы, а с ней и немотивированной агрессивности, присущей этим людям.

Нетрадиционный подход к человеческой психике заставляет его полемизировать с современной психологией. В основе этой полемики лежит представление о глубокой ценности холотропных состояний, в то время как современная медицина считает переживающих эти состояния людей психически больными и прибегает к их госпитализации. Например, "если бы кто-нибудь в нашей культуре во время богослужения в церкви испытывал переживания того же рода, что вдохновляли каждую из базовых религий мира, вполне вероятно, что... священник послал бы его к психиатру... Мы слушаем рассказы о мистических переживаниях, которые были у людей тысячи и более лет тому назад. В то же самое время похожие переживания, случающиеся с современными людьми, рассматриваются как знаки душевной болезни".

Гроф убежден, что мы стоим на грани глобальной экологической и военной катастрофы, и единственный способ ее избежать видит в "воспитании у человечества совершенно другого набора ценностей и целей". Например, он находит доказательства извращенности технократичекой элиты, столь многое предопределяющей в современном мире, в терминологии, употребляемой ею в связи с ядерной войной. Создатели атомной и ядерной бомб неизменно говорили о них как о новорожденных. Вот слова из доклада о первом ядерном испытании: "Доктор пришел просто в огромнейший восторг и уверен, что малыш такой же здоровяк, как и его большой братец". Об этом же событии Черчиллю доложили: "Дети рождены удовлетворительно". Подобных примеров приводится множество. Ученые-мужчины как бы присваивают себе детородную функцию, производя на свет смерть в виде оружия массового уничтожения. И пока подобные парадоксы современного сознания не будут преодолены, будущее нашей планеты будет представляться катастрофическим.

Х. Лейси. Свободна ли наука от ценностей? Ценности и научное понимание

Пер. с англ. Л. В. Сурковой, В. А. Яковлева, А. И. Панченко; Под ред. В. А. Яковлева
– М.: Логос, 2001. – 360 с.

Содержательное и ясное предисловие А. П. Огурцова знакомит читателя с сутью проблемы, ее историей и современным состоянием исследований. В нем даны подробный обзор содержания книги и убедительная критика ошибок г-на Лейси, по существу демонстрирующая ложность главных посылок и выводов автора. Политкорректность, корпоративная этика или просто производственная необходимость заставляют А. П. Огурцова завершить предисловие фразой (возможно, скрывающей иронию): "Именно в этом направлении книга Лейси и делает существенный шаг вперед".

Идеологическая цель аналитического философа г-на Лейси - внушить научному сообществу и структурам, финансирующим науку, мысль о необходимости развивать научные стратегии, альтернативные существующим. Эти стратегии должны обслуживать интересы групп, не принимающих ценности "модернизационного" типа развития современного западного мира (и, следовательно, не способных развивать науку самостоятельно). В частности, автор призывает создать стратегию "аутентичного" развития, соответствующую традиционалистским устремлениям "массы простых людей в бедных странах мира", и "феминистскую" стратегию, в которой наука исследовала бы "сущность пола". (Трудно себе представить, однако, серьезных ученых, собственными руками разрушающих границы научного подхода к миру опыта. Вот политики - другое дело.)

Логика г-на Лейси является, видимо, постмодернистской. Он согласен с тем, что научное исследование должно удовлетворять принципам "беспристрастности" и "нейтральности". Но дальше: "Исследования убеждают, что исходное утверждение о нежизнеспособности системы ценностей традиционного общества … отнюдь не является нейтральным и беспристрастным. Но в таком случае оно не является и научносостоятельным". Допустим, хирург предлагает пациенту оперировать опухоль. Предложение не беспристрастно (операция платная) и не нейтрально (пациент травмирован). Следовательно, по логике Лейси, диагноз "не является и научно-состоятельным".

Аннотация на четвертой странице обложки начинается фразой: "Точку зрения, согласно которой наука свободна от ценностей, оспаривают с разных позиций постмодернисты, представители феминистских движений, радикальные экологи, защитники "третьего мира" и религиозные фундаменталисты". Позиции разные, но результат один - разрушение фундамента современной цивилизации. События 11 сентября, по-видимому, должны изменить отношение ее носителей к идеологическим течениям, враждебным культуре.

