ТАНЦОР-2

    Танцор отхлебывал «Туборг», приятно холодящий и слегка пощипывающий гортань, и, словно чеширский кот — самое виртуальное на свете существо — жмурился от удовольствия. Как ни крути, а весна даже и в Москве весна. А тем более в таком культовом месте, предназначенном исключительно для праздности, как скверик между нерукотворно-бронзовым Пушкиным и кино имени его же, призывавшего милость к падшим.
    И не просто сидел на скамейке, но еще и наблюдал бесплатное представление, искусно срежиссированное всем ходом отечественной истории последнего десятилетия.
    Рядом с Пушкиным — нашим Пушкиным, православным — американский проповедник, окруженный курятником квохчущих сестер, сплошь конопатых и с первого взгляда непроходимо глупых, при посредничестве переводчика наставлял москвичей на путь истинный, раздавая налево и направо яркие глянцевые буклеты, которые издали были неотличимы от какого-нибудь «Плейбоя», а то и «Пентхауса».
    Прохожие, относясь к происходящему с нормальным столичным безразличием, останавливались лишь для того, чтобы взять баптистский печатный орган, не обременяя себя даже кивком головы или улыбкой, не говоря уж о «Сэнк ю вэри матч».
    И вдруг в это статичное действие энергично вторглась стайка перманентно возбужденных старушек с красными флагами, которые торопились на какую-то свою коммунистическую тусовку. Старушки остановились, повели чуткими носами («крючковатыми», — невольно подумал Танцор) и мгновенно квалифицировали ситуацию как попытку заокеанского капитала одурманить русский народ чуждым баптистским опиумом.
    Тут же был сформулирован и лозунг: «Гоу хоум, Ирод буржуйский», который старушки стали натренированно скандировать.
    События нарастали стремительно. Наиболее агрессивные активистки освободительного движения начали вырывать из рук благостных заморских дур буклеты и рвать их в клочья. Самые же радикальные марксистки, несомненно, имеющие по три-четыре привода в милицию, нацелили острые металлические наконечники знамен на американского проповедника и пошли в штыковую атаку.
    По всей видимости, проповедник в свое время изрядно натерпелся от коммунистической идеи в дельте Меконга. Поэтому в его голове, покрытой боевыми шрамами, произошло короткое замыкание. Раздался жуткий вопль, несмотря на сильный акцент, вполне понятный: «Сучары вьетконговские!» И бывший сержант, так и не научившийся жить в гармонии с миром, начал выхватывать у старух флаги и яростно ломать их древки о колено.
    Индифферентные прохожие мужского пола, несмотря на различия в политических пристрастиях, мгновенно объединились вокруг национальной идеи, сформулированной предельно конкретно: «Наших бьют!»
    Первые трое, пытавшиеся утихомирить разбушевавшегося американца при помощи грозных слов, приняли на себя град ударов пятисотдолларовых туфель. Остальные ответили на мордобой мордобоем. Вскоре запылали сложенные на асфальте буклеты, искажающие истину при помощи ложноконфессиональной идеологии и дурного перевода на русский.
    Начали подтягиваться ленивые милиционеры и прыткие репортеры.
    От посольства США резко стартовал «Форд» с дымчатыми стеклами и стремительно понесся по направлению к Смоленской площади.
    В воздухе отчетливо запахло паленым.


    ***
    «Да, — думал Танцор, уж если две христианские конфессии собачатся столь яростно, то что же тогда ожидать от контактов с мусульманским миром?» Мысль была до безобразия праздной, никоим образом не связанной с судьбой Танцора, к которому мусульманский мир ни с какими контактами не набивался. Гораздо более он был зависим от злокозненности своих же — братьев славян. Точнее, москвичей, поскольку в Москве уже давно проживала особая нация, вобравшая в себя множество национальных особенностей самых разнообразных народов, прибывших в первопрестольную на ловлю баксов и чинов.

    Танцор настолько разрассуждался, настолько прогрелся весенним солнышком, что впал в полную абстрагированность. На что в Москве имеют право очень немногие. Дело дошло до того, что он не заметил, как над ним склонился паренек с маленьким вытатуированным паучком на щеке.
    Вот из такой расслабухи прямиком отправляются на тот свет, понял Танцор.
    — Дай огонька! — испуганно прошептал паренек.
    Но самым испуганным в нем были, пожалуй, глаза. Истеричные, не способные сфокусироваться, плавающие как у младенца или накаутированного. Было понятно, что за ним по пятам гонится костлявая с косой. Как всегда, невидимая для посторонних, но четко обозначенная и до осязаемости материальная для приговоренного.
    Танцор щелкнул зажигалкой. Паренек, почти подросток, жадно затянулся и опять зашептал:
    — Спрячь, потом у тебя заберут. Бери и сразу ходу!
    И незаметно что-то сунул между расстегнутой курткой и свитером.
    «Так незаметно и нож сунут!» — понял Танцор. И стряхнул с себя праздную лень, весеннюю расслабленность и кайф беззаботности.
    Не заглядывая, не изменяя положения головы и выражения лица, осторожно потрогал.
    Дискета. Обычная трехдюймовая дискета.
    Посмотрел направо. Паренек был уже метрах в двадцати. Но был он уже не один. Потому что, испуганно оглянувшись, побежал. Вернее, рванул так, словно увидел настигающую волну цунами. Точно так же рванули и двое в одинаковых черных пальто, с зализанными назад волосами и заходившими шатунами локтями и коленями.
    Расстояние стремительно сокращалось. Напоследок паренек вынырнул из-под достававшей его руки, метнулся пару раз — влево, а потом вправо. И всё. Больше он уже не сопротивлялся.
    Обшарили. И еще раз обшарили. И положили на красноватую дорожку из толченой гранитной крошки. Даже не положили, а уронили, словно тряпку.
    Тут же две ближних скамейки поднялись и заторопились, суетливо, не глядя на ту область пространства, где лежал мертвый человек. Лежал уже абсолютно безмятежно, полностью испепелив перед смертью пламенем ужаса все свои нервные клетки.
    Однако Танцору было уже не до метафор, не до скорби по молодому безжизненному телу, не до сантиментов. Потому что двое ублюдков уже все поняли, повели взглядами вдоль сквера и уткнулись воронеными зрачками в него, давшего прикурить сигарету, которая все еще дымилась точно посередине пути между ним и ими. И встать и пойти, а еще хуже того — побежать к метро, было бы безумием. Эти сломают и его столь же легко, без заметного напряжения в тренированных мышцах и автоматических мозгах.
    Поэтому он встал, стряхнул с рукава несуществующую соринку и пошел навстречу. Мрачно и предельно уверенно.
    Сошлись точно у все еще дымившейся, пережившей своего хозяина минуты уже на две, сигареты. Танцор тщательно загасил ее подошвой и, акцентированно втянув носом воздух, врезал правому в солнечное сплетение, а левому, глядя в переносицу, зло:
    — Что же это вы, козлы?! Что вам было сказано?! Дискету! Дискету, ублюдки! А потом уж валить! Где теперь искать?! Где, я спрашиваю?!
    Оба смотрели тупо. Один — выпучив глаза, второй — согнувшись от острой боли и глотая ртом воздух.
    Танцор продолжил, понимая, что главное не перегнуть палку, не пережать и не проколоться:
    — Где вас бригадир таких мудаков нашел?! Если через день не будет, то всё — можете к батюшке на досрочное отпевание! Ясно?!
    Левый наконец-то разлепил рот:
    — А ты…
    Но Танцор не дал опомниться:
    — Если послезавтра не будет, так и передайте, сам же вас, мудаков, на куски порежу!
    Повернулся и неторопливо пошел к метро. Сдерживая себя, чтобы не засуетиться, не выдать блеф. Чтобы как можно дольше не опомнились, не накинулись сзади и не смяли, как салфетку от сожранного гамбургера.
    Медленно, с колотящимся сердцем, мимо пока еще пустого фонтана.
    Вверх по ступенькам, мимо левой руки Пушкина.
    Сквозь разнятое ментами классово-идеологическое побоище.
    Направо.
    Вниз по лестнице.
    Налево, в переход.
    И тут уж стало ясно, что те двое наконец закончили обмениваться своими: «Кто, бля, такой? — А я, бля, знаю? — Ничего тебе, бля, Чика не говорил, что кто-то еще, бля, в доле? — Ничего, бля! — А, может, бля, кто из пацанов чего слышал? — Никто, бля, ничего! — Так никогда, бля, его не видел? — Никогда, бля! А ты, бля?! — И я, бля! — Точно, бля, Ханурик ему дискету сунул! — Точно, бля!»
    И тут уж они рванули, словно вспомнили, что оставили включенный утюг на спине у клиента.
    Мимо Пушкина.
    По лестнице.
    Направо, в метро.
    Перепрыгнули через турникет.
    Разделились — один на «Пушкинскую», другой на «Тверскую». И поскакали вниз каждый по своему эскалатору, роняя людей, словно кегли. И все это лишь для того, чтобы пробежаться пару раз по платформе туда-сюда и никого не обнаружить.
    Потому что Танцор с легкостью вычислил их примитивную траекторию и уже неторопливо шел по Тверской по направлению к Охотному ряду. Шел и соображал: что бы это могло значить? Что за дискета такая, за которую, не раздумывая, не обременяя себя нравственными вопросами, с легкостью мочат людей? Неужели записанная на ней информация способна дать людям здесь, на земле, такое ломовое счастье, что потом, там, не обидно будет бесконечно долго вариться в котле со смолой?


    ***
    Остановился у недурно пахнущего киоска, взял хот-дог по-французски, набрал Стрелкин номер и, пережевывая, с сильно набитым ртом, спросил:
    — Стрелка, ты ведь в Париже была?
    — Была, — ответил мобильник. — Что это за блажь на тебя накатила? Да и свинство это — звонить любимой женщине и чавкать в трубку, словно ведешь репортаж с сельхозвыставки!
    — Так ты видела, чтобы французы хот-доги жрали?
    — Нет, они ими только туристов травят. Что за дурацкие вопросы?
    — Да тут мне девушка хот-дог «по-французски» продала, — продолжая играть отморозка, сказал Танцор, с еще более набитым ртом.
    — Вот ты у девушки и спрашивай, а мне нечего мозги пудрить! — взвилась Стрелка. — Да смотри, не переусердствуй там, с девушкой. А то, блин, оскоплю! Но я-то какая дура, борщ ему тут варю, стараюсь, думаю, по-семейному обедать будем. А он там с какими-то девками по-французски!
    — Так ты ей это все и скажи, — решил развить игру Танцор, — я-то здесь при чем? Все зависит от женщин.
    И со словами «Девушка, вас тут спрашивают», протянул трубку рыженькой хотдогщице, которая в связи с погодой уже и не пыталась прятать пикантные веснушки под слоем тонального крема.
    И Стрелка, нормально въехав в роль, заорала погромче, чтобы Танцор услышал и оценил:
    — Девушка, милая! Гоните от себя этого кобеля пока не поздно! Меня обрюхатил, да еще четырем таким же дурам алименты плотит! А если бы знали, сколько у него всяких подарочков венерических! Полный букет! Гоните, гоните, девушка!..
    Горячесобачница недоуменно посмотрела на Танцора, вернула трубку и лениво изрекла:
    — Заняться что ли нечем?
    Заняться было чем. Это Танцор прекрасно чувствовал всей своей нервной шкурой. Дискета таили нечто такое, что при ее прочтении заставит его забыть:
    — о расслабленности, в которой они со Стрелкой пребывали уже четыре месяца;
    — о Ницце, где они пережидали неласковую московскую зиму;
    — о Монако, откуда Стрелка его, скупавшего оптом жетоны для рулетки, еле уволокла;
    — об Альпах, которые поразили Стрелку не сверкающими снегами и розовощекими миллионерами-крепышами, а невероятных размеров горнолыжными ботинками, которые она, спустившись пару раз и наглотавшись при этом снега, положила под подушку, отчего еженощно видела волшебные сны…
    Абзац! Отпуск закончен! Танцор вновь заглотил блесну, и чья-то неведомая рука совсем скоро начнет наматывать на катушку звенящую от напряжения леску.

    Стрелка изо всей силы свистнула в свою трубку. Танцор очнулся, приложил свою к правому уху.
    — Ну что, — спросила уже все понявшая Стрелка, — опять во что-то вляпался? Игрун ты мой ненасытный! У тебя что ли магнит внутри, что ты всякую мерзость к себе притягиваешь? Что у тебя там, горе ты мое луковое, за полтора франка тарелка?!
    — Да, можно сказать и так.
    — А конкретней?
    — Приеду — покажу. Не по телефону же.
    — Ну давай, жду, сгораю. Да, и жратвы с собой прихвати.
    — А борщ?
    — Какой борщ?.. Блин, кончай! Нашутились уж!
    Танцор убрал мобильник, поймал тачку и поехал домой.


    ***
    И со словами «Давненько не брала я шашки в руки» Стрелка сунула дискету в трехдюймовое окошко. Открыла нортенкомандер и шифтом с F1 выбрала диск А. Щелкнула сдвинутая предохранительная пластина, и пара движков — шаговый для головок и вертушка — начали негромко дрыгаться и изредка подвывать на сбойных доменах.
    Наконец-то на синем поле мерзкими красными буквами выскочило: «data.zip». Мерзкими, потому что при разархивировании зиповского файла наверняка понадобится пароль. Так оно и вышло. На Alt - F6 выскочила заставка пока еще нейтрального серого цвета с идиотской просьбой ввести пароль. Стрелка по сложившейся традиции по первому разу ввела «fuck» и зло стукнула по энтеру. Выскочила уже красная табличка: «Ошибка: неправильный пароль для данного файла». И внизу две кнопки: «Ок» и «Отмена».
    Полчаса Стрелка колола пароль, то и дело раздраженно приговаривая: «С этими вонючими Европами на хрен всю квалификацию растеряла!» В конце концов дурная железяка, проглотив «>frcs yt gf[yen», что в русском регистре означает «Баксы не пахнут», распаковала файл. Стрелка открыла его в примитивном нортоновском редакторе и грязно выругалась.
    На мониторе висела сплошная абракадабра, поскольку файл был зашифрован:

utwv yxtp xvwy vtux qropq yptu 6)+4/2 !"!3(%6
    uxst rpvw ywyu qsry qqopq qsyq !.4/. !"%,-!.
    vquv twps wqpr vsvu pyopq xwru )6!. !"2/3)-/6
    vsuq yups wupw vtpt qpopq xptq )'/2 :!+(!2/6
    vyps tvrp yvwp trsq qropq yuxs !,%+3!.$2 053(+).
    utpw ptxr xuqq xytp qqopq typw ,%/ 4/,34/9
    wyys rspu xttq psyq qropq vups )6!. "5.).
    utqw quqp prpq rwvp pyopq qyvs )6!. 452'%.%6
    vprs srpq sqpr ywvq qropq wtpw "/2)3 0!34%2.!+
    uxyv utpq qppv tsws qqopq putx *52)9 '!'!2).
    txys wywv ppuq uxrq pyopq swup '!22) +!30!2/6
    wspt vtyr urxv sqry qropq tqpv 3%2'%9 ,%-%3(%6

    Если с файлом поработали пиджипишным шифратором, то дальше можно было не суетиться. Подобрать два ключа — шифровальный и дешифровальный — было возможно лишь теоретически. Однако Стрелке было крайне любопытно: за что же сейчас в Москве убивают людей средь бела дня в самом бойком месте? И, набив рот бутербродом из четырех компонентов и отхлебывая кофе, который приготовил дежурный по кухне Танцор, решила поколупаться еще маленько. Чем черт ни шутит? В том, что это именно его, чертовские, проделки, сомневаться не приходилось.
    На Танцора накатила волна кобелячества, и он начал тереться о нее сзади всякими разными частями своего тела, включая щеки, нос, язык и уши.
    — Отвянь! — строго сказала Стрелка. — Делу время, потехе час. Именно час, никак не меньше. Хотя лучше, конечно, больше.
    — Ну, а что по этому поводу говорил вождь международного пролетариата?
    — Мне про него не только ни один отчим спьяну не рассказывал, но я его даже и в школе не проходила. Это ты у нас — аксакал, а я — девушка, не отравленная большевистской идеологией. Так что же он говорил? И уж не тебе ли? Уж не ходили ли вы с ним вместе по девочкам?
    — Во-во! — откликнулся Танцор из кухни, куда он ушел, поняв, что с сексом придется повременить. — Помню, подошел Лукич ко мне в питерском борделе, что на Сенной, и говорит, лукаво прищурившись и фирменно картавя: «Танцог, догогой, повегте мне, стагику, лучше меньше, да лучше!»
    — Хрен-то! Лучше больше и лучше! А иначе это половой саботаж! Я слыхала, за саботаж Хрущев в своей Чека к стенке ставил! Так или не так, дорогой? Подкинь-ка мне еще бутербродов, у меня процесс идет.
    Танцор начал строгать хлеб, колбасу, сыр, перец, маринованные огурцы, поливать получившиеся конструкции соусом, и заворачивать в салатные листы. Прикинул на глазок свой кулинарный шедевр — пролезет или нет? Должен пролезть, рот у Стрелки был хороший, большой.
    Из комнаты раздалось:
    — Вау! Давай сюда скорей! Кажется, я его поимела!
    — Кого — Хрущева или Владимира Ильича?
    — Все, шутки в сторону. Давай бутерброды.
    Танцор подошел к компьютеру. На мониторе висела все та же абракадабра. Однако Стрелка открыла еще одно окошко, вордовское, и вписывала туда что-то, заглядывая то в дискетную информацию, то в какую-то толстенную книгу.
    — Смотри, — начала объяснять она свое открытие, — видишь, в пятой колонке на трех последних позициях стоят одинаковые символы: «opp». Запоминаем это и идем дальше. Теперь внимательно изучаем шесть первых столбцов и замечаем, что в них стоят не все латинские буквы. А только с «o» до «y». Нет первых четырнадцати и последней «z». Итого нет пятнадцати.
    — Ну и что из этого следует? — спросил Танцор, дожевывая Стрелкин бутерброд. — Нельзя ли покороче, Холмс?
    — Заткнись и слушай, если умишком не вышел. И еще следует обратить внимание на «о», которая как бы ненастоящая, потому что стоит четко на одной позиции и нигде больше не встречается. Значит, к пятнадцати прибавляем одну приблудную и получаем шестнадцать. Сколько букв в английском алфавите? Ну, Танцор, блесни-ка эрудицией.
    — Сейчас — не знаю. А когда учился, двадцать шесть было.
    — Правильно, Ватсон! Из двадцати шести вычитаем шестнадцать и получаем десять. А десять — это, как известно, число пальцев на руке и цифр в десятичной системе.
    — Девять, — тупо возразил Танцор. — Один, два, три, четыре, пять…
    — Сюда еще ноль надо прибавить, Митрофанушка! Значит, этими буквами зашифрованы цифры. А теперь берем Аськину таблицу…
    — Чью-чью?
    — Аськину. Это такая таблица компьютерных символов, ASCII называется. И смотрим, что у цифр в старшем полубайте стоит троечка. А у латинских букв четверка и пятерка для прописных. И шестерка и семерка для маленьких. Как видим, все встречающиеся в файле маленькие буквы имеют в полубайте семерку. Если ее заменить на тройку, то есть вычесть из семерки четверку, то и получаются цифры с нуля до девяти. Смотри что выходит. И Стрелка показала ему в вордовском окошке расшифрованную первую строку:

5476 9840 8679 6458 12/01 9045 6)+4/2 !"!3(%6

    — А что это за косая черта в пятой колонке, как она получилась? — недоверчиво спросил Танцор. — И что делать с этой ахинеей на хвосте?
    — Черта — это элементарно, Ватсон. Буква «о» имеет код 6F. Из шестерки опять вычитаем четверку и получаем 2F. А это по Аськиной таблице код косой черты. А с хвостом мы проделаем обратную манипуляцию. К старшему полубайту этих значков и цифр прибавим ту же самую четверку. И получаем буквы, но не десять, а все двадцать шесть. Смотри, какая интересная штука нарисовалась:

5476 9840 8679 6458 12/00 9045 viktor abashev

    — Блин, — вскричал Танцор, — живой, реальный человечек!
    — Уж не знаю, какой он там живой, но что-то это сильно напоминает. Давай-ка посмотрим следующую строку.
    Стрелка поковырялась минуты две, и получилось:

5834 2067 9765 1329 11/01 anton abelman

    — Тащи-ка сюда свою голдовую визу, — сказала Стрелка, сосредоточенно потирая указательным пальцем переносицу.
    Танцор достал из стола пластиковую карту и убедился, что все очень похоже. Первые четыре колонки — это номер карты. Потом срок действия: до декабря 2001 года. И потом, скорее всего, шел ПИН-код. Карта была выдана некоему Виктору Абашеву. Втарая карта принадлежала Антону Абельману.
    — Ну, и какие перспективы это перед нами открывает? — спросил он с отвисшей от изумления челюстью. — Тут сведения о нескольких тысячах карт. Если не больше.
    — Лично для тебя перспективы довольно хреновые. Но пока не будем об этом. Потому что у меня сейчас, после напряженного умственного труда, лишь одна перспектива — как следует потрахаться для отдыха мозгов. И уж теперь меня никто и ничто не остановит.
    И Стрелка начала стремительно освобождать себя и Танцора от фиговых листков, навязанных человечеству ложными представлениями о предназначении цветущих тел противоположного пола. Столь стремительно и энергично, что один листок, бюстгальтер, вылетел из распахнутого окна, и, трепеща крылышками, опустился на скамейку у подъезда, где сгруппировались мартовские старушки, встретившие прекрасную белоснежную птицу остервенелым карканьем.
    Уже через пятнадцать минут Стрелка кричала в беспамятстве: «О! О, Мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!» И крик этот длился и длился, возвеличивая Танцора, давая ему ощущение одновременно Демиурга, формующего податливую глину, и виртуоза, возносящего в небеса пением нервных струн своего божественного инструмента молитву счастья: «О! О, Мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!»
    Прошло полчаса. А, может быть, полдня. Стрелка разразилась рыданиями. Солнце скрылось за горизонтом. По подоконнику забарабанил первый весенний дождь. Танцор осторожно закурил, зная, что Стрелка будет всплывать из первопучины еще минут двадцать. И потихоньку лег рядом на спину.
    На потолке пульсировало отражение проезжавшей под окнами машины с мигалкой. То ли скорая. То ли ментовская. То ли пожарная. Проезжавшей молча, без сирены.
    Отсутствие этого тревожного звука восполнил телефонный звонок.


    ***
    Танцор нехотя поднялся и брезгливо взял трубку. А потом вспомнил про дискету и испугался.
    — Да.
    Но в ответ кто-то закашлялся, словно хватанул по ошибке вместо воды стакан чистого спирта. Наконец-то, отдышавшись, рванул с места в карьер:
    — Танцор, дорогой! Рад тебя слышать! Как ты там? Я уж переживать начал: уж не стряслось ли с вами со Стрелкой что-нибудь. Как ни крути, а Европа — не место для русских. Точнее, место враждебное, где нам больше двух недель никак нельзя. Так вы еще и в Австрию подались, ноги в Альпах ломать! Ох уж мне эта легкомысленная молодежь!
    Голос был абсолютно незнакомым. Непонятно было, откуда этот хрен знает о делах Танцора. Хрен между тем продолжал с прежним нахрапом:
    — Ба! Да ты, я вижу, меня не узнаешь! Это после всего хорошего, что я для тебя сделал! Вот она человеческая, неблагодарность!
    Стрелка, поняв по лицу Танцора, что что-то здесь не то, скомкала фазу послетрахания, вскочила и начала записывать разговор в вэйвовский файл. Потом включила на аппарате кнопку трансляции и стала мрачно слушать.
    — Да нет, — ответил Танцор, — не имею чести быть знакомым.
    — Вай, вай, вай! Администратор я. Или, по-твоему, Сисадмин. Неужто не узнал? Наверняка богатым буду!
    Танцор вспомнил, как год назад, когда они единственный раз говорили по телефону, Сисадмин то и дело менял и тембр голоса, и интонации. И поверил, что это он. Хоть этого и не могло быть.
    — Какой на хрен Администратор?! Администратора не стало, когда я в декабре грохнул на хрен «Мегаполис» со всей его требухой.
    Человек в трубке зашелся каким-то пугающим смехом, угрожающим нормальному организму удушьем. Танцор внимательно дожидался, прикидывая в уме, что бы это могло значить. Но ответа не находил.
    — Значит, ты все время считал, что отделался от меня? — продолжил Сисадмин, отдышавшись. — Нет, дорогой, хоть «Мегаполиса» и нет, но игра продолжается. Ты, конечно, классно тогда все это дело грохнул…
    — А тебя разве нет?
    — Чудак! Но раз ты так считаешь, то переубеждать не стану. Считай, что повернулось колесо Сансары, произошла наша с тобой реинкарнация, и мы перешли на следующий уровень.
    — Кончай полоскать мозги, — разозлился Танцор. Разозлился от того, что начинал верить этому ублюдку бессмертному.
    — Нет, дорогой, все это правда. И ты это вскоре ощутишь. Собственно, новая игра уже началась. Дискета, думаешь, на тебя с неба свалилась? Ведь это очень дорогой подарочек, из-за которого пришлось Ханурика жизни лишить. Так звали того человека. А, впрочем, ты уже сам когда-то догадался, что и людей вокруг тебя нет, да и вы со Стрелкой тоже не люди.
    — Ты все врешь, подонок! — заорал Танцор.
    — Ладно, онтологию оставим до другого раза. Поговорим об Игре. Ты должен и на сей раз постараться как следует. Потому что на тебя поставили очень большие деньги, которые тебе и не снились, очень большие люди, которые очень не любят, когда их кто-то разочаровывает. А Игра теперь, на этом уровне, совсем другая. Очень интересная Игра, мало чем отличающаяся от жизни. То есть никаких тебе игровых сайтов, на которых тусуется всякий десятибаксовый сброд, никаких заданий от Магистра, никаких бонусов. Полная свобода и полная неизвестность. А дальше…
    — А дальше пошел ты!..
    И Танцор яростно бросил трубку на аппарат, в котором от сотрясения запустилась микрокассета автоответчика, запевшая дурным голосом: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя! Ты вся горишь в огне!» Хоть никто на нее ничего подобного отродясь не записывал.
    И тут же Танцор понял, что сейчас в окно влетит пуля, и раздолбит что-нибудь полезное для хозяйства.
    Так оно и вышло. Спокойно стоявшая в вазе роза переломилась пополам. Голый стебель остался торчать вертикально, а верхняя половина с ярким бутоном плюхнулась на стол. Одновременно с этим в комнате взвизгнуло что-то невидимое и на пол осыпалось немного бетонной крошки.
    — Вау! — сказала Стрелка. — Ты уж вначале думай, а потом трубками кидайся. А то большой ущерб может получиться.
    Вновь зазвонил телефон.
    — Я, смотрю, — сердито сказал Сисадмин, — тебе никакая учеба впрок не идет. Ведь знаешь же уже все мои аргументы, а по-прежнему, как и год назад, на рожон лезешь. Ну, продолжаем?
    —Продолжаем, — вздохнув, согласился Танцор.
    — Так вот, значит… Черт, с мысли меня сбил… Ах, да. Тебе досталась дискета. И больше тебе никто ничего рассказывать не будет. Ты волен поступать и с нею, и со своей и Стрелкиной судьбой и жизнью как заблагорассудится. То есть ты должен угадать, что должен делать. И чем заканчивается Игра. Понял?
    — Да это ж бред какой-то. Ты случайно не тронулся разумом, после того, как я раздолбал этот грёбаный «Мегаполис»? Что же это за Игра без правил?
    — Ничуть не глупее чем жизнь. Сами живущие себе правила и придумывают, хоть им и давались заповеди. Кстати, а на Востоке даже такой подсказки не было. А уж насчет того, как несчастные людишки ищут смысл жизни, то, глядя на них сверху, просто сдохнуть можно от смеху! Одни не пропускают ни одной службы в храме. Другие беспрерывно защищают родину, уничтожая на войнах несметное число врагов, таких же, между прочим, людей. Третьи пытаются облегчить страдания больных и нищих. Четвертые нескончаемо плодят детей, продлевая род. Пятые возводят дворцы до небес с золотыми нужниками. Шестые сочиняют всякую чушь собачью, называя это литературой. Седьмые в тиши научных кабинетов постигают тайну мироздания, причем слово «постигают» я бы поставил в кавычки. Восьмые беспрерывно бередят свое тщеславие, выходя на сцену и произнося чужие глупые слова. Или не глупые, но все равно чужие… И всяк, кто способен хоть как-то думать считает, что именно он знает, в чем состоит смысл жизни.
    — Слушай, Сисадмин, сколько же в тебе избыточности! Нельзя ли конкретнее?
    — Можно. — Сисадмин перещелкнулся, напружинился и выдал в стремительном темпе. — Значит, так. Отныне никто тобой руководить не будет. Будешь как люди, будешь самостоятельно искать смысл Игры. Пройдешь ее правильно, значит, спасен. Нет, — тогда дальше не будет ничего, никакого следующего уровня. Никакой Сансары. Погубишь и себя, и Стрелку, которую тебе дали для душевной стабилизации. Вас засунут в архиватор arj. И это будет равносильно аду, конечно, с человеческой точки зрения…
    Стрелка не выдержала, заорала в трубку:
    — А у нас какая точка зрения? Козел ты ублюдочный! Кто мы, по-твоему?
    — А, Стрелочка, — голос Сисадмина аж расплылся как масло на горячем блине, — рад, рад тебя слышать! Искренне рад! Как отдохнула, дорогая? Кстати, не думаешь пока маленького бэби заводить? А то это было бы рановато…
    — Ладно, шут гороховый, — прервал его Танцор. Кончай. Пока мы тебя не кончили. И как ты в прошлый раз уцелел? Уму непостижимо. Что там еще?
    — Да, собственно, я уже все и сказал! До чего ж ты непонятливый. Ты полностью предоставлен сам себе. И тебе надо всего лишь правильно прожить определенный отрезок времени. Вот и все. Ну, а насчет замысла замочить меня, то ты это из головы выкинь. Ты на второй уровень поднялся, а я уже на третьем. Теоретически невозможно. Да, и напоследок, давай-ка обменяемся адресочками. У тебя ведь сейчас, если я не ошибаюсь, танцор-рамблер-ру? Так?
    — Да ты же обещал не соваться в мои дела.
    — А я и не собираюсь соваться. Так, иногда по-стариковски что-нибудь черкану — какие-нибудь свои праздные мысли. А ты мне, может быть, ответишь. Я ведь сейчас одинок, очень одинок. Никого не осталось после того, как ты «Мегаполис» раздолбал. Вот, собственно, и всё.
    И комнату наполнили короткие гудки, словно концентрированное мировое зло, бесконечно капающее на выбритое темя. Стрелка вырубила мерзкий сисадминовский остаток.

    Как и предрекал покойный Безгубый, Осипов стал Следопытом. Потому что оставаться Осиповым не имело никакого смысла. Майор Завьялов, узнав о самоуправстве молодого лейтенанта, пришел в ярость и уволил его из Управления «Р» в сорок пять минут. Сорок две из них ушло на сквернословие и стучание кулаком по столу. Трех минут хватило на то, чтобы подписать третий рапорт, потому что два первых он порвал яростным росчерком пера.
    Следопыт по этому поводу особо кручиниться не стал. За полтора года он обзавелся необходимыми связями, прекрасно изучил царившие в электронном криминале нравы, обеспечил себя необходимой аппаратурой. Главным оружием был, конечно же, шестнадцатипроцессорный мэйнфрейм, который удалось восстановить после атаки Танцора.
    Но главное, чего добился Следопыт за полтора года службы в милиции, — не нажил врагов в среде преступников, работающих в сфере высоких информационных технологий. Во-первых, он не столько служил, сколько прислуживал майору Завьялову. Во-вторых, особо не усердствовал в борьбе с торговцами контрафаксной продукцией, прекрасно понимая, что искоренение компьютерного пиратства неизбежно повлекло бы за собой возврат страны в мрачное прошлое логарифмических линеек, таблиц Брадиса, печатающих машинок «Москва» и громоздких калькуляторов «Элка», уже десять лет почивающих в музее счетно-решающей техники, словно Ленин в мавзолее.
    Следопыт прекрасно понимал, что ни у одного русского юзера рука не поднимется выложить несколько сотен долларов за такой нематериальный продукт как лицензионный программный пакет, который он привык покупать на Горбушке максимум за четыре доллара. Если же прикрыть продажу пиратских копий микрософтовских Виндовозов, то в России полностью прекратится всякая компьютерная жизнь. Юзер, поставленный перед фактом необходимости жить не по лжи, конечно, положит в карман несколько сотен долларов и, конечно, поедет в сверкающий витринами магазин «Мир ПК». Однако по дороге свернет в кабак и пропьет эти несколько сотен долларов дотла. И с этим ничего поделать невозможно.

    На исходе второй недели свободы, которая не принесла ничего, кроме головной боли, захламленности квартиры горами пустых бутылок, забытого женского белья и горького ощущения бесцельно уходящего здоровья, Следопыт понял, что пора заняться делом. Своим делом. И, долго не раздумывая, открыл фирму с красивым названием «Sledopyt Incorporated», в учредительных документах которой разрешенный вид деятельности был обозначен более чем туманно: «оказание услуг населению в сфере высоких информационных технологий».
    Однако реально Следопыт вместе с четырьмя нанятыми работниками — гиперсексуальной бухгалтершей, жалким спившимся актером и двумя охранниками — занялся противозаконной деятельностью, которая, впрочем, не была лишена определенного благородства. Следопыт предложил той части населения, которая в начале девяностых годов была ограблена финансовой пирамидой «МММ», свои услуги по возвращению потерянных денег.
    При этом Следопыт предлагал сильно обманутым людям совсем безобидный обман, информируя их, что его инкорпорейтид будет возвращать похищенное при помощи судебных процессов по каждому частному случаю и налагания ареста на заграничные авуары господина Мавроди. Однако господин Sledopyt принимает имущественные претензии лишь от тех граждан, которые в состоянии документально доказать факт вложения ими денег в АО «МММ». При этом глава инкорпорейтида берет себе тридцать процентов комиссионных.
    В действительности Следопыт и не думал покушаться на авуары Мавроди, а уж тем более затевать с ним судебные тяжбы. Деньги, которые инкорпорейтид намеревалась вернуть своим клиентам, предполагалось добывать хакерским путем, за счет нападения на те банки, где они плохо лежат. Какая, в сущности, разница, считал Следопыт, — все крупные капиталы нажиты точно таким же преступным путем, каким баснословно обогатился Мавроди. Просто механизмы разные, а уголовная статья одна и та же для всех.
    Возникает вполне естественный вопрос: зачем Следопыту нужно было городить весь этот огород? Не проще ли было, засев в одиночку за мэйнфрейм, грабить банки, ни с кем не делясь? Нет, считал он, не проще. Не проще в первую очередь для совести, которую за полтора года службы во внутренних органах он не успел растерять. То было бы банальное воровство. А так — помогал пострадавшим. Если он и воровал, то в основном для других, себе же оставлял сущие крохи. То есть законные комиссионные.
    В случае же разоблачения его незаконной деятельности Следопыт предстал бы перед судом уже не как взломщик виртуальных сейфов с вполне реальным содержимым, а как некий Дубровский — защитник униженных и оскорбленных. И не у одного присяжного не повернулся бы язык сказать: «Да, виновен».

    Прежде чем перейти к рассказу о конкретных результатах деятельности «Sledopyt Incorporated», необходимо описать его сотрудников.
    Следопыт не предъявлял к охранникам практически никаких профессиональных требований. Единственное, что они должны были уметь делать, — останавливать движение возбужденной толпы. Поэтому парни были выбраны исключительно по весу, приближаясь в сумме к трем центнерам.
    Бухгалтерша Нина, как уже было сказано, была гиперсексуальна, что доставляло ей, женщине женатой, неизмеримые физические и душевные страдания. Поскольку муж, во-первых, большую часть времени проводил на службе, а, во-вторых, был человеком нормальным, не рассчитанным на чрезмерно интенсивную эксплуатацию. В-третьих же, Нина мужа любила и, изменяя ему с первым подвернувшимся, скажем так, под горячую руку, терзалась угрызениями совести.
    Поэтому она, будучи женщиной вполне обеспеченной, пошла на работу исключительно для того, чтобы приглушить зверский голос плоти. Нина, не имевшая бухгалтерского образования и никогда не занимавшаяся этим популярным нынче делом, наивно полагала, что риск, связанный с растратой, с заключением на много лет в женскую колонию (где ни одного мужика!), способен повлиять на нервную систему таким образом, что она снизит выделение в организм гормонов секса.
    Несчастная жила этой иллюзией лишь три дня. На четвертый она решительно овладела Следопытом прямо на рабочем месте. На шестой, выпив его до дна, переключилась на охранников, которые вскоре начали худеть, теряя квалификацию. В связи с этой напастью шеф приказал подчиненной срочно отложить все бухгалтерские дела и шить мешочки для песка, которыми стали обвешивать охранников для увеличения массы.
    Но самым колоритным членом команды был, конечно же, актер Юра. Его загримировали под Леню Голубкова, который в свое время по всем российским телеканалам очень убедительно призывал соотечественников вкладывать деньги в «МММ». И в таком виде держали в прочной металлической клетке, что было прекрасным рекламным ходом. Всякому новому клиенту показывали бедолагу, которому для пущей убедительности навели фиолетовый синяк под левым глазом, и объясняли, что поймали подлеца и теперь строго, с пристрастием, допрашивают его о том, где его гнусный хозяин Мавроди прячет народные деньги. Юра в этот момент жалобно постанывал. Ну и, естественно, аккуратно, чтобы не нарушить грим, стирал с лица плевки.


    ***
     Предприятие было задумано прекрасно. Казалось бы, совсем скоро, когда Следопыту удастся взломать защиту какого-либо неправедного банка, наступит всеобщее ликование: клиентам начнут возвращаться потом и кровью заработанные деньги, а честные предприниматели наконец-то получат средства не только для уплаты налогов, но и для повышения своего благосостояния. Правда, существовала вероятность, что среди вкладчиков банка, который взломает «Sledopyt Incorporated», могут оказаться и клиенты Следопыта. И они, следовательно, будут ограблены во второй раз. Но вероятность такого совпадения была настолько мала, что на нее не стоило обращать внимание.
    Однако вскоре Следопыту стало понятно, что его клиенты, которых в свое время погубила жадность, помноженная на глупость, которые не сообразили, что пирамида «МММ» уже зашаталась и совсем скоро рухнет, и что, схватив свои трудовые грошики, необходимо бежать как можно быстрее и дальше, — что все эти несчастные люди приспособлены лишь для того, чтобы их обворовывали. Использовать их каким-либо более полезным для общества образом было невозможно.
    Когда по Москве распространился слух о благодетеле, который держит в железной клетке, словно мятежного Емельку, Леню Голубкова, и собирается вернуть народу украденное, случилось неизбежное. Рядом с офисом «Sledopyt Incorporated» стали собираться огромные толпы вкладчиков «МММ». Через некоторое время это, на первый взгляд, однородное сообщество разбилось на несколько партий.
    Одни считали, что деньги должны вернуть всем. В том числе и тем, кто потерял мавродиевские акции. Несомненно, у большинства сторонников этой идеи акций никогда и не было.
    Вторые настаивали на том, что очередь должна быть не живой, а подчиненной строгой логике. Эта партия вскоре разбилась на фракции. Одни считали, что первыми должны пройти самые старые люди, которые уже не могут долго ждать в силу биологических обстоятельств. Другие — что очередность следует устанавливать в зависимости от размеров вклада в «МММ», и первыми должны быть обслужены наиболее пострадавшие. Были и такие, которые настаивали на учете трудового стажа, наличия правительственных наград и ученых степеней.
    Третьи размахивали многочисленными справками о низких доходах, о потере работоспособности, об иждивенцах, приживалах, малолетних внуках и престарелых родителях.
    Четвертые стали сомневаться в правомерности столь высокого процента, который «Sledopyt Incorporated» берет за свои услуги.
    И тут во всех четырех партиях, каждая из которых ожесточенно отстаивала свою прерогативу на истину, прозвучало слово «жулики». В начале даже не утвердительно, а в форме вопроса: «А не жулики ли они, раз хотят содрать с нас тридцать процентов?» Совсем скоро в мозгах возбужденной толпы развеялись всякие сомнения, и слово прозвучало уже утвердительно: «ЖУЛИКИ!»
    В воздухе запахло бунтом.


    ***
    И он разразился.
    Когда Танцор позвонил Следопыту, то он и его сотрудники находились в отчаянном положении. Два охранника уже еле сдерживали разъяренную толпу, намеревавшуюся выместить на засевших в офисе жуликах всю свою накопившуюся за долгие годы беспросветной жизни ярость. Под натиском злых тел рвались мешочки, песок из них высыпался, и охранники катастрофически теряли массу, а с ней и устойчивость.
    Предвидя скорую развязку, Следопыт позвонил своему недавнему компаньону по борьбе с WEB-сайтом «Мегаполис» Леониду Степанову, который по-прежнему работал следователем в Краснопресненском отделении, торопливо объяснил ситуацию и с мольбой попросил спасти его и четверых доверившихся ему людей. Тот обещал приехать с бригадой и эвакуировать, получив согласие Следопыта оплатить бойцам ОМОНа бензин и горючее.
    Следопыт упаковал в две коробки процессорный блок и монитор, наиболее ценное оборудование. Выпустил из клетки несчастного Юру, которому ситуация сулила реальную смерть. И только собрался выдернуть из розетки телефонную вилку, как раздался звонок Танцора.
    — Алло, Следопыт! Ну как твои буржуйские дела? Не озолотился еще?
    — Какой на хрен! Связался с идиотами! У них, как и тогда, когда их Мавроди окучивал, снова крыша поехала!
    — Так у них ее никогда и не было.
    — Во-во! Решили, что я их хочу обворовать! Слышишь, что вытворяют?!
    И Следопыт отнял трубку от уха и повернул микрофон к окну. Хотя этого можно было и не делать — рокот толпы и отдельные яростные восклицания наполняли все пространство комнаты, как рассол без промежутка заполняет банку с огурцами.
    — Ну что, слышишь?!
    — Да уж, — ответил Танцор. — Стихия. Не поубивают вас там? Насколько я понимаю, пути к отступлению отрезаны?
    — Да, сейчас должен приехать Степанов с омоновцами. Только бы два мои бугая продержались до этого момента.
    — Слушай, пока тебя там не убили, может, поговоришь со Стрелкой? У нее к тебе дело есть.
    В трубке возник Стрелкин голос:
    — Следопыт, ты ведь у нас большой спец по Паскалю. Так, нет?
    — Говори скорей, не слышишь, что делается? — ответил Следопыт, ерзая на стуле и одновременно слушая телефон и изменения рокота толпы. Пытаясь понять, что же там, перед дверьми и под окнами, происходит.
    — Ладно. Конкретно мне надо написать прогу, которая перекодировала бы полтора мегабайта символьного массива. Перекодировка элементарная. Сделаешь?
    — Сделаю, сделаю! Если жив останусь!
    — Брось истерики закатывать. Ты ведь в декабре и не в такой заварухе уцелел. Тебя, я слышала, менты должны вывезти. Так?
    — Да, если продержимся до их приезда.
    — Кончай, блин, еще раз говорю! В общем, так, сразу же давай к нам. Тут конкретней и поговорим. Идет?
    — Слушай, а куда мне своих-то девать?
    — Каких своих? — не поняла Стрелка.
    — Да бухгалтершу, охранников и актера.
    — Ты, я смотрю, совсем от страха ум потерял! Гони их на хрен!
    — Так рассчитать надо, книжки оформить, — продолжал бубнить в трубку Следопыт, испуганно озираясь.
    — Господи, какие еще книжки?!
    — Трудовые.
    — Танцор, — завопила на всю окрестность Стрелка, — да он сейчас безумнее своих клиентов! — Потом сделала паузу и согласилась, — ладно, привози и своих недоделков. Все, ждем.
    И положила трубку.
    Следопыт сделал то же самое.
    А потом выдернул телефон из розетки и засунул его в коробку.
    Все стали напряженно ждать эвакуаторов.


    ***
    Наконец-то, вдалеке возникла сирена. И начала приближаться. Несомненно, милицейская, избавительная.
    Через три минуты послышался зычный ментовский рык: «А ну, посторонись, граждане. Сейчас мы во всем разберемся. Жуликов под арест. А вы будете показания в суде давать. Так что завтра в это же время сюда подойдете. С паспортами, будем свидетелей переписывать». Толпа загудела уже совсем по-другому — радостно.
    Распахнулась дверь, и четверо омоновцев с полной боевой выкладкой впихнули в комнату охранников, на которых невозможно было смотреть без слез. У одного была рассечена бровь, у второго из носа текла кровь. И, несмотря на то, что на обоих были надеты стандартные черные куртки и брюки, создавалось впечатление, что их только что ощипали и собирались кинуть в котел с кипятком.
    Сзади, с традиционной следовательской папочкой, вошел Степанов. И плотно прикрыл за собой дверь.
    — Значит так, — сказал он, словно был при исполнении, — вначале рассчитайся с бойцами.
    Следопыт вытащил стодолларовую бумажку и протянул Степанову.
    — Не мне, — сказал он раздраженно, — я с друзей деньги не беру. Бойцам, говорю. Но это только на бензин. А еще на горючее.
    — Не понял, — удивленно поднял брови Следопыт, который все еще был напуган до неадекватного восприятия реальности.
    — Каждый из них выпивает по литру виски. Итого четыре литра. Это стоит двести пятьдесят баксов. Округляем до трехсот. Потому что еще закусить надо.
    — Ну это уж слишком!
    — Если слишком, тогда мы поехали, а ты сам разбирайся с этой публикой.
    И тут Следопыт понял, что до публики дело не дойдет. Во всяком случае для него. Потому что его прямо сейчас задушат двое охранников. А Нина выцарапает глаза уже у мертвого, задушенного. Поэтому отсчитал еще три бумажки и дал. На том и поладили.
    Степанов скомандовал: «Руки за спину! И не трепыхаться у меня! Шаг влево, шаг вправо — и очередь промеж ушей!»
    Впереди пошел омоновец с выставленным вперед стволом автомата. За ним пошел Степанов с папочкой. За Степановым пошел второй омоновец с ящиками с аппаратурой. За ним гуськом проследовали преступники с понурыми головами и в наручниках. Замкнули шествие еще два омоновца, которые артистично, словно на съемках крутого боевика, то и дело тыкали автоматными дулами в спины ощипанных охранников.
    Всех погрузили в ментовскую каталку и повезли в неизвестном направлении, завывая сиреной и сверкая проблесковым маяком. Спецоперация, однако!
    Несчастных акционеров «МММ» с легкостью одурачили и на сей раз.
    Однако Лене Голубкову, то есть несчастному актеру Юре, кто-то все же умудрился врезать по голове пивной бутылкой. К счастью, била, несомненно, некрепкая старческая рука, в связи с чем раненого даже не затошнило. Правда, вполне вероятно, что у хронических алкоголиков, к числу которых принадлежал Юра, какие-то свои, специфические, симптомы сотрясения головного мозга.


    ***
    Вначале тихий московский дворик всполошила милицейская сирена. Потом, видимо, поняв свою неуместность, замолчала. И через две минуты затрезвонил дверной звонок — часто и настойчиво.
    — Что за ментовские повадки у нашего друга, — сказала Стрелка и пошла открывать.
    На пороге стояли члены преступной инкорпорейтид и сопровождавший их следователь Степанов.
    — А, милости просим! — глумливо воскликнул Танцор. — Пламенный привет работникам частного бизнеса!
    Потом вгляделся в затравленные лица и понял, что малость перегнул палку:
    — Ладно, рассаживайтесь, чайку с устатку. А ты, Следопыт, оформляй свои идиотские книжки и дело с концом.
    Следопыт достал из бокового кармана четыре трудовых книжки, что-то в них быстро нацарапал, размашисто расписался и стал растерянно хлопать себя по карманам: «Где же, блин, печать-то?»
    Бухгалтерша Нина вытащила из левой половины бюстгальтера печать, из правой — металлическую коробочку с губкой, пропитанной чернилами, и протянула шефу. Тот в последний раз с содроганием посмотрел на то место, откуда были извлечены сии орудия канцелярского труда, подышал на вырезанные на деревяшке буковки, словно они были живые, озябшие на морозе, и четырьмя решительными ударами печати превратил своих бывших сотрудников в безработных.
    Правда, обошелся он с ними более чем порядочно. Дал каждому по сто долларов выходного пособия.
    — Ну, с Богом! — сказал им на прощанье Следопыт. — Не поминайте лихом и не закладывайте ментам!
    — Стой, — воскликнул Танцор, — а этот куда же, Леня Голубков? Его же сейчас поймают и отметелят как следует.
    Актер Юра пошел ванную, пробыл там минуты три, смывая грим, а когда вернулся, то Танцор с абсолютно неприличным хохотом повалился на пол и стал сучить ногами:
    — Ой, блин, держите меня на хрен! Да что же это такое делается-то! Да как же он столько лет прожил, и ему никто яйца не отрезал! Не-мо-гу, бли-и-и-и-н!
    Все с недоумением посмотрели на эти корчи.
    Наконец Танцор успокоился, встал, отряхнулся и совершенно серьезно сказал:
    — Ну ладно, они — салаги. Они не видели по ящику всю эту эмэмэмовскую вакханалию. Но ты, актер, разве не знаешь, на кого ты похож?
    — Нет, — честно и не моргая ответил Юра.
    — Вылитый Мавроди! Так что вот тебе от меня сотня рубликов, садись в такси, чтобы никто тебя не видел, и неделю не высовывай носу из дому. Пока эта бодяга, которую вы взболтали, не успокоится. А то ведь за милую душу линчуют. Ведь линчуют, товарищ лейтенант? — спросил Танцор Степанова.
    — Так точно, — ответил тот. — За милую душу. И никто не заступится. В том числе и я. Потому что своя жизнь ближе к телу.
    Бывшие наемные работники, допив чай, ушли.
    В квартире остались четверо.
    Танцор в лоб спросил Степанова:
    — Лёня, у нас тут затевается очень серьезная игра. И неизвестно, чем она закончится. То ли мы все прославимся и озолотимся. То ли наоборот — пойдем на корм морским свинкам. Так ты с нами или против нас? В смысле, рискнешь?
    — Больно крутые у вас игры. Судя по предыдущей. Так что я — пас. Но если крепко влипните, и понадобится помощь, тогда звоните. Если будет возможно, то помогу. Без обид?
    — Без обид. Ништяк, как говорят твои клиенты.
    В квартире остались трое.

    Танцор подробно рассказал о том, что произошло на Пушке. Максимально подробно, поскольку каждая неучтенная мелочь в этом деле могла обойтись очень дорого. Рассказал о том, что Стрелка прочла на дискете. Рассказал о звонке Сисадмина. Стрелка врубила звуковой файл, и все сосредоточенно прослушали запись этого телефонного разговора.
    — Ну, какие будут соображения? — спросил Танцор у компаньонов.
    — Какие тут могут быть соображения? — сказала мрачно Стрелка. — Стратегия остается прежней. Уничтожение Сисадмина и всей его блядской лавочки. В прошлый раз не вышло, так еще раз попытаемся. Но, конечно, надо вначале разобраться, что же это за игра такая.
    — Мне кажется… — Танцор затянулся сигаретой, выпустил дым, еще раз затянулся, — что теперь я стал кем-то типа то ли дичи, то ли живца, на которого хотят кого-то поймать.
    — Похоже, — согласилась Стрелка. — Кстати, если это так, то за тобой должна бегать не одна команда. Как минимум две.
    — Не понял.
    — Двое, которые хотели у Ханурика дискету перехватить. Да еще те, кому он ее нес. Ну-ка, напрягись, не заметил тогда, на Пушке, еще кого-нибудь подозрительного, кто мог иметь отношение к этому делу? Сосредоточься, это очень важно.
    Танцор закрыл глаза и мысленно прокрутил в памяти всю эту историю, пытаясь вспомнить самые незначительные детали.
    — Ах, блин, точно! Когда я поднялся, чтобы пойти навстречу этим козлам, то напротив, через сквер, что-то вспыхнуло. Наверное, сфотографировали. Хотя день был солнечный. Вспышка-то совсем не нужна.
    — Ну, не скажи, — откликнулся до сих пор молчавший Следопыт. — Если мыльница стояла на автомате, то вспышки не должно было быть. Но если был принудительный режим, то тогда все сходится. А переключать режимы у человека времени не было. Значит, это был тот, кому Ханурик нес дискету. И у него твоя фотография. И он сделает все, чтобы эту дискету заполучить. Вплоть до высшей меры.
    — Да, — сказала еще более мрачно Стрелка, — воевать на два фронта — это не фонтан.
    — Кстати, — Следопыт подошел к компьютеру, — покажи-ка мне этот файл с карточками. Я его перекодирую, и тогда, может, еще что-нибудь интересное обнаружится.
    Сел перед монитором, вызвал редактор Паскаля и забегал пальцами по кейборду. Через пять минут программа была готова. И суеверно поплевав через плечо, левым указательным пальцем прижал Control, а правым тюкнул по F9. Процесс пошел.
    Прошла минута. Экран монитора продолжал оставаться непроницаемо черным. Создавалось ощущение, что влетели в какой-то туннель, вырубленный в антрацитном пласте, конца и края которого не просматривалось.
    Прошло пять минут. Системный блок невозмутимо шумел вентилятором, гоняя в своих недрах по адресным и числовым шинам потоки бешенных электронов. «Темно, как у негра», — подумала Стрелка. А вслух сказала Следопыту саркастически: «Куда ты завел нас? Не видно ни зги!»
    Следопыт, не желая терять реноме программиста высшей квалификации, попытался свалить все на случайность:
    — Наверно, повис, зараза.
    Однако сделал Control – Break. Процессор не висел, а очень даже работал, впустую, поскольку на мониторе выскочила информация о том, что программа прервана на выполнении метки qwert.
    Стрелка не преминула откомментировать этот прискорбный факт на всю катушку:
    — Так и я могу. Хоть и самообразованка, институтов не кончала, с профессорами за зачеты не трахалась, но бесконечные циклы и я, со своим бабьим умишком, могу делать.
    Следопыт проглотил это молча, поскольку считал склоку с женщиной недостойным занятием. Поковырялся в программе, поправил параметры операторов IF и GOTO и снова запустил ее. Через несколько секунд бипнул оператор BEEP, и на монитор поперла раскодированная информация. И все это были номера карт, ПИН-коды и имена и фамилии владельцев. Больше ничего. Ни что за банк, ни сколько на каждой карте бабок, ни какая это система — виза или мастер кард, или юнион кард, ни иной дополнительной информации.
    Следопыт, глянув на счетчик строк, констатировал:
    — Сорок девять тысяч восемьсот девяносто три позиции. По всей видимости, это список всех карт, выданных каким-то весьма крутым банком. Дело серьезное. Либо стереть это все на хрен и спрятаться от неминуемого возмездия лишь за то, что мы это видели и держали в руках. Спрятаться как можно дальше — в Воркуте, а лучше в Парагвае. Либо, господа и дамы, презрев страх и преодолев инстинкт самосохранения, пойти, извиняюсь за каламбур, ва-банк!
    — Это каким же образом? — поинтересовался Танцор, который не был столь меркантилен, поскольку у него после «Мегаполиса» оставалось на счету еще штук пятьдесят баксов. — Ведь мы даже не знаем, чьи это карточки, какого банка. То есть в какие банкоматы, если мы их, конечно, подделаем, можно с ними соваться.
    — А это мы сейчас посмотрим, на вскидку. Вдруг повезет?
    И Следопыт перегнал файл из досовского редактора в вордовский. Выбрал директиву поиска, взял у Танцора его карту, переписал с нее: «Andrey N. Shundrin» и тюкнул по энтеру. Компьютер нашел строку:

6197 0694 8760 8411 12/01 6951 Andrey N. Shundrin

    Стрелка, как самая эмоциональная, завопила свое коронное ВАУ! Танцор грязно выругался. Следопыт погрузился в раздумье.
    Это был Трейд-банк, в котором у Танцора лежали деньги. По всей видимости, кто-то намеревался очистить счета его клиентов самым примитивным способом: изготавливаются дубликаты карт, а затем по ним снимаются деньги либо через банкоматы, либо в магазинах, принимающих электронные платежи.
    Однако это какой-то слишком идиотский путь, поскольку даже сто человек физически не в состоянии снять таким образом, «вручную», даже сотую часть всей суммы. А сумма, вероятно, очень приличная. Если на каждом из пятидесяти тысяч счетов лежит хотя бы по две штуки баксов, то всего получается сто лимонов. За один раз банкомат выдает полштуки. Следовательно, необходимо повторить эту операцию двести тысяч раз. Если в афере участвует сто человек, то на каждого приходится две тысячи подходов к банкомату. Бред и абсурд!
    Следопыт поделился своими соображениями. Стрелка согласилась.
    — Да, — сказала она, до того увлекшись поиском ответа на актуальный вопрос, что не заметила, как начала курить фильтр, — да, это полная хренотень! Для того, чтобы сшибить штук пятьдесят - семьдесят, не надо такого огорода городить. Достаточно купить банкомат, поставить его рядом с каким-нибудь кабаком пошикарней и писать на ленту номера и ПИН-коды карт, которые в него будут совать бухие состоятельные граждане. Вместо баксов же на каждый запрос высвечивать надпись: «Извините, у нас кончились купюры». А потом использовать по назначению несколько десятков номеров карточек. И не надо было рисковать, переписывая на дискету всю базу.
    — Да уж, — откликнулся из кухни Танцор, пытавшийся отыскать в пустом холодильнике хотя бы пару банок пива. — Один уже поплатился самым дорогим, что у него было.
    Танцор вернулся с кружкой воды из-под крана и продолжил:
    — Я так понимаю, что мы стали свидетелями начала межбанковской войны.
    — Не свидетелями, дорогой, не свидетелями! — возразила Стрелка. — Потому что ты уже по уши влез во все это. Так что бездействие в этом случае равносильно смерти. Как говорится, кто не с нами, тот труп.
    — Ладно, пусть будет по-твоему. Механизм же, я думаю, тут такой. Какой-то конкурент решил завалить Трейд-банк. Заказал какому-то иуде, чтобы тот переписал базу данных по клиентам-карточникам. Тот переписал, но не донес заказчику. Чему я и был свидетелем на Пушке. Затем конкурент, вероятно, собирался наделать по всему списку поддельных карт, включая, козёл, и мою. Хотя, конечно, надо целое производство запускать.
    — Да хрен-то, — откликнулась Стрелка, — никакого производства. Бери картонки и наклеивай на них магнитную ленточку. Для банкомата не надо ни пластмассы, ни голограмм. Он только ленту читает. И больше ничего.
    — Значит, еще проще. А потом эти пятьдесят тысяч картонных подделок вместе с ПИН-кодами рассылаются по пятидесяти тысячам московских адресов. И дело в шляпе, а банк в дерьме по самые уши.
    — Это почему же?
    — Счастливчики, которым пришли такие письма, не думая ни о нравственности, ни о законе, бегут к банкоматам и начинают выгребать из них чужие баксы. Эта история, в которую вовлечены огромные толпы, попадает в газеты. Владельцы настоящих карточек бегут к банкоматам. И многие из них обнаруживают, что их счета обнулены. Тогда и они, и другие, кого пока еще не ограбили, бегут в банк и требуют вернуть им вклады. Понятно, что ни один банк сделать этого не в состоянии, потому что основные банковские фонды крутятся в виде инвестиций, кредитов, облигаций и прочих ценных бумаг. Налички у банка совсем немного. Начинаются судебные тяжбы. Но не с частными клиентами, а с учреждениями-кредиторами. И вскоре банк прекращает свое существование.
    — Да, Танцор, ты — голова! — воскликнула восхищенно Стрелка. — До сих пор ты блистал исключительно в танцах, в постели и с наганом в руке. А теперь, блин, могучий интеллект прорезался!
    — Все точно, — согласился Следопыт. — Именно поэтому файл был закодирован в расчете, что его не сможет открыть только последний дебил. Видимо, решили, что если дискета не дойдет до заказчика, то человек, к которому она попадет, сможет наделать достаточно дубликатов, чтобы раздать их всем своим знакомым. Даже в этом случае, когда будет пара сотен обиженных, скандала не миновать. А любой скандал смертельно опасен для банкиров, которые могут жить исключительно за счет доверия к себе.
    — При всем при том, следует учесть, что это такая, блин, игра! — подвел черту Танцор. — Такая, блин, игра, поскольку к дискете имеет какое-то отношение этот блядский Сисадмин. Когда же мы его в конце-то концов замочим!
    На этом предварительное обсуждение проблемы закончилось. Продолжение мозгового штурма решили провести после двухчасовой сексуальной паузы, которую попросила Стрелка. Танцор дал Следопыту две сотни баксов с тем, чтобы горе-предприниматель, обманувший надежды вкладчиков «МММ», сел в такси, закупил пива и креветок где-нибудь не ближе Подольска и вернулся к назначенному часу.


    ***
    Возвышавшийся над купеческим Замоскворечьем двадцатидвухэтажный небоскреб Трейд-банка, сверкавший зеркальными окнами и кучерявившийся античной лепниной, соединявший в себе два стиля — а ля Уолл-Стрит и а ля Филадельфия, возвышался абсолютно невозмутимо. Словно над ним не нависла страшная угроза. Еще более опасная, чем землетрясение или налет натовской авиации, способные превратить это чудо архитектуры конца ХХ века в гору строительного мусора, перемешанного с искореженными электронными приборами, офисной мебелью и изуродованными человеческими телами.
    На первом этаже банка, где производилось обслуживание клиентов, ничего тревожного также не ощущалось. Кассирши приветливо улыбались, принимая у вкладчиков солидные пачки рублей и долларов, с треском перелистывая их при помощи счетных аппаратов, либо выдавая по первому же требованию после идентификации личностей вкладчиков точно такие же основательные пачки. Клиенты были довольны жизнью, банком и кассиршами. И кассирши были довольны работой, зарплатой и клиентами.
    На третьем и на всех следующих этажах также царила безмятежность. Конечно, она не была расслабленной, это была целеустремленная безмятежность, которая владеет людьми, твердо стоящими на ногах, прекрасно осознающими цель жизни и понимающими, как ее достичь. На этажах с третьего до двадцать второго неустанно трудились люди. Трудились до такой степени напряженно и ритмично, что создавалось ощущение, будто они сообща издают высоковольтное гудение.
    И лишь на втором этаже, где по старинной советской традиции находились просторные кабинеты руководства банка, можно было уловить витавшие в простерилизованном кондиционерами воздухе флюиды тревоги и волнения.
    Исходили они, просачиваясь из-под двери, из кабинета председателя правления Трейд-банка Михаила Филипповича Илларионова, которого, как и руководителя Китайской народной республики, все звали Председателем.
    Председатель, впервые за несколько последних лет, которые вместили в себя и радости, и горести, и полосы продолжительного штиля, изменил своим незыблемым правилам, явившись в банк невыбритым. Более того, от него явственно доносилась легкая волна не вполне перегоревшего дорогого алкоголя, которую был не в состоянии погасить аромат одеколона, еще более дорогого, чем вчерашний алкоголь.
    Более того, чуткий нос смог бы уловить в этом букете еще и третий компонент — неперегоревший дорогой алкоголь, принятый с утра, с похмелья, натощак. Что Председателю было несвойственно и в прежние — молодые и бесшабашные годы, когда на его плечах не лежал груз ответственности за судьбу нескольких миллиардов долларов. Груз чудовищной ответственности.
    Внешний вид Председателя был таков, каковым он не только никогда в жизни не был, но и не должен был быть ни при каких обстоятельствах. Казалось, что даже бриллиант в его перстне потускнел и поблек, будучи не в состоянии сверкать в прежнюю силу из-за свалившихся на его хозяина обстоятельств.
    Однако внешняя растерянность Председателя в полной мере компенсировалась бушевавшей внутри злобой.
    Перед ним, за длинным столом, на краешках стульев сидели начальник службы безопасности и его замы по внешней разведке, по контрразведке, по диверсионной работе, по идеологии, по охране, по компьютерной безопасности, по ликвидации, по психотропной безопасности и командир сил быстрого корпоративного реагирования. Чуть поодаль обреченно стояли два рядовых бойца, повинные в срыве операции на Пушкинской площади.
    — Ну что, говнюки, все собрались?! — начал Председатель. — Сколько еще можно ждать?! Уже третьи сутки по Москве гуляет дискета! Уже третьи сутки! И мы все чешемся! Мы все ждем, когда же она против нас сыграет! Когда все здесь на хрен к чертовой матери разнесет! Но учтите, козлы, тогда вам не поздоровится. Очень не поздоровится на хер! Когда я, блядь, из тюряги выйду, то ваши кости уже на хрен сгниют, а дети с голоду поиздыхают на хер! Уж я позабочусь! Ясно?!
    — Так точно, — уныло ответил начальник службы безопасности, носивший фамилию Котляр.
    — Ладно, — сказал Председатель, — перейдем к делу. Докладывай.
    — По сведениям, полученным внешней разведкой, — начал Котляр, — такого человека у них в штате нет. Проверили и все связи. Тоже никаких зацепок. Сейчас идет работа по линии бывших сотрудников ГРУ и по внешникам из ФСБ. Очень уж этот парень профессиональный: выдержка, самообладание, решительность. Как он этих кретинов, — Котляр мотнул головой в сторону двух стоявших, — вокруг пальца обвел! Очень непростой человек.
    — А я вам, скотам, — снова начал возбуждаться Председатель, — для чего такие бабки плачу?! Чтобы вы банк от всяких недоделков охраняли?! Какие варианты прорабатываются?
    — Составили фоторобот этого самого Дисковода, как мы его условно назвали. Усиленный визуальный контроль по всему городу. Особенно вблизи банкоматов, которые работают с нашими картами. И самое главное — внедрили своего человека в Петролеум-банк. Хоть и шестеркой, но он очень способный и глазастый. До Петролеума дискета не дошла. Это совершенно точно.
    — Если бы дошла, то тебя, мудака, уже в живых бы не было! Но и сейчас опасности не меньше! Этот Дисковод, если он профи, вполне способен провернуть всю эту операцию!
    — Да, но как? И зачем?
    — И он у меня еще спрашивает! — заорал Председатель. — Его похмельный взгляд соскользнул с омерзительной рожи Котляра в поисках чего-либо, на чем можно было бы хоть слегка успокоиться. И наткнулся на еще более омерзительный объект — на картину, которую пять лет назад в составе корпоративной коллекции банку впарила за десять штук Ассоциация искусствоведов. И которую Председатель, поверив прохиндеям, скрепя сердце позволил повесить в своем кабинете — якобы для создания соответствующего имиджа. Момент для того, чтобы навсегда избавиться от этой уродливой мазни, был прекрасным. — На хер, на хер отсюда этот сраный модернизм!
    Двое стоявших мгновенно все поняли, аккуратно сняли полотно с гвоздя и бережно вынесли в приемную.
    Председателю стало гораздо легче и покойней, словно у него из сердца выдернули занозу, истязавшую его долгих пять лет.
    — Ладно, — сказал он уже почти спокойно. — Расклад тут может быть такой. Если ваш Дисковод — человек умный, то он, получив по своим шпионским каналам нужную информацию, проанализирует ситуацию в банковском мире. И поймет, что мой банк выгодно завалить Петролеуму. И продаст Петролеуму дискету за два – три лимона. Они заплатят, с радостью заплатят. И тогда труба дело!
    — А если он не просечет? Что тогда? — спросил осмелевший Котляр.
    — Тогда он может через кого-нибудь сделать штук пятьдесят дубликатов и разжиться несколькими тыщами гринов через банкоматы. Это вроде бы не страшно. Куда страшнее, если он окажется каким-нибудь, курва, репортером! Если статью захерачит. Вначале в желтой молодежной газетенке выйдет под шапкой «Карточки для онанистов»! А на следующий день в «Коммерсанте» — «У Трейд-банка проблемы выше крыши»! Тут мы и приплыли.
    — Да, — решился вставить свое слово зам по компьютерной безопасности, — но репортер не сможет открыть файл, не сможет его дешифровать.
    — Будь спокоен, сможет, — горько произнес Председатель, — сам не сможет, найдет спецов. Он же понимает, что это очень дорогая дискета, раз за нее человека замочили.
    — Нет, — не согласился Котляр, — никакой репортер не смог бы уйти так легко. Нет, это профи.
    — От кого уйти, от этих отморозков?! — Председатель тяжело посмотрел на двоих стоящих, которые под этим взглядом не сгорбились, а напротив, словно рядовые перед обходящим строй маршалом, выпятили груди и надули щеки. Именно с такой бравой бессловесностью рабы принимают побои от своего господина, чтобы, упаси Господи, не сморгнуть, не дрогнуть лицевым мускулом и тем самым не взъярить бьющего еще больше.
    — Может, они, конечно, и отморозки, — стремительно высказался решительный командир сил быстрого реагирования, — но краповый берет за просто так не дают! Заслужили!
    — Берет надо на голове носить, а не на жопе! В общем, решено, если через три дня Дисковод не будет найден, то этих в расход. Вопросы есть?
    Котляр, привыкший понимать Председателя с полуслова, все же, поскольку ситуация была неординарная, на всякий случай решил расставить все точки над i:
    — А что с этим, с Дисководом?
    — По полной программе.
    — Значит, и его, и всех, с кем он за это время контактировал… Так?
    — Нет, не так! Еще уничтожается вся записывающая аппаратура! Вплоть до утюга и чайника. Ну, и квартира выжигается дотла. И его. И тех, кому он мог передать копию. Так что работы до хрена и больше, а у вас еще конь не валялся! Всё. Всем у меня, блин, землю рыть! И учтите, это вам для психологической уверенности: он только свою жизнь спасает сраную, а вы и жизни свои, и кучу бабок, которые я вам, козлам, плачу не за хрен! Ну, пошли, дармоеды!
    Все, задвигав по паркету подбитыми войлоком ножками стульев, встали и потянулись к выходу. Председатель, словно только что вспомнил что-то не столь уж и важное, но весьма существенное, негромко бросил вослед дармоедам:
    — Да, Чика, а ты задержись на минутку. Тут еще одно маленькое дельце всплыло.
    Чикой звали зама по ликвидации. Эту кличку, острую и стремительную, словно лезвие ножа, он получил еще в юности, во время первой отсидки. Так она к нему и пристала на всю жизнь. И даже теперь, когда он был солиден почти до благообразности, имя Чика как нельзя лучше подходило ему.
    Чика медленно вернулся к столу, подождал, пока все выйдут, и спросил по-деловому, пытаясь угадать ход мыслей шефа:
    — Насчет этих двоих недоделков, Михаил Филиппыч?
    — Нет, — ответил Председатель, — эти никуда не денутся. — И перешел на интонации, которые предполагали максимально возможную серьезность разговора. — Сейчас я тебе дам фотографию. С головы этого человека не должен упасть ни один волос. Иначе ты будешь висеть вот на этой самой люстре!
    Председатель, неотрывно глядя в глаза Чики, ткнул указательным пальцем в потолок, где, кроме утопленых в фальш-панель галогеновых светильников, ничего не было. Сделав необходимую паузу, продолжил:
    — Висеть будешь и в том случае, если хоть одна живая душа узнает о нашем разговоре. Поэтому — сейчас я тебе дам до хрена баксов — наймешь совершенно независимую команду. Лучше из другого города. Но не гоп-стопников, а профессионалов из частного бюро. Заплатишь так, чтобы они без страха и сомнений, если придется, ложились под пули. Понял у меня?! Если все будет сделано правильно, то самое большое через месяц будешь богатым. Очень богатым! И свою старую биографию выкинешь на хер, как старый двухсотбаксовый костюм, выходя из магазина для миллионеров. Все понял?
    — Все будет сделано, Михаил Филиппыч!
    И Председатель протянул Чике фотографию Танцора.


    ***
    Следопыт, выгружая из машины две коробки пива и три пакета с креветками, понял, что слишком поторопился. Из распахнутого окна четвертого этажа неслись Стрелкины вопли, заставляющие вскипать кровь в жилах невольных аудио-свидетелей — двух сексуальных часов этим двоим, неуемным и ненасытным, оказалось недостаточно.
    Он понял, что охотникам за дискетой, знай они такую физиологическую особенность партнерши Танцора, найти искомое было бы совсем несложно. Нанимай тысячу Гаврошей по баксу в день и посылай их ходить под московскими окнами и выслушивать неистовую песнь секса. А потом приходи с парой Узи, и дело в шляпе.
    Следопыт присел на скамеечку и закурил. И серьезно задумался о внезапно свалившемся нечаянном-негаданном будущем, которое уже обложило его со всех сторон и начало вползать в поры кожи, делая Следопыта своей неотъемлемой частью. И это настоящее-будущее, хоть и сулило прекрасные возможности обогащения, но было очень опасным. С одной стороны, он, конечно, помнил, как в прошлый раз Танцор со Стрелкой чудесным образом спасли его от неотвратимой смерти. И на них вполне можно положиться. С другой — чудеса регулярными не могут быть по определению. Однако Следопыт был авантюристом, и, значит, его будущее было предрешено.
    Сигарета кончилась. Контрастный весенне-вечерний воздух начал вползать за воротник и струиться по позвоночнику по направлению к копчику. Следопыт встал, взял коробки с пивом и креветки и заорал в распахнутое окно, передразнивая Стрелку: «О! О, Мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!» Крик на четвертом этаже затих.

    Дверь открыл озадаченный Танцор:
    — А, это ты! А мы уж, блин, решили, что в городе началась сексуальная революция! Думаю, наши уже телеграф взяли и к телефонисткам подбираются!
    — Ага, — ответил Следопыт, — меня ваши только что чуть не трахнули. Еле ноги унес.
    — Ну, у тебя сегодня день такой. Вначале от эмэмэмовских стариков с костылями бегал, сейчас от революционных масс.
    Двое прелюбодеев привели себя в порядок. Следопыт разулся, вымыл руки и поставил вариться креветки. Сели пить пиво. И каждый молча и сосредоточенно думал о своем и об общем.
    Лишь булькало пиво, ходили мужские кадыки, и чуть слышно шлепалась на стол креветочная шелуха.
    Наконец Танцор на правах хоть и не самого умного, но самого старшего решил прервать молчание:
    — Я так полагаю, что…
    Но тут запищал лэптоп. Танцор удивленно вскинул брови и грязно выругался. Поскольку это, несомненно, было письмо от Сисадмина. Какое-нибудь словоблудие. Так оно и оказалось.

tancor!
    Сгораю от нетерпения поделиться с тобой удивительной мыслью! Это просто чудо!

«Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым. Знающий не доказывает, доказывающий не знает.
    Совершенномудрый ничего не накапливает. Он все делает для людей и все отдает другим. Небесное дао приносит всем существам пользу и им не вредит.
    Дао совершенномудрого — это деяние без борьбы».

    Нет, дорогой Танцор, это не я. Это великий Лао-цзы, его «Дао-дэ-цзин». Как подумаешь, что две с половиной тысячи лет назад жил и мыслил мудрец, равного которому так и не появилось за бесчисленные годы, которые прошли после его кончины, то дух захватывает!
    sisadmin

    Все сгрудились у лэптопа. Стрелка обернулась и дала Следопыту «орбита», мол, освежи дыхание или ходи в противогазе. Все стали изучать мудрость Лао-цзы, ища в ней подсказку. Через три минуты Танцор изрек:
    — Все ясно. Совершенномудрый всё отдает людям. Значит, этот хрен собачий намекает, что надо наделать карточек по этому списку и все их раздать. Людям. Совершенномудрый, то есть я, ничего не накапливает. Нормально, блин. Польщен, весьма польщен оказанной честью.
    — Э нет, дорогой. Что значит раздать карточки людям? — начал излагать свою версию Следопыт. — Это значит обрушить банк. Ты же сам об этом говорил.
    — Ну, говорил, — взвился Танцор, — и что с того?! Я теоретически говорил. Что мне, банк что ли, жалко? Мне гораздо жальче, например, бомжей, которые побираются и мрут, как мухи. Вот я бы им и раздал карточки. А банк — хрен с ним, с банком.
    — Социалист ты у нас, блин, настоящий социалист! —встала на сторону Следопыта Стрелка. — Все отобрать у богатых и раздать бедным! А понимаешь ли ты, пустоголовый чечеточник, что тут бомжам и конец? Поскольку на девяносто девять процентов они изношенные алкоголики, то, получив деньги, немедленно выжрут столько, сколько смогут, и окочурятся. Ты просто какой-то волк — санитар леса.
    — Шакал, санитар города, — ляпнул Следопыт и тут же понял, что перегнул палку, поскольку Стрелка имела право козлить Танцора как угодно, что не было позволено ему, не состоящему с Танцором в интиме. — Ладно, давайте жить дружно. Давайте попытаемся понять, что надо этому козлу Сисадмину.
    — Я думаю, — сказала Стрелка, — все дело в двух последних предложениях: «Небесное дао приносит всем существам пользу и им не вредит». И «Дао совершенномудрого — это деяние без борьбы». Главное, Танцор, никому не навредить. Существует баланс между этим сраным банком и окружающим миром, и его нельзя нарушать. Иначе будет вред очень многим. Деяние без борьбы — это значит, дискету надо стереть. И уйти от борьбы с киллерами, которые за ней охотятся.
    — Вот чисто женская логика! — вспылил Следопыт. — Почему бы вам не стереть, когда баксов навалом? И что делать мне, с тремя талонами на троллейбус в кармане и компьютером, который я сегодня, рискуя жизнью, вынес из конторы? Конечно, стереть на хрен. Стереть и сохранить мировую гармонию, которой в Москве до хрена и больше!
    Танцор и Стрелка переглянулись. Было понятно, что жадность Следопыта способна погубить всех троих. Однако и голова у чувака была прекрасная, и машина отменная, и втроем было работать удобней и приятней. И не так страшно. В конце концов, было ясно, что и без жадности Следопыта неведомые силы во главе с Сисадмином готовят им массу романтичных приключений в патологоанатомическом стиле.
    — Ладно, не кипишись, — сказал примирительно Танцор Следопыту. — Мы тебя не бросим под забором с голоду помирать. Давай-ка попытаемся выяснить, на что этот козлина намекает. В косвенной, конечно, форме.
    Допил из горлышка «Старопрамен», подростковое воспоминания о дружбе советского народа с чехословацким, которое в материализованной жидкой форме частенько демонстрировалась советскому народу на Выставке достижений народного хозяйства. Сел к лэптопу и настучал письмо:

sisadmin!
    Какого хера ты лезешь со своими идиотскими намеками? Не ты ли говорил, что не будет никакого вмешательства? Что я предоставлен сам себе. Что я сам ищу, как ты выразился, «смысл жизни». Может, я чего не понял? Или тебя склероз прошиб?!
    Отвянь, sisadmin! Мне твои идиотские подсказки не нужны :(
    tancor
    
Через три минуты бипнул буззер, и на жидкокристаллическом мониторе лэптопа выскочил ответ:

tancor, dorogoy!
    Зря ты так горячишься! Я и не помышляю посягать на твою драгоценную независимость мышления и самостоятельность поступков!
    Просто я хотел бы познакомить тебя с некоторыми образцами подлинной мудрости. Ведь что ты знаешь в свои 35 лет? В Щуке изучал так называемый диалектический материализм. Потом шапочно познакомился с вульгаризированным дзен-буддизмом, с его американизированной версией, разработанной хиппи: лежи на песочке, кури травку и пребывай в нирване. Затем состоялось точно такое же шапочное знакомство с «новыми французами», в которых интересно лишь то, как они ловко манипулируют общественным сознанием, продавая дешевые парадоксы как качественный товар.
    tancor!
    Ведь в твоем возрасте принц Гаутама уже стал просветленнейшим Буддой. Христос принес себя в жертву человечеству. Мухаммед, хоть пока еще и не услышал Божественного откровения на горе Хире, но уже десять лет был женат и родил шестерых детей!
    А кто ты, Танцор? Ты, живущий со Стрелкой во грехе. Ты, типичнейший люмпен-интеллигент, для которого не существует ни заповедей, ни нравственных норм, ни принципов! Ведь даже в электронных корреспонденциях из тебя так и прет всякая мерзопакость: «какого хера», «склероз прошиб», «отвянь», «идиотские подсказки»… А лексикон, Танцор, — это зеркало души!
    Очень надеюсь, что мои послания, содержащие перлы мировой мудрости, заставят тебя перемениться в лучшую сторону :)))

Танцор, в котором от такой наглости эмоции взяли верх над рассудком, рискуя расшибить дорогой лэптоповский кейборд, ответил:

    Не ты ли, козёл, год назад втянул меня во все это дерьмо? Не ты ли вынудил убить Пьеро?!

Ответ пришел мгновенно:

tancor!
    Kak zhe ty glup! Togda byla sovsem drugaya igra. Ya zhe tebe skazal, sejchas my podnyalis' na sleduyuschij uroven'.

    — Ладно, — решила покончить с этой идиотской перебранкой Стрелка, — завязывай, Танцор. Он же хочет тебя просто-напросто сделать инвалидом по психике. Хватит этого старого пидора кормить своими нервами. Будем решать финансовые проблемы Следопыта. Едем к Кривому Чипу. Он тебя, Следопыт, с головы до заношенных шузов баксами осыплет. Только карман держи пошире.
    Однако поездку решили отложить на завтра.

    Кривой Чип до шестнадцати лет безвылазно сидел в интернет-кафе «Скрин», пытаясь разнюхать у сетевых, где что плохо лежит и как это можно полегче взять. Но так у него ничего и не вышло. Получал какие-то жалкие центы за показ баннеров на своей жульнически раскрученной персональной страничке.
    По достижении совершеннолетия, сразу же, как только обзавелся паспортом, стал «бизнесменом», открыв свою «фирму». То есть каким-то непостижимым образом — под обещание не умереть в ближайшие пять лет — взял в банке ссуду, оформил учредительные бумаги, снял офис и стал «оказывать населению платные услуги по изготовлению ламинированых визитных карточек».
    Хотя делать это, естественно, по подложному паспорту, надо было раньше. В том возрасте, когда уголовный кодекс проявляет снисхождение к правонарушителям.
    И, ясное дело, Кривой Чип крепко залетел.
    Конечно, закупленный им станок позволял делать и визитные карточки. Однако занятие это было и малоприбыльное, и скучное. Кривой Чип считал, что все жизненные блага необходимо получить немедленно, в молодости. Потому что зачем они в старости, после тридцати, когда нет уже ни здоровья, ни желаний?
    И молодой человек, отчаянный и недалекий, начал разрабатывать технологию изготовления 320-рублевых купюр. Точнее — проездных магнитных карт на все виды городского транспорта, которые на тот момент стоили именно 320 рублей.
    Через две недели напряженного труда первые опытные образцы были успешно испытаны в московском метро. И Кривой Чип начал крупносерийное производство фальшивых проездных, ничем не отличавшихся от настоящих. Первый успех, теоретический, окрылил.
    Однако практически необходимо было сбывать продукцию как можно в больших объемах. И Кривой Чип, особо не раздумывая, взял компаньоном первого подвернувшегося паренька, с которым жил в одном подъезде.
    Вполне понятно, что на второй день «торговой сессии» компаньон попал в поле зрения преступной группировки, контролировавшей окрестности станции метро «Таганская». Его грубо швырнули в джип и привезли в «офис». В результате недолгих, но весьма эмоциональных переговоров — с мордобоем, с привязыванием «бизнесмена» к стулу и демонстративным засовыванием за шиворот противотанковой гранаты с «часовым механизмом» — Кривой Чип стал настоящим рабом таганской братвы.
    По двенадцать часов в день он клепал продукцию лишь для того, чтобы в конце месяца передать бандитам десять тысяч проездных и получить за это пятсот баксов. Расклад был совершенно унизительным. Каждый проездной продавался приблизительно за 10 долларов. Партия из 10 тысяч давала 100 тысяч долларов ежемесячной чистой прибыли. 500 долларов составляли 0,5 процента от этой суммы.
    Кривой Чип, которого такое положение вещей никак не устраивало, попытался бросить дело. Однако через три дня его разыскали, избили гораздо сильней, чем в день заключения контракта, и он окончательно смирился со своей участью.
    Правда, этот акт отчаяния, попытка сбежать от судьбы, рискуя жизнью, от непосильного и унизительного труда, не был совсем уж напрасным. Бандиты поняли, что несколько перегнули палку, и весь бизнес может рухнуть по причине самоубийства товаропроизводителя. Поэтому они не только увеличили зарплату на двести долларов, но и начали ежедневно подвозить ему во время получасового обеденного перерыва молоко и пирожки из ближайшего Русского бистро. Впрочем, вычеты за питание превысили добавку к зарплате.


    ***
    На этом плачевном отрезке жизненного пути и застали Кривого Чипа на следующий день Танцор, Стрелка и Следопыт. Не слишком веселый и в прежние, относительно счастливые, годы, сейчас он просто наводил тоску, вызывал сострадание и провоцировал погладить его по понурой голове конченого человека.
    — Не ссы, Чип, — попыталась утешить его Стрелка, в которой внезапно проснулось что-то материнское, — ты еще не так уж и влетел. Я знаю одного чувака, с высшим химическим, не чета тебе, раздолбаю. Так его украли и держат в подвале. Только кормят и бьют. Даже девушек не дают. Так он этим ублюдкам делает амфетамин тоннами и метамфетамин центнерами. А чтобы лучше работал, то ему в жрачку эту синтетику и подмешивают. Сечешь?
    — Что ты мне заливаешь, — все так же безнадежно ответил Чип, — ты мне еще расскажи про американских рабов, про то, как они восстание устроили против плантаторов.
    — Ладно, — сказал Танцор, — все ясно. Все беды от твоей пустой головы и неопытности. Но самое страшное, что в тебе жизненного тонуса нет. Вот мы и пришли его тебе поднимать. Возьмешь заказ?
    — Визитки, что ли?
    — Зачем же визитки. Сделаешь нам партию пластиковых карт для банкомата. Тридцать штук. Десять — твои. Идет?
    — Вы что, издеваться сюда пришли? Мне что, пластмассовый цех, что ли, открывать?
    — Я же говорю, глуповат еще паренек, всему его надо учить, — рассмеялась Стрелка. — Следопыт, объясни ему принцип действия этой штуковины.
    Следопыт достал из кармана проездной на метро. Взял у Танцора пластиковую карточку. Соединил их, и они оказались совершенно одинаковыми по формату, что привело Чипа в сильное изумление.
    — А теперь, — сказал Следопыт, — наклеиваешь на такую вот картонку магнитную полоску и записываешь на нее нужную информацию. Только вот эту дырку делать не надо. Понял?
    — И что, — еще более изумился Чип, — от картона банкомат сработает?
    — Ты в школу-то иногда ходил, господин Кулибин? Банкомат срабатывает от магнитной записи и ни от чего более.
    Чип взял две карточки и начал их с любопытством вертеть в руках. А потом выдал очередной перл:
    — Да, но тут вон какая широкая лента, а я беру с кассет, она раза в три уже.
    — Так, может, у твоих папы с мамой где-нибудь завалялся старинный магнитофон, катушечный. Там нужная лента. Еще есть вопросы?
    Больше у Кривого Чипа вопросов не было, что зародило в душах заказчиков очень большие подозрения относительно того, что «бизнесмен» справится с работой. Вместо того, чтобы спросить, что же и каким образом необходимо записать на ленту, Чип начал, как, блин, Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашеся мысью по древу, серым влком по земли, шизым орлом под облакы:
    — Да мне эту ленту Дед даст. Клевый такой старик, типа, как его… да — хипарь. У меня никак эта дэцельная дырка в проездном не получалась, края неровные, блин, и не по месту. Он посмотрел и притащил херовину совершенно потрясную, называется перфоратор. Вот он стоит. Врубишь — как отбойный молоток лупит, аж на стуле подбрасывает. А дырка получается правильная. Еще Дед объявил войну Гейтсу. Уже три раза его сайт калечил. И еще, не поверите, чуваки, это он наделал дырок в Виндовозе, чтобы хакеры могли через них лазить. Потому что Дед с очень правильной балдой — в машинных кодах программирует. Сейчас таких нет. В общем, без Деда у меня бы ничего не получилось. Поможет и на этот раз…
    Кривой Чип воодушевился, рассказывая об уникальном компаньоне, глаза его сверкали. И вдруг он хлопнул себя ладошкой по лбу, вероятно, переняв этот жест у своего выжившего из ума товарища:
    — А сколько вы за заказ заплатите? Надо было прямо с этого начинать!
    Троицу начал душить приступ дикого смеха.
    В конце концов успокоились. Танцор, показывая пальцем на Чипа, словно это некий экспонат или опытный экземпляр новой машины, объяснил, что данный юноша является типичным представителем новейшего российского бизнесмена, который готов заключить любой контракт на любую сумму лишь в случае стопроцентной предоплаты. И при этом он прекрасно понимает, что если произведенная, перекупленная или украденная им продукция не будет соответствовать предъявляемым к ней требованиям или же она вовсе не будет произведена, перекуплена или украдена, то, в силу перегруженности российских судов, иск к нему сможет быть рассмотрен не ранее чем через десять лет.
    Поэтому возникшие между двумя конфликтующими сторонами проблемы будут решать крыши истца и ответчика. И если крыша ответчика сильней, то, значит, он произвел, перекупил или украл нормальную продукцию, а истец выкобенивается, поскольку имеет неверные понятия о русском бизнесе.
    Если же крыша ответчика слабей, то об этом бизнесмен, заключая контракт, предпочитает не думать.
    Затем Танцор примерно то же самое сказал в доступной для Чипа форме:
    — Чип, мы даем тебе десять карточек. В среднем по Москве на каждой из них лежит две штуки. Некоторые из них могут быть кредитными. То есть с нее можно снять на штуку больше, чем на ней есть. Понял? Тебе этого хватит?
    — Хватит, — сообразил Чип.
    — Ну, а технические подробности мы будем оговаривать с твоим Дедом.
    — Да никакой он не мой, просто познакомились случайно.
    — Это еще лучше. А то два таких экземпляра на одно семейство — это явный перебор. Значит, так, мы здесь будем через три дня. В четверг, часика в четыре. Позови Деда. Ништяк?
    — Заметано.
    — Ну, давай, береги себя. А то без тебя десять тысяч москвичей не смогут обманывать столичный транспортный департамент.
    На этом расстались, совершенно не предполагая, во что выльется и чем отольется их следующая встреча.


    ***
    Как всегда, Кривой Чип всё перепутал. Дед не был никаким хиппи. Он был битником. То есть и битником он был не всегда, а лишь последние лет десять. А до этого работал на закрытой фирме разработчиком специализированных управляющих компьютеров. Был и программистом, и схемотехником. Мог при этом и паяльником паять, и лудильником лудить, и напильником пилить, и рубильником рубить. Также он перебирал на овощехранилище гнилую картошку, играл за родной отдел в волейбол и пинг-понг, раз в году напивался до бесчувствия на коммунистическом субботнике и в меру отпущенной советской властью свободы таскал в постель женщин из необъятного конструкторского отдела и девушек из компактного бюро технической документации.
    Однако этот золотой сон был прерван грубо и бесцеремонно. Социалистическая общественная формация сменилась в стране непонятно на какую. И эта новая, непонятно какая формация, будучи не в состоянии осмыслить себя и самоидентифицироваться, решила, что ей не требуется так много керамических обтекателей антенн наведения для баллистических ракет и стратегических бомбардировщиков.
    Из этого вытекало, что не нужны и специализированные управляющие компьютеры, использующиеся в процессе производства и контроля качества керамических обтекателей.
    Поэтому почтовый ящик, где тридцать долгих и счастливых лет трудился Дед, закрыли.
    И Дед за три года до пенсии стал безработным.
    «Японский городовой! — сказал он сам себе, почесывая затылок, в котором родилась интересная мысль, — прям, Америка какая-то получилась! Сучьи монополисты рабочего места лишили!»
    На этом мысль не остановилась и привела Деда в его далекую юность, когда он, будучи человеком не только прогрессивным, но и неглупым, презирал отечественных стиляг и симпатизировал американским битникам.
    И он решил стать битником, поскольку искренне считал, что принадлежит к «разбитому поколению». Конечно, тут был большой риск стать пародией на американское движение интеллектуалов середины пятидесятых годов. Поскольку никакого движения уже давно не существовало. Более того, его основатели уже давно удалились от мирских дел. Удалились настолько далеко, что Джек Керуак даже покоился в могиле, а Аллен Гинсберг готовился к смерти. Лоуренс же Ферлингетти с Уильямом Берроузом и Грегори Корсо по причине глубокой старости уже никого не эпатировали.
    Однако Дед выбрал свой путь, который, если можно так выразиться, не был слепым копированием образов кумиров молодости, а творчески продолжил их дело.
    Через месяц сидения в библиотеке Дед знал о разбитом поколении и его духовных лидерах вполне достаточно, чтобы начать действовать самостоятельно. Он безоговорочно принял из их ослабевших рук как эстафетную палочку и понес дальше по жизни:
    — презрение к буржуазной морали;
    — стремление эпатировать обывателя;
    — литературное наследие битников, из коего Деду более всего пришлись по душе поэма Аллена Гинзберга «Вопль» и его же мантра для изгнания злых духов из Пентагона;
    — ненависть к монополистам;
    — жизнь вне человеческого общества и неприятие его законов, включая уголовные;
    — джаз.
    Наркотики и гомосексуализм Дед, физиология и биохимия которого уже давно сформировались и вряд ли могли измениться кардинальным образом, категорически отверг.
    К дзен-буддизму отнесся с сочувствием, полностью не перечеркивая это экзотическое учение и надеясь, что со временем оно ему откроется.
    Следует обратить особое внимание на то, что весь этот духовный эксперимент был бы невозможен, если бы Дед жил на мизерную пенсию. Чего стоила хотя бы вышеупомянутая интернет-война Деда с Биллом Гейтсом, который был совершенно справедливо классифицирован им как главный монополист планеты, почти насильно заставивший юзеров всего мира пользоваться матобеспечением сомнительно качества, сварганенном в компании «Макрософт».
    Дело в том, что Дед хоть и бросил в свое время опостылевшую жену с пятилетним ребенком на руках, однако до совершеннолетия сына исправно платил алименты. Да и потом интересовался успехами мальчика, дарил ему дорогие по советским меркам подарки и отчасти участвовал в его воспитании и становлении.
    Сын вырос, а впоследствии разбогател. И сторицей отблагодарил отца, установив ему что-то типа жалования за примерно исполненный отцовский долг. Весьма солидное жалование, которое позволяло Деду полностью сосредоточиться на своих духовных проблемах, не отвлекаясь на низкое.
    Будучи человеком техническим, Дед довольно легко овладел хакерским ремеслом и начал неустанно бороться с мультимиллиардером Гейтсом. Через некоторое время ему удалось взломать сайт корпорации Микрософт, и минут тридцать к восторгу огромной армии гейтсоненавистников на его парадной странице висело огромное слово FUCK.
    То же самое ему удалось проделать еще пару раз.
    Поняв, что урон от этого наносится небольшой, центов на двадцать, не больше, Дед начал грузить микрософтовский сервер мощным потоком электронной почты. Для чего сочинил специальный почтовый вирус, который назвал «I love you, Bill».
    Разослав письмо с вирусом в десять случайных адресов, добился того, что каждая получившая его аутлуковская программа автоматически отправила его по всем хранящимся в ее книге адресам, а также по адресу www@microsoft.com. Каждый получатель следующей ступени проделал то же самое. Таким образом, как на основной сервер Микрософта, так и на все его зеркала, разбросанные по всему миру, обрушился растущий в геометрической прогрессии вал электронной корреспонденции.
    Сервер не выдержал такого натиска, повис и висел двое суток. Антигейтсовская интернациональная коалиция все это время ликовала.
    А затем Дед совершил чудо. Чисто интуитивным образом он написал троянский вирус, для активизации которого не требовалось запускать приаттаченный экзешный файл. Его экзекьют находился непосредственно в тексте письма и представлял собой набор из семи символов центрально-европейской кодировки ISO, которые Дед до сих пор хранит в строжайшей тайне, полагая, что это и есть оружие массовое поражения Третьей мировой войны.
    Данное чудо стало возможно благодаря тому, что Микрософофт, стремясь к сверхприбылям, подвергает свои программные продукты очень поверхностному бета-тестированию.
    Короче, Дед начал насылать на врагов одного трояна за другим. Как они работают, что делают, попав в локальную сеть корпорации, определить невозможно. Не вполне понятно даже, доходят ли они до адресата. Однако Дед твердо убежден, что его «жеребчики», как он их ласково назвал, сразу же набрасываются на разрабатываемые Микрософтом пакеты серверного программного обеспечения и прогрызают в них дыры. Эти-то дыры и позволяют хакерам всего мира взламывать человеконенавистнические сайты Пентагона и ЦРУ.
    Ну а в свободное от Сети время Дед, облачившись, как того требовал стиль грандж, в бесформенные хаки, вытертые и вытянутые на коленях, в грубый свитер, из под которого торчала либо застиранная фланелевая рубаха, либо ядовитая гавайская, в туристические ботинки со всепогодными протекторами, занимался на Арбате пропагандированием идей битников, распевая под гитару на манер блюза стихи Гинзберга и Ферлингетти и дуя в паузах в прикрепленную на специальном ошейнике губную гармонику.
    Праздношатающейся публике нравилось. Не могло не понравиться. Поскольку очень уж колоритен был Дед, обросший изрядно поседевшей бородой, притопывающий в такт музыке ногой и возносящий фальцетом к серым арбатским небесам вопль душ некогда живших, страдавших и наслаждавшихся людей ушедшей американской эпохи, до которой России оставалось еще лет тридцать. Так что, как ни крути, а это были песни о будущем.
    В соответствии с законами уличного жанра, бесформенную шляпу Деда доверху насыпали звонкой монетой и бумажной шелухой. По окончании концерта весь гонорар обменивался в ближайшем гастрономе на водку и вино. И тут уж старый битник начинал витийствовать, начинал учить и без того ученый арбатский подзаборный сброд презирать общество, ненавидеть монополистов и любить спонтанную поэзию.
    Но иногда Дед выдавал такое, что могло бы привести его в психиатрическую лечебницу. Как это в свое время произошло с его кумиром Гинзбергом. Правда, рыжей Аллен бежал туда добровольно, полгода скрываясь от судебного преследования за кражу автомобиля. В России ни в какие времена не существовало ни такой добровольности, ни таких смехотворных сроков. В России психиатрический диагноз ставится человеку на всю жизнь, и избавится от него так же невозможно, как отрастить ампутированную ногу.
    Ближе всего Дед подошел к пропасти в 1996 году, когда спустя сорок лет повторил дикую выходку Джека Керуака. Керуак, будучи изрядно пьян, сочинил и отправил адресату, американскому президенту, телеграмму следующего содержания:

Дорогой Эйзенхауэр! Мы тебя любим — ты клевый белый папик. Нам хочется тебя трахнуть.

    Дед, будучи трезвым, как стеклышко, сел за монитор и в точности воспроизвел текст, заменив лишь фамилию чужого покойного президента фамилией своего, российского. И отправил послание по адресу post@prezident.ru.
    Через день явились двое в пиджаках и в галстуках, — по-видимому, из президентской администрации. Однако, убедившись, что в силу весьма пожилого возраста корреспондента это желание вряд ли осуществимо, успокоились. И вежливо распрощались, отказавшись от бутылки трехлетнего виски, с помощью которого Дед намеревался сагитировать этих двоих выкинуть на помойку свои «селедки», оторвать у пиджаков рукава и незамедлительно подключиться к всемирной борьбе с монополистом Биллом Гейтсом.
    Что же касается знакомства с Кривым Чипом и помощи в налаживании производства поддельных проездных, то вся эта неприглядная история вполне вписывалась в нравственные принципы старого битника. Дед совершенно справедливо считал московский метрополитен монополистом подземных перевозок. А всякий монополист был для него заклятым врагом, для борьбы с которым хороши все средства. В том числе и откровенно уголовные.


    ***
    Когда Танцор, Следопыт и Стрелка пришли в чиповский офис, который был одновременно и подвалом, и подпольным цехом, Дед заканчивал настраивать гитару, не обратив ни малейшего внимания на вошедших.
    Чип приложил палец к губам, давая понять, что сейчас у его кумира начнется творческий экстаз, который можно спугнуть неловким шорохом, эгоистичным покашливанием или глупым словом.
    Наконец придирчивое пощипывание струн и скрупулезное подкручивание колков закончилось, хотя, как вскоре выяснилось, можно было и не тратить на это время. Дед встряхнул головой, взял мощный аккорд и объявил:

    В подвал вошли трое столь характерных людей, что даже человек, не вполне знакомый с современной русской действительностью, с первого взгляда угадал бы в них бандитов низового звена.
    Это, действительно, были таганские быки, пришедшие в неурочный час с «инспекцией». То есть постращать Кривого Чипа, чтобы тот работал поинтенсивней и выдавал побольше «товара».
    — Шнурок, — угрожающе спросил Чипа самый омерзительный из них, — что это ты тут, твою мать, устроил?! Почему посторонние?! Кто такие?!
    Танцор решил перехватить инициативу, изобразив на лице туповатую непроницаемость чиновника средней руки:
    — Гражданин предприниматель, у вас в учредительных документах ничего не говорится о дополнительных сотрудниках. Ведь так?
    Он недоуменно посмотрел вначале на Чипа, а потом на быков, совершенно «не понимая» — кто это такие. «Не замечая» их чудовищных татуировок, бритых голов и характерной косолапой походки — носками вовнутрь. И продолжил:
    — Если это ваши сотрудники, то вы должны платить за них единый социальный налог. Чего, как мне известно, вы не делаете. Это прямое нарушение закона о труде и налогового реестра Российской Федерации. Нарушение грубое!
    Чип, хоть и был туповат, но просек игру, жалко втянул голову в плечи и замямлил:
    — Господин инспектор, да я еще не успел. До сих пор сам справлялся. А теперь стало трудно, у меня же справка из диспансера, я вам ее показывал, и вчера взял троих дополнительных работников. Сейчас их бухгалтер оформляет. Как только оформит, то сразу же все и заплачу. У меня все по-честному. Мы, молодые предприниматели, закон уважаем. И если сколько надо, то всегда пожалуйста…
    В общем, сюжет был направлен в нужное русло. Быки начали стыдливо переминаться с ноги на ногу, понимая, что наехать на этого конкретного дятла, начинать разговоры разговаривать — совсем без мазы, потому что он пришел понты лимонить, а им надо тупить втихую, адекватно. А то встрянешь не по-детски и на крайняк попадешь.
    И тут стремительно, словно кирпич с крыши, встрял Дед, отсутствие старческого маразма у которого с лихвой восполнялось схематизмом мышления, сформировавшегося за годы битничества.
    — Ребята, — возопил он радостно, — заходите! Мы тут такую хреновину против монополистов затеваем!
    И его понесло. Понесло со страшной силой прямо на пороги, которые переламывают кости, а потом выносят очумевшее от боли и ужаса тело к водопаду, низвергающему тело со стометровой высоты в страстные объятья неминуемой смерти.
    И остановить Деда, кроме как ударив перфоратором по инфантильной балде, было невозможно. Он взахлеб рассказывал о том, что «скоро мы сделаем сорок тыщ фальшивых пластиковых карточек», показывал жестами, как эти карточки «мы будем совать в банкоматы и забирать деньги, которые украли у рабочих банкиры-монополисты». И так далее, и тому подобное. Хоть снимай на видео и демонстрируй студентам, готовящимся стать психиатрами, в качестве интереснейшего клинического случая.
    Танцор прекрасно понял, что сейчас начнется в подвале. Переглянулся со Следопытом. И они, дабы ошеломить врага внезапностью, без всяких словесных прелюдий кинулись в бой.
    Первые тридцать секунд удача была на стороне команды Танцора. Одни бандит лежал на полу, приходя в себя от удара по голове перфоратором. Двое других все никак не могли понять — почему же бьют их, в то время как должны были бить они.
    Однако вскоре их неповоротливые нейроны выстроились в нужную схему и начали посылать в конечности правильные сигналы. А сраженный перфоратором наконец-то поднялся, страшно возмутился и начал наступать на обидчиков.
    И хоть Танцор когда-то изучал в Щукинском училище карате, но его движения были более декоративны, чем эффективны. И хоть Следопыт в своем ментовском прошлом эпизодически тренировался на живых людях, но сказывалось длительное отсутствие практики. И хоть ботинки Стрелки были стремительны и тяжелы, но она была женщиной.
    Что же касается Деда, то он считал себя интеллектуалом, и драться не мог ни при каких обстоятельствах, не желая рисковать самым дорогим, что у него было, — головой. Испуганно жался в углу и Кривой Чип, воля которого была уже давно подавлена таганским криминалитетом.
    В общем, результат драки был предрешен. Кого-нибудь сгоряча, скорее всего, убили бы. Оставшихся посадили бы на цепь и заставили клепать карточки для банкоматов.
    Конечно, Танцор мог вытащить ствол, с которым он никогда не расставался, и положить одного, а то и двоих. Но не получилось бы. Не смог бы он этого сделать. Так уж был устроен, что для убийства ему необходимо было как следует подготовить себя, взрастить в сердце ненависть к жертве, что называется «вжиться в роль». А эти трое для него были всего лишь мудаками — безмозглыми, ущербными и отчасти несчастными.
    И Танцор с ужасом понимал, что ему проще умереть, чем размозжить пулей голову своего убийцы. Понимал, и уже лишь отмахивался, не причиняя врагам ощутимого вреда.
    — Танцор, — орала Стрелка, — мочи их!
    Но он не мог.

    И вдруг все прекратилось.
    Сгоряча никто даже и не услышал нескольких шлепков. Лишь с удивлением увидели, как осел, как завалился на спину один бандит. То же произошло и со вторым. Третий же раскрылся изумленно, словно вспомнил что-то необычайно важное, сделал четыре неестественных шага, от которых Стрелка в ужасе посторонилась, и рухнул, ударившись головой об угол стола.
    У входной двери стояли двое совершенно незнакомых убийц. Несомненно, профессиональных, уже давно зарабатывающих на жизнь именно таким экстремальным способом. Это было совершенно очевидно не столько по результату, без какого бы то ни было напряга достигнутому в считанные секунды, сколько по лицам: спокойным, уверенным и даже довольным, что все так ловко вышло.
    Один из них уже спрятал пистолет. Второй, видимо, отправляя какой-то свой коронный ритуал, заглянул в ствол и что-то шепнул. Потом крутанул барабан, приставил дуло к левой ладони и нажал на курок. В гробовой тишине, наполнявшей подвал, щелчок прозвучал более чем отчетливо.
    Танцор понял, что тот хладнокровно считал во время стрельбы. И это был действительно ритуал, а не пародия на русскую рулетку.
    Потом Хохмач — несомненно, его звали именно так — засунул пушку за брючный ремень, прижал палец к губам и сказал: «Т-с-с-с!» После чего они ушли.


    ***
    В себя пришли довольно скоро, потому что время сулило самые непредсказуемые неожиданности с летальным исходом. Даже Кривой Чип поскулил минуты полторы, подошел к одному из трупов, скоренько зачем-то поблевал на него, на том и успокоился.
    Стрелка же была более привычной к таким жизненным коллизиям, не говоря уж о Следопыте с Танцором. Ну, а Дед постоянно пребывал в далеких пятидесятых. И ему не было никакого дела до реальности.
    — Значит, так, — взял инициативу в свои руки Танцор, — я не знаю, что это было. Или разборка между соседними префектурами. Или же нас кто-то решил замазать в этом дерьме, чтобы потом водить на коротком поводке. Или же случилось чудо, и неведомые нам силы решили нас спасти. Сейчас гадать некогда да и неохота. Сейчас мы в темпе грузим на мой «Жигуль» аппаратуру. Потом я обливаю здесь все на хрен бензином и поджигаю. И разбегаемся как можно скорей, пока сюда не приехали на пяти джипах. Хотя нам и одного хватит. Мы со Стрелкой к себе. Дед со Следопытом держат связь по емеле. Дед, у тебя какой адрес-то?
    — Дед – собака – мэйл – точка – ру.
    — Отлично! Вот вы вдвоем и заделаете карточки.
    — А как же я? — заскулил Чип.
    — А у тебя, дорогой, только два пути. Ты же понимаешь, что за тобой будет вся Таганка гоняться? Так вот, или в армию, или в монастырь. Усек? Ведь тетки в Хабаровске, наверно, нет?
    — Да кто ж меня возьмет? — сказал Чип с мольбой, словно выпрашивая у Танцора жизнь, словно именно он мог его спасти. — Мне же еще семнадцати нет!
    — Тогда в монастырь. Подальше от Москвы. Года три перекантуешься, а там, глядишь, все и устаканится. За три года всех старых быков перебьют, такая статистика, и придут новые, которым ты на хрен не будешь нужен. Да и ты, может, ума-разума наберешься.
    — А что я буду делать в монастыре-то?
    — Блин! В монастыре ты будешь жить! А здесь жить не будешь! Неужели непонятно?! Все! Вперед, пока не поздно.
    И потащил к выходу импульсный генератор.

    За три минуты погрузили в машину все необходимое. Танцор выставил всех за дверь и, как заправский мародер, без всякой брезгливости вытащил у трупов три ствола. Сантименты сантиментами, а в его нынешнем положении они были гораздо полезней, чем возможность в далеком будущем рассказывать внукам о своем прошлом правду, одну лишь правду, ничего кроме правды. Такое уж у него дао, и идти с ним вразрез было бы равносильно глумлению над мировой гармонией.
    Потом полил из канистры и несчастных таганских быков с относительно человечьими головами, нашедших нелепую смерть внутри выстроенного прорабами перестройки лабиринта, и пачки фальшивых проездных, и «офисную мебель», которую не менее несчастный Чип притащил с помойки, и висящий на стене календарь с Земфирой — сиреной и анестезией сотен тысяч несчастных, уже давно никому не нужных подростков, смертельно уставших еще в детстве, которого у них не было.
    И провел тонкой струйкой дорожку от этого погребального костра до выходной двери, которой по сути не было. Да и быть не могло. А была лишь подлая лживая картинка, нарисованная аэрозольным баллончиком на непрошибаемой кирпичной стене. Потому что выйти из подвала можно только лишь вверх, через потолок. За стенами же нет ничего, кроме земли, кишащей червями…
    «Опять, блин, аллюзии! Опять ассоциации!» — зло подумал Танцор. И, стоя на пороге, закурил, три раза жадно затянулся и кинул сигарету под ноги, на начало бензинной дорожки.
    Подвал наполнился бешенством окислительно-восстановительной реакции.

    Во дворе его уже заждались.
    Бледный Кривой Чип испуганно озирался по сторонам, пугаясь каждого шороха.
    Дед невозмутимо бренчал на гитаре, пытаясь подобрать аккорды к какому-то известному лишь ему одному из всех живущих на земле шедевру Ферлингетти.
    Стрелка, ковыряя носком ботинка асфальт, пряла свою пряжу. В смысле — куда же, блин, дурачина ты простофиля запропастился?
    Следопыт… Следопыт изрядно удивил Танцора. И отчасти напугал. Обнаружив, что поверженные бандиты оставили во дворе не только свой джип, но и ключи в замке зажигания, (мол, какой самоубийца посягнет), он удобно устроился внутри и шмонал в бардачке.
    Танцор подошел и увидел, что тот уже перетащил в джип аппаратуру. Постучал в стекло. Следопыт опустил его с довольной рожей и хвастливо спросил:
    — Ну как?
    — Херово, — ответил Танцор, — ты со своими вороватыми замашками скоро нас всех под монастырь подведешь.
    — А сам-то на чем ездишь? В смысле, на чьем.
    — Ладно, подкинешь домой Деда. И вот тебе, — Танцор кинул на переднее сиденье пистолет, по виду «Беретту», — но смотри, без особой дурости.
    Следопыт повез Деда, который, вероятно, так и не понял, каково происхождение этой просторной машины. А Танцор со Стрелкой — Кривого Чипа. Собрались на Ярославский вокзал, откуда поезда ходили на Вологду, город с богатыми традициями спасения страждущих за высокими монастырскими стенами.
    Правда, Чип вначале стал выкобениваться: мол, с мамой проститься, паспорт взять, подружку трахнуть напоследок. Да и пару косяков не помешало бы забить на дорожку…
    Танцор, поняв, что все доводы будут бесполезными, просто-напросто врезал идиотику в солнечное сплетение и засунул в машину. А когда тот отдышался, сказал назидательно:
    — Что, больно?
    — Блин, да ты что охерел что ли совсем!
    — Вот, а когда таганские мочить будут, то будет намного больней. Так-то, тютя!
    Приехали. Взяли билет. Научили, как найти монастырь, как и что надо сказать, когда войдешь в его распахнутые врата. Купили в дорогу курицу и двухлитровую бутыль спрайта (мальчик еще совсем маленький, мальчик сладенькое любит). Дали денег на постель и на вологодские автобусы. Посадили в вагон. Помахали руками, когда поезд тронулся…

    ***
    И всё напрасно!
    В Александрове Чип слез с поезда и вернулся попутными электричками.
    Поселился у какого-то шапочного знакомого, с которым познакомился в Горбушке. И просидел бы у него безвылазно дней десять. Пока не осмелел бы. Тут бы его и нашли.
    Однако таганские торопились. Им надо было поскорее, чтобы злость не кончилась.
    Прицепили в его подъезде, где сейчас жила одна мать, к телефонному проводу определитель номеров.
    Потом один позвонил, спросил Сережу.
    Мать сказала, что Сережа уехал.
    Тогда тот сказал, что это звонит друг Сережи. Что он хотел бы передать Сереже очень важное сообщение. От которого зависит жизнь Сережи. Так может, сказал, вы Сереже передадите?
    Что передать, спросила мать, у которой все оборвалось внутри.
    И тогда бандит наплел про то, что у тех, кто гоняется за Сережей, появилась японская аппаратура. И пусть Сережа оттуда, где он сейчас, никуда не звонит, а то они его найдут по звонку.
    Сережа, вернувшись из Александрова, конечно же, позвонил матери, очень туманно объяснил ситуацию и дал свой номер.
    Мать, сразу же, дрожащей рукой, набрала этот номер и все передала своему единственному сыну.
    Кривой Чип ничего не понял. Не понял и не рванул как можно скорей и дальше от своего убежища.
    Бандиты, которые засекли телефонный номер, без труда нашли по нему и адрес.
    И Чипа не стало.
    Как это произошло? О том лучше не знать.

    Москва, как много в этом химическом составе для сердца русского слилось! И героин. И кокаин. И морфий. И опиум. Не отпустит она от себя, ни за что не отпустит. А если и удастся каким-то чудом разорвать ее холодные объятья, и бежать в ужасе, в смятеньи, спасаясь, то вернет, непременно вернет. И вновь окажешься пред ее наглыми рыжими очами. И будешь молить, чтобы не отлучила. Чтобы продолжила сладостные истязанья. Чтобы добила. Чтобы первой бросила горсть земли на крышку гроба…
    Если, конечно, гроб положен тебе по статусу. А не что-нибудь другое, о чем тоже лучше не знать.

    Москва. Город контрастов.

    В лэптопе лежал очередной опус Сисадмина:

tancor!
    Мне кажется… Что значит «кажется»! Я абсолютно уверен, что, несмотря на твою тяжелую карму, у тебя есть возможность повернуть свою жизнь к лучшему, наполнить ее высшим смыслом и — о, не смейся саркастически, не смейся, мой друг! — счастьем! Да, именно счастьем, которое не подчиняется материальным законам. Чтобы хоть чуточку приблизить его к тебе, шлю еще одно гениальное высказывание Лао-цзы. Наслаждайся и мудрей!

Небо и Земля — долговечны. Небо и Земля долговечны потому, что существуют не для себя. Вот почему они могут быть долговечными.
     Поэтому совершенномудрый ставит себя позади других, благодаря чему он оказывается впереди. Он пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется. Не происходит ли это оттого, что он пренебрегает личными интересами? Напротив, он действует согласно своим личным интересам.

Твой искренний почитатель sisadmin
    P.S. Да, чуть не забыл. Ты, вероятно, недоумеваешь по поводу происходящего с тобой. Знай же, я недоумеваю не меньше тебя. А, может быть, и значительно больше!

— Да, — сказал раздраженно Танцор, — раньше, в «Мегаполисе», от этого козла хоть какая-то польза была. Сейчас же лишь потоки словоблудия. Всё, скот, в темную…
    — Ну, почему же, — не согласилась Стрелка, вчитываясь в отрывок из памятника мировой философской мысли, — он язвительно комментирует наше барахтание в этой трясине. Совершенномудрый пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется. Пренебрегал?
    — С какого хрена!
    — Как же, — Стрелка зло посмотрела на своего милого дружка, — кому я орала, чтобы пушку достал? Нет, не достал. Значит, пренебрегал. И не только своей совершенномудрой жизнью, но и моей, которая по сравнению с твоей ни хрена не стоит.
    — Да как же ты не можешь понять-то! Не готов я был. Не было у меня против этих мудаков настоящей злости.
    — Как и жалости. Например, ко мне. Все нормально, становишься настоящим древним китайцем, мудрым и бесстрастным.
    — Перестань! Ты же меня знаешь… Кстати, — Танцор решил сменить неприятную для себя пластинку, — давай-ка лучше подумаем, куда мы попали и что надо делать. Кто эти двое, с пушками?
    — Сисадмин даже не знает, куда уж мне, дуре! — Стрелка все еще не могла отойти. — Не твои ли уж какие-нибудь дружки, которых ты держишь в тайне от меня?
    — Еще раз говорю, остынь! Мне сдается, что это парни Сисадмина. Вполне вероятно, что он приставил их к нам для предохранения от всяческих случайностей.
    — Ну, конечно! Раньше был упырем, а сейчас, блин, альтруистом заделался. Мол, я тебя, Танцор, так полюбил, что ты мне стал мил и дорог.
    — Вот именно, дорог. Он же сказал, что на нас большие бабки поставили. Вот и бережет. Значит, эти таганские болванчики к игре не относятся. Они посторонний возмущающий фактор, который устранили.
    — Ладно, Танцор, — Стрелка уже отошла от обиды и начала говорить своим обычным тоном, стервозно-любящим. — С логикой у тебя гораздо хуже, чем с эрекцией. Слушай сюда. Помнишь того чела, который нам осенью передал письмо в Измайловском лесочке? Помнишь?
    — Ну.
    — Сегодняшние двое ему в подметки не годятся. Обычные киллеры после военного училища, какого-нибудь совсем не элитного, а вполне занюханного. Тот же, сисадминовский чел, был просто какой-то вышколенный, просто, блин, глянцевый. По роже было видно, что минимум раритетный полковник, который не один переворот в Африке замастырил. Значит, сегодняшние совсем из другой конторы.
    — Уж не из банка ли?
    — Банковские тебя должны были замочить. Наверняка эти служат тому, кто хочет, чтобы ты раскрутил дискету на всю катушку и завалил банк.
    — Тогда выходит, что это из конкурирующего банка. Так? Те, которые меня на Пушке сфотографировали.
    — Очень может быть… Вообще-то, мы какой-то туфтой занимаемся. Уже давно надо было выяснить, кому несли эту дискету. И как следует прощупать. Вот этим самым и займется Следопыт. Наверняка ему в институте вдалбливали системный анализ, потому ему и карты в руки.


    ***
    Сказано — сделано.


    ***
    Следопыт, погуляв по Сети, покопавшись в бизнес-периодике, с точностью, как он выразился, до 99,978 процентов установил, что сгорать от желания завалить Трейд-банк мог Петролеум-банк. Слишком уж много у них было точек конкурентного соприкосновения. А месяц назад схватились не на жизнь, а на всю наличку за размещение многотонных инвестиций в разработку нефтяного месторождения во Владимирской области.
    Конечно, теоретически нефть там быть могла. Однако Следопыт теории не доверял. Практика же подсказывала, что надо попробовать поискать связь между оружейными производителями города Коврова все той же Владимирской области и какими-нибудь революционными повстанцами, контролирующими алмазные копи где-нибудь в Западной Африке.
    Обшарив базы данных нескольких авиакомпаний и поковырявшись в приватной информации визовых отделов африканских посольств, Следопыт обнаружил проторенную воздушную тропинку между Ковровым и городом Пендембу, находящимся в цепких руках бойцов Объединенного революционного фронта Сьерре-Леоне.
    Даже очень неразвитый человек, получив такие сведения, сразу бы понял, почему инвестиции в создание владимирской нефтяной отрасли давались под триста процентов годовых, которые ковровские шейхи гарантировали вернуть через шесть месяцев. В общем-то, конечно, не они, а некий маленький серенький жучок с двенадцатью паспортами и шестью гражданствами, следы пребывания которого в этом бренном мире делали его гораздо бренней, чем это было предусмотрено Создателем.
    Следопыт же был невероятно развитым человеком. Он все мгновенно просек и отправил Танцору письмо следующего содержания:

tancor, blin!
    Напяливай пиджак, привязывай на шею галстук, лей на морду одеколон и дуй в Петролеум! В Петролеуме иди прямиком к Аникееву, Артемию Борисовичу, и толкай ему дискету за сто штук. Никак не меньше! А можно и больше!
    Наше дело правое, мы победим!
    Best regards,
    sledopyt


    ***
    — Нет, Танцор, наш новый друг нас на хрен утопит, — мрачно изрекла Стрелка, прочтя письмо. — С такой ломовой жадностью и без всяких тормозов!
    — Во-во! — Решил малость попаясничать Танцор, который был бессилен изжить в себе актера. — Не только без тормозов, но и без всяких нравственных принципов. Такой не задумываясь порешит старушку, чтобы овладеть ее закладами. Глазом не моргнет. Его можно только за пивом посылать. Да и то по ночам, чтобы по дороге нищих в метро не бомбил. Жадность — это двигатель чего? Ну, с трех раз!
    — Катафалка.
    — Нет, глупая! Жадность — это двигатель ранней стадии земной эволюции. Когда крошечные атомы начали захватывать и порабощать как можно больше своих собратьев, образуя простейшие молекулы. Молекулы тоже начали пожирать себе подобных. Появились сложные белковые соединения. Потом возникли вши и блохи, которые в конце концов доросли до слонов и китов. Наш друг Следопыт хочет стать суперкитом. И ничего предосудительного я в этом не вижу.
    И сразу же засуетился. Зачем-то полез в шкаф, перерыл все полки. Заметался по комнате, словно что-то искал.
    Танцор нервничал.
    Стрелка видела его всяким: наглым, ловким, удачливым. Иногда нерешительным и сомневающимся. Однажды даже видела, как он откровенно трусит. Но чтобы нервничал — такого пока не было.
    Села, закурила и стала с интересом наблюдать эту необычную фазу Танцора.
    Он уловил это любопытство и понял его причину.
    — Что, изумлена, мать? Да, блин, волнуюсь. Волнуюсь, следовательно, существую... Следовательно, существую не как программоид, а человек.
    — А с чего ты взял, что программоид волноваться не может? Волноваться не может киборг, потому что у него локальные мозги. Короче, чего это ты так завелся?
    — Как же мне не завестись, когда дома бардак с твоего попустительства?! Был галстук, и нет галстука!
    — Да ты перегрелся, мой друг, — сказала Стрелка с большим изумлением, положив руки на плечи и заглянув в глаза. — Может, в последнее время слишком много секса было? Никак в Петролеум намылился?
    Сели и обсудили кажущуюся дикой затею Танцора.
    В конце концов Стрелка согласилась с тем, что идти надо. Чтобы убедиться в том, что дискету несли именно в эту контору. Не продавать, а только выяснить. Потому что прошло уже две недели, а они были, словно кот с кошкой в мешке, которых кто-то куда-то тащил против их воли. То ли к реке. То ли на выставку рекордсменов породы. То ли наследникам ученого Павлова для пополнения лабораторного материала.
    Решили, что риск невелик. Ведь не будут же Танцора, который придет на аудиенцию к главному петролеумному начальнику, мочить прямо в банке. А на улице Стрелка, которая уже научилась довольно лихо шмалять из Стечкина, и Следопыт будут чем-то типа группы прикрытия.
    Пришли к выводу, что пора, как когда-то писали во фронтовой прозе, «вызывать огонь на себя». Поэтому решили еще и повесить в Сети страничку с предложением о продаже оптом и в розницу номеров пластиковых карт с ПИН-кодами. Это, чтобы Трейд-банк зашевелился.
    — А когда люди начинают сильно шевелиться, — сказал Танцор, — то у них вся кровь из мозга перетекает в мышцы. Тут-то их самое время и брать за жабры.


    ***
    Однако не все оказалось так просто. Танцор два часа долбил банк телефонными звонками, словно магнитофон, повторяя один и тот же текст:
Добрый день! Соедините меня, пожалуйста, с Артемием Борисовичем Аникеевым… Я располагаю данными, которые представляют для него большой коммерческий интерес… Нет, к сожалению, моя информация имеет конфиденциальный характер, и я могу предать ее только ему лично… Нет, уверяю вас, это не шантаж… Ну, так запишите меня на прием… Нет, меня такие сроки не устраивают. И главное, они не устроят Аникеева. Он будет весьма недоволен, когда узнает об упущенных возможностях…
Танцора гнали от одного чиновника к другому, от другого к третьему, от третьего к четвертому... Каждый из них был при деле, каждый решал возложенные на него задачи, каждый искусно делал вид, что искренне заинтересован в процветании банка. И никто из них не брал на себя ответственность вызвать раздражение САМОГО, доложив ему о каком-то нелепом человеке, которому непонятно что надо.
    Через два часа Танцор с болью в душе констатировал: банк, до такой степени порвавший все связи с реальным миром, сулящим как неприятные, так и весьма приятные неожиданности, обречен. Финансовая система страны, опирающаяся на такие банки, также обречена. Страну с такой герметичной финансовой системой может спасти от краха лишь стагнация и никто и ничто более.
    Танцор с раздражением сказал последнему банковскому клерку, на котором у него начала болеть голова, о полной бессмысленности прорубания Петром окно в Европу, перехода Суворова через Альпы и христораднических выступлений российских магнатов на ежегодном экономическом форуме в Давосе. «Не в коня корм!» — зло крикнул он напоследок в трубку, которую тут же с омерзением засунул в холодильник.

    Пришлось снова напрягать Следопыта. И он два долгих дня последовательно обшаривал своим мэйнфреймом всех операторов сотовой связи, которые оплели своими частотами всю Москву и большую часть Подмосковья. В конце концов в компании «Триплекс» нашелся абонент Аникеев, Артемий Борисович, пользующийся сервисом под названием «Голдовый Триплекс».

    Для конспирации пришлось покупать телефонную карту и звонить из автомата.
    Аникеев, в отличие от своих дармоедов-подчиненных, оказался человеком вполне коммуникабельным и адекватным. Разговаривая с незнакомцем, он не лез вон из кожи, чтобы внушить собеседнику мысль о том, что если для обычного человека время это деньги, то для него — десятки лимонов.
    Танцор полностью не раскрывался, при помощи всяческих намеков и экивоков давая понять, что у него есть очень важная информация, которая могла бы содействовать победе Петролеума над Трейд-банком в корректной конкурентной борьбе. И что он, Лабунец, Игорь Юрьевич, мог бы встретиться с председателем правления лично, с глазу на глаз, в любое удобное для него время, и обсудить сложившуюся ситуацию.
    И после этого Аникеев также не стал выкобениваться, не стал объяснять хамскими словами, что его календарь расписан на полтора месяца вперед.
    Поэтому заготовкой, которая была сформулирована как «у меня есть также и информация о том, что у определенной группы людей есть намерение не позволить претворить в жизнь этот долгосрочный план при помощи некорректных методов», Танцору пользоваться не пришлось.
    Создавалось ощущение, что Аникеев был прекрасно осведомлен, с кем говорит, и что именно ему хотят предложить.
    Встреча была назначена назавтра, на четырнадцать ровно.
    «При входе назовете свою фамилию, и вас проводят. Удостоверение личности необязательно. До встречи», — сказал в финале неожиданно приятного разговора Председатель Аникеев, человек не менее могущественный, чем Председатель Илларионов. А, может быть, и более.
    Да, подлинная сила проста и не требует доказательств своего величия в повседневной реальности, подумал Танцор.
    Еще он подумал, что совершенно напрасно приготовил липовое удостоверение на имя некоего Лабунца, с которым никогда знаком не был. Лишь в начале девяностых слышал его бредовые ночные эфиры на «Эхе Москвы», где тот в условно-трезвом виде молол всякую ахинею про современное искусство и ставил сидюки модных на то время групп.
    Эти две неравноценные мысли прервало чириканье настольного Пентиума, оповещавшего о том, что пришло письмо. Естественно, от Сисадмина, поскольку, в соответствии с непоколебимой уверенностью Стрелки, он был волнолоидом. И мог распространяться исключительно по проводам и кабелям.

tancor!
    Надеюсь, ты не считаешь, что в древнем Китае никого кроме Лао-Цзы не существовало? Были и иные достойнейшие люди, оставившие по себе память своими величайшими мыслями, отраженными в произведениях. Рекомендую тебе познакомиться с притчей, сочиненной великим Чжуан-Цзы, мудрецом из мудрецов.
    Думаю, он сможет оказать тебе большую услугу. Думаю и то, что он созвучен твоему нынешнему состоянию. Промежуточному.

    Цзи Син-цзы взялся обучить для царя бойцового петуха. Через десять дней царь спросил:
    — Ну как, готов петух?
    — Нет еще, — ответил Цзи Син-цзы, — чванлив, кичится попусту.
    Через десять дней царь спросил его о том же.
    — Пока еще нет, — ответил Цзи Син-цзы, — откликается на каждый звук, кидается на каждую тень.
    Через десять дней царь вновь спросил его о том же.
    — Все еще нет, — ответил Цзи Син-цзы, — смотрит злобно, так весь и пышет яростью.
    Через десять дней царь снова повторил свой вопрос.
    — Вот теперь почти готов, — ответил Цзи Син-цзы. — Услышит другого петуха — даже не шелохнется. Посмотришь на него — как деревянный. Достоинства его достигли полноты. Ни один петух не решится откликнуться на его вызов — повернется и сбежит.

Всего наилучшего, мой юный друг! Помни о заветах Чжуан-Цзы и не забывай про меня, сентиментального старика.
    sisadmin

    — Ну, и что ты думаешь по этому поводу? — спросил Танцор.
    — А что тут можно думать? Хорошо, что он тебе прислал не то место, где Чжуан-Чжоу приснилось, что он бабочка. А проснувшись, решил, что он — бабочка, которой снится, что она — Чжуан-Чжоу. То есть не за последнего дремучего кретина тебя считает.
    — Да я не о том, — возразил взволнованно Танцор. — Я ведь только что примерно то же самое думал: подлинная сила не требует доказательства. Что это?
    — Ну, значит, — Стрелка начала взахлеб фантазировать, — он действительно волнолоид. И живет у тебя в мозгах. А может быть, у тебя какая-то изощренная шиза — «то, что было не со мной, помню», то есть изнасилование коллективным бессознательным. А также — автокоррекция памяти с целью достижения душевного комфорта. Замочил десять девушек, расчленил, зажарил, сожрал и напрочь забыл. До такой степени забыл, что ни один полиграф не покажет… Да мало ли… Он ведь нас пытается психами сделать. Помнишь, как в прошлом году долбал двадцать пятым кадром? Помнишь?
    — Но все-таки…
    — Все-таки я пошла покупать тебе галстук. А тебя оставляю за старшего. Смотри, дверь никому не открывай, отвечай, что взрослых дома нету. И телефон не бери. А то бед потом не оберешься.


    ***
    На следующий день, максимально изменив внешность — для чего, в общем-то, достаточно было надеть костюм с галстуком и спрыснуться одеколоном — Танцор подвалил к Петролеум-банку. Который, в отличие от Трейд-банка, не возвышался над Замоскворечьем перстом, указующим в небеса, а расползался по Марьиной Роще на два квартала, словно злокачественная опухоль.

    Действительно, стоявший на часах черноформенник, услышав фамилию Лабунец, с готовностью поднял трубку и вызвал провожатую.

    Провожатая оказалась еще любезнее, — что Танцор, будь он кавказских горячих кровей, мог бы принять за предложение заняться сексом прямо в лифте.

    Артемий Борисович Аникеев был приветливым, даже, можно сказать, задушевным пожилым человеком лет сорока пяти. Чуть выше среднего роста, с внимательными серыми глазами, с небольшими, чуть заостренными кверху, розовыми ушами, в меру мясистыми, с изумительными передними фарфоровыми зубами.
    Он поднялся навстречу гостю и радушно протянул руку, безымянный палец которой украшал некрупный, но, несомненно, очень дорогой перстень с сочным зеленым камнем, в котором Танцор безошибочно угадал чистейшей воды изумруд.
    Тут же елеуловимая, словно шум небольшой лесной речушки, девушка-референт принесла две чашечки кофе. Чтобы мелодичное позвякивание позолоченных ложечек о веселый фарфор сняло напряжение первых минут общения.
    Все это действовало до такой степени расслабляюще, что Танцору пришла в голову чисто поэтическая аллегория: «Звонить в фарфор зубов столовой ложкой…»
    Танцор стряхнул наваждение и начал излагать суть предложения:
    — Волею судеб мне попала в руки дискета с номерами и ПИН-кодами пластиковых карт всех вкладчиков Трейд-банка. Зная из журнальных публикаций о тех непростых взаимоотношениях, которые существуют между вашими двумя банками, мне кажется, что эта информация могла бы оказаться для вас полезной. Не поймите меня превратно, речь не идет о какой-то вульгарной продаже. Не скрою, что в определенной мере мной движет симпатия, которую я испытываю к Петролеум-банку. И мы могли бы…
    — Как я понимаю, — прервал Танцора Аникеев, — вы бы не отказались от пятнадцатипроцентного пакета акций? — Сказав это, он еще более радушно улыбнулся, давая понять, что это шутка.
    Затем начал говорить уже серьезно, но по-прежнему не снимая с лица улыбки.
    «Весельчак», — понял Танцор, — «так, видимо, все его и зовут».
    Аникеев говорил, и говорил, и говорил. А у Танцора все больше, и больше, и больше вытягивалось лицо, не умевшее справиться с гримасой удивления, не способное загнать ее в какую-либо иную мышечную область тела.
    Нет, Петролеум-банк данная информация не интересует. Поскольку такая нечистая игра не в правилах Петролеум-банка, имеющего прекрасную репутацию, которая дороже всего золотовалютного запаса страны. Нет и еще раз нет. Петролеум-банк не станет обрушивать своих конкурентов, запуская в оборот дубликаты кредитных карт соперников. Есть более действенные методы разрешения деловых конфликтов. И при этом — не только юридически, но и нравственно более корректные.
    Так что к этой дискете Петролеум-банк никакого отношения не имеет. И Аникеев склонен подозревать, что эту грязную игру затеял сам же Трейд-банк. А конкретно — председатель его правления Илларионов, который всегда вызывал у Аникеева чувство брезгливости. Потому что он — из скоробогатеев, нуворишей или, как их еще зовут, «новых русских».
    Чего никак нельзя сказать о Петролеум-банке, который ведет свое летоисчисление с одна тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Правда, в его деятельности был вынужденный перерыв, который объясняется известными причинами. Однако преемственность удалось сохранить, благодаря чему Петролеум-банк по праву считается старейшим и надежнейшим банком России.
    Так что это все козни Илларионова, который затеял провернуть какое-то омерзительное дельце, а потом скрыться где-нибудь в Латинской Америке, где такого рода проходимцам самое место.

    И тут Танцор отчетливо понял: вот он, вот он бойцовый петух из басни Чжуан-Цзы. Петух, достигший сверхсовершенства. Скольких же надо задавить, уничтожить, скомкать и выкинуть в урну, чтобы пред тобой трепетали — трепетали даже не перед деревянным, безразличным к своим врагам, а перед улыбчивым и добродушным.

    Танцор спросил о том, чего же столь иезуитским образом может добиваться Илларионов. Аникеев не знал и знать не хотел, потому что у него совсем иной механизм мышления.
    — Более того, — сказал он с выражением лучезарной искренности, — открою вам всю правду. В моих интересах не допустить тиражирование имеющейся у вас дискеты. Потому что если скандал с Трейд-банком разразится, то тень может пасть и на нас, как на конкурентов, которые все это и спровоцировали. Так что вот вам мой стариковский совет: выкиньте из головы эту затею. Проживите жизнь честно, чтобы в старости можно было смело смотреть в глаза своим многочисленным потомкам.
    — Кстати, — добавил он, как бы спохватившись, как бы вспомнив самое главное, — очень приятно было с вами познакомиться, господин Танцор!
    — Простите, не понял, — зачем-то изобразив недоумение на лице, вполне профессионально изумился Танцор. Хоть от такой неожиданности было в пору и онеметь.
    — Ну как же, — всплеснул руками Аникеев, — ведь я же ваш искренний поклонник еще по «Мегаполису». Вы же просто супер! Всегда мечтал взять у вас автограф… Вот, пожалуйста, — протягивая Паркер, — будьте так любезны, вот здесь, пожалуйста…
    Танцор ошалело нацарапал на какой-то добротной бумажке что-то про жизнь и счастье. А потом спросил в лоб:
    — Так это, значит, ваши парни спасли нас в подвале на Таганке?
    Теперь уже изумился Аникеев.
    Танцор, поняв, что глупо не сыграть в открытую, подробно всё рассказал. И о затее с тридцатью картами, и о нагрянувших таганских бандитах, и о двух хладнокровных стрелках.
    — Нет, — задумчиво сказал Аникеев, не прекращая тем не менее улыбаться, — это не мои. Кто-то еще. Может быть, от Илларионова?.. Хотя, вряд ли. Он, затеяв подлянку своим хозяевам, не стал бы так откровенно светиться. Это что-то не вполне понятное. Думайте, Танцор, это очень важно. Очень важно для всех. Вы даже и представить…
    — Для кого? — Танцор попробовать подловить Аникеева неожиданным наивным вопросом. — Для кого — для всех?
    Но банкир не был бы банкиром, если бы не мог контролировать каждую свою реакцию в любой, даже бесконечно малый, отрезок времени.
    Этого он сказать не мог. Не имел права. Однако мог помочь сохранить душу и совесть «вашему алчному другу Следопыту». Уж если он так нуждается, то «я открою ему в нашем банке счет, тысяч на пятьдесят, — думаю, ему этого хватит». Чтобы Следопыт выкинул из головы эти опасные и безнравственные игры с чужими картами, «разумеется, пластиковыми». Ну, а как давнишний и искренний поклонник творчества, (так и сказал, «творчества») Танцора Аникеев открыл счет и на его имя. И с тем же самым наполнением, в пятьдесят тысяч долларов.
    Затем заговорщицки поманил пальчиком на свою сторону стола. Понажимал кнопки и, чрезвычайно довольный собой, ткнул пальцем в монитор. Там была Стрелка, стоящая рядом с «Жигулем» и нервно смолящая сигарету.
    — Прекрасная у вас девушка, — сказал Аникеев, улыбаясь пуще прежнего. — Замечательная. Вот только ботинки носит совершенно чудовищные. Хотя понимаю, мода требует жертв. Так-так-так, — он еще понажимал кнопки, и изображение увеличилось, — а что это у нее в кармана? Вишь, как оттопырился-то. Это вы напрасно затеяли. Напрасно. К друзьям приехали. Ни в Трейд какой-нибудь. В общем, если будут какие-то проблемы, трудности, то сразу же звоните. Или прямо без звонка. Очень было приятно. Очень.
    И Аникеев протянул Танцору руку для прощания. Танцор с изумлением обнаружил, что в перстне у него был уже рубин, а не изумруд.
    Следующая выходка, именно шаловливая выходка, еще больше обескуражила Танцора. Аникеев вынул из кофейной чашки ложечку и мелодично постучал ей по фарфоровым зубам. И сказал явившейся девушке-референту:
    — Илона, проводи, пожалуйста.

    Танцор задумчиво вышел, припоминая, не пересекались ли когда-нибудь их пути в далеком актерском прошлом. Где-нибудь на гастролях, на каком-нибудь европейском фестивале, в Доме актера… Нет, память, насупившись, молчала.

    И вдруг в лифте до него дошло. Дошло и пронзило новым знанием о жизни, о которой он, оказывается, практически ничего не знал. Эта постоянная улыбка — доверительная, располагающая, обволакивающая собеседника душевным комфортом — всего лишь результат пластической операции. И ничего более.
    И от нахлынувших чувств Танцор еле сдержался, чтобы не трахнуть в лифте девушку-Илону, которой тот же самый хирург придал несколько иное выражение лица.

    Подойдя к Стрелке, Танцор имел до такой степени специфический вид, что она решила не тревожить его всякими «а что?» и «а как?».
    Молча сел за руль, аккуратно пристегнулся ремнем, чего за ним никогда не водилось, и поехал, по-прежнему пребывая в задумчивости. И лишь на рижской эстакаде коротко бросил:
    — Ты бы пушку там, у банка, как-нибудь не так демонстративно держала-то.
    — А что такого-то?
    — Да этот хмырь мне тебя на мониторе показывал. Камеры там у них всюду. Типичная террористка, лицо деревянное, карман оттопыренный и в глазах нечеловеческая решимость. Эсэрка, блин!
    — Ладно, успокойся. Дома поговорим.
    — Поговорим, — мрачно сказал Танцор. И посмотрел в зеркало, на джип, в котором Следопыт ехал сзади предельно нагло, словно окрещенный в бандиты.
    — Что за блядская команда мне досталась, — продолжал бурчать Танцор.
    — Ладно, помолчи. За дорогой смотри повнимательней. А то этот в задницу въедет. Его аж распирает от счастья. Вчера уже отоварил десять карт. Пятнадцать штук снял.
    — Козел! — грязно выругался Танцор. И стукнул кулаком по сигналу.
    Следопыт весело помигал фарами.
    — Всех на хрен уволю! — прорычал Танцор.
    И после этого до самого дома ехал молча, погруженный в какие-то свои раздумья.

    Дома Следопыт на глазах у изумленного Танцора начал вытаскивать из двух пакетов и раскладывать и расставлять на столе нечто невообразимое, нечто абсолютно противоестественное в данной ситуации: балыки, окорока, банки с икрой, ананасы, еще какие-то банки, вероятно, с маринованными мидиями, шампанское, коньяк Хеннесси… И, наконец, ликер Малибу — мечту идиотов всего мира, у которых в кармане зашевелились папины деньги.
    Следопыт ликовал!
    Следопыт намеревался впервые в жизни гулять от души!
    Следопыт хотел достойно угостить друзей!
    Танцору это было до такой степени отвратительно, что он чуть было не хряснул коньяк об угол раковины.
    Но сдержался. Сдержался из жалости. Поскольку была надежда, что завтра дорвавшемуся до баксов Следопыту будет неловко за этот приступ новорусскости. Лишь сказал спокойно:
    — Давай-ка, убери все это обратно. Отвезешь домой и будешь там поедать потихоньку, размеренно, чтобы заворота кишок не было. И задумайся на хрен…
    Тут Танцор все же стал заводиться:
    — Задумайся на хрен, на кого ты сейчас похож! Без пяти минут, можно сказать, труп. Что подумает патологоанатом, который, вполне возможно, будет тебя сегодня вечером вскрывать. Как он, получающий гроши и видящий такого рода жратву только по телевизору, как он плюнет в твое разрезанное брюхо, с какой злостью!
    Следопыт с удивлением смотрел на Танцора.
    Стрелка тоже, поскольку она его такого еще не видела.
    — Танцор, сбавь-ка обороты, дорогой! — решила она прекратить это собачение. — Нам тут нервы свои демонстрировать не надо! Мы тоже не деревянные. И у нас у каждого по стволу в кармане. Так что не надо. И брось свои командирские замашки, нам тут единоначалия не надо. Понял?!
    — Понял, — смиренно ответил Танцор.
    Взял чашку, налил воды из-под крана и выпил залпом. Как лекарство.
    После этого начали нормально разговаривать.
    Танцор последовательно, с подробностями, включая свои мысли в лифте, рассказал о результатах похода. Все настолько въехали в серьезность своего положения, что Следопыт, казалось, абсолютно не отреагировал на то, что Аникеев положил ему полста штук. Во всяком случае — внешне.
    — Вот такая хренотень. — Подытожил Танцор. А потом неожиданно спросил: — Никто из вас стихи не писал?
    — Ты, что ли, писал? — удивленно откликнулась Стрелка с дивана, который стоял далеко от окна и уже начал погружаться в сумерки.
    — Представь себе. Это ваше поколение, как только родилось, так сразу же начало заколачивать баксы всеми доступными и недоступными способами. А у нас было время, как теперь считается, бесполезное и бессмысленное.
    — Ну, ты про всех-то не трепись, старпер маразматический, — слегка обиделась Стрелка. — Мне второй отчим две книжки читал: про Робина-Бобина и про то, как предохраняться от беременности. Так чего ты про стихи-то?
    — Да просто у тех, кто стихи не писал, не развито образное мышление.
    — А у тебя, значит, развито, — тупо сопротивлялась Стрелка, любившая самоуничижение лишь в других людях, но никак не в себе.
    — Просто мне в голову, — Танцор, словно был на сцене, в какой-нибудь подвальной студии на пятнадцать зрителей, трижды постучал указательным пальцем себе в лоб, — мне в голову пришла одна иллюстрация нашего положения. Кто-то построил хитроумный лабиринт. И запустил туда нас — троих беленьких лабораторных мышек. Мы мечемся, ищем выход, кружим на одном месте. А он сверху наблюдает за нашими маневрами. Мы же, блин, как на ладони! Вот это я сегодня и понял, разговаривая с человеком, который всегда смеется!
    — Хорошо еще, — откликнулся Следопыт, — если этот наблюдатель какую-нибудь диссертацию пишет. Но хрен-то. Это, скорее, шоу какое-то блядское: «А теперь, уважаемая публика, переходим от стола с закусками к монитору и смотрим, что вытворяют эти забавные человечки! Делайте ставки, господа!»
    — Да, но мне совершенно непонятна одна вещь. — Диван, на котором сидела Стрелка, уже до такой степени уполз в темноту, что когда она затягивалась сигаретой, то лицо подсвечивалось и казалось чужим, очень далеким и иллюзорным. — Непонятно то, как ты смог встретиться с этим банкиром.
    — Охрана пропустила, девушка привела…
    — Да я совсем не о том. Все-таки я иногда верю в то, что мы программоиды или как там еще. Сделанные. Конечно, и люди сделанные. Но всё же… Следопыт, ты же нам все это рассказывал, как вы с тем программером разговаривали, которого потом замочили. И он говорил о нашей разработке. В смысле — разработке нас. Так?
    — Так, — ответил уже совсем отошедший от недавней эйфории Следопыт. — Рассказывал. Ты знаешь, я думаю, что я тоже… Что тогда, в декабре, Безгубый все же замочил меня. А потом сосканировал и вот… Я тоже программоид. Установить невозможно.
    — Вот-вот, — возбужденно, сбиваясь, заговорила Стрелка, — вот! Тогда непонятно, как ты, Танцор, встретился с Аникеевым. Он тебя знает по «Мегаполису». То есть он был с другой стороны Сети… Значит, он человек. И как же? Как же… Не понимаю…
    — Ну как, как… — Танцор наморщил лоб, чего в уже настоявшихся сумерках не было видно. — У человека есть астральное тело. Так? Почему не может быть сетевого тела? Может быть вполне. Так что это была проекция банкира на Сеть. Все элементарно. Думаю, у нас тоже есть что-то такое на что-нибудь другое.
    — Ладно, Танцор, тебе надо было устраиваться пресс-секретарем какого-нибудь мудозвона. Что тот ни сморозит, все разъяснишь в лучшем виде. — Стрелка уже отчасти развеселилась.
    И вдруг, словно полицейская собака, начала шумно нюхать темноту и шарить вокруг себя руками. Танцор со Следопытом замерли от неожиданности, решив, что это какой-то приступ чего-то такого, — то ли девичьего, то ли просто человечьего.
    Наконец-то донюхалась, дошарилась и заорала:
    — Блин, горим!
    Следопыт вскочил, включил свет и, разобравшись, что к чему, вылил на диван две кастрюли воды.

    Настроения не было. Свежих мыслей тоже. Поэтому Следопыт поехал домой.

    Спать пришлось на полу. И это новшество настолько раззадорило Стрелку, что ее песнь любви — «О! О, Мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!» — начавшись еще непоздним вечером, стала стихать лишь к середине ночи. И столько в ней было неистовства жизни и счастья бессмертия, что московские мороки, крылатые упыри и прочая мерзость, боящаяся лишь света и радости, заслышав ее, отскакивали от этой животворящей волны, словно бациллы кариеса от обработанных пастой «Блендамед» зубов, сверкающих здоровьем и благополучием.



    ***
    Сисадмин сидел и, как это вошло в его привычку в последние полгода, предавался раздумьям, плавая в клубах экваториального сигарного дыма. Благо новый проект — «Щит», в отличие от «Мегаполиса» — не требовал постоянного дергания, суеты и блошиных скачек. Времени было предостаточно.
    После того, как вырвавшаяся из ловушки плазма снесла половину лаборатории, Сисадмин, как это ни чудовищно звучит, успокоился. Именно успокоился, поскольку бешенный ритм «Мегаполиса» затянул и его, всего — с потрохами, унизил до состояния некоего Сетевого придатка. И когда всё накрылось медным тазом, то он вздохнул с облегчением. Конечно, изображая при этом на лице скорбь, по поводу гибели Безгубого. Хотя, какая там может быть скорбь? По поводу кого? Так, отработанный материал, совершенно спятивший кретин, на которого пролился мощный поток баксов.
    Потом, конечно, понял причину. Не метафизическую, а самую банальную — техническую. Описал систему системой дифуров и смоделировал. И монитор вычертил приговор, который был известен заранее. Если бы, конечно, сразу же, в самом начале, не поленился пошевелить мозгами. Из-за введения в систему гигантского тотализатора, который был мощнейшим колебательным звеном, система была обречена: кривая двенадцать раз мотнулась вверх-вниз, с каждым разом увеличивая амплитуду и возбуждаясь, а потом сорвалась и круто ушла вниз, даже не пробежав половины экрана. Короче, прокололся, словно пацан.
    Поэтому новый проект, которым он занялся после трехмесячной релаксации, был совершенно иным. Сисадмин прекрасно понимал, что повторная неудача сделает его хроническим неудачником. И тогда на себе можно будет поставить крест. Страшно было не то, что многие начнут в нем сомневаться, многие брезгливо отвернутся, а кто-то решит свести счеты. Нет, это можно было бы пережить и через некоторое время начать все с нуля.
    Но был вполне реальный шанс после очередной неудачи стать живым трупом. Сиадмин видел вокруг себя многих, кто когда-то прекрасно начинал, да весь вышел. Внутри эти люди были выжжены дотла вечным страхом сделать что-то не так, неправильно, ошибиться и услышать, как внутренний голос брезгливо скажет: «Ничтожество!»
    Поэтому «Щит» заведомо не мог самовозбудиться и пойти вразнос, грозно напоминая, что слово «резонанс» из русского словаря пока еще никто не вычеркнул. Это был медленный процесс, который в чем-то напоминал развитие метастаз. Конечно, применительно к Интернету.
    Был при этом, естественно, и тотализатор. Но уже совсем другого типа. Люди ставили на один из возможных вариантов развязки и ждали окончания игры. Ждали, не суетясь, периодически сверяя свои прогнозы с развитием процесса. И выиграть или проиграть — хоть играли и очень по-крупному — это было для них не самым важным. Главное — убедиться в своей правоте, возрадоваться прозорливости и в очередной раз доказать свою исключительность.
    Мало того, что все были очень богаты, но все еще были и аналитиками. Точнее, стали богатыми благодаря такому своему качеству.
    Сисадмин же при любом раскладе имел на этом свой процент и возможность расслабиться. Полгода. А то и год. Как фишка пойдет.
    Пришлось изрядно поменять и игровой состав. Всех этих Трансмиссий, Профессоров, Скинов заархивировал на хрен. Оставил, естественно, Танцора со Стрелкой. Пристегнул к ним новую модель — Следопыта. Для некой провокативности.
    И Деда. Это был уникальный экземпляр, непредсказуемый, словно шаровая молния. На девяносто девять процентов эвристическая модель. Да еще с абсолютно неконкретизированной мотивацией поступков. Впрочем, как и было оговорено с участниками тотализатора, Дед был создан по принципу «бодливой корове бог рогов не дал». То есть имел ограниченное число степеней свободы. Иначе игра была бы куда безумней «Мегаполиса».
    Короче, вся эта шарманка была запущена, и теперь можно было наслаждаться бездельем. Например, представлять, насколько близко самоощущение игроков к человеческому. Способны ли они к рефлексии? Как и насколько остро чувствуют? Если, конечно, способны чувствовать. Поскольку общаться с ними можно было только через адаптер, то ничего этого известно не было.
    Да даже и про другого-то человека ничего определенного сказать невозможно. А тут… Сплошная иллюзия. Невидимая и неслышимая. Дающая о себе знать лишь при помощи модуляции растра монитора и последовательностей единичек и нулей, врывающихся через порт модема.
    Так Сисадмин думал и мечтал дни напролет.
    Все это, конечно, было приятно и удобно. Кабы иногда не одолевала скука.


    ***
    Танцор стоял на перекрестке, дожидаясь зеленого. Перегнал приемник с «Европы-плюс» на «М-радио». Закурил. Взялся за ручку переключения скоростей…
    И вдруг боковым зрением уловил слева что-то необычное. Какое-то странное движение.
    Провернул голову.
    И увидел, что в стоящем рядом зеленом «Вольво» поползло вниз боковое стекло…
    Внутри сидел один из убийц. Что на Пушкинской.
    Взгляды встретились.
    Танцор бросил ручку и судорожно полез в карман.
    Потому что тот, в «Вольво», уже поднимал руку с пистолетом.
    Танцор не успевал. Не успевал, понимая, что надо бы кинуться вправо на сиденье. А потом, если удастся, если повезет, открыть правую дверь и вывалиться на землю. И если опять повезет…
    Но Танцору было неловко. Точнее, было бы неловко жить, если такой заячий трюк удался бы.
    Поэтому он, ухватив наконец-то пистолет, тащил его… и тащил… и тащил… Продолжая не мигая смотреть в глаза смерти.
    И вдруг сзади раздался бешенный визг резины, и сразу же — в зад «Вольво» кто-то вмазал со страшной силой, отбросив машину вперед метров на пять.
    На месте «Вольво» стоял темно-коричневый джип. И в окно орал один из тех, что перебили таганских бандитов: «Давай, на хрен, скорей!»
    Танцор рванул вперед. И, хоть и был в трансе, увидел, как из джипа, обогнувшего «Вольво» справа, что-то влетело в окно заклинившей машины.
    И потом, уже далеко позади, рвануло. Уже как бы и не сильно, поскольку, во-первых, он успел отъехать на изрядное расстояние, а, во-вторых, движок «Жигуля» ревел, словно МиГ на форсаже.
    Понял, что надо сбросить скорость, а не нестись по Большой Пироговке ошпаренной собакой. Хоть и ни причем, но пушка в кармане. И этого вполне достаточно. А отстреливаться от ментов в его положении было бы полном идиотизмом.
    Джип шел сзади. И мигал правым поворотником. Все правильно, надо уходить с трассы. Надо уходить и теряться в броуновской московской сутолоке.
    Вначале в сторону Усачева ушел джип. Потом он.
    Минут через десять «Жигуль» Танцора был уже ничем не отличим от сотен тысяч других московских машин — та же скорость, слегка превышающая допустимую, та же умеренная наглость при перестраивании в другой ряд, та же раздраженность на светофорах.
    Можно было начинать думать.
    Было ясно, что кто-то приставил к нему крутую охрану. И там, у Чипа, приходили не для того, чтобы рассчитаться с таганской братвой. Спасали именно его, Танцора.
    Но кто же это такой добренький? Уж не Петролеум ли? Если верить Весельчаку, а верить ему нельзя было ни при каких обстоятельствах, то он ничего не знает об этих чуваках.
    Более того, если ему все-таки поверить, то именно он и должен был стремиться замочить Танцора. Чтобы не искусился и не пустил дискету в дело. Потому что это будет квалифицировано рухнувшим Трейдом как диверсия Петролеума. Будет большой шум, и вслед за Трейдом рухнет и Петролеум. Не без помощи прокуратуры.
    — Блин! — заскрежетал зубами Танцор. И чуть не вмазался в притормозившего впереди «Москвичонка».
    До него дошло главное. Хрен с ней, с охраной! Почему этот ублюдок собрался его пришить?! Почему в такой неудобной ситуации?!
    Ведь выследил, сука! Ну и пас бы!
    Танцор остановился у обочины и сидел, не снимая рук с руля и неподвижно глядя в одну, бесконечно удаленную, точку.
    Ведь им сначала надо найти дискету!

    Выхватил мобильник, набрал номер, и ждал, считая бесконечно длинные, словно иголки, которые загоняют под ногти, гудки.
    Ждал.
    Ждал.
    Ждал.
    Наконец-то!
    — Стрелка, слава Богу! Что ты так долго не подходила?
    — Уж и пописать нельзя, что ли? Нетерпеливый какой выискался.
    — Стрелка, милая! Запрись как следует! Слышишь? Сейчас же! На все замки. Давай, скорей.
    — Да что такое-то? Ты с дуба что ли рухнул?
    — Сейчас же, слышишь? Это очень, очень опасно!
    Танцор услышал, как трубка слегка стукнулась о стол.
    Послышались шаги. Или ему это почудилось от взвинченности нервов. Потом Стрелка опять взяла трубку.
    — Ну, заперлась. И что дальше?
    — Сейчас же достань пушку. Проверь обойму… Да, у нас там еще одна есть — «Беретта». И сними с предохранителя. Ясно?
    — Ну, ясно. — Стрелкин голос был совершенно невозмутим, словно речь шла о каком-нибудь зонтике, который надо захватить, выходя из дома.
    И это слегка успокоило Танцора.
    — Так в чем дело-то? — продолжила она так же спокойно.
    — Похоже, они знают, где я живу.
    — Ты?
    — Ну, мы, мы! Ловят-то меня.
    — А с чего ты, собственно, взял, что знают?
    — Стрелка, долго рассказывать. Жди, будь предельно осторожна. Эти скоты на всё способны. Жди, скоро буду.


    ***
    Проезжая мимо своего дома, Танцор услышал какие-то странные приглушенные звуки. Словно где-то далеко долбили асфальт отбойными молотками.
    И сразу же понял. И дав по газам, отчего на повороте машину занесло и стукнуло боком о дерево, пошел, словно в лобовую атаку, во двор.
    Второй поворот.
    Тем же боком о мусорный контейнер.
    До подъезда было метров пятьдесят. И Танцор прошел их за три секунды. Причем последние двадцать метров, обдирая резину и оставляя сзади две черных полосы. Потому что на полпути до него всё дошло.
    Выдыхающаяся сила инерции протащила «Жигуль» еще немного, и он остановился в двух метрах от пока еще живого человека.
    Который медленно полз к машине Танцора, обдирая об асфальт лицо.
    Танцор совершенно бредово подумал: «Как же его с такой рожей в гроб положат?»
    А дальше были еще пятеро. Уже неподвижных.
    Тут же был и знакомый джип с распахнутыми дверьми и осыпавшимися стеклами. И голубое «Рено». Стояли нос к носу, словно обнюхивали друг друга.
    Танцор объехал это побоище. Приткнул машину к какому-то проржавевшему «Жигулю», «копейке».
    Вышел, воровато оглянулся и, прихватив за еще горячий ствол валявшийся между трупами Калашников, кинулся в подъезд.
    Взбежал на четвертый и начал тыкать кнопку звонка, словно в Doom2 контролом мочил монстров:
    — Стрелка, это я! Слышишь, я! Открой!
    Дверь открылась. Танцор, чуть не сбив подругу с ног, влетел в коридор. Закрыл, повернул два раза ключ и прислушался. Лестница молчала.
    Молчала и Стрелка, с изумлением рассматривая Танцора. Наконец, кивнув головой на автомат, спросила чуть ли ни шепотом:
    — Блин, так это ты там?! Этих?
    Танцор молча прошел в кухню. Поставил Калашникова рядом с раковиной. Напился прямо из крана, как он не делал, наверное, уже лет двадцать. Закурил.
    — Ты?
    — Нет, — покачал головой Танцор. — Ты будешь долго смеяться, — сказал он с каким-то чуть ли не истерическим надрывом, — но это перебили друг друга охотники за мной, то есть еще, конечно, и за дискетой, которые из Трейда, и… мои телохранители. Блин!
    Стрелка испугалась. Испугалась искренне и остро. Потому что за девять месяцев не могла узнать Танцора как следует. И, теперь, наедине, в запертой квартире, с автоматом в углу, с человеком, у которого от экстремалки в голове перепутались провода, перезамыкались контакты, осыпался конфигсисовский файл… И за дверью непонятно что…
    Танцор понял и грустно усмехнулся:
    — Ты что, меня испугалась?
    — Нет, Танцор, — сказала как можно естественней Стрелка, — всё нормально. С чего это ты?
    — Да не тронулся я, не тронулся. Все гораздо хуже, чем ты предположила.
    И рассказал о зеленом «Вольво», о темно-коричневом джипе, и о двух знакомых, с которыми сегодня столкнулся, и которые были мертвы. А один из них, трейдовый, так даже и разобран гранатой на составные узлы.
    Стрелка, несмотря на обилие крови, о которой рассказал Танцор, уже совершенно успокоилась.
    — Так что мы попали как минимум меж двух огней, — подытожил он. — Ясно лишь, что Трейд ведет себя так, как и должен вести. А вот кто эти тайные доброжелатели, которые свои жизни считают дешевле моей? Кто их поставил? И всех ли их сегодня перебили?.. Не хотелось бы. Очень бы не хотелось!
    — Может, Петролеум?
    — Маловероятно. Я уже думал об этом. Думаю, Весельчаку стало бы еще веселей, если бы меня потихоньку замочили.
    — С какой это стати?
    — Да с такой, что когда я поперся в Петролеум, то эти скоты трейдовские меня там и засекли. Наверняка. Так они и вышли и на эту квартиру, и на мой «Жигуль». И ты тоже засветилась.
    — Так, и что с того?
    — Да они просто-напросто записали на камеру, как я входил в Петролеум, как выходил. И время, которое я там торчал, тоже зафиксировано на ленте. И если теперь что-нибудь случится с Трейдом, если я пущу в дело дискету, то у них есть документ, подтверждающий, что в этом деле замазаны их главные конкуренты. Так что живой Петролеуму я не нужен. И даже вреден.
    За окном завыла сирена. Внизу уже восстанавливалась нормальная столичная жизнь, с ужасом покинувшая двор при первых же выстрелах. Из домов высыпала любопытная публика, которой представилась прекрасная возможность сравнить реальность с ментовскими телесериалами. Вокруг трупов бестолково толкались и сами менты из райотдела. Подъехала уже и бригада криминалистов с Петровки. Зачем-то стояла скорая, хотя явно нужна была труповозка.
    — Ладно, — мрачно сказал Танцор, отойдя от окна, — разбираться со всеми этими неизвестными будем потом. Сейчас для нас главное выбраться отсюда. Чтобы не повязали. И больше никогда уже сюда не возвращаться.
    — Так, может, подождем, когда менты уедут? — возразила Стрелка. — Зачем рисковать-то?
    — Ага, менты уедут, а трейдовские ублюдки приедут. И дырок в нас наделают. Так что надо прямо сейчас. Забираем только самое необходимое: лэптоп и оружие.
    — И как же мы это добро мимо ментов потащим?
    — Ты потащишь, — сказал Танцор абсолютно серьезно. — К тебе меньше подозрения. Сядешь в «Жигуль», я его через один подъезд бросил, и — вперед!
    — А ты?
    — А меня люди в белых халатах повезут, — усмехнулся Танцор. — Давай-ка, форматируй диск в Пентиуме. А я пока подберу себе что-нибудь пооперабельней.
    И полез на лэптопе на сервер 03.ru, нашел симптомы аппендицита и углубился в их изучение, понимая, что самое главное — не перепутать левую часть живота с правой.
    Стрелка скинула на DVD все свои хакерские примочки. А потом недрогнувшей рукой запустила форматирование винчестера. Чтоб врагам ничего не досталось.
    Танцор, разобравшись с тем, как надо стонать и за какое место хвататься, разобрал автомат и спрятал его в сумку. Потом передумал. Порывшись в шкафу, нашел детское одеяльце, расстелил его на диване. Потом достал простынь, свернул вчетверо и положил сверху. Стрелка, покончив с софтом Пентиума, с изумлением наблюдала за этими манипуляциями.
    — Что смотришь, — пробурчал Танцор, — собирай маленького. Гулять пойдешь. А то ребенок без свежего воздуха скоро дуба даст.
    — А я могу?
    — Каждая баба должна уметь пеленать. Это дело генетическое.
    В конце концов, они совместными усилиями довольно убедительного упаковали в одеяло лэптоп вместе со всеми стволами. Получился нормальный детский конвертик. «Личико» младенца прикрыли уголком одеяла.
    Потом Танцор подумал еще немного и довел дело до полного совершенства. Немного порепетировав, записал на диктофон детское покряхтывание и попискивание, и сунул его, покряхтывание и попискивание, в одеяло, в район предполагаемой головы.
    — Все, давай учись, как надо ребенка носить. Думаю, в будущем пригодится.
    Вначале ушла «на прогулку» Стрелка.
    Потом два крепких фельдшера унесли на носилках Танцора, который так вжился в образ человека с грозящим лопнуть аппендиксом, что не только очень натурально закатывал глаза, но и был бледен, как смерть или статуя Венеры Милосской.
    Квартира, где почти год были счастливы два любящих, именно — любящих, человека, опустела навсегда.
    Собственно, и квартиры-то через два дня не стало. Как и всего подъезда. Потому что, перед бегством на машине скорой помощи Танцор забыл выключить газ. Вечером произошла авария на газопроводе. Когда же газ вновь включили, то он, не имея возможности сгорать, как пионерка, когда, повязывая галстук у костра…
    В общем, хорошо, что рвануло днем, а не ночью. Жертв было меньше.

    Через три дня Танцор со Стрелкой уже вполне пришли в себя. Шесть трупов под окнами и два в машине — это, конечно, немного. Немного, когда тебе их выкладывают на телеэкран в одной серии. Но когда в натуре?!.. И не за сорок минут попивания пивка из холодильника, а за двадцать, без пивка, с колочением собственного сердца о собственные ребра. То это много. И переживаний хватает дня на два, а то и на все три.
    Жили они уже в Сокольниках. Недалеко от парка, плавно переходящего в лес, который, если верить карте Москвы, мог кончаться сразу же за Королёвым, пришедшим в упадок городом покорителей космоса. Но вполне мог тянуться и до северных рубежей родины, опять же плавно переходя в продуваемые суровыми ветрами заросли чахлых карликовых березок.

    Все эти три дня Следопыт настойчиво проламывался в некогда родную ему милицейскую базу. Дело это было не из простых, поскольку после его ухода из управления «Р» сменили все пассворды.
    Однако профессионал, владеющий мэйнфреймом, словно Коган скрипкой Страдивари или Путин маузером Дзержинского, способен творить чудеса. Через три дня он во всем разобрался и настучал Танцору письмо.

tancor, privet!
    Ja koe-chto uzнал! Действительно, трое из замоченных у вашего подъезда — это боевики Трейд-банка. Надеюсь, фамилии тебя не интересуют? Да, и там, в машине, гранатой — эти тоже из той же конторы.
    А вот с тремя оставшимися посложнее. Опознали только одного. Челябинский, из охранной фирмы, бывший краповый берет. Из этого следует, что кто-то здорово заплатил, чтобы вас со Стрелкой не трогали. К чему бы это? И за какие такие заслуги :-[
    Понятное дело, версий у ментов пока никаких. Самая убедительная — на почве личной неприязни :))
    Что будете делать? Уверен, охота на тебя, Танцор, не закрыта. В Трейде охотников осталось до хрена. А, может, и больше.
    Попробую поковыряться в челябинских делах. Может, кто-то там на Трейд зуб нарисовал? Хотя, это и маловероятно. Наверняка дела чисто московские.
    Наше дело правое, мы победим!
    Best regards,
    sledopyt

    Ситуация, в которую влип Танцор, становилась все более непонятной. До такой степени непонятной, что впору было подумать, что именно Сисадмин купил эту защиту. Мысль хоть и бредовая, но имеющая под собой некоторые резоны. Например, считая его со Стрелкой своей собственностью, он вправе эту собственность уберегать от уничтожения. Однако тогда теряется смысл игры, исключается элемент случайности. К тому же, наверняка, у Сисадмина предостаточно претендентов на освобождающиеся игровые места. Так что Танцором больше, Танцором меньше — один хрен.
    Все это гадание на кофейной гуще, точнее — на горе трупов, Танцору уже осточертело. Поэтому он решил устроить мозговой штурм. Через три минуты по телефонным кабелям из одного конца Москвы в другой полетело письмо:

sledopyt :(((
    Я уже охренел от неопределенности! Завтра в 2 встречаемся у тебя. Будем усиленно шевелить мозгами. Обязательно позови Деда. Сумасшедшие — они способны на многое. Особенно в такой запутанной ситуации.
    tancor ;)

    Ну а пока решили посмотреть, что же вышло из затеи с WEB-страничкой, на которой они повесили объявление о продаже номеров пластиковых карт оптом и в розницу.
    Стрелка залезла в специально открытый по этому поводу ящик на хотмэйловском сервере. И ужаснулась. В инпутовскую папку посыпались бесчисленные письма от всяких мелкотравчатых хорьков. Большая часть юзеров, вскормленная в русской Сети на халяве, предлагала продать им ПИН-коды за сто показов баннеров. Однако некоторые, наиболее щедрые, готовы были даже раскошелиться и на тысячу показов.
    Были и другие, «очень выгодные», предложения. Например, в качестве платы обещали разместить на своем сайте кнопку стрелкиной странички, или переслать десять паролей для халявного подключения к Интернету, или файл с абонентами МГТС и МТС, которого сейчас нет разве что у самых ленивых.
    Были и предложения о «материальном» бартере. Пытались впарить «совсем новый» четырехскоростной CD-ROM, «очень надежный» винт на 160 мегабайтов, «прекрасный» пятидюймовый дисковод, переходник с Мака на ЕС-ЭВМ, два сетевых кабеля, «которые надо немного подмотать изолентой», процессорный вентилятор «с немного погнутыми лопастями», шесть пуговиц от генеральского мундира, куриную косточку, мышиный хвостик, крылышки капустницы и говорящего таракана.
    Немало было навалено и самых разнообразных наглых «спамов», предлагавших отдых в Египте, катание на лыжах в Альпах, садовые участки в городской черте Мурманска, автомобили любой фирмы мира с доставкой в течение двенадцати часов, горячие обеды в офис, неземной секс на рабочем месте… И, конечно же, — возможность разбогатеть. Разбогатеть немедленно и баснословно.
    Самое омерзительное письмо на эту тему было таким:

ВАМ НЕСКАЗАННО ПОВЕЗЛО, ЧТО ВАМ ПРИШЛО ЭТО ПИСЬМО!
    В РОССИИ И СТРАНАХ СНГ ТАКОЕ ВПЕРВЫЕ!
    ВАМ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ИМЕТЬ КАКИЕ-ТО ОСОБЫЕ СПОСОБНОСТИ, ВАМ НЕ НУЖНО ИМЕТЬ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ КАПИТАЛ, ВАМ НЕ НУЖНО РИСКОВАТЬ И НЕСТИ ЗАТРАТЫ!
    ТАКОЙ, КАКОЙ ВЫ ЕСТЬ, ВЫ БУДЕТЕ ПРИНЯТЫ ПРОГРАММОЙ RMI, И ОНА СДЕЛАЕТ ВАС БОГАТЫМИ!
    Суперпрограмма "Richness Magic by Internet"! Или просто RMI! На Западе уже давно пристижно носить звание участника RMI, и не просто пристижно, но и очень полезно, т.к. каждый, вступивший в этот грандиозный бизнис получает в течение 5-6 месяцев НЕВЕРОЯТНУЮ ПРИБЫЛЬ! Для России такой доход составляет 3 МИЛЛИОНА РУБЛЕЙ! Ну а кто постарается – и все 80 МИЛЛИОНОВ! Эта идея родилась в Японии, и по всем парамитрам превосходит обычный сетевой маркетинг. Миллиардеры США, которые розбогатели именно за счет участия в этой суперпрограмме, назвали ее не иначе как "Diamond Stream", что означает "Алмазный поток". Почему "Алмазный", а также многое другое об этой суперпрограмме, Вы узнаете, сделав запрос по адресу: leo2001@spam.ru,
    и конечно, же получите исчерпывающие инструкции о том, как стать счастливым участником этого супербизниса!
    Кроме того благодаря участию в этой программе Вы получите необычайную книгу, аналогов которой больше нет во всем мире. Это – самая шокирующая книга второго тысячелетия !

    Стрелка раздраженно отправила всю эту чухню в корзину и занялась тремя письмами, к которым были приаттачены вирусы-трояны. Среди них могло быть послание Трейда, Петролеума или еще кого-нибудь, для кого любая информация о дискете была крайне важна. Понятное дело, все они имели ни о чем не говорящие обратные адреса, не собственные, установленные провайдером, а мэйлрушные.
    Однако многое об отправителях можно было бы узнать по тому, на что настроен его троян, что он должен сделать, попав в чужой компьютер, и потом отправить хозяину по емеле. Трейдовским банкирам надо было собрать как можно больше сведений о владельце компьютера.
    И это было вполне реально, поскольку многие хранят в памяти и свой телефон, и адрес, и даже номер паспорта. Но даже и адресная книга с чужими адресами, фамилиями и телефонами могла оказаться полезной в поиске человека, скрывающегося под ником. Опытный аналитик, составив карту перекрестных связей искомого человека, с легкостью вычисляет его личность и местонахождение.
    Стрелка долго и тщательно изучала присланные проги. Что-то бубнила себе под нос. Несколько раз порывалась воскликнуть: «Вау!», но тут же осекалась.
    Танцору, как это бывает с ним обычно, когда Стрелка занималась важной хакерской работой, захотелось вкусить женского тела. Слишком уж соблазнительно выглядела она в такие моменты: одухотворенность, сосредоточенность, шевеление губами, умопомрачительность позы и — легкое раскачивание на стуле. Танцор робко, зная ее крутой нрав в такие моменты, подошел и попытался обратить ее внимание на то, что как бы хорошо, как сладко было бы сейчас потрахаться.
    Но Стрелка, поняв этот маневр, не отрываясь от монитора, предостерегла его вполне внятно:
    — Танцор, мне ведь недолго и ботинки надеть. Смотри у меня. А когда я в ботинках, то с блядунами у меня разговор короткий. Ты ведь знаешь?
    — Знаю, ох, знаю, — разочарованно согласился Танцор.
    И Стрелка продолжила ковыряться фарменеджером в вероломных программах.
    Танцор пошел от греха подальше на кухню. Пить чай.
    Через полчаса стало понятно, что все три трояна были написаны так, чтобы обшарить память и найти лишь номера пластиковых карт и их ПИН-коды. То есть это были никакие не банкиры, а все те же алчные юзера, хотевшие нахаляву урвать лакомый кусок. А один из них оказался еще и настоящей гнидой. После отправки информации по емеле, его троян должен был отформатировать винчестер.
    Стрелка разочарованно выключила компьютер. И поняла, что это разочарование необходимо срочно компенсировать.
    — Эй, Танцор, — позвала она потихоньку и вкрадчиво. — Жив ли ты еще? Горит ли в твоей крови по-прежнему огонь желаний? Ау-у-у…
    — Нет, погас, — откликнулся с кухни Танцор. — Что я тебе, сексуальный робот, что ли? Нажала на кнопку, и пошел работать.
    — А кто же ты? — искренне изумилась Стрелка, подойдя к другу сразу всеми частями своего волнующего тела. — Кто же ты, блин?! Это мы, девушки, существа чувствительные. Нам нужны изысканные запахи, нежные слова, ласковые прикосновения. А вам, грубым мужикам, все равно где и когда трахаться: ночью на чердаке или в обеденный перерыв на стройплощадке.
    — Почему же. Однажды, помню, в кабине башенного крана…
    — Фу, пошляк. — И Стрелка начала медленно расстегивать пуговицы на рубашке. Верхнюю. Потом следующую… — Ну, хороша я? — вкрадчиво-блядским голосом: — Хороша, да?
    Танцору возразить было нечего. Да и не хотелось. Точнее — хотелось, уже снова очень сильно хотелось.
    И через двадцать минут квартира наполнилась сладкоголосой песнью нежной любви и горячего секса: «О! О, Мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!»
    Соседи, пока еще не привыкшие к таким концертам, довольно долго раздумывали, стучать ли им по батареям или же дождаться естественного окончания этого затяжного оргазма.
    Через десять минут раздался первый, пока еще робкий, как бы извиняющийся, стук.
    Вскоре к нему присоединился второй стук, уже не такой деликатный, как бы вопрошающий: «Когда же прекратится это безобразие?!»
    Третьим был стук уже совершенно беспардонный, абсолютно хамский: «Ну вы там на хрен кончайте свое блядство!!!»
    И через пять минут весь дом, весь девятиэтажный, весь трехподъездный, сверху донизу, с севера до юга, с востока до запада наполнился страшным грохотом. Это очень напоминало тюремный бунт.
    Хотя, так оно в общем-то и было. Тюрьма чувств. Узилище эмоций.


    ***
     Котляр в Трйд-банке не был таким уж безответным человеком. Да, должность у него была, конечно, препаскуднейшая: не есть, не спать, постоянно быть начеку, постоянно на взводе, предотвращая мелкие хулиганские наскоки и крупные массированные наступления на банковские фонды.
    Однако неформально он был, пожалуй, даже главнее Председателя. Потому что хозяином банка был отнюдь не Председатель. А, как принято сейчас говорить, «совет директоров». Раньше же слова были совсем другие: не «банк», а «общак», не «совет директоров», а «авторитеты», не «заседание совета директоров», а «сходка».
    И Котляр был назначен этим самым «советом директоров» не столько охранять коллективные деньги от внешних врагов, сколько присматривать, чтобы нанятый «советом директоров» Председатель не устроил какую-нибудь подлянку.
    Можно было бы, конечно, поставить и своего человека. Да так, собственно, на первых порах и было. Однако с определенного момента «свой человек», изучавший теорию и практику финансового дела еще при советской власти и исключительно в качестве подпольного цеховика, перестал ориентироваться в новых условиях. И пришлось нанимать Председателя, человека с образованием, диссертацией, с острым и холодным умом. Однако был он совершенно чужим. И кодекс криминальной чести был для него так же абстрактен, как и «Моральный кодекс строителя коммунизма» или же принципы управления государством, изложенные Конфуцием.
    Поэтому за ним нужен был глаз да глаз.
    Между Котляром и Председателем сложились довольно странные отношения. Чтобы не навредить финансовому предприятию, Котляр никоим образом не посягал на единоначалие, публично демонстрируя перед Председателем чуть ли не раболепие. В то же время, если бы тот решился на какое-либо вероломство, без сомнений и колебаний тут же убил бы его.
    Председатель же, понимая, что никаких «личных отношений» между ними быть не может, что любые попытки добиться расположения Котляра и тем самым облегчить свою участь в экстремальной ситуации, обречены на провал, — как и подобает истинному начальнику, придерживался в отношениях с подчиненным строгого тона.
    При этом Председатель мысленно звал Котляра «бандитским комиссаром», Котляр же Председателя — «шакалом-крысятником».

    События последних двух недель Котляру сильно не нравились. Потому что во всем этом приключении с дискетой было очень много непонятного.
    Непонятно было прежде всего то, почему дискета еще не сработала и не обрушила банк. Ведь Дисковод, которому она попала в руки, уже ходил в Петролеум. И Петролеум, скорее всего, не купил ее, а посоветовал, как попроще и побезопасней распотрошить счета половины клиентов Трейда. Чтобы самим в дерьме не замараться. Однако это были тщетные надежды. Если что, то у Котляра была кассета со съемкой, на которой прекрасно видно, во сколько и какого числа Дисковод зашел в Петролеум, и когда он оттуда вышел.
    Кстати, копию Председатель послал этому хрену Весельчаку. Чтоб повеселее жилось, чтобы знал: если что, то Трейд утащит с собой на дно и Петролеум.
    Еще более загадочной была фигура Дисковода. Катается, блин, по Москве на простом «Жигуле», но при этом какие-то совершенно непонятные его люди пачками гробят трейдовских парней. И абсолютно непонятно, зачем, свалив из квартиры, он взорвал полдома. То ли супер, каких в Москве пока еще не было. То ли чайник, про которых говорят: «Дуракам везет». И что за телка с ним в ботинках американского морского пехотинца? И кто за ним стоит?
    Котляр интуитивно чувствовал, что какую-то, вероятно, очень важную роль во всей этой чертовщине играет Председатель. Наверняка ведет какую-то тройную игру. Если не четверную. Вполне возможно, что он тайно крутил и вертел для того, чтобы под шумок хапнуть и где-нибудь схоронить трейдовские фонды. То есть общак. Но как?
    Этого Котляр не мог понять ни на трезвую голову, ни напившись, чтобы снять напряжение этих безумных дней.
    Была у него и еще одна головная боль. Если Дисковод и дальше будет мочить его парней с такой же интенсивностью, то скоро придется брать новых. И при этом существовала реальная угроза того, что Петролеум насует в трейдовскую службу безопасности своих людей. А это смерти подобно. Потому что самое главное в любом российском банке — это надежная служба безопасности, которая стережет многие миллионы долларов от разграбления не снаружи, а изнутри. От своих же хануриков, которых когда-то, когда Котляр был еще молодым рецидивистом, называли «несунами». Раньше выносили с заводов гвозди и сиденья для унитазов. Сейчас прут пачки долларов.
    Таковы культура и национальный уклад. И не считаться с этим невозможно.

    Следопыт, наконец-то, осознал себя небедным человеком. Это Танцор сразу же отметил по тому, что к встрече гостей он подготовился без всякого выпендрежа. Никакого тебе «Малибу», напитка прыщавого юношества и молодящихся американских старух, никой паюсной икры, с горкой наваленной в салатницу, никаких ананасов в шампанском. Лишь балык, разделаный на газете «Совершенно секретно», да два десятка «Гессера».
    А вот напыщенный Дед приволок трехгранную литровую бутылку «Грантса». Что, впрочем, было вполне понятно и даже неизбежно: чего еще можно ожидать от человека, долгих сорок лет не пившего ничего, кроме токсичной водки Владимирского спиртзавода, и у которого на старости лет завелись кой-какие деньжата?

    Сели за стол.
    — Ну, что, блин? — начал Танцор на правах второго по старшинству и первого по жизненному опыту, отхлебнув пива из горлышка. И опасливо покосился на Деда, который отхлебнул виски не меньше, а, может быть, и больше. — Давай, Следопыт, бери листочек бумаги. И черти всякие схемы, как это менты в кино делают. Итак, что мы имеем?
    — Мы имеем, — старательно, с высунутым от усердия кончиком чуткого языка, рисуя на бумаге кружочки, начал Следопыт, — Трейд. И в нем двух главных действующих лиц — Председателя и Котляра, начальника службы безопасности. Снаружи Трейда, как бы снаружи, находится серьезная криминальная группа, которая и является настоящим владельцем банка. Назовем ее «советом трейдовских авторитетов».
    — А внутри Трейда, что ли, только эти двое? — спросила Стрелка, с большим интересом рассматривая мэйнфрейм, жужжащий как минимум двадцатью вентиляторами.
    — Эти двое — главные. Все остальные ничего не решают. Причем, они разные, как бы из разных команд. Котляр — цепной пес, поставленный советом авторитетов. Председатель особо ничем с этой бандой не повязан. Кроме, конечно, денег, — объяснил Следопыт, спрятав наконец-то язык в то место, где ему и положено было быть.
    — Так, рисуй еще Весельчака из Петролеума. — Танцор посмотрел на Деда и обнаружил, что в его бутылке уже осталось граммов девятьсот. — Дед, так цельную бутыль и выхлебаешь?
    Дед, погруженный в глубокое раздумье, ничего не ответил. Лишь махнул рукой: мол, не лезь, не до тебя.
    Танцор понял, что психоделики не миновать. И продолжил:
    — К сожалению, про Весельчака мы мало что знаем.
    — Вы то, может, и мало, — выпятил грудь Следопыт, — а я по Сети полазил и кое-что узнал. Как ни странно, Петролеум принадлежит именно Весельчаку и никому более. У него довольно замысловатая траектория. После московского университета почему-то пошел в авиационный техникум, преподавать политэкономию. Потом стал директором «дома быта», где всякие ремонтные мастерские и ателье. Был под следствием по поводу крупной растраты, но выкрутился. И стал директором крупной овощной базы на Северянке. Потом наступила перестройка…
    — Так что, у него никакого образования? — перебила Стрелка. — В смысле, финансового.
    — Самородок. И вот этот самый самородок, когда при Горбачеве все уже начали робко подворовывать, провернул крупное дело. Открыл в Фирсановке подпольный заводик, на котором гнал водку из гнилых овощей. Впрочем, не только из гнилых, не случайно в ту пору север Москвы терзала суровая цинга. А поскольку в стране была борьба с пьянством, то водка народом ценилась очень высоко. Водка в больших объемах пошла на Дальний Восток, где обменивалась у браконьеров по четкому тарифу: ведро икры за бутылку водки. Икру закатывал в банки и пересылал это «красное золото» на Тайвань…
    — Ага, — сообразил Танцор, — а оттуда в Россию компьютеры. Точно?
    — Точно. Тебе бы это пораньше сообразить. Был бы сейчас человеком.
    — Я, блин, тогда на сцене блистал, продвигал русское искусство на Запад.
    — А умные люди, как видишь, продвигают на Восток сивуху. Короче, потом встал в колею и делал всё то же, что и другие: спекуляция ваучерами, а затем экспорт нефти и цветных металлов. Из всего этого и вырос Петролеум. А сейчас к нефти добавилось оружие.
    — Что именно? — очнулся Дед, у которого в бутылке было уже граммов восемьсот.
    — Ракетные установки «Игла». Разработка коломенского КБ. А выпускают на заводе Дегтярева в Коврове. Официально продают в Индию, а налево толкают в Африку.
    — Отлично, отлично! — непонятно чему оживился Дед. И захватил инициативу. — Так, рисуй, давай, загадочных челябинских защитников Танцора и соединяй их с трейдовским Председателем!
    — Это с какого же хрена? — удивился Танцор. — Эк тебя со стакана вискаря повело!
    — Да с такого! Мне все уже понятно. Я ведь тоже на своем Пентюхе поработал, ёксель-моксель. Теперь еще кружок, внутри него «Х». Соединяй его с Весельчаком и с Председателем.
    — Какой такой икс? — скептически спросил Следопыт, отмечая, что в бутыли у Деда еще поубавилось. Однако нарисовал.
    — Да такой, какой вам и не снился!
    Дед начал возбуждаться. Глаза его уже сверкали каким-то почти инфернальным пламенем. Он часто и помногу отхлебывал из своего трехгранного сосуда, все более распаляя себя. Затем, когда бутыль наполовину опустела, резко уронил веки и начал монотонно-сомнамбулически говорить совершенно чужим и абсолютно трезвым голосом.
    Танцор, Следопыт и Стрелка смотрели на Деда с изумлением. Понимая, что имеют дело с трансом, с переходом через границу, наглухо закрытую для людей обычных, не отмеченных печатью гениальности. Или безумства. Что одно и то же. Приоткрывающуюся для всех прочих лишь в их смертный час.
    В общем, Дед наговорил. Наговорил такого, чему невозможно было поверить ни при каких обстоятельствах.
    Однако поверили. Поверили потому, что волны чего-то мощного, исходившие от Деда, пронизывали их столь осязаемо, что волосы начали искрить. А лазерный принтер вдруг ни с того, ни с сего начал выкидывать листы, испещренные какими-то неведомыми значками. Вероятно, это была какая то праписьменность — доиероглифическая, доклинописная, дочеловеческая…


    ***
    Сведения, добытые на просторах мирового информационного поля впавшим в транс Дедом-медиумом, были совершенно удивительными.
    Всю эту историю с дискетой заварил Председатель. Через подсадную утку он спровоцировал Ханурика, работавшего в банке в группе обслуживания компьютеров, переписать номера пластиковых карт вкладчиков. Провокатор, обещавший глупому и доверчивому пареньку за эту работу пять штук, должен был забрать дискету и передать ее надежному человеку.
    Этот человек, который, как и Ханурик и «подсадная утка», подлежал уничтожению сразу же после его использования, во-первых, должен был внедрить номера карт в Интернет при помощи одной из наиболее популярных сетевых рассылок. Во-вторых, изготовить дубликаты карт и распространить их среди москвичей через обычную почту.
    На самом раннем этапе этой аферы, «за пять минут» до начала паники среди вкладчиков, Председатель должен был перевести все активы Трейда куда-нибудь подальше от России. В банк какого-нибудь карликового островного государства. Куда-нибудь в Сент-Киттс и Невис или в Сент-Винсент и Гренадины.
    Шаг был рискованным. Поскольку все действия Председателя жестко контролировались человеком «совета трейдовских авторитетов» — Котляром. Однако изворотливый и вероломный жулик, как ему казалось, полностью обезопасил себя от мучительных пыток и лютой смерти. Заполучив во время одного из фуршетов отпечатки пальцев Весельчака, он заказал через надежного человека в корпорации Intel специальные перчатки, на внешней поверхности которых был полностью воспроизведен рельеф кожного покрова пальцев и ладоней председателя правления конкурирующего банка. В перчатки были даже встроены баллончики с жидкостью, по химическому составу идентичной поту Весельчака.
    Остальное было делом техники. В час «Х» Председатель должен достать абсолютно новый лэптоп, которого касалась лишь рука заводского настройщика, надеть перчатки и сделать перевод активов Трейда в банк оффшорного государства. Затем перчатки уничтожались. А лэптоп с «пальчиками» Весельчака подбрасывался в один из его загородных домов, где его и обнаруживали люди Котляра совместно с головорезами майора Завьялова, купленного Председателем с потрохами. Тут же выяснялось, что ограбление Трейда было сделано именно с этого компьютера, о чем свидетельствовал протокол сетевого обмена, и именно Артемием Борисовичем Аникеевым, чьими отпечатками пальцев была помечена вся клавиатура.
    Таким образом, Илларионов оказывался вне подозрений.
    Тут же «разгневанный» Председатель, выяснив траекторию умыкания трейдовских миллиардов, вламывался в банк Сент-Винсента и Гренадин, распечатывал тайный счет… И обнаруживал, что на нем ничего нет. Точнее, долларов двадцать, оставленные лишь для того, чтобы поглумиться над ограбленными.
    — Это-то хоть понятно? — спросил Дед с ухмылкой, приоткрыв глаза лишь для того, чтобы влить в свою ненасытную глотку оставшиеся на дне несколько капель сорокатрехградусного пойла. — Или тоже разжевывать надо?
    И, встретив недоуменное молчание, опять закрыл глаза и продолжил.
    Дело в том, что на острове у Председателя сидит свой человек, которому принадлежит этот счет. А чтобы он не скрысятничал, не присвоил чужые деньги, в его мозги имплантировали интелевский чип, который подавляет волю и делает человека полностью управляемым. Этот раб получает по Сети приказ и переводит всю сумму в банк Кипра. Но уже на счет Председателя. После этого на мозговой чип приходит команда самоуничтожения…
    — Стоп! — не выдержал Танцор. — Стоп, Дед! Я не имею ничего против перчаток с потовыделением. По барабану мне и мозги с чипом. Но ответь мне на такой простой вопрос: почему после того, как стало известно об утечке информации из Трейда, не поменяли пароли Председателя? Ведь в чем замысел? В том, что Весельчак якобы получил пароли от Ханурика. А потом его замочили. Значит, у Весельчака пароли недействительные. Можешь ответить?
    Дед молчал, упершись подбородком в грудь и, словно младенец, пускал тоненькую струйку слюны. И вдруг захрапел. Стало ясно, что он мертвецки пьян. И вернуть его к жизни способен лишь пятичасовой сон, наполненный то потусторонними кошмарами, то воспоминаниями младенца, пока еще не покинувшего материнское чрево.
    — Да нет, — откликнулся Следопыт, — в этом-то как раз нет никакого противоречия. Ханурик был шестеркой. Подключал кабели, протирал мониторы, чистил диски. Ни до чего серьезного его не допускали. Значит, шпион в Трейде остался. И именно он якобы передал Весельчаку пароли после их замены. Согласен?
    — Допустим, так, — нехотя согласился Танцор. — Но почему тогда этот Иуда, этот Председатель тянет кота за хвост? Почему не переводит деньги и не вешает всех собак на Весельчака? На хрена ему эта сраная дискета, зачем на меня устраивать охоту?
    — Час «Х». Должна начаться паника. И ты ее должен заварить. Но теперь это уже не главное. Председатель должен доказать Котляру, что Ханурик нес именно ту самую информацию. Что его не шлепнули по ошибке. Что у него вообще была дискета. И она должна начать играть. Да, номера карт попали непонятно кому. Но этот непонятно кто, то есть ты, скорее всего жадный шакал, который начнет активно снимать деньги вкладчиков. Значит, в банке по-прежнему сидит шпион, работающий на Петролеум.
    — Вот-вот, — подхватила Стрелка. — Поэтому Председатель посылает свою банду ловить тебя и мочить, а вторую нанимает охранять тебя. Согласен?
    — Согласен. Но что же, блин, делать-то?
    — Танцор! — изумилась Стрелка до такой степени, что подавилась пивом. И, откашлявшись, зло выпалила, — ты у нас кто, блин? Танцор или амеба?! Он еще спрашивает!
    — Да, спрашиваю!
    — Мочить!
    — Кого?!
    — Всех, блин! Всех этих козлов! Всех подряд!
    — Да?!
    — Да!!! Или у тебя мужских гормонов не хватает?! Может, я все это напрасно? Все напрасно — до умопомрачения?! Может, я тебе не даю ощущения настоящего мужика, сексуального монстра?! А ну, блин!!!

    Однако Стрелка не стала устраивать при Следопыте полуторачасовой вагинальной оргии. Чтобы встряхнуть Танцора, нашлась замена, почти эквивалентная. Стрелка пихнула в сидюшную вертушку диск, кулаком загнала выдвижную панель в гнездо и врубила звук на разрушительную мощность:

    Be-bop-a-lula, she's my baby.
    Be-bop-a-lula, I don't mean maybe.
    Be-bop-a-lula, she's my baby doll, my baby doll, my baby doll.

    She's the gal in the red blue jeans.
    She's the queen of all the teens.
    She's the one that I know.
    She's the one that loves me so.

    She's the one that's got that beat.
    She's the one with the flyin' feet.
    She's the one that walks around the store
    She's the one that yells "More, more, more!"

    Be-bop-a-lula, she's my baby.
    Be-bop-a-lula, I don't mean maybe.
    Be-bop-a-lula, she's my baby doll, my baby doll, my baby doll.

    Следопыт, отступив в полумрак прихожей, сразу же сообразил, что нужно как можно дальше держаться от этого бешенного па-де-де, в котором схлестнулись его друзья. Подальше от тяжелых ботинок Стрелки, выписывавших в пространстве причудливые траектории. От кулаков Танцора, свистящих сразу во всех направлениях, словно неистовые снаряды, не оставляющие в комнате ни одного безопасного дюйма.

    Be-bop-a-lula, she's my baby.
    Be-bop-a-lula, I don't mean maybe.
    Be-bop-a-lula, she's my baby doll, my baby doll, my baby doll…

    От их чумовых тел, сшибающихся, извивающихся, вращающихся двумя жадными смерчами, засасывающими всю энергию мира.

    Be-bop-a-lula, she's my baby.
    Be-bop-a-lula, I don't mean maybe.
    Be-bop-a-lula, she's my baby doll, my baby doll, my baby doll…

    Лишь один Дед каким-то чудом оставался совершенно недвижимым. Однако и с ним произошли перемены. Он как бы помолодел, хищно улыбаясь во сне. Наконец-то он выбрался из тесной материнской утробы и теперь гонял по Нью-Йорку копов, прыгая с небоскреба на небоскреб, обрывая в полете электрические провода, осыпавшие его веселыми искрами.

    Be-bop-a-lula, she's my baby.
    Be-bop-a-lula, I don't mean maybe.
    Be-bop-a-lula, she's my baby doll, my baby doll, my baby doll…

    Yeaa-a-a-a-a-ah!!!!

    И одновременно кончили, вскинув вверх правые руки с яростно сжатыми кулаками: «МОЧИТЬ!!! МОЧИТЬ КОЗЛОВ!!!»

    Прошло уже три недели, как информация о пластиковых картах попала в руки этого хренова Дисковода. А он все не мычал и не телился. Председатель нервничал. Шло время, гибли люди, перчатки лежали без дела. Пылился и лэптоп, украденный в офисе Петролеум-банка. Не было массированной кражи денег со счетов Трейд-банка, и, значит, как бы не было и факта утечки информации. А без этого алиби начинать операцию было рискованно.
    Конечно, за это время один лох обратился с жалобой, что с его карточки куда-то пропали вонючие полторы штуки. Дело обычное и вполне заурядное. Кто-то после попойки оставляет карточку на работе, прямо на своем рабочем столе. При этом рядышком лежит и электронная записная книжка, где без особого труда можно отыскать и номер паспорта, и адрес, и телефон, и ПИН-код. И, естественно, кто-нибудь из коллег этого кретина нагревает его на всю сумму.
    Кому-то лень оторвать задницу от стула. И он всё, включая хлеб, покупает в интернет-шопах, не зная, что в его компьютере сидит вирус, рассылающий сведения о пользователе во все концы планеты.
    Но есть и еще большие оригиналы. Так сказать, чемпионы по раздолбайству. Один такой долго и напористо убеждал Председателя в том, что банк обязан вернуть ему неизвестно каким образом исчезнувшие восемнадцать тысяч долларов. Однако выяснилось, что этот чудила, расплачиваясь в магазине своей голдовой визой, вдруг заметил, как одна из продавщиц, истекающая жизненными соками, изобразила на фэйсе непреодолимое желание потрахаться с клиентом. Чудила тут же пошел на поводке в специально отведенное для трахания мозгов клиентов место. А в это время его карту катали и катали. Катали до тех пор, пока не только не высосали всю наличку, но и не навесили предельно допустимый кредит.

    Председатель, будучи человеком жадным, беспринципным и вороватым, искренне не понимал, почему Дисковод бездействует, когда ему пришла такая ломовая фишка. Почему?
    Ведь, как удалось выяснить, был он отнюдь не богат. Ездил на «Жигуле». Одевался непрезентабельно. Хоть, конечно, и не без определенного изящества, характерного для людей затрапезных профессий. Пока не сбежал, жил в плебейском панельном доме. Скорее всего, и сейчас прячется в какой-нибудь разваливающейся пятиэтажке за сто баксов в месяц.
    Ведь вроде бы и аппаратура у него должна быть, чтобы наклеивать на картонки магнитные ленточки. Во всяком случае тогда, когда челябинские завалили троих таганских быков, он эту аппаратуру куда-то повез.
    А сейчас, зараза, где-то спрятался и сидит без дела!
    Может быть, его до полусмерти перепугало то побоище у подъезда?
    А может быть, он буддист, непротивленец, мормон, скопец, юный пионер Советского Союза, переводящий через дорогу старушек, активный строитель коммунизма, перечисляющий половину нищенской зарплаты в фонд помощи развивающимся странам африканского континента?!!
    А, может, агент Весельчака?!! И теперь этот хрен пластический сидит в своей Марьиной роще и от души веселится, наблюдая, как Председатель бьётся, словно рыба на сковородке?

    Но нет, агент не пошел бы светиться в Петролеум, как это сделал Дисковод.
    Скопец и юный пионер Советского Союза не смог бы трахать чувиху в таких огромных ботинках.
    Не мог он быть и мормоном, потому что ему понадобились бы как минимум три таких чувихи.
    Активный строитель коммунизма…
    Председатель грязно выругался, поняв, что из-за отсутствия информации о Дисководе и его окружении мозги начинают пробуксовывать в жидкой предательской слизи неопределенности.
    Председатель с минуты на минуты ждал, когда же прискачет на задних лапках этот задрюченый майор Завьялов из управления «Р». Которому он столько отстегивал непонятно за что. Да за такие бабки мог бы даже не прискакать, а приползти на своем толстом брюхе, приползти прытким ужом, преданно глядя на хозяина своими лишенными век и разума глазами.

    Илларионов подошел к бару. Достал бутылку «Хеннесси». Свинтил нарядную пробочку. И два раза глотнул из горлышка, утерев рот тыльной стороной ладони. Илларионов был на грани гипертонического криза, его усталые, его измотанные, его засыпающие от изнеможения сосуды можно было привести в чувство лишь с помощью хорошего алкоголя. Илларионов жил от глотка до глотка, помня об этом даже ночью, во время тревожных снов…

    На столе негромко щелкнул динамик переговорного устройства и вкрадчивый женский голос проворковал:
    — Михаил Филиппович, майор Завьялов. Примете?
    «Уже принял», — подумал Председатель о коньяке. Но тут же вернулся к реальности и гаркнул, словно скупал на бирже акции «Де Бирс»:
    — Да, беру!


    ***
    Завьялов вошел нарядный, словно жених, и подобострастный, словно отец невесты на сносях, которой никак не сделают предложение. Под мышкой зажимал традиционную ментовскую папочку и пах турецким одеколоном.
    — Вызывали, Михаил Филиппович? — светясь улыбкой, вполне достойно спросил Завьялов, удержавшись от непристойного рапорта: «Майор Завьялов по вашему приказанию прибыл!»
    — Садись, — устало сказал Председатель. — Есть работа. Мои парни с ног сбились, ищут по всей Москве одного подонка, которому попала дискета с нашей секретной информацией. И все без толку, как сквозь землю провалился. Так, может, ты когда имел дело с этим прохиндеем? Очень уж опытный. Наверняка, за ним еще что-то висит. Вот, значит. А сейчас будем смотреть про него «кино». Вопросы есть?
    — Так точно, — бодро откликнулся Завьялов. — А как эта информация попала к нему? Может, имеет смысл пошуровать у вас внутри?
    — Да шуруют уже вовсю, — произнес Председатель как можно четче, зная, что его подслушивает Котляр. — Но пока ничего не нашли. Замочили одного в спешке. Но главного Иуду вычислить пока не получается. Так что давай, майор, просмотри пленочку. Может, кого и узнаешь.
    Илларионов вставил в видак кассету, запустил и сел рядом с Завьяловым.
    На экране возникло здание центрального офиса Петролеум-банка. Камера прошлась по фасаду снизу вверх, а потом справа налево. Внизу неподвижно стояла дата записи, медленно перещелкивались минуты, скакали секунды и непрерывным потоком сыпались десятые.
    Затем оператор показал остановившиеся «Жигули» седьмой модели. Секунд на десять зафиксировал номер. Открылась дверь. Вышел человек, была видна лишь его спина, обтянутая черной курткой, и уверенный затылок. Слишком уверенный.
    И тут включилась вторая камера. Человек уже не удалялся, а шел навстречу легкой пружинящей походкой, повинуясь слышимой лишь им одним мелодии.
    — Стоп! — воскликнул возбужденно Завьялов. — Михаил Филиппыч, можно увеличить?
    Человек остановился с поднятой ногой и артистично оттянутым носком ботинка. Начал плавно расти. И остановился, когда лицо заняло весь экран.
    — Ну? — тоном дрессировщика не спросил, а скорее скомандовал Председатель.
    — Да, точно, — нервно почесывая второй подбородок, заговорил майор. — Точно. Хоть, чувствуется, слегка закамуфлировался. Точно — Танцор!
    — Не понял, — удивленно поднял брови Председатель. И перевел взгляд с экрана на Завьялова.
    — Прошлым летом я пытался изловить организаторов сетевой игры «Мегаполис». Во-первых, они собирали огромные бабки и ни хрена налогов не платили. Во-вторых, и это главное, игрокам давали задания убивать каких-либо совершенно случайных людей, и они за милую душу убивали. Так вот, Танцор — один из этих игроков. Пожалуй, самый крутой. С ним на пару работала Стрелка. Были еще Дюймовочка, Профессор, Скин, Граф, Лох, Оранжевая Пурга… А потом игровой сайт куда-то пропал, и все разбежались в разные стороны… Вот он где, оказывается, голубчик, — заерзал на стуле майор.
    — И что про него известно?
    — Раньше был актером. Потом работал танцовщиком в бандитском кабаке. В «Мегаполисе» был самым ловким. Хоть и замочил всего лишь одного человека. Абсолютно неуловим. Как говорится, подкрадывается как тень и жалит как кобра. Вот, собственно, и все, что про него известно… Да, его Стрелка очень опытная хакерша.
    — Это совсем хреново, — сказал Председатель исключительно для подслушивавшего Котляра. — Значит, она сумеет распорядиться дискетой…
    Действие «Хеннесси», компенсирующее давление, начинало заканчиваться. Председатель встал. Подошел к бару. И сделал еще один спасительный для организма глоток. Завьялову даже не предложил, хоть было заведомо известно, что тот откажется. Поскольку человек прекрасно понимал, что в его положении это было бы верхом неприличия. Стакан «Абсолюта» из рук заместителя Котляра — это еще куда ни шло. Но никак не рюмка коньяку с Председателем.
    — Ладно, — сказал отдышавшись Илларионов, — давай смотреть дальше.
    Экран вновь ожил. Танцор скрылся за массивными дверьми. Камера стала присматриваться к «Жигулю», на котором тот приехал. Но неназойливо, с некоторого отдаления. Внутри кто-то был. Это было заметно и по трудноразличимой фигуре на переднем сиденье, и по табачному дыму, который валил из-под приоткрытого бокового стекла.
    Затем дверца открылась. И на асфальт тяжело опустился ботинок такой величины, что было абсолютно непонятно, каким же образом его носитель смог втиснуться в крохотный салон автомобиля. Рядом с ним встал второй. И вдруг появилась молодая женщина, скорее, даже девушка отнюдь не исполинских размеров. Пожалуй, даже хрупкая.
    — Стрелка! — радостно воскликнул майор. — Стрелка, хакерша, подружка Танцора.
    — Так, очень хорошо, — оживился Председатель. Потом спохватился и специально для Котляра продолжил заметно поскучневшим голосом, — Хотя, конечно, это-то и херово. Если у них дискета, то они ее и распакуют, и в дело пустят. Совсем херово.
    Продолжили смотреть молча. Собственно, смотреть-то уже было нечего. Камера, не имея возможности проникнуть внутрь банка, бесцельно блуждала по окнам, бродила по двору и по прилегающей улице, зачем-то поползала по краю крыши. Время шло. Стрелка нервно курила одну сигарету за другой…
    И вдруг Завьялов как-то испуганно, противоестественно для своей комплекции и своего чина, воскликнул:
    — Стоп! Назад!
    Председатель начал мотать ленту обратно.
    И снова:
    — Стоп! Здесь! Где джип!
    Председатель остановил. Чуть промотал вперед. И увеличил изображение.
    Завьялов с изумлением, максимально возможным для отупевшего сорокалетнего милицейского чиновника, всматривался в лицо молодого парня, стоявшего рядом с джипом. Словно это был гуманоид или пришелец из загробного мира.
    — Да, — заговорил он, слегка заикаясь от волнения, — точно, это он. — И опять замолчал.
    — Да кто — он-то, — начал терять терпение Председатель. — Можешь объяснить внятно?
    — А, блин! — махнул рукой майор. И снова замолчал, неотрывно глядя на экран. А потом опомнился и подобострастно засуетился. — Виноват, Михаил Филиппыч…
    — Ладно, давай по делу! — успокоил его Илларионов. — Сейчас самое важное — дело. А не расшаркивания. Говори.
    — Это мой лейтенант Лёшка Осипов. Классный был парень. Моя правая рука. Все умел, шельма! Хакеров ловил пачками. Хоть и сам иногда был не прочь в ихние игры поиграть. Но прошлой осенью решил сыграть свою игру. Без меня то есть. Начал втихаря охотиться на «Мегаполис». Тут ему конец и настал!
    — Выгнал, что ли, из органов?
    — Если бы! Урыли они его. В конце декабря, аккурат на западное Рождество, нашли его у себя на квартире. Чем-то наширяли до отвала. И он впал в кому. В больнице провалялся почти месяц. Только одно сердце слегка трепыхалось, больше ничего не работало. А потом отключили от аппарата. И всё, Лёхи не стало. Похоронили, из автоматов залп дали. На поминках нажрались, как свиньи. Потому что общим любимцем был. И вот, блин!.. Глазам своим не верю!
    — Погоди, не гони пургу! — Председатель, будучи человеком рациональным, начал перебирать в уме наиболее правдоподобные объяснения. — У него не было брата, близнеца?
    — Не было. А если б и был. Вот, смотри, — майор от волнения перешел на «ты», — видишь этот маленький шрамик, скобочкой? Это его полтора года назад зацепил один ублюдок перстнем. Перстень был самодельный, бандитский. Второй такой вряд ли сыщешь. Так что, точно говорю, Лёха!
    — Ладно, пусть Лёха, — не сдавался Илларионов, которого эта история тоже изрядно взволновала. — Предположим. Нашли тех, которые его наркотой накачали?
    — Нет. Хоть и всё управление на ушах стояло.
    — Так вот. — Беспрерывный «Хеннесси» не только предохранял Председателя от инсульта, но и уже изрядно булькал у него в мозгах. Поэтому он повел довольно странную речь. — Сейчас в Москве много всякого дерьма появилось. В ночных клубах через одного негры. Это я, конечно, не к тому, что негры — это дерьмо. Я не расист какой-нибудь. А к тому, что на Гаити до хрена колдунов вуду. Слыхал про таких?
    — Никак нет.
    — Так вот они поят человека специальным зельем. Он впадает в кому. Его хоронят. Дня через два колдун откапывает такого, который превратился уже в зомби. Мозги почти ничего не соображают, и он становится рабом колдуна. Так вот, значит, на этом хреновом «Мегаполисе» завелся такой колдун. И он превратил твоего Лёху в зомби. Согласен?
    — Никак нет, Михаил Филиппыч, — без особой уверенности в голосе откликнулся Завьялов.
    — Ну как же! — Председатель напрягся, ища недостающее логическое звено. Отхлебнул «Хеннесси» и нашел. — Не случайно же он оказался с этими твоими Танцором и Стрелкой. Его им дали в помощь, как слугу. Логично?
    — Логично, — трагично согласился майор.
    — А теперь, блин, — Илларионов соединил пальцы в замок и энергично хрустнул суставами, — мы устраиваем на них большую охоту. Мы своими средствами. Ты — в Сети. Понял? Взаимодействовать будешь с Котляром. Всё, можешь быть свободным.

    И Завьялов обреченно пошел к Котляру, который специально для дорогого ментовского гостя держал в шкапчике бутылку польского «Абсолюта». Исключительно для унижения человека в милицейских погонах.


    ***
    Лозунг «Мочить всех козлов!» после некоторых раздумий был принят и Следопытом. Потому что деваться было некуда. Сейчас по городу в поисках Танцора и Стрелки рыскали боевики Трейда. Однако не было никаких гарантий того, что очень скоро тем же самым не займется и служба безопасности Петролеума. Живой Танцор изрядно мешал и тем и другим. Мертвый устроил бы обе противоборствующие стороны.
    Вполне реален был и шанс того, что Председатель, не дождавшись массированной атаки на счета своих клиентов, даст приказ челябинским стрелкам замочить как Танцора, так и все то живое и мыслящее, что его окружает. То есть Стрелку, Следопыта, Деда.
    И даже живущего вместе с Дедом Че Гевару, кота неопределенной породы, который жестко контролировал все Северное Бутово, наводя ужас не только на сородичей мужского пола, но и на детей, стариков и беременных женщин.
    Было ясно, что если Весельчак опознал в Танцоре бывшего игрока «Мегаполиса», то скоро об этом будут знать все. В том числе и Председатель. И главное — совет трейдовских авторитетов. И это всеобщее знание будет доказательством того, что Танцор — это совсем не случайная фигура. Что такие жулики, игроки и пройдохи не могут не участвовать в похищении коммерческих тайн. Значит, его, как опасного свидетеля, надо замочить. А уж потом переводить активы в Сент-Винсент и Гренадины.
    Следопыт два дня скрупулезно исследовал структуру трейдовской банды. После чего выбрал первого, подлежащего замочке. Некоего Чику, заместителя Котляра по ликвидации. Несомненно, именно его подразделение и охотилось за командой Танцора. Несомненно, от него необходимо было избавиться в первую очередь.
    Танцор, Стрелка и Дед единогласно утвердили это весьма мудрое решение. И начали разрабатывать план.
    Правда, в последний момент, когда оружие было снято с предохранителей, выяснилось, что он никуда не годится. И Танцор, как обычно, все сделал по-своему, то есть положившись на свою ломовую интуицию.

    Несмотря на то, что Следопыт, готовясь к операции, закупил изрядно и пластида, и детонаторов и таймеров, взорвать Чику вместе с «Мерседесом», на котором его возили, было невозможно. Машина ни на минуту не оставалась без присмотра. Если внутри не было водителя, который был также и телохранителем Чики, то за ней зорко следили камеры наружного обзора банка. К тому же машина наверняка была нашпигована датчиками, которые фиксировали присутствие на корпусе инородных тел.
    Влепить пулю в затылок, когда «Мерс» летел по трассе или стоял на светофоре, также было нереально, поскольку за затемненными стеклами было невозможно что-либо различить. Не устраивать же Чикаго начала прошлого века со стрельбой из автоматов и минометов. Кстати, Следопыт по своим старым ментовским каналам раздобыл «Муху», которая была способна раздолбать машину вместе с Чикой в щепу и щебень.

    Ликвидировать главного трейдовского ликвидатора было решено, когда тот исполнял свой ежедневный обряд, как его метко назвала Стрелка, «покупки царствия небесного». Без пятнадцати девять его черный «Мерседес» сворачивал с трассы и подкатывал к церкви Крестовоздвижения. Чика чинно выходил из лимузина и в сопровождении телохранителя совершал обход нищих, выстроившихся сплошным коридором от паперти до самой церковной калитки, щедро одаривая их десяти-, а то и пятидесятирублевыми купюрами.

    В утро ликвидации Чики Танцор встал в семь часов, выпил чашку кофе и съел приготовленную Стрелкой яичницу с беконом. Напялил специально приготовленные лохмотья, наполовину лысую зимнюю шапку. При помощи специального карандаша избороздил лицо морщинами. Наклеил седую клочковатую щетину. Проверил Стечкина и поехал на дело. Поехал предельно скромно, на трамвае.

    В восемь часов во дворе церкви Крестовоздвижения было уже так же многолюдно, как на митинге КПРФ или «Трудовой России». Создалось ощущение, что здесь собрались все бомжи Замоскворечья, способные самостоятельно передвигаться после выпитой накануне ядовитой самопальной водки.
    Несмотря на присущее нищим каликам свободолюбие, в этот час в их рядах царило некое подобие порядка, а то и дисциплины. Командовал ими, то есть расставлял по нумерам, некий несуетливый, знающий себе цену человек с пронзительными синими глазами, словно приляпанными на порочное лицо самим художником Глазуновым.
    Как только Танцор попытался втиснуться в плотный строй ловцов подаянья, стразу же с трех сторон его начали потчевать тумаками и щипками. И лишь одна сердобольная бойкая старушенция объяснила, что надобно вначале к «бригадиру», чтобы он назначил место, как она выразилась, «по чину и по уважению». «Уважение» при этом стоило от трех до десяти рублей, а «чин» не имел никакого эквивалента — ни материального, ни духовного.
    Бригадир распределял места с большим произволом, учитывая прежде всего свои субъективные причуды, а уж потом, в самую последнюю очередь, пересчитывал на ладони медную мзду, оценивал на глазок степень истощения стоящего перед ним человека, вспоминал, давно ли он кормится от щедрот девятичасового благодетеля, на какое место был поставлен вчера.
    Танцор, получив номер почти на паперти, был удивлен такой удаче. Однако вскоре выяснилось, что данная очередь имеет совершенно обратную перспективу получения подаяния. Поскольку Чика начинал щедро одаривать православных, не выйдя из врат церкви, в которые он входил лишь дважды в году, а сразу же у калитки, к которой его подкатывал черный, как ряса священника, «Мерседес».

    Танцор смиренно стоял в хвосте очереди. Глаза его были благостны и одновременно печальны. Левая ладонь была протянута вперед. Правый кулак сжимал в кармане рукоятку Стечкина, чтобы в нужный момент…
    И вдруг по рядам прошел благоговейный ропот: «Едет, едет». Тут же в отдалении свистнули тормоза, и хлопнула дверца. Нищие дружно загнусавили: «Батюшка родной, подай Христа ради! Да не оскудеет рука твоя щедрая! Дай тебе Бог доброго здоровьица, а уж мы за тебя от души помолимся, имя твое прославлять будем!»
    Вскоре Танцор увидел, как Чика благообразно, словно облачко небесное, движется по направлению к воротам храма, повторяя постным голосом налево и направо: «Дети мои, молитесь за раба Божьего Димитрия, молитесь, дети мои, во искупление грехов его тяжких и во здравие его и ближних его — супруги Алевтины и деток Николая, Сергея и Настеньки. Молитесь, дети мои, прославляйте…» И клал в жадно протянутые ладошки какие-то бумажки.
    «Господи, — ужаснулся Танцор, — это скольких же этот козёл замочил, сколько крови выпил, что сейчас вот так вот!..»
    И стал напряженно ждать, когда же этот скот поравняется с ним. И он ему, козлу, воздаст в полной мере! Хоть и не велено сие Спасителем. Но иначе нельзя! Нельзя эту гниду оставлять на белом свете сеять смерть и страданья! Нельзя!..
    И вдруг пронесся ропот разочарования. Танцор увидел, как пройдя всего лишь полпути до неминуемой смерти, Чика повернулся и пошел назад. Всё, на сегодня с милосердием он закончил. Теперь его ждали совершенно противоположные дела.
    Танцор беззвучно выругался. И дернулся было догнать и влепить пулю в затылок. Но сдержал себя. И потерянно побрел к выходу, не замечая, как убогие, отработав положенное, преображались: расправляли плечи, снимали с лиц выражение непосильного страдания, а кое-кто даже начинал косить плотоядным глазом на существа противоположного пола. Как говорится, всюду жизнь.
    И Танцору сильно повезло, что он не потерял свою жизнь, единственную и драгоценнейшую. Потому что, если бы он завалил Чику, естественно, вместе с телохранителем, то тут же лег бы рядом с ним. С проломленной головой и вспоротым животом. Ибо Чика был кормильцем, а кормильцев убивать нельзя.

    У калитки его уже поджидал Следопыт на перекрашенном джипе, который должен был эвакуировать Танцора в случае успеха операции. А так лишь подвез до дома. Всю дорогу благородные террористы хранили гробовое молчание. Следопыт думал о своем. Танцор — о своем. Точнее, он уже вынашивал новый план. Абсолютно надежный.


    ***
     Дома молча — потому что уже как следует завел себя, начал вживаться в новую роль — прошел в комнату, достал грим и парики и начал лепить новый образ. Вопросы Стрелки оставлял без внимания.
    Вышел на улицу сорокалетним простаком, недотепой и на семьдесят процентов неудачником. Прошел два квартала, по дороге поскользнувшись на шкурке от банана, выкинув в урну полную пачку сигарет, по ошибке решив, что пустая, и достав обратно без брезгливости, получив от подростка пендаля и забыв взять сдачу у мороженщицы.
    Два часа с невозмутимостью индейца стоял у обочины и высматривал искомое. Наконец-то остановил «Запорожец» и купил его у ошалевшего от счастья хозяина за тыщу баксов. Сел и медленно поехал по направлению к Трейд-банку. До конца рабочего дня времени было навалом.
    Припарковался так, чтобы было видно служебный вход банка и подъезжающие к нему машины.
    Сидел, слушал радио «Ультра» и беспрерывно курил, не ощущая голода. Сидел хладнокровно и сосредоточенно, словно самый совершенный в мире автомат убийства. Сидел и видел, как сажает пулю за пулей в лоб Чики. Это была закольцованная анимация.
    Вначале крупным планом круглые глаза Чики с черными, как антрацит, зрачками, полностью сожравшими радужную оболочку. Глаза от запредельного ужаса уже ничего не выражающие.
    Потом окончание ствола с глушителем. И палец, плавно, без рывка нажимающий на курок.
    И пуля, отворяющая лобную кость, которая прыскает белыми сахаристыми осколками. А уж потом начинает набухать красным, пока еще живым, пока еще так нужным Чике.
    Голова откидывается назад и чуть вбок.
    И опять крупным планом круглые глаза Чики с черными, как антрацит, зрачками, полностью сожравшими радужную оболочку…

    Без пяти семь к выходу подъехал черный «Мерседес». Тот самый, с теми самыми номерами.
    В четыре минуты восьмого вышел Чика и влез своим благообразным телом в правую переднюю дверь. Машина плавно тронулась.
    Танцор был абсолютно спокоен, поскольку прекрасно понимал, что в это время на перегруженных московских улицах «Мерс» не сможет оторваться не только от «Запорожца», но и от велосипеда. И уверенно пошел сзади, на расстоянии в три машины.
    За пятьдесят метров от светофора попали в пробку.
    Через пять минут то же самое повторилось на следующем перекрестке.
    Через двадцать пять минут «Мерседес» свернул в свободный переулок. Однако ехать оставалось километра полтора. Никуда не денется.
    Перед въездом во двор машина Чики притормозила и начала плавно вписываться в дугу небольшого радиуса.
    Еще один поворот, налево. С улицы их уже не видно.
    И тут Танцор резко жмет на акселератор и вмазывается в задний бампер «Мерседеса».
    Стоп машина!
    Выскакивает телохранитель и начинает орать, размахивая руками: «Ты, гондон, у меня по гроб жизни горбатиться будешь! Я тебя, суку, узлом завяжу. Тридцать штук с тебя, козла!»
    Тонцор, «побледневший от свалившегося на него горя», что-то жалко лопочет: «Ептить, да как же так, с женой пять лет на Анталию копили! Ептить, и тут такое! Может, простишь, друг, ептить? Ты вон какой богатый, ептить!»
    Телохранитель от такой бестолковщины заводится еще больше: «Тридцать штук, тридцать! Понял, дерьма кусок?! А то всю твою семью положим! Понял?!»
    «Да как же так, ептить? Беда-то какая?» — продолжает нудить Танцор.
    Чика ждет внутри, словно устрица.
    «Браток, ну набей мне морду, да отпусти, ептить! Дети-то мои в чем виноваты?!»
    Наконец-то внутри Чики срабатывает условный рефлекс. Ему тоже хочется поглумиться над придурком, вспомнить молодость.
    Дверца распахивается и из нее вываливается всем своим непристойным телом Чика. С бандитски-злобно-наигранной гримасой на роже. Обходит «Мерс» спереди. Шипит: «Что, мудило, наехал?!»
    Вначале Танцор засаживает две пули в живот телохранителю. Как самому проворному, которого нельзя оставлять напоследок. Тот падает набок и начинает почти беззвучно вращать правой ногой невидимую велосипедную педаль.
    Потом:
    — крупным планом круглые глаза Чики с черными, как антрацит, зрачками, полностью сожравшими радужную оболочку. Глаза от запредельного ужаса уже ничего не выражающие;
    — затем окончание ствола с глушителем. И палец, плавно, без рывка нажимающий на курок;
    — и пуля, отворяющая лобную кость, которая прыскает белыми сахаристыми осколками. А уж потом начинает набухать красным, пока еще живым, пока еще так нужным Чике;
    — голова откидывается назад и чуть вбок.
    И всё. Чики больше нет. Есть лишь труп, оболочка, медленно оседающая на асфальт, под которым находится земля. Земля, которая принимала и не таких ублюдков.
    Танцор осматривается. Никого. Все смотрят сериал про ментов. Несчастные, думает Танцор, реальный мир гораздо интересней.
    Садится в не так уж и пострадавший «Запорожец»…
    Вдруг выскакивает и забирает из кармана трупа мобильник, в котором хранятся номера, могущие оказаться очень полезными.
    Снова садится в не так уж и пострадавший «Запорожец», отъезжает. Через два квартала ныряет в метро.
    Все такой же собранный, четкий. Все так же располагающий к себе.
    Дома долго моется.
    Проваливается в сон.


    ***
    Председатель был взбешен! В то время, когда необходимо было либо вывести из игры челябинскую команду, либо объединить с ней усилия и сообща ловить и мочить Танцора и его команду, кто-то грохнул Чику. Чику, единственного, кто поддерживал контакт с челябинцами. И теперь, во-первых, они стали неуправляемы. Деньги-то заплачены намного вперед, и они честно продолжают их отрабатывать.
    А, во-вторых, этот старый кретин Котляр решил, что его правую руку погубила именно та самая неизвестная банда, которая участвовала в побоище рядом со старым домом Танцора. И вспыхнула война, остановить которую Председатель был не в силах. «У нас свои понятия, своя честь, и вы, Михаил Филиппыч, — говорил тупо Котляр, — в наши дела не суйтесь!»
    Война приобрела чудовищные размеры и формы. Челябинцы, потерявшие в первый же день пятерых боевиков, ответили на террор еще более жестоким террором. Теперь они мочили людей Котляра уже отнюдь не за деньги. Их ярость питалась исключительно благородными чувствами: памятью по павшим товарищам, оскорбленным самолюбием, жаждой восстановления справедливости.
    Каждую неделю скорый поезд «Челябинск — Москва» подвозил в столицу, столь ненавистную в провинции, крепких и прекрасно обученных и экипированных парней. Парней, в которых наконец-то пробудилась гордость жителей русской глубинки. Глубинки, которая кормит и поит, одевает и обувает всю великую Россию. Это была невероятно красивая вспышка национального менталитета. Вспышка, позволяющая надеяться на то, что не все в стране можно продать и купить, растоптать и заменить западным эрзацем.
    Про Танцора в пылу жарких боев, естественно, все совершенно забыли. И он узнавал о происходящем исключительно из криминальной хроники: «Очередная перестрелка в Замоскворечье», «Беспредел на Пятницкой», «Трейд-банк расплачивается трупами», «На позицию девушка провожала банкира», «Могильщики работают на износ», «Кто заказывает похоронную музыку?»
    Но более всех был доволен происходящим, конечно же, Весельчак. Радостно потирая руки, он наблюдал из своей Марьиной Рощи, как Илларионов в огромных количествах теряет проверенных и надежных людей из службы безопасности и берет на их места кого не попадя. Был даже момент, когда он подумал о том, чтобы внедрить в Трейд своего агента. Но потом передумал, поскольку конкурирующий банк был обречен.
    Не мог он выстоять в новых условиях. И не потому, что гибли проверенные бойцы. Отнюдь нет. Просто Илларионов был человеком недалеким и недальновидным, а это скорректировать было невозможно, даже включив Трейд в список банков, на которые распространяется государственный протекционизм.
    Да и жадность, патологическая его жадность делала Трейд подобным гигантской спичке, которая непонятным образом торчала посреди Замоскворечья, готовая в любой момент либо завалиться от дуновения ночного ветерка, либо вспыхнуть под лучами полуденного солнца.
    И этот кретин, вместо того, чтобы на условиях партнерства с Петролеумом наваривать капитал на продаже оружия в Африку, вознамерился ограбить своих хозяев и подставить его, Артемия Борисовича Аникеева, — человека, несоизмеримого с этим дебилом по всем параметрам.
    Расчет, как понимал Весельчак, был прост, — с точки зрения десятилетнего ребенка. Себе Председатель намеревался забрать все деньги Трейда, а трейдовским авторитетам отсудить деньги Петролеума. И волки, как говорится, сыты, и овцы целы.
    Да только не выйдет так. Не выйдет ни при каких обстоятельствах. Что бы не отчебучил этот Танцор, как бы Председатель безукоризненно не провернул дельце, однако все это было суета сует и наматывание себе дополнительного срока. Но скорее всего, его ожидала пуля. Трейдовские авторитеты такого не прощают.
    Весельчак, как только узнал, что Илларионов заказал на Интеле перчатки с его «пальчиками», так сразу же и обезопасил себя. У того же самого хирурга, который вылепил ему новое, располагающее к себе лицо, втайне от всего мира пересадил кожу со спины на ладони рук. Настолько втайне, что пришлось даже убрать и хирурга, и ассистента, и медсестру.
    И это была вполне оправданная жестокость, совершенно необходимая в этом враждебном для любого биологического существа мире.
    И пусть теперь Председатель делает все, что угодно. Аникеев обезопасил себя на все сто.
    Весельчак настолько растрогался от двух нахлынувших на него совершенно противоположных чувств — гордости за себя и жалости к Председателю, который вскоре сам себе подпишет смертный приговор, — что попросил, чтобы Илона сделала ему эвкалиптовый компресс. Поскольку кожа лица после пластической операции требовала особого ухода. Сильные эмоции, перерастающие в мимическую пляску, были для нее губительны.


    ***
    Однако самое большое душевное потрясение в эти дни пережил, несомненно, майор Завьялов.
    Хотя он, как положено, и крестил детей, майор был материалистом до мозга костей. Не верил даже в христианские чудеса, а уж в каких-то черножопых колдунов, выкапывающих из могил покойников, — и подавно.
    Поэтому Завьялов первым делом поехал на Троекуровское кладбище, где в декабре опустили в задубевшую землю гроб с Лешкой Осиповым. Место он запомнил хорошо. И нашел быстро по ряду характерных примет — братская могила, в которой покоились воины-афганцы, памятник пианисту, который клавишей стаю кормил с руки, дубок с тремя стволами…
    Где-то здесь должна быть и могилка Осипова… Вот, за той, с высокой оградой. Но нет, там лежит какая-то старушка. Лежит уже давно… Тогда надо пройти вон туда… И там не то.
    Завялова начало охватывать беспокойство. Пока не сильное, с которым можно справиться без помощи фенозепама.
    Прошел час. Однако Завьялов все кружил и кружил, начиная паниковать.
    Пошел в контору, где женщина, похожая на товароведа обувного магазина, долго искала по книге прошлого года место захоронения Осипова, Алексея Дмитриевича.
    Нет, таковой в книге не значился.
    У Завьялова начала уходить земля из-под ног. Это признак безумия, — понял он.
    Приехал на службу. Долго не решился заговорить с сослуживцами, хоть тайна и жгла его изнутри нестерпимо. Наконец, как ему показалось, непринужденно сказал капитану Лапину:
    — А помнишь, Алешка Осипов…
    Лапин недоуменно посмотрел на Завьялова и, словно зачитал одновременно и диагноз, и приговор:
    — Какой еще Осипов?
    Завьялову стало страшно. У него появилось непреодолимое желание, как в детстве, спрятаться от огромного враждебного мира под столом и сидеть там, потихоньку шмыгая носом, думая, что спасся…
    Однако взял себя в руки и поехал домой, где, выпив две бутылки водки, упал на диван. Чтобы видеть тревожные сны. А утром страдать не от психики, а от расстройства интоксицированного организма.

    Танцору вся эта катавасия была по душе. Пока шла война, его жизнь была вне опасности. Однако всякая война когда-нибудь кончается. И генералы, к сожалению, остаются живыми.
    Поэтому надо было самостоятельно разобраться с Котляром. Это для начала. А потом уж, если повезет, и с Председателем. Танцор, будучи человеком эмоциональным и самовнушаемым, уже давно понял, что их убийство окажется для человечества весьма полезным. Даже необходимым. Потому что жизнь двух гнид на весах всемирной истории весит гораздо меньше, чем слезы и страдания, которые они сеют.
    Ведь что касается Председателя, то затеваемая им афера по ограблению не только совета трейдовских авторитетов, но и тысяч вкладчиков банка, была совершенно омерзительна.
    О том, что же станет с банком и его вкладчиками после того, как Председателя не станет, Танцор не думал да и думать не хотел. Что будет через год, через полгода? Наверняка, хреново. Главное, чтобы сейчас было все нормально. Будущее поддается коррекции. Настоящее — нет. Оно либо прекрасно, либо отвратительно. И изменить его вот так, сразу, по мановению волшебной палочки или указа президента, не удавалось никому, ни при каких обстоятельствах.
    Поэтому Председатель должен был умереть. Та же участь ожидала и Котляра. Правда, было непонятно, что же делать с Весельчаком? Казнить? Помиловать? Если казнить, то за что? Если миловать, то за какие такие заслуги?

    Мечтания Танцора прервал писк лэптопа. Конечно же, это было письмо от Сисадмина, который должен прокомментировать битву «Запорожца» с «Мерседесом».
    Но нет, текст был точно таким же идиотичным, что и прежде. Разглагольствования о китайской мудрости, стариковское кряхтение, сетования на одиночество и непонимание молодым поколением. И, конечно же, очередная порция из памятника мировой философской мысли. На сей раз из Ле-Цзы:

В царстве Лу жил некий Дань Бао. Он обитал в глухом лесу, пил ключевую воду и ни с кем не делился своей добычей. Прожил он на свете семь десятков лет, а обликом был как младенец. На его беду, ему однажды повстречался голодный тигр, который убил его и сожрал.
    Жил там и Чжан И, который обитал в доме с высокими воротами и тонкими занавесями и принимал у себя всякого. Прожил он на свете сорок лет, напала на него лихорадка — и он умер.
    Дань Бао пестовал в себе внутреннее, а тигр сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем, а болезнь сгубила его внутреннее. Они оба не восполняли то, что у них отставало.

    — Ну что, — спросил танцор у Стрелки, которая исследовала базу данных Трейд-банка, пытаясь установить, сколько же там еще осталось боевиков, — будем пытаться осмыслить связь этого послания с окружающей реальностью? Или же будем считать, что Сисадмин впал в тихое безумие?
    Стрелка молча открыла Аутлук, прочла письмо. Тоже молча. Потом просмотрела три предыдущих. И вдруг воскликнула:
    — Вау! Танцор, может ли, по-твоему, нормальный человек послать письмо в восемь часов утра?
    — Нет, — ни минуты не колеблясь, убежденно ответил Танцор. — Нормальный человек не может отправить письмо даже и в девять утра, не говоря уж о восьми. Ну и что с того?
    — Да то, что второе письмо он послал тебе в восемь утра, прекрасно понимая, что ты, будучи нормальным человеком, прочтешь его не раньше десяти. Я подозреваю, что это неспроста.
    — Ну и что? — продолжал тупо задавать вопросы Танцор.
    — Да то, что тут какая-то кодировка. Скажем, час отправления соответствует порядковому номеру слова в письме. Скорее, даже не в письме, а в цитате из китайцев.
    — Так, так, давай попробуем. Не может же он впасть в дебилизм, — оживился Танцор. — Наверняка, что-то такое сообщает. И наблюдает с издевкой — раскусим мы его или нет?
    — Давай, — согласилась Стрелка. — Значит, так. Первое письмо было отправлено ровно в пятнадцать часов. Там такая цитата: «Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым. Знающий не доказывает, доказывающий не знает». Считаем и получаем, что пятнадцатое слово — «НЕ».
    — Так-так, — Танцор решил сказать и свое веское слово в деле декодирования сисадминовского мессэджа. — В следующем письме он прислал: «Небо и Земля - долговечны. Небо и Земля долговечны потому, что существуют не для себя. Вот почему они могут быть долговечными». Было это в восемь утра. Считаем и получаем — «ДОЛГОВЕЧНЫ».
    Затем Стрелка извлекла из десятичасовой басни про бойцового петуха следующее слово — «ДЕСЯТЬ». Из басни Ле-Цзы, присланной в 23.00, достала существительное «ДОБЫЧЕЙ».
    Получилось: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ ДОБЫЧЕЙ».
    — Ну, что скажешь, Танцор? — спросила Стрелка, теребя пальцами мочку правого уха. — Ты ведь у нас сообразительный.
    — Точка, — откликнулся он после непродолжительного раздумья. — Тут, после «десять», вероятно, стоит точка. А потом… Он еще не все прислал. Надо ждать следующих писем. А пока мы имеем: «НЕ ДОЛГОВЕЧНЫ ДЕСЯТЬ. ДОБЫЧЕЙ…»
    — Ну и что же это за десять недолговечных?
    — Я думаю, надо посчитать трупы. После десяти, вероятно, никого замочить уже не удастся.
    — Привет, блин! —возразила Стрелка. — Уже перебор получился. Первый — Ханурик. Потом трое таганских. Двое трейдовских, гранатой в машине. Уже шесть. У нашего старого подъезда шестеро друг друга перебили. Это двенадцать… Да, еще несчастный Кривой Чип, я только вчера узнала. И ты двоих завалил. Итого пятнадцать трупов. А то, что сейчас творится…
    — Зачем же ты всех-то считаешь? — искренне удивился Танцор. — Надо считать только тех, кого мы мочим. Осталось еще восемь вакансий.
    — Ух ты, какой прыткий! А справишься?
    — Ну, если ты меня как следует разогревать будешь…
    — А что, есть какие-то претензии, жалобы? Может, рези при мочеиспускании? Ты все говори, откровенно!
    — Ну, — смутился Танцор, — это я так…
    — А если так, то вначале думай, а потом уж языком мели… Так, значит, думаешь, надо еще восемь козлов мочить? Может, список составим?

    В этот самый момент на мониторе лэптопа замигало окошко Аутлука. Пришло еще одно письмо. Опять от Сисадмина.

tancor!
    Не предполагал, что сподоблюсь наблюдать в Москве XXI века такое мракобесие! Это просто ни в какие оглобли не лезет ни хрена! Устроили кружок каббалистов! Выдергивают из китайских текстов слова по каким-то еврейским формулам! Вот, оказывается, до чего способен докатиться незрелый ум! Ведь читал же, наверно, Умберто Эко, знаешь, к чему все это может привести!
    Стыдно, Танцор! Стыдно и горько. А я так в тебя верил. Как, можно сказать, в своего сына!
    Тьфу! Даже подписываться противно.
    P.S. Включи-ка, дорогой, аську. Поговорить треба ;)

    День клонился к вечеру. Стрелка готовила на кухне нехитрую холостяцкую трапезу, раскладывая на две половинки батона все, что лезло под руку, то есть самое яркое и блестящее: нарядные, как клоунские щеки, половинки помидоров, глянцевые, словно обложка «Плейбоя», перцы, подобные пупырчатым крокодильчикам дольки свежих огурцов и черные зрачки маслин. И заливала все это великолепие страстным кетчупом, холодным майонезом и рыжей-бесстыжей горчицей.
    При этом не переставала ворчать на Сисадмина, который набрался наглости и написал лично Стрелке, чтобы она больше не присылала ему писем с троянскими вирусами:
    — Чем же этот козел лучше других?! Другим можно присылать, а ему нельзя! Нет в Сети таких правил. И не будет, пока я жива! Троянов ему не присылай! Хрен с горы выискался! Недотрога, блин!..
    И вдруг этот поток сознания прервал резкий дверной звонок. И тут же кто-то нетерпеливо начал бухать в дверь ботинком.
    Танцор со Стрелкой прислушались: точно, ботинком, а не прикладом.
    Достали по стволу и сняли с предохранителей.
    Танцор, чтобы не нарваться на пулю, не подходя к двери, из коридорