Александр Левин (levin@rinet.ru) —
Александр Касымов (alkas@ufanet.ru)

Магнитная буря

Маленькая e-mail'ная повесть

Приемник, транслирующий различного рода шорохи.
Компас, показывающий “облачно”.
Барометр, учитывающий пожелания клиента.
Часы, переформатированные на двойную плотность.
Спидометр, проградуированный, как силомер.
Силомер, откалиброванный с точностью до цента.
Прайс-лист, отсортированный по убыванию смысла.
Расчет надежности расчета на чувство самосохранения.
— В вашем расчете ошибка! Какие у вас основания умножать на высоту?!
И правда, какие у нас основания?
Александр Левин. Магнитная буря
(27–30.10.99)¹

Преамбула

Текст этот получился случайно. Критик (А.К.) послал поэту (А.Л.) электронное письмо. Поэт ответил. На ответ наложилось следующее письмо — и пошло-поехало. Совершенно частная переписка стала превращаться в текст о литературе и жизни в ней или с нею... Первым это заметил критик и заволновался: что-то получается... Поэт удивился: неужели? Кому это интересно? Но раз интересно нам, то, может быть, найдется и кто-то третий, который заинтересуется. И хорошо бы, чтобы этим третьим (а если четвертым, пятым?) стал читатель...

У переписки, конечно, — стандартная конструкция. В журнальном варианте письма, отправленные по e-mail, подаются так, как если бы это был диалог в режиме живого времени. Монологи сменяются короткими репликами...

Собеседники не соревновались в уме и остроумии, не замеряли силы при помощи силомера (см. эпиграф) — они разговаривали. И это стало сюжетом повести. У поэзии ведь своя повесть...

Готовя текст к печати, мы вставили несколько цитат. Наш общий опус стал напоминать коллаж на такую простую тему: поэзия — это и есть магнитная буря. А какие дни сейчас для ее произрастания и восприятия, благоприятные или не очень, разберемся лет этак через сто.

1. Кто что читает

А.К.:

Почему-то на Вашем сайте на rinet.ru² Ваш электронный адрес дается двояко. Интересно, который из них настоящий... В “РЖ”³, например, часто обозначаются несуществующие “емели”. А мне хотелось бы, чтобы моя записка до Вас дошла.

Во-первых, мне очень интересен Ваш сайт — третий месяц наблюдаю за его жизнью. Во-вторых, хочу сообщить, что на Вашу подборку в “Знамени” № 11 за 99-й год была моя коротенькая рецензия в “Новом мире”, 2000, № 5. Возможно, Вы ее до сих пор не видели: теперь среди литераторов нет моды читать бумажные журналы. Буду признателен, если Вы подтвердите получение этого письма.

А.Л.:

Получение письма подтверждаю.

Два адреса на моем сайте возникли исторически. Сначала я был неизвестно кто, и пришлось мне числиться sasha_l@rinet.ru, но потом на Ринете изменилось ко мне отношение (точнее, возникло), и сделали мне так называемый alias — псевдоним levin@rinet.ru. Вот так меня стало двое.

А потом был еще один alias — vaAlexander@rinet.ru, появившийся в период краткой работы в журнале “Столица” в роли виртуального автора Александра.

Но все адреса рабочие.

А.К.:

И еще кстати. Я скачал несколько стихотворений с Вашего сайта. И убедился, увы, в том, что Ваша поэтика значительно многообразнее подборки, вышедшей в “Знамени”. До этого я — опять же, увы, — имел представление о Вас лишь по Владиславу Кулакову (книга “Поэзия как факт”) да еще, кажется, по журналу “Новое литературное обозрение” и как-то умудрился пропустить подборку в том же “Знамени” в 1998-м. Книги, указанные в Вашей библиографии, обошли наш город стороной, а в Москве я бываю нечасто.

Гротескная образность, виртуозное словотворчество А. Левина близки поэтике некоторых книг Г. Сапгира (особенно книге “Терцихи Генриха Буфарева”), и по изобразительности, по чувству языка А. Левин ничуть не уступает общепризнанному мастеру.

Владислав Кулаков. Поэзия как факт. —
М.: Новое литературное обозрение, 1999, с. 48.

А.Л.:

Спасибо за Вашу рецензию. Приятно видеть человека, который внимателен не только к тому, что пишет, но и к тому, что читает :-)⁴.

Я и правда посмотрел Ваш текст только что. В какой-то момент перестало хватать сил на толстые журналы... Но еще раньше перестало хватать сил на газеты. А сейчас — уже и на слушание музыки...

А насчет того, что литераторы не читают толстых журналов, это верно только отчасти. Во-первых, все читают те номера, в которых они сами опубликовались. А во-вторых, встречаются еще люди, в том числе и среди писателей, которые все читают. На них и держится культура.

Насчет того, что мои тексты из Интернета что-то существенное Вам добавили к текстам в “Знамени”. Мне всегда казалось, что любая достаточно большая подборка похожа на голограмму: в ней содержится, пусть в несколько менее четком виде, чем, скажем, в книге, вся поэтика, весь набор форм и тем данного автора. Чего же не было в знаменской подборке и что Вы нашли на сайте?

2. Музыка метафизики

А.К.:

О поэтиках. Может быть, я написал красиво, но неточно. “Зверь мой — язык и высок”⁵ уводит меня к Хлебникову. Но “Бритва”⁶, к примеру, и “Ночное” не пускают в область голодно-холодной романтики. А ведь в “Знамени” уже был долгий и трудный реестр бытового протекания жизни (искал журнал, чтобы точнее быть, а он, мятежный, куда-то запропал). Любовь к электробритве — набор маленьких технологических радостей: ах, какая она, бритовка, приятная да еще жужжит-поет... И некому уже сказать: “Пошли вы на ..., господа”. А может, напротив: “Не покидайте нас, дамы!”. В белом венчике из роз пребудь со мной, старушка Таня, бывший красный ком...⁷

Мне жаль музыки, которая меня так обрадовала в “Знамени”. Тут, в обозначенных выше текстах, Вы гоните лентяйку по этапу, заменяя речитативом (то же “Ночное”) звуки и муки... Ничего дурного. Язык и высок, но зверь.

Кстати, по секрету. 13 января 2000 года в Овальном зале библиотеки имени Рудомино (там был зимний праздник “Знамени”, и мне даже дали премию) я подошел к Ирине Бенционовне Роднянской и спросил, будет ли “НМ” печатать рецензию на подборку Левина. Она сказала, что да, но заметила: “Уж больно вы его расхвалили. Это, знаете, такой пласт поэзии: обэриуты, Хармс... Я сама их люблю. Там великолепно проводится игра со словом”. Я ответил: “Я их тоже люблю. Но два последних года редко волновался, читая стихи, а от Левина — взволновался... И по-моему, он метафизичнее”. “Ну что вы!” — рассмеялась Ирина Бенционовна.

А.Л.:

Я понимаю реакцию г-жи Роднянской. Традиционно считается, что я такой легкий автор, игровой и не очень серьезный. Дитя простое.

Все поняли меня. Я весь понятный.

Я легкий и такой немного детский.

Такой немного как бы инфантильный,

и музыкальный, да, и без претензий...

— Ну, что стихи... Вы пойте, Саша, пойте!

— Oui, monsieur, извольте, я спою...

(Поет)

(см. текст “Мне не идет грустить и умиляться”,
http://levin.rinet.ru/BIO/plast/24.htm)

Я ведь, Вы, наверно, знаете, и музыкой балуюсь, песенки пишу на свои стихи. (Вы не слышали “Французского Кролика”?) И некоторые, хорошие, в общем-то, тексты, сильно меня огорчают тем, что не ложатся на музыку, не хотят в песню. Я их от этого меньше люблю. Когда долго не пишется, я от тоски начинаю писать песни на собственные старые тексты (вот в прошлом году две написал — на тексты 85-го года; очень странное ощущение, как будто влез в давно сброшенную кожу), а то и вовсе на стихи других поэтов. В том же неурожайном 2000 году написал две песни на стихи вообще довольно мне чуждого автора — М.И. Цветаевой.

Музыка существует во мне в своем собственном, совсем другом режиме, нежели поэзия. А поэзия ревнует: все время, как начну набирать на клавиатуре слово “музыка”, выходит “мызка”. :-)

P.S. И что значит “метафизичнее”? Я не понимаю, когда говорят, что Заболоцкий метафизичен, а Введенский метафизичнее. Все некого было спросить. Может, Вы мне объясните?

А.К.:

Отсмеявшись, я задумался. Когда-то я писал диплом под названием “Философская лирика Заболоцкого” с главой о натурфилософии Николая Алексеевича же, где и Шеллинга цитировал и кого-то еще (Вернадского — точно). Метафизику тогда я понимал как осмысление бытия (в отл. от онтологии — описания его же) в свете его, мироздания, некоторых странностей. Сейчас — почти на тех же позициях. Вообще-то правильнее надо бы было сказать: экзистенциальнее. А по-русски — глубже, жизненнее, умнее.

Умнее — именно потому, что жизнь другая и, стало быть, ум другой. Но, конечно, я тоже почитаю и Заболоцкого, и Введенского, и Олейникова (м.б., даже сильнее — потому что он, кажется, отдельнее). И конечно, все дело в том, что Вы для меня — актуальнее. Хотя бы в том смысле, что я могу с Вами переписываться. Уточняя эстетические платформы — Вашу и свою — по Вашему поводу и вообще.

Мне надоели все эти шутники-Иртеньевы-юмористы-Вишневские. Но и с Амелиным у меня-читателя отношения не складываются. Мрак его серьезности-назидательности все равно искусствен. Все равно Иван Жданов уже все сказал, а чего можно вычитать теперь у Горация-Овидия или Хераскова?

Тем не менее ни Левин, ни Друк, ни Иртеньев не могут быть с полным основанием причислены к концептуалистам, так же, как Пригов, Рубинштейн, Сухотин никак не иронисты. Изобразительные средства могут быть почти одни и те же, но вот цели, художественные задачи у авторов разные.

Владислав Кулаков. Там же.

А.К.:

Вот я однажды сказал тому же Жданову, что лучший поэт эпохи — Геннадий Русаков. Жданов обиделся, конечно, но стал ругать не меня, а Русакова: а чего он все жалуется?

В Ваших стихах — ирония не трепливая, серьезность не убойная. Ни слез, ни соплей. Мир дробится на части, но собирается воедино. Нет ощущения, что режешься об осколки.

Про песни Ваши я знаю, но никогда их не слышал. В компьютере у меня никакой акустики, увы. На обзаведение на данном этапе — средств нету. Так что цель в жизни у меня есть — дожить до Вашей музыки.

А.Л.:

Цель благая. Будете в Москве, заходите в гости. Мечты Ваши осюсествятся.

А.К.:

Вчера получил эл. письмо от одного челябинского поэта (всероссийски известного) — просит прислать адрес редакции “Литгазеты”. Во дает — подумал я. А потом понял, что не он дает, а история нашей литературы такая сделалась насмешливая. Адресов и паролей теперь многие не знают. Наверное, если это меня удивляет, то это — моя проблема.

А.Л.:

Теперь другие пароли. И явки сменились.

А.К.:

А вообще-то метафизичнее — значит: сущностней.

Обнаружил, что Вы уже поставили ссылку на мою рецензию на своем сайте, спасибо.

Еще у Вас прекрасное стихотворение о любви:

больше жизни и ярче брызни

полюбил твоих серых глаз

утолил твоих теплых уст

утонул лебединого тела

щекотал непослушных ресниц

пробежал незаметных часов

шелестел заоконной листвы

тише мыши и выше крыши

улетел моей головы

Маленькое такое сооружение с прекрасной архитектурой!

И еще:

Крякнув, хмыкнув, сплюнув, подтягивая штаны,

обидчивый за державу любитель символических жестов

встает и идет демонстрировать миру, зачем нужны

настоящему мужчине средний палец и причинное место.

Как жаль, что до этого не дожили Кукрыниксы! Зато Тишков дожил.

Но... Все эти мерсы, пидорасы, плешки... Мучение без излучения... Ищите красоты в безобразном? (Так ведь нет — лебединое тело тому примером!)

Мария Ремизова отругала Маканина за две последние повести (нашел в сетевой версии “НГ”⁸) — верно, но нехорошо.

Наверное, Вы правы с точки зрения быта, который структурируете. Я думаю, что и Маканин тоже прав, но — повторяется. И каждый самоповтор — менее интересен. Не “Ключарев и Алимушкин”, не “Голоса”, не “Лаз”...

Хорошо или плохо, что Ваши стихи вызывают у меня ассоциацию с прозой, причем, нарочито приземленной? (Слава богу, не с Сорокиным.)

А черт его знает!

Блин, достала меня эта кнопка — восклицательный с единицей, застревает, гадина... Надо опять искать приятеля, который клаву поглядит...

Стеснение и РАСтеснение свободы — :) и одновременно :(...

3. Культура, которая жжется. Пыль из-под башмаков Бродского

А.Л.:

Каждое поколение сопровождает некоторая, возможно, относительная, новизна бытовых ситуаций, жизненных стратегий и тактик, которая и делает возможным появление новых писателей, художников, композиторов, философов. Если бы не этот факт, развитие искусства, даже его существование было бы невозможно. Перемены становятся залогом того, что поэты (и другие деятели бессмертного искусства) устаревают и появляется нужда в других. “Горячий тип культуры”, как когда-то говорили. Понимать это безмерно грустно. Нет ничего вечного — даже “чрез звуки лиры и трубы”, но нет и застоя в жизни. И тем не менее, каждому поколению хочется этот поток остановить, чтобы запечатлеться в вечности. Не выйдет.

“Все эти мерсы, пидорасы, плешки...” — это, как я понимаю, о стихотворении “Предыстория”. Но это же пародийный, стилизованный текст! Двойная пародия — языковая и на конкретный текст Володи Строчкова. Я как раз воспользовался соответствующим пластом языка, “стильком”, чтобы некоторые вещи передать. Включая и определенный образ мысли и способ “духовных исканий”. (Вышла занятная опечатка — “сиканий”).

Почему в блатную лексику (“Задохали Мурылика банданы...” http://levin.
rinet.ru/BIO/ling/21.htm <http://levin.rinet.ru/BIO/ling/21.htm>) можно поиграться, а в эту нельзя? Потому, что она еще никак не названа, не описана и не классифицирована?

Я стараюсь всегда сохранять дистанцию между “играемым” языковым стилем и собой. В этот зазор и пролезает (по крайней мере, должна) поэзия.

А.К.:

“Бродский умер — я один остался!” — сказал один местный графоман⁹. Я несколько перегружен восторгами по поводу написанного и сказанного (произне’сенного, как говаривал М.С. Горбачев) Бродским. Я уже не читаю его тексты — повторяемость бесит, раздражает пыль из-под его башмаков, которая все никак не осядет.

А.Л.:

Да, Бродский исписался к концу 80-х, обо всем сказал, о чем мог, и пошел по второму, по третьему кругу. Стало скучно. Но сила таланта была настолько велика, что и по второму, и по третьему кругу выходило хорошо, даже очень хорошо. Если, конечно, забыть о первом круге. Но мы не можем забыть.

Вообще, влияние этого автора на поэзию велико, но, как всегда в таких случаях, негативно. Речь не о том, что существует обширный круг слабых авторов, которые что ни скажут, выходит Бродский. И не о том, что окололитературная публика предпочитает оригинальным текстам третьесортные бродскизмы (Бродский — это Пушкин сегодня). Главное, и это многие отмечают, Бродский монополизировал метафизическую лексику (да и сам подход). Некоторые слова теперь просто неприлично употреблять в стихах человеку со вкусом, слухом и поэтическим тактом. Подобным образом воздействовала на язык ё(пи-ип!)ая советская поэзия. Понадобилось очищение полным отрицанием, полным неупоминанием, чтобы некоторые слова снова можно было без стыда “вставить в книжку”. Возможно, со словами, залюбленными до смерти Бродским, произойдет что-то подобное.

А еще сей автор показал, что гениальный автор должен быть безмерным строчкогоном. Что у стихов может не быть внутреннего сюжета, каркаса. Что аморфные и бесконечные текста’ — это на самом деле не признак болезни, а признак гениальности.

И это тоже соблазнение малых сих. Но спрос за это — с самих малых сих.

А.К.:

Бродский еще долго будет всем нам мешать писать и читать стихи.

А.Л.:

Многим. Но не всем.

4. Лианозово — далее везде

А.К.:

Что Вам Лианозово? Это — существенно?

Я не очень понимаю лианозовцев. (Вот читал в “НЛО” “Печку” Холина — забавно.) Но Всеволод Некрасов — его паузы красивы и музыкальны — как щели в жизни...

Щели, прогалы, провалы...

Интервалы...

А.Л.:

Для меня самый существенный автор оттуда как раз Некрасов. Его строчки бродили у меня в голове много лет, пригождались к случаю, приходились к разговору. (Вообще это свойство музыки: как раз мелодии способны прилипать и вращаться в голове, но хорошая строка по убедительности равна мелодии; это поэтическая мелодия.) Очень свежая ритмика. Очень простая, “не поэтическая” лексика. Неповторимая интонация. И особым образом спрятанные смыслы: ситуации, а точнее — реакции на них, редуцированные до своих архетипов. Я не имею в виду его конкретную ругань с теми или этими конкретными людьми, а именно как бы вообще ворчание, без каких-либо имен и реалий, про которые вдруг понимаешь, что понимаешь, о чем это!

Еще мне был интересен Сапгир. Не во всем, не всегда. Но он для меня был весьма важен: под каким-то мгновенным его влиянием я нашел некий свой путь.

Не так давно прочел целиком вышедшую в “НЛО” книжку стихов Холина. Собранные вместе, эти стихи убеждают меня, что Холин весьма серьезный, существенный автор. Вот проза его — та, которую мне доводилось читать, не убеждает.

А.К.:

Сегодня слушал по Российскому радио “Воскресную лапшу” с Дмитрием Воденниковым¹⁰. Их персонажем на этот раз был Владимир Друк, и я удивился, что знаю все стихи, которые приехавший из Америки Друк читал.

А.Л.:

Я не знаю, что Володя читал у Димы. Но привез он из своего NY целую книжку новых текстов, написанных во многом иначе, чем здешние его работы 80-х годов. Кое-что было в Интернете; на прошлых “Тенетах”¹¹ была выставлена его поэма “Англетер”. Друк стал иным, менее игровым, более серьезным и глубоким (хоть одно другому и не помеха — констатирую факт, имеющий место для данного автора).

И все же иерархию — даже не авторов, самих текстов — отменить не удастся. Что-то всегда будет лучше, что-то хуже, что-то просто нормально, а что-то действительно станет новым бытием, новой реальностью.

Владислав Кулаков. Поэзия как факт, с. 90.

А.К.:

Я вообще за горизонтальные отношения в искусстве. В иерархиях пусть потомки разбираются. (Мы же с Вами не пытаемся определить место в культуре Бродского или Сапгира.)

Различные литературные премии — возможно, способ создания (или симулирования) иерархии актуальных художественных ценностей. Честно, хотите премию?

А.Л.:

Если разобраться в себе, мне, наверно, завидно, что люди премии поэтические получают, хоть я и знаю всю меру политиканства, тусовочности и просто случайности, сопутствующую попаданию во все эти шорт-листы. Знаю, потому что сам в жюри бывал и видел, как все это происходит.

Всем, кому не дают премий, немного завидно. Нет, скорее, обидно. Я знаю вполне достойных авторов, которые тоже хотят премию и даже (в отличие, скажем, от меня) предпринимают в этом направлении некоторые шаги. Но им все равно не достается. Дают одним и тем же, дают и по внелитературным соображениям.

Люди, выделяющие деньги на лит. премию, а также люди, решающие, кому дать эти чужие выделения, хотят сделать свою премию “самой престижной”. И ужасно боятся промахнуться, продешевить, дать кому-то, не вполне достойному означенной суммы и самой престижной премии. А потому дают тем, кому уже дали сто штук других.

Премий должно быть много. Каждый университет, каждая приличная фирма или банк, в которых хозяином, соучредителем или топ-менеджером — выпускник филфака, должен учредить премию для поэта и прозаика. Имени Толстого Л.Н. Имени Толстого А.К. Имени Маяковского. Имени Есенина. Имени Хлебникова. Имени Пастернака. Имени Клюева. Имени Заболоцкого. Имени улицы Мандельштама. Имени Чевенгура. Имени имени. Имени имени имени. А главное, давать не все премии одному только Кибирову с Рубинштейном, а всем хорошим поэтам и прозаикам, актерам и режиссерам, художникам и музыкантам, которых немало в каждом поколении, — актуальным, интересно работающим и уже неактуальным, но интересно работавшим в прошлом (за заслуги перед искусством). Нехорошо, когда автор комплексует из-за этой постыдной фигни.

Нехорошо также, когда автору не хватает денег на то, чтобы тихо сидеть в своей комнате окнами на мусорный бак и постукивать по клавишам старенького компьютера. Дайте автору премию или хоть грант!

ЗЫ¹². Вот нашему общему другу Бахытику дали антибукера. И спасибо этому антибукеру, кто бы он ни был.

А.К.: Ну уж непременно и на мусорный бак... Бывает, что и на скверик с собачками.

(Я послушал Ваши песни — неоценимый Ваш подарок радовал и печалил меня, развлекал и отвлекал от рассуждений о том, где бы и чем бы заработать. Кстати, наша переписка с Кенжеевым, которого Вы именуете нежно Бахытиком, заняла на жестком диске моего компьютера довольно приличное место... Ну и это... алкогольные напитки мы ним тоже употребляли — не по e-mail, конечно. А что касается вашего ЗЫ, то об этом за скобками.)

Думаю, г-н Кенжеев заслужил чего-то большого-пребольшого. Особенно хорошо, что в названии премии есть “анти”. Бахыт — человек эпатирующий. Хотя поэзия его вполне в пушкинско-тютчевско-есенинских (для меня это противоречивое сочетание, для Бахыта, кажется, — нет) традициях.

Восславим высокие чувства —

примету страдающих душ!

Восславим их голос — искусство,

безвредную, в сущности, чушь.

А.Л.:

Кенжеев проходит по очень тонкой и опасной грани, а многие современные авторы, причисляемые к классической традиции, совершенно не боятся ее переступать. Я о поэтизмах. Почему-то считается, что нельзя сказать ни о чем серьезном и глубоком, не прибегая к этим стандартным словосочетаниям 50–100–200-летней давности. Ну, как же, это высокое, это о высоком, это пОэзия (как пишет с издевкой это слово Вс. Некрасов). Метания-мечтания-страдания-терзания-дерзания, моления-утоления и прочая многократно прожеванная жвачка.

Когда я читаю у достаточно известной и уважаемой поэтессы, что у нее душа, как птица, что-то там делает (а прочел только что, в свежем номере любимого журнала), я вспоминаю те 900 писем из конкурса “Дебют” для авторов до 25 лет (помните назойливую рекламу по ТВ? — Пушкин в вашем возрасте уже... Маяковский в вашем возрасте еще... Шолохов тем более...), которые прочитал как член отборочной комиссии. Три четверти писем были от девушек 18 лет — не шучу, именно 18 и именно 3/4. И у всех у них душа рвалась, как птица, или сами они томились (бились, взлетали), как птицы. Понимаете, у всех абсолютно.

И никто не замечает! Критики не чувствуют, когда поэты пишут штампами. Читатели тем более не чувствуют. Коллеги-поэты частью чувствуют, но молчат. О коллегах ведь либо хорошо, либо никак.

Я вот тоже, как только запахло публикацией наших с Вами E-диалогов, вдруг заметил, что опускаю имена, фамилии и названия, сглаживаю формулировки, чтобы кого ненароком не обидеть.

Нет, хороший я мужик, но не орел.

А.К.:

Другой наш общий знакомый, Дмитрий Воденников, излагал мне недавно свое понимание пушкинского “Пророка” — пророческим даром герой классического произведения, по этой версии, оказался наделен в результате насилия. Видимо, насилия над живой, натуральной — какой хотите! — природой естественного человека. И, тем не менее, автор этой трактовки никак не может согласиться с тем, что искусство — безвредная чушь. В искусстве (пытаюсь соединить обе теории) происходит отчуждение человека от его ощущений. Чужь (отчужденное!) — чушь... А уж о вредности-безвредности не нам, грешным, говорить... Так мало на свете безусловно полезного!

Я в конце прошлого года работал в качестве члена селекционной комиссии номинация “Литература” Национальной Интел Интернет Премии. И эта скромная деятельность (два раза составил два списка лучших, на мой взгляд, литературных сайтов) оказалась, конечно же, полезной. Во-первых, мое имя постояло в одном списке с Эпштейном, Добренко и другими выдающимися литературоведами эпохи. Во-вторых, чем больше я занимался селекцией, тем сильнее понимал, что не заведую птицей счастья. И это хорошо. Ведь если мы хотим премию имени корпорации “Интел”, значит, мы заранее исходим из убеждения, что кто-то другой лучше нас знает окончательный результат. Например, Академия Интернет (полтора-два десятка замечательных людей — от Башмета до Познера).

Но, кажется, я слишком далеко забрался... Вернемся на грешную землю.

5. Эпус к эпосу летит

А.К.:

“Но это не стесняет мне свободы” в вашей “Предыстории”— по-моему, не совсем ловкий оборот.

А.Л.:

Да не в “Предыстории”, а там, где “Мне не идет...”! Приведу шматок этого длинного-предлинного текста:

Мне не идет грустить и умиляться,

судить, подсуживать и говорить верлибром,

ну, там, руководить, просить о чем-то

и тосты возглашать — да мало что...

— Постойте-ка, что значит: “не идет”?..

Вы допустили прямо в первой строчке

серьезную ошибку, подменив

понятие из области морали

эстетикой, а это декаданс!..

— Но этика, позвольте возразить

товарищу, одна из категорий

эстетики, как всем давно понятно.

(Но верно и обратное...)

Так вот,

вооружась сим спорным утвержденьем,

я в башне из слона уединился,

как свойственно отпетым декадентам,

но не один — с женой, детьми, друзьями,

квартирой, магазинами, работой,

газетами, портретами вождей

(которых избежать не удается,

но это не стесняет мне свободы)

и музыкой. Ну, иногда стихами.

Этот оборот сознательно стилизован под то, что в словарях называют “устар.” Некая фантомная имитация.

Вообще весь этот текст — иронический диалог с собой и теми голосами, которые тогда (в середине 80-х) звучали вокруг, да и теперь талдычат о том же, хоть и иными словами. Ответ любителям философии в стихах, любителям поэтических афоризмов.

Поэты, как немного помудреют,

так любят дидактическое что-то

вдруг написать... Примеры опускаю,

вы сами, сэр, их знаете отлично.

Стихи такие, точно, жидковаты,

но обратите все-таки вниманье:

простой народ их любит, особливо

литературоведы для цитат-с

и эпигра’фов... Да, и журналисты.

А.К.:

Хотя, кажется, именно в этом эпусе¹³ Вы проводите — и последовательно, — скажем так, ловкость (даже грациозность) неловкости, делая поэтический текст на этаком пустозвонном сленге, заполняя при этом пустоты.

Рассуждения об этике-эстетике — это игра или Ваши убеждения? Если убеждения, то нет тонкости в изложении, но атака в лоб. Если игра, то уже лучше...

А.Л.:

Это один из “проклятых вопросов” для той части лит. среды, в которой я тогда вращался. Поэтому беседа происходит с “товарищем” — совком, проще говоря. “Господа” и “сэры” идут далее. Сказать, что эстетика выше этики, легко. Как и то, что этика выше эстетики. Труднее признать ситуационную правоту обеих позиций.

А вообще, этот текст, которому мы так много внимания уделили, для меня мало существенный, не слишком важный. Так, дразнилка.

А.К.:

Про этику-эстетику я говорить не умею (был у нас курс в университете, назывался торжественно: теория литературы с эстетикой, а еще почему-то отдельно марксистско-ленинская эстетика и такая же — тоже в розницу — этика). Чем прекрасное отличается от безобразного, а доброе от злого?

И так ли прекрасно доброе? И так ли безобразно злое? Не для меня злое, а вообще. Когда извергается вулкан, это красиво. Но он несет гибель людям.

Один мой знакомый, воевавший в Афганистане, говорит: я люблю войну. Любовь — и этика, и эстетика, а война — что?

Почти год назад в автомобильной катастрофе погиб мой товарищ-художник. Я узнал об этом, уже когда похороны состоялись. И я почему-то вспомнил, как мы как-то не то чтобы поссорились — разошлись. Чушь собачья (и чужь, конечно, тоже). Где этика, где что? Здесь вам не тут. “Я тебе вы говорю”, — сказал мне однажды юный милиционер.

...Я вообще-то не думаю, что поэт лучше читателя понимает свои стихи. Я думаю, читатель видит что-то, чего не заметил автор. Вот ведь Создатель не знал, что выйдет из сотворения мира, и художник не всегда знает. Даже если его зовут Иосиф Бродский...

А.Л.:

Не знаю, как насчет понимания, но автор лучше всех знает... Что имел в виду автор, знает только автор. Правда, не все могут внятно и коротко это объяснить. Да не все и объяснишь. Отделываются фразами, вроде: “Что хотел, то и сказал”.

У Бродского я люблю в основном короткие тексты. А длинные, за редким исключением, мне не нравятся. Для меня слишком важна единственность и неотменяемость не только каждого слова в строке и каждой строки в строфе, но и каждой строфы в общем сюжете стиха. А если строфы и даже группы строф можно поменять местами, и никто ничего не заметит, то кажется, что их можно просто выкинуть, и тоже никто ничего не заметит.

Это всё мои, ни для кого не обязательные взгляды. Или даже мои психологические особенности, консерватизм специфический, если хотите. Мне, ретрограду-авангардисту, не нравится, когда у стихотворения структура прозы. Мне это чуждо.

А.К.:

У Тынянова есть замечательная статья “Архаисты и новаторы”. Другие новаторы — другие архаисты (в “Знамени”, 2001, № 3) тоже пытались дискутировать о неоархаистах и неоноваторах... Вы своим самоопределением “ретроград-авангардист” напомнили мне то, что Ю.Н. писал о Грибоедове. То есть не конкретные какие-то слова (вы, конечно, читали эту статью — ее все читали), а мысль, проходящую лейтмотивом. Грибоедов-то — не архаист по художественным и человеческим пристрастиям, а — новатор.

Не бывает чистых авангардистов и ретриков-контриков.

Задохали Мурылика банданы.

Он чахался, курычился, но слип

и, жмыканный, запарханный и бляный,

он в дрюку поколатую захлип.

(А. Левин. Как задохали Мурылика. 1992)

Мне вообще любы такие игры. Правда, акад. Щерба еще не то себе позволял, хоть и академиком был. Но он-то толковал о значении грамматических форм.

Один поэт в журнале “Волга” написал, кажется, так:

...где всем приличествует мат, являясь языком свободы...

Вы и в цитируемом стихотворении, и в “Последнем рассказе старого аксакала”, и в “Кудаблине-тудаблине” (это вообще — любимейшее мое ваше стихотворение — интересное сочетание: мое ваше¹⁴) демонстрируете степень владения ДРУГИМ (или И другим) языком. Здесь не идет речь о свободе-несвободе. Здесь расширяется (= сужается или преломляется) языковой горизонт. И в общем-то — достойная задача.

Говорят, французские стихи Тютчева банальны. Я не знаю французского языка, но я не знаю и блатной речи, однако же, у вас в стихотворении калькируются русские речевые формы (то есть формы, принятые в литературном языке), а по этой кальке наносится, я вижу, узор человеческой трагедии, хотя и пересказанной детским языком.

Мы в детстве изъяснялись на своем дворовом эсперанто, прибавляя к каждому слогу “пи” (почему “пи”? думаю, математика здесь ни при чем!) — вы прибавляете пришедший с улицы “блин”, но получается новое слово с новой музыкой — кудаблин — это какой-то особый корабль для какого-то особого плавания... И трагедия Мурылика (тоже почти дворовая кличка; вообще не я придумал, что в психологии блатных много будто бы детского) — особая. Возможно, ее не рассказать другим слогом: другому звуку соответствует другое поведение персонажей.

Хотя если вы мне скажете, что каждое слово ПЕРЕВОДИТСЯ, я скажу: ну, конечно, оно и должно переводиться.

Правда, думаю, вы далеки от мысли, что поэзия (даже следующая путем иронии, но к трагедии) есть кодирование-декодирование.

А.Л.:

“Кудаблин-тудаблин” с тех пор стал уже песенкой. С ужасающе красивой мелодией; я сам от нее, как принято выражаться, тащусь...

В “Мурылике”, по сравнению с глокой куздрой, добавлены две довольно существенные компоненты: стилевая пародия (имитация определенной стилистики) и аллюзивность (имитация слов из определенного, пусть и не общераспространенного словаря). То есть тут уже ставится чисто художественная задача: поиграть в блатную песню, спародировать ее смешные черты — сюжеты определенного рода и лексику. А техническая задача как раз похожа: не употребив впрямую ни одного блатного слова и вообще, почти ни одного нормального, только для связи слов в предложении, — написать вполне понятный текст.

Еще раз скажу, моя задача не языковая, а художественная. Поэтому я долго не задерживаюсь ни в одной из созданных мной языковых сред. Среда эта, этот словарик, возникает спонтанно — для одного конкретного случая, и тут же исчезает. У меня нет хлебниковских амбиций насчет реформирования языка, создания новых общеупотребительных слов. Есть намерение стишок написать, вот и все. Узкая задача, не слишком величественная. Еще один стишок.

Правда, я думаю, в совокупности все эти отдельные стишки создают некий особый способ мышления, довольно-таки заразительный. Это взгляд на язык (на русский язык конкретно) как на гораздо более гибкий инструмент, чем считалось ранее.

Оказывается, в нем очень большая интенция моментального, ситуативного словообразования, чем часто и многие пользовались в устной речи, но редко и немногие — в письменной, в художественной. Оказывается, в слове, кроме словарных смыслов, могут быть заложены дополнительные, ассоциативные, причем к ассоциациям этим подводит вполне конкретный контекст, в другом контексте эта ассоциация не сработает. В строке “Когда душа стрела и пела” (http://levin.rinet.ru/BIO/ling/16.htm) глагольная суть слова “стрела” выявляется только благодаря соседству с другим глаголом. “Липа шелестит литвою” (http://levin.rinet.ru/MORE/NarodnayaPesnya.html) только потому, что незримо присутствует еще и листва, к тому же появляется добавочный вектор — Литва, отчего следом уже “клен качается эстонет”. А там и “над моею головою / черный ворон ветку клонит”...

6. Сады цветут...

А.К.:

Мне нравится толковать стихи — вкривь и вкось. Хотя начинаю я все-таки от вашего текста. Так?

А.Л.:

Стихи для того и предназначены, чтобы их толковать. Только надо их любить, вот и все. Тогда не придет в голову выворачивать их наизнанку.

Основная проблема критиков, пишущих о стихах, в том, что многие из них не способны отличить хорошее стихотворение от умного (извините за самоцитату¹⁵, но здесь она к месту). Критик, не способный захихикать (или замурлыкать) от удовольствия над вовсе, может быть, и не смешным текстом только потому, как там классно, просто изумительно расставлены слова, такой критик пишет о стихах, как о прозе. Толкует о философических, метафизических проблемах, о мировоззрении автора, об аллюзиях и прочей дерриде, не замечая и не чувствуя главного.

Отсюда бесконечные ошибки в оценках и трактовках, смертельная привязанность к уже известному или скроенному по известным образцам (даже пресловутое новаторство должно находиться в давно известных рамках). И боязнь ошибиться (продешевить).

. . . . . . . . . . .

Что-то я разошелся. На критиков наехал. Что они мне сделали?

А.К.:

Да нет, нормально. Критикам ведь тоже хочется, чтобы их читали и про написанное ими высказывались... Я сказал Диме Воденникову, что читал “Четвертый сон” Веры Павловой и смеялся. От удовольствия, что так написано, так сделано. Дмитрий, кажется, меня понял. А потом сказал: “Не люблю, когда читают стихи, а в зале смеются”...То есть он не любит, что читать (или слушать) поэзию люди берутся ради хохм, что ли.

А.Л.:

Я очень люблю, когда в зале смеются. Но еще больше я люблю, когда в зале смеются именно там, где я хотел :)

А.К.:

Но что касается лично меня, что-то я перестал бояться продешевить. Радостно стало ошибаться. И мне действительно важно рассмеяться, сказавши себе: как хорошо он это делает!.. Так недавно я веселился, читая в прошлогоднем “Октябре”, № 5, стихи Бахыта Кенжеева, а позже его пиесы в его исполнении...

Хочу сказать о вашем стихотворении — “Сентябрь 1998-го”. Вам стало мало букв и звуков — в ход пошли цвета.

Зеленое с вкраплениями желтого

в сумме дает не синее, а золотое.

Однако обратно в зеленое уже не конвертируется.

Пятнышки коричневого, с шуршанием ползающие по серому,

взывают к совести дворников.

Но совесть дворников спит, пока сами дворники

запасаются солью и макаронными изделиями.

. . . . . . . . . . . . . . .

Цвет на секундочку гаснет — включается прозаическая подсветка жизни. У вас вроде бы часто так бывает: пообещаете сделать красиво, а изобразите дворника, стоящего за макаронами. Этика-эстетика-социология-поэтика. Каковы потребности дворников в макаронах, — а в разноцветных листьях? И не все ли равно, какого цвета листва, которую я, дворник Хамидулин, завтра буду сметать в большую кучу?

Нет, это хорошо и даже очень. Цвет переходит в звук, в стыд, в озноб, становится другим цветом, звуком...

Наверное, у поэта должно быть ощущение, что он пишет один большой-пребольшой текст — и на все времена. У него такое кровообращение. И когда я словно бы пытаюсь изъять из вашего суперфайла (гипертекста) что-то, что мне как-то не подходит (неудобно), я покушаюсь на все это сооружение — скорее всего, барочное (я и обэриутов так ощущаю, может, чересчур субъективно — у Заболоцкого выстраиваются три таких, архитектурно и не только, интересных больших объекта — три цикла-романа). Наверное, не след покушаться, а нужно постараться обжить все здание — со всем множеством комнат, коридоров и чем там еще — с почтовыми ящиками на лестницах...

Замечателен “Розановый сад” Тучкова на смежном с вашим сайте¹⁶. Розанов, Розанов... Где кончается искусство, где начинается его троюродная сестрица (довольно стервозная!) хвилозофия? Нет ответа. Значит, и нет ответа на вопрос, где начинается искусство...

У Георгия Балла в прозе тоже есть сад. Но это скорее сад жизни, а не сад умозрения...

Или сад, где осуществляется переход — “совсем не трудный, белея в чаще изумрудной” — за жизнь.

Но Ахматову — мне почему-то так кажется — вы, должно быть... не очень?

А.Л.:

Да уж.

А.К.:

“Пусть Гофман со мною дойдет до угла”...

Пусть Левин со мною дойдет до угла.

Почему только до угла?..

Гофман-то — чтоб было страшнее (хотя что в нем страшного?). Левин — чтоб было... все-таки печальнее. Такой печальный интерес!

А.Л.:

Еще по поводу авангардистов-модернистов...

Я вспоминаю разговор с Максом Шапиром в 90-м году. (Он собирал тогда тексты для “авангардного” номера “Даугавы”, я ему принес “Хомо-сцапиенса зеленого” (http://levin.rinet.ru/BIO/bio/3.htm) и “Бориса Нелокаича” (http://levin.rinet/ru/BIO/ling/10.htm).

Шапир вполне резонно разделял понятия “авангард” и “модернизм”. Если грубо и предельно кратко изложить его мысль, то модернизмом он называл желание (и умение, конечно) писать по-новому. А авангардизмом — способ поведения.

Не уверен, что это соответствует словарным значениям слов, возможно, он просто ввел новые их значения, создал (точнее, осознал) новую оппозицию. (А может, не он первый, не знаю, я не специалист.)

Во всяком случае, обе эти разновидности художников и литераторов существуют. Авангардное поведение — это желтая кофта, пощечина общественному вкусу, 4 минуты и 33 секунды тишины, слово “х(пи-ип!)й”, выложенное на Красной площади, раздеться голым и бегать на четвереньках, кусая приличных господ на художественной выставке.

Модернизм — это поведение литературное, это желание не повторяться — ни по форме, ни по содержанию. Это, по Пригову, архаичная стратегия.

Авангардисты в этом понимании — истинные герои современных искусств, их представители в массмедиа. Их атмосфера — скандал, акция, они могут, даже ни одной интересной картины, ни одного приличного стишка не написав, стать известными.

Поставить на выставке писсуар — первым поставить! — это художественный жест. (Жест в этой системе координат есть однозначно хорошо.) Второму ставить писсуар бессмысленно. Так же, как рисовать еще черные квадраты, — хватит и одного (разве что это авторские копии на продажу).

Перманентный кризис культуры в том, что в ней уже слишком много текстов, музыки, картин. Больше уже не надо: все равно за одну жизнь все не переварить. К тому же перепроизводство вызывает падение рынка. А люди все пишут и пишут, рисуют и рисуют, поют и пляшут...

Все думали, что выход в постмодернизме, который что-то там преодолевает, а выход в акционности, не создающей нового произведения.

Вообще, я очень даже понимаю желание человека, слегка интересующегося искусством, чтобы было один-два поэта и не более. Один-два прозаика. Один-два композитора. Один-два художника. А пятьдесят никому не нужны, потому что надо еще на работу ходить и в своей профессии разбираться. Надо отдыхать хоть немного, а то на концерт придешь, а тебя и тут заставляют мозгами работать...

Нужен Пушкин сегодня. Покажите мне Пушкина сегодня. Поднимите мне веки.

Вся загвоздка в художественной литературе: эта литература — недостаточно постмодернистская. А причина, как я мало-помалу догадался, кроется в том, что никакой постмодернистской литературы в действительности не существует, — по крайней мере, в том виде, как ее до сих пор представляло себе большинство литературных критиков.

Американский профессор Майкл Беруби
(“Русский журнал”)

Поэзия как опыт (не резюме)

Конечно, проще всего воззвать к Пушкину — новому Пушкину! — или Бродскому — тоже вариант Пушкина, — и на этом прерваться — до новых встреч в Сети.

Но как будто бы авторы были единодушны в том, что прогресс в поэзии и литературе вообще — есть... Может быть, нам нужен монумент? Отметили мы двухсотлетие со дня рождения классика, и оказалось: нет, монумент нам не нужен. (Некоторые из наших современников с удовольствием встанут постоять за статУю.) Отметили шестидесятилетие другого — и запутались в выводах. Летейские воды отдают то Венецией, то Невой, то зловонной речкой большой литературной химии...

Может, нам просто нужна возможность писать электронные (или простые) письма читателю и времени. И может быть, даже получать от них ответы. Не на авангардистской пробежке от модернизма к постмодернизму — не на ней приходят ответы, не на ней рождается будущее.

Магнитная буря, о которой мы говорили здесь, — не импульс и не стихийное бедствие, а результат естественного хода вещей. Точнее, той части естественного хода вещей, вектор которой направлен вверх.

P.S.

А.К.: По-моему, коллега, вы закончили нашу совместную работу. Ваши последние вставочки меня устраивают... Стрелка вверх — красиво, но не кажется ли вам, что один пафос сменяет другой?

А.Л.: По-моему, это не пафос. Это констатация того факта, что движение в культуре идет одновременно в разные стороны: кто-то пошел от Высоцкого через Розенбаума к Шуфутинскому и дальше — вниз. А кто-то...

¹ Стихотворение А. Левина опубликовано в “Знамени”, 2001, № 4, в подборке, которая называется “Берегися меня, Дуся...”.

² http://levin.rinet.ru.

³ Имеется в виду сетевой “Русский журнал” — http://www.russ.ru.

⁴ Принятый в Интернете символ smile (улыбка, “смайлик”), означающий радость, иронию — короче, улыбку. Если наклонить голову налево, легко понять, почему это именно улыбка. Скобка в другую сторону :-( означает, наоборот, огорчение, печаль, недовольство. Существуют и сокращенные “улыбки” — :) и :(

⁵ Стихотворение из книги А. Левина “Биомеханика” (М., 1995).

⁶ Стихотворение, посвященное Д. Воденникову, о котором еще будет сказано, опубликовано в “Знамени”, 2001, № 4.

⁷ Тут критик позволил себе “покататься” по льду стихотворений своего корреспондента.

⁸ “Независимая газета” (http://www.ng.ru/), 2000, 1 июля.

⁹ Тут какой-то смысловой проброс. И оправдание ему одно: на Руси все, кто говорит о поэзии, обязательно раньше или позже заговорят о Бродском. — А.К.

¹⁰ Еще Дмитрий ведет замечательную передачу “Своя колокольня”, посвященную исключительно литературе. Со слушателями беседуют, читают стихи Ольга Ермолаева, Михаил Бутов...

¹¹ Литературный конкурс в Интернете (http://www.teneta.ru).

¹² ЗЫ — то же, что PS, только в русской раскладке клавиатуры (когда лень переключаться на латиницу), широко распространенная в русском Интернете форма написания этой аббревиатуры.

¹³ Эпус = опус + эпос. Вернее, опус с оттенком эпичности. Или же — с издевкой над ней (из того же текста А.Л.)

¹⁴ По предложению Левина, личные местоимения второго лица дальше пишутся только со строчной буквы.

¹⁵ Из текста А.Л. “Обращение ко всем честным литераторам” (с сокр. — “НГ”, 30.12.95), полный текст — http://www.levin.ru/TEXTS/tost.htm.

¹⁶ http://www.levin.ru/ruletka