Тем, кто заинтересован в таком изменении, следует пересилить себя и прочесть эту книгу.

Теодор В. Адорно. Философия новой музыки

– М.: Логос. 2001. – 343 с.

В интерпретации автора новая музыка (не стоит забывать, что книга впервые вышла в Германии в 1949 г. и под определением "новая музыка" понимается новаторская волна в классической музыке того времени) делится на два, почти что вражеских, лагеря: нововенский и неоклассицистический. Обе композиторские школы Адорно подвергает критике. Книга, собственно и делится по этому признаку на две части. Первая - "Шенберг и прогресс" посвящена, соответственно, Шенбергу. Адорно, как ученик Берга по композиции, с легкостью принимает оптимистичную позицию нововенца, который, согласно австро-немецкой традиции, считает, что никакой кризис - ни экономический, ни культурный - не способен привести к угасанию искусства в отдельно взятый период времени. В данном случае экономический и культурный кризисы максимально приближены друг к другу, так как под ними автор понимает один кризис - кризис музыкальной, или вернее культурной монополии. Это тот самый случай, когда общество находится под столь сильным воздействием "попсы", что музыкальной элите приходится перестраиваться под вкус масс. Шенберг, напротив, пользуется культурным застоем для того, чтобы внедрить в искусство свое новаторство - кризис стимулирует, в данном случае, прогресс. В части книги, именуемой "Шенберг и прогресс" в качестве эпиграфа выступает отрывок из "Феноменологии духа" Гегеля: "...чистое познание, прежде всего, предстает без содержания и, более того, без чистого изчезания последнего; однако же благодаря негативному движению против того, что ему негативно, оно реализуется и задает содержание".

Вторая часть книги посвящена Стравинскому и называется Вторая часть книги посвящена Стравинскому и называется "Стравинский и реставрация". В ней Адорно пишет об отношении композитора ко всяким следам социально непостижимого, к импульсам не улавливаемым в обобщенном, а так же высказывает свое недвусмысленное отношение ко взглядам последнего. С точки зрения автора, Стравинский напрасно отказывается от строгого самораскрытия сущности в пользу резкой видимости феномена, его убедительной силы, и изобличает музыку, не впрягающую слушателя в процесс своего исполнения - как "немощную и случайную". Адорно, напротив, считает, что процесс исполнения не должен касаться рядового слушателя, а должен доносить до него лишь идею. Ведь при правильном использовании художественного метода, на сам метод внимание обращать не обязательно. Адорно возмущается тем, что большинство его современников не пытаются уловить идею, а относятся к музыке, как к части гарнитура, самой удобной возможно, ведь в зависимости от настроения ее можно менять.

И все же не исключено, что Стравинский импонирует критику менее чем Шенберг не противоположными взглядами на должное в эстетическом восприятии слушателя и не рафинированным мастерством уравнителя-рестовратора, использующего свой талант для сотворения начищенных до блеска партитур, а своей отдаленностью от представителей модерна, чьи произведения, с точки зрения Адорно, со всей силой, на которую только способно прогрессивное искусство, открывают историко-философские перспективы.

Е. К. Созина. Сознание и письмо в русской литературе

– Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2001. – 552 с.

На этом фоне монография Е. К. Созиной не может не вызывать приятного удивления. Будучи литературоведческой по материалу и задачам, книга написана не без помощи инструментария современной философии. Созина условно определяет свою методологию как "герменевтическую феноменологию или феноменологическую герменевтику".

Сам предмет рассмотрения, избранный Созиной, - сознание, проявляемое в письме, - пограничен. Исследовательница пишет: "мы осуществляем не только филологический анализ текста и произведения, но и его герменевтическую интерпретацию, направленную на понимание феноменов смысла в собственном сознании, от которого не в силах и не вправе отрешиться".

Основная часть книги посвящена формированию письма русского классического реализма как нового дискурса. При этом, хотя анализируется роль в этом процессе Пушкина и Гончарова, Достоевского и Салтыкова-Щедрина, главным героем исследования неожиданно (по крайней мере, для автора этой рецензии) становится Герцен. По Созиной, именно он "создал содержательный базис дискурсной формации натуральной школы, задал классическому реализму новые философские координаты письма... а также сформировал и сформулировал символическое поле нового художественного сознания..."

По логике данной монографии, характернейшей особенностью нового дискурса становится "ориентация на Логос - позитивное знание о человеке и мире как некое "всеобщее" знание, закрепленное в культуре и доступное человеческому разуму"; при этом подобная установка непосредственно воздействует на собственно письмо (так, метонимия и синекдоха превалируют над метафорой и т. д.). В преодолении этого дискурса, в отказе от Логоса, на грани XIX - XX веков формируется неклассическое письмо модернизма - этому процессу посвящена последняя глава книги.

Некоторым недостатком книги мне кажется довольно ограниченный материал, рассматриваемый исследовательницей. Было бы чрезвычайно интересно и полезно проанализировать - в той же методологии, что используется Созиной, - разного рода маргинальные явления полуторавекового (если ограничиться заданной автором монографии временной рамкой) литературного процесса. Вызывает вопросы и отбор имен, репрезентирующих неклассическое письмо (хотя, скажем, сопоставление Катаева с Набоковым может принести интересные результаты). Тем не менее исследовательская программа Созиной представляется весьма перспективной, а книга "Сознание и письмо в русской литературе" - заслуживающей внимания доброжелательного читателя.

Теоретическая поэтика: понятия и определения

Хрестоматия
– М.: РГГУ, 2001. – 468 с.

Но помимо приятной возможности сэкономить время (сэкономив, впрочем, и на полноте информации) всякая хрестоматия структурирует материал. Абсолютно объективных хрестоматий - особенно в гуманитарных науках - не существует. Составители отбирают фрагменты текстов, исходя из определенной концепции (собственной ли, навязанной ли извне). Это неизбежно и, быть может, отчасти и хорошо - тексты не сваливаются в хрестоматию бессмысленной грудой, а выстраиваются в более или менее четком порядке.

Именно таково собрание материалов по теоретической поэтике, составленное Н. Д. Тамарченко. Без особого преувеличения можно сказать, что эта хрестоматия может поспорить со иными филологическими монографиями - так порою центон дает образцы высокой поэзии.

Задача, которую ставит Тамарченко перед своим читателем, - постараться "изжить расхожее обывательское или дилетантское представление о том, что в области искусствознания не может быть суждений общезначимых и объективных, что здесь нельзя требовать в научном смысле адекватности и понятийной строгости, а можно лишь "говорить красиво"". Эта цель достигается интересным приемом - постановкой рядом цитат из авторов, принадлежащих к принципиально разным научным школам; при этом, несмотря на все мировоззренческие и методологические различия, выясняется, что, по словам Тамарченко, "сходство в главном случайностью не бывает".

Хрестоматия разделена на четыре большие части, в свою очередь поделенные по темам. В первом разделе рассматриваются самые общие понятия (поэтика, художественная литература, произведение, текст), во втором - поэтика в сопоставлении с эстетикой и семиотикой, риторикой и стилистикой, в третьем - предметом рассмотрения оказывается структура произведения, наконец, четвертый посвящен типам произведения (эпика, драма, лирика), жанрам, проблеме стиля. Даже если судить по этому краткому перечню, тематическая полнота очевидна.

Очень широк и набор авторов, из которых приводятся фрагменты. Флоренский и Скафтымов, Бахтин и Лотман, Потебня и Гиршман, Томашевский и Лосев, Тынянов и Мелетинский... И это не говоря о переводах с английского, немецкого, польского, французского (многие из которых сделаны специально для данного издания).

Впрочем, несмотря на то, что выбор имен репрезентативен, что практически все основные точки зрения на те или иные аспекты теоретической поэтики представлены в хрестоматии, все же Тамарченко небеспристрастен. Его научные симпатии отчетливо видны в частоте обращения к тем или иным источникам. Так, фрагментов из Бахтина больше, чем из Тынянова, Шкловского и Якобсона, вместе взятых, Кожинов цитируется чаще Лотмана. Конечно же, эти подсчеты не умаляют значения хрестоматии Тамарченко, но уточняют позиции ученого (очевидно, лежащие в русле бахтинской исследовательской традиции). В целом же эта хрестоматия может поспорить с иными филологическими монографиями - так порою центон дает образцы высокой поэзии.

Даглас Хофштадтер. Гедель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда

– Самара: Издательский дом “Бахрах-М”, 2001. – 752 с.

Не менее интересно и то, что в России эта книга вышла не в столичном академическом издательстве, а в провинциальном и частном: в Самаре у Михаила Бахраха, известного прежде всего как издатель хрестоматий и практикумов по психологии. Правда, в последние годы такое уже случалось: наиболее продвинутые провинциальные издательства окрепли и потихоньку начали перехватывать инициативу у своих несколько разленившихся столичных коллег-конкурентов. В результате некоторые из наиболее известных и актуальных зарубежных книг впервые увидели свет в Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Ростове. А теперь вот - и в Самаре...

При этом и дизайн, и полиграфия издания соответствуют самым высоким современным требованиям. Впрочем, если бы "Бахрах-М" не смог этого обеспечить, не было бы никакого смысла переводить и издавать эпохальный труд Д. Хофштадтера: без качественно воспроизведенных иллюстраций и таблиц книга потеряла бы все свое очарование, ключ к которому лежит в ее необычном названии. Действительно, в нем "сошлись" великий математик ХХ века, великий график, репродукции работ которого вовсе не случайно задают тон видеоряду книги, и великий немецкий классик, подаривший Хофштадтеру идею построения книги. А кроме этого, основные теоретические построения автора в популярной форме комментируют другие герои из мира культуры, что выгодно отличает книгу от большинства других сочинений, авторы которых пытаются говорить сразу со всеми типами читателей.

Очень важно и то, что издателю удалось найти адекватного переводчика для книги, в которой многое построено на причудливой игре слов - вспомним не совсем удачную историю переводов на русский Кэрролла и Толкиена. В отличие от них, перевод Марины Эскиной был высоко оценен самим автором, о чем он подробно пишет в предисловии к книге. А также о том, что русский переводчик познакомил его с "Евгением Онегиным" и даже спровоцировал на перевод пушкинского романа на английский.

С этого места читателю книги становится ясно, что он имеет дело с уникальным в наше время автором, способным совместить - и вполне удачно - высокое искусство и высокую науку. Что в любом случае обещает этой книге по меньшей мере долгую и счастливую жизнь в русском переводе.

Думаю, осилит труд Хофштадтера в полном объеме далеко не каждый читатель. Но с уверенностью можно сказать, что каждый, кто его откроет, прочитает по меньшей мере пару десятков страниц, не в состоянии оторваться от текстов, которые "сверкают и искрятся" - наподобие пушкинской речки в переводе американского физика, психолога и т.д., и т.п...

Александр Левин. Самоучитель работы на компьютере

6-е изд., испр. и доп.; 7-е изд., испр. и доп.

Без компьютера сейчас никуда и никак. И даже люди, еще пару лет назад твердившие, что обойдутся без этой заумной техники, сегодня приходят в компьютерный салон и уверенно выбирают самый навороченный "пентак". Или покупают по дешевке подержанную "четверочку". В любом случае перед ними встает проблема: "...надо срочно научиться работать на этом чертовом компьютере, а хоть бы кто объяснил, что это и как с ним бороться!.." (А. Левин). Самоучитель Левина - идеальное средство для борьбы с компьютером. Причем как для начинающих, так и для достаточно опытных, уверенных в себе пользователей. Книгой вполне можно пользоваться как справочником, и в этом ее несомненное преимущество.

Последнее время в компьютерных руководствах описывается только Windows, а Norton Commander в лучшем случае упоминается. Но даже в Москве множество пользователей все еще работает на "тройках" и "четверках" в Norton'е и Windows 3.1 и 3.11. И я знаю некоторых консерваторов, по старинке предпочитающих Word'у Лексикон, литературы по которому - днем с огнем не сыскать. По 6-му изданию самоучителя Левина владельцы старых "компов" смогут изучить и Norton, и Лексикон, и Windows 3.1 и 3.11. А тем, кто уже приобрел компьютер поновее и помощнее, кто перешел на Office 2000 c Windows'ом 2000 или Office XP c Windows'ом ХР, следует приобрести последнее, седьмое издание, из которого старые версии 3.1 и 3.11 исключены. Ну и, конечно, в обоих изданиях есть Windows 95/98 и многое другое - рисовалки, Интернет, электронная почта и т.д. То есть все, что только может потребоваться пользователю.

Самоучитель обладает еще одним достоинством - он легко и с интересом читается (недаром Александр Левин - известный поэт, автор и исполнитель замечательных песен). И даже если бы я никогда не работала на компьютере, слова такого не знала и знать не желала, я бы все равно с удовольствием прочла самоучитель Левина. Просто как блестяще написанную книгу.

Анна Мария Зигмунд. Женщины нацистов

– М.: Научно-издательский центр “Ладомир”, 2001. – 230 с.

Присутствие женщин своеобразно окрашивает любую культуру, а сам принятый в данной культуре за эталон женский тип вызывает несомненный интерес. Ведь по нему судят также и о мужчинах, их вкусах и предпочтениях. И если кремлевские жены ныне описаны до последней нитки, то жены рейхстагские покамест в новинку. Так что книга вполне своевременна. Несмотря на то, что это не научное исследование, а популярные очерки, несмотря на чудовищный стиль, которого, кажется, не коснулась рука редактора (к чужим женщинам руки особо и не протянешь).

Впрочем, печалит не заведомая легковесность изложения, печалит приблизительность, с какой изложены факты. Оставим в стороне Карин Геринг, Эмми Геринг, Магду Геббельс, Гертруд Шольц-Клинк, Гели Раубаль, Еву Браун и Генриетту фон Ширах. Из восьми героинь очерков возьмем лишь знаменитую Лени Рифеншталь, о которой автор устами переводчика говорит, будто именно "от Рифеншталь получили импульсы целые поколения киношников".

Известная киноактриса, а вскоре прославленный кинорежиссер, создатель "Триумфа воли" и "Олимпии", она возникает на страницах книги одновременно и удачливой, победительной, и борющейся с какими-то автору только ведомыми препятствиями. Не загадка ли следующий пассаж: "Условия для работы не были идеальными, ибо на подготовку к съемкам оставалось всего две недели. Кроме того, организаторы съезда неохотно шли на сотрудничество. Присутствие операторов на нюрнбергском Луитпольдсхайне воспринималось многими партийцами как кощунство, а потому они создавали режиссеру и ее команде помехи везде, где только могли. Четыре присутствовавшие здесь же команды еженедельных кинообозрений - "Альфа", "Тобис-Мело", "Фокс" и "Парамаунт" - также руководствовались своими собственными интересами и соперничали с операторами фильма о партсъезде". Выходит, упомянутые компании, среди них и американские, находились в равном положении с группой Рифеншталь, а участники съезда противились воплощению прямого партийного заказа, и это при том, что съемки фильма были санкционированы Гитлером и Геббельсом, а "продюсером", по словам тех же автора и переводчика, являлся отдел кино имперского Министерства пропаганды. И, как следствие, - фильм "Триумф воли" создан исключительно героическими усилиями режиссера.

Между тем историю жизни Рифеншталь можно прочитать по-иному. Взять хотя бы первый фильм, снятый ею самостоятельно. Сценарий картины "Голубой свет" не просто помогал писать Бела Балаш, один из самых талантливых мастеров в мировом кино. Он помогал и в режиссуре, потому что игравшей главную роль Рифеншталь требовалась помощь, особенно в сценах, где участвовала она сама. Даже выбор очень редкой тогда пленки для ночных сцен - его заслуга. Когда "Голубой свет" вышел на экраны, в титрах значилось: "Легенду гор Доломитов переработали для фильма Лени Рифеншталь, Бела Балаш и Ганс Шнеербергер" (знаменитый немецкий кинооператор, в то время жених все той же Рифеншталь). А в 1932 году, после мировой премьеры и присуждения очень почетной награды в Венеции, фильм получил иные титры. Балаш упоминался как соавтор сценария, не более того. Картину между тем восторженно приняли Дуглас Фэрбенкс и Чаплин. Понятно, что очень высоко о ней отзывался Гитлер - еще бы, народный фильм, построенный на немецком фольклоре.

Но и это не все. Когда в 1931 году Балаш уезжал в Москву, он пригласил с собой Рифеншталь, и разрешение на ее приезд было выдано советскими властями. История мирового кинематографа могла бы выстроиться иначе. Например, Рифеншталь снимает фильм о XVII съезде партии большевиков или о процессах над "троцкистским отродьем". Не сложилось. Киноведы расходятся лишь в одном - осталась ли Рифеншталь в Германии потому, что считала возможным работать и здесь, или потому, что на вокзале, перед отходом поезда Балаш познакомил ее с женщиной, которую также брал в СССР, однако брал в качестве жены. И, кстати, как, собственно, оценивать режиссерский талант создателя "Триумфа воли"? Нет, фильм снимала она сама, но в европейском прокате шел вариант, перемонтированный, пусть и прозвучит забавно, Л. Бунюэлем. Интеллектуалы, увидев, зажмурились от ужаса - не колонны партийцев, а машина, способная смять и уничтожить. Вот какие чудеса творит мастерский монтаж.

Не стану делать сомнительный вывод, будто великих женщин создают великие мужчины. Я оцениваю книгу, и сказанное отнюдь не значит, что подобные сочинения не нужны. О женщинах почитать всегда приятно, пусть и о женщинах нацистов. Лишь бы о чужих.

Вячеслав Курицын. Русский литературный постмодернизм

– М.: ОГИ, 2001. – 288 с.

Задействованные в книге понятия определяются непременно с оговоркой, что возможны и другие определения. Но попробуем абстрагироваться от этой "специфики" и рассмотрим одно из базовых понятий. Так, под "авангардной парадигмой" разумеется "некое сочетание культурных интенций, характерное для большинства проектов первой половины столетия", рожденных, прежде всего "необходимостью нового целостного мировоззрения, метатеории, охватывающей все земные и небесные материи". А проекты, рожденные в противовес "авангардной парадигме", нацеленной на глобальные преобразования мира и самого человека, определяются Курицыным как "предпостмодернистские" интенции, обретшие качественно новое развитие в 60 - 70-е годы. Главное же заключается в том (здесь Курицын ссылается на французского философа Ж.-Ф. Лиотара), что "ситуация исчезновения метаценностей, осознанная постмодернизмом как вполне перспективная, возникала и на рубеже веков, но тогда ее хотели скорее преодолеть, изжить, отменить".

Текст книги, изобилующий оговорками, означает, что автор постоянно напоминает, как себе, так и читателю, что все в ней "весьма приблизительно и принципиально условно". Создается впечатление, что он одновременно и не верит в возможность выйти за пределы "игровой" постмодернистской трагедийности", и надеется на это. И если вспомнить, что в годы написания этой книги (в авто-"предуведомлении" сказано, что она "сочинялась с 1992 по 1997 год включительно" - во время "бурных дискуссий о постмодернизме", в начале которых данное слово "мелькало лишь в обиходе специалистов", а в конце "надоело решительно всем") Курицын обрел популярность как один из активных постмодернистских игроков, то становится очевидно, что он пытается преодолеть постмодернизм силами самого постмодернизма, симбиотически сращивая его с классическим литературоведением. Оттого, наверное, сквозь наслоения игры и серьезности проглядывает некая растерянность в отношении сегодняшнего дня, и заключение книги, посвященное "понятию постпостмодернизма", слабее основного ее содержания. В целом же получилась интересная, во многом противоречивая книга, автор которой, по его словам, занимается "уточнением, уплотнением представлений" в период перехода от "героической эпохи постмодерна" к чему-то неизвестному. При этом он честно признается, что в основном речь идет о "конце битвы за места под солнцем, у кормушек, на экранах и на страницах". Это признание заставляет вспомнить банальную истину: подобные битвы периодически возобновляются, поскольку приходят новые поколения, в духе своего времени пытающиеся разрешить вечную проблему бесконечности истины и конечности человеческого разума, - и при этом отвоевать свое место под солнцем.

Малая энциклопедия стран

– М.: АСТ, Харьков: ООО Герсинг, 2001. – 720 с.

В каждой статье, посвященной тому или иному государству, можно получить сведения о территории, населении, столице, крупных городах, официальном языке, границах, экспорте, импорте, наивысшей точке, ВНП на душу населения, о природе, экономике, достопримечательностях. Действительно удобно. Такие сведения не всегда под рукой. Четкая и однообразная структура статей достойна одобрения. В отдельных статьях, посвященных, видимо, наиболее заманчивым для российских туристов странам, составители выразили готовность сообщить о местной культуре, обычаях и менталитете. Здесь, например, можно узнать, что турки милые и дружелюбные люди, но спорить с турецкой полицией не рекомендуется; что австралийцы, живущие в отдаленных районах на животноводческих фермах, энергичны и настойчивы, египтяне поинтересуются вашей семьей и пригласят на чашку чая, а вот маврикийцы пренебрегают правилами дорожного движения. Есть и о культуре. Так, например, "США подарили миру хот-доги, гамбургеры, Микки Мауса, джинсы, джаз и ковбойские фильмы". А вообще читатели Малой энциклопедии путешествуют главным образом по Европе.

О религиях сказано немного, но зато здесь начинаются удивительные открытия составителей. Например, что сикхизм религия политеистическая - вряд ли в разговоре с сихками им удалось бы достичь взаимопонимания.

Сведения о политической системе и исторические очерки необычайно лаконичны. Например, о Сомали, уже десять лет находящемся в состоянии полного развала, сообщается, что им управляет президент и однопалатный парламент. А о его истории за последние двадцать лет говорится буквально следующее: "В 1974 году ситуация осложнилась из-за войны с Эфиопией, вызванной восстанием этнических сомалийцев в провинции Эфиопии Огадан. Многие люди оказались в лагерях беженцев, гуманитарная помощь не доходила по назначению. В 1992 году ООН направила в страну миротворческие войска, но обстановка продолжает оставаться неспокойной". То есть надо полагать, что ООН направила войска из-за войны с Эфиопией, и они, должно быть, до сих пор там стоят, охраняя президента и парламент. Добро пожаловать в Сомали, откушать анджиру с тушеным мясом!

О китайской истории: "... одна из династий правила с 1500 до 1000 гг. до н.э. Затем в течение 2000 лет сменяют друг друга различные империи и царства". Все понятно. Сначала одна династия правила, потом другая, потом опять другая и т.д. Очень интересно.

Наряду со страноведческими статьями и вполне полезными общегеографическими приложениями в энциклопедии есть еще два раздела. В одном повествуется о непризнанных государствах. Здесь почему-то нет государства Сомалиленд, но зато (о вершина политкорректности!) есть статья об Ичкерии со столицей Джохар.

Но, конечно, самый интригующий раздел - об исчезнувших государствах. Тут 38 статей, в том числе об СССР, Маньчжоуго, Миланском герцогстве и Бухарском ханстве. Но почему, ради Бога, именно о них, а, например, не о Чахарском ханстве, Делийском султанате или о Срединной Литве? Зато здесь вы можете узнать, что халифат Сокото состоял из государств: Сокото, Гванду, Казауре, Борну, Хадеджия, Илогин, Нупе, Контагора, Яуру, Агоме, Лапай, Патети, Лафиати, Аламауа, Миру, Баучи, Гомбе, Кеффе, Насарава, Лафия, Джемайя и Васе.

Счастливого пути!

Париж: путеводитель “Афиши”

– М.: Афиша, 2001. – 252 с.

Несмотря на ориентацию современного российского общества во многом на англо-американскую культурную традицию, интерес к Франции не исчезает. Более того, последние годы наблюдается тенденция к его росту. Путеводители по Парижу пользуются неизменно высоким спросом, причем не столько у людей, собирающихся посетить французскую столицу в ближайшее время, сколько у молодых филологов, историков, культурологов и т.п., для которых эти книги оказываются единственной возможностью совершить заветное путешествие, преодолевая время и пространство силой своего воображения.

Однако не все путеводители позволяют представить себе не только карту Парижа и его окрестностей, но и безымянные улочки, заурядные кафе, уснувшие террасы с плетеными креслами - все то, что обычно остается за рамками престижных изданий.

Путеводитель, ставший предметом внимания сегодня, отличается от прочих именно тем, что его составители попытались передать "Чувство Парижа" (заголовок одной из глав), открыв за привычными очертаниями дневного города вечернее, ночное и, наконец, утреннее лицо столицы.

Наполненное яркими метафорами вступление сменяется полезными советами: "Как получить визу", "Как пройти таможню", "Как найти Париж в Интернете" и т.п. Глава "Правила выживания" вольно или невольно рисует быт и нравы средних французов: их рабочие будни и праздники, традиции, уходящие своими корнями в далекое прошлое, и мелкие радости одного неприметного дня. Здесь называются и некоторые парижские журналы, хотя список их крайне ограничен и имеет узкую специализацию - театры, выставки и отчасти киноновинки.

Наиболее оригинальна как по содержанию, так и по стилю глава "Система координат". Рассказ об исторической судьбе двух легендарных берегов Сены дополняется современными зарисовками парижской действительности. Время вносит свою коррекцию в уклад жизни людей, и вот уже "пресловутая богема Левого берега обуржуазилась, цены на недвижимость здесь поднялись, а нищие, молодые и талантливые, тепер селятся на Правом берегу". Богатые и знаменитые, напротив, левобережным "виллам" предпочитают баржи (напр., Пьер Ришар).

Время от времени (по статистике 1500 раз в год) в центре Парижа проходят забастовки, привычные, в целом неагрессивные и разрешенные префектурой с одними и теми же требованиями (улучшения условий жизни) и примерно одинаковым составом участников (работники аэропортов и авиакомпаний, транспортных служб, учителя).

Париж живет полной жизнью, и на фоне этого многоликого города авторы путеводителя дают портреты букинистов и жандармов, таксистов и священников... Особый раздел составляют портреты иностранцев, обосновавшихся в Париже: американцев и арабов, китайцев и индийцев, ставших неотъемлемой частью старинного города. Каждый из них видит Париж по-своему.

Для одних дух города заключен в кружевных силуэтах готических башен, воспетых Гюго; в легендарных особняках острова Сен-Луи, помнящих Шарля Бодлера и Андре Бретона; в сокровищах Национальной библиотеки, бережно хранящей оригиналы сочинений Рабле, Вийона, Пруста... Для других - в небольших ресторанчиках района place Dauphine, где не прочь был посидеть герой Жоржа Семенона комиссар Мегрэ; в "Мулен Руж", любимом месте Тулуз-Лотрека; в знаменитом кафе La Closerie des Lilas, завсегдатаями которого были Пикассо и Аполлинер, Хемингуэй и Эзра Паунд...

Многовековая традиция франко-русских отношений предопределила особый взгляд на Париж наших соотечественников, для которых французская столица так и осталась законодательницей моды. И хотя немногие россияне могут уследить за обновлением коллекций французских модельеров (к этому особенно и не стремятся), неповторимое "чувство Парижа", города-легенды, присутствующее на уровне подсознания, побуждает все снова и снова листать страницы путеводителей, выбирая дороги, по которым непременно нужно пройти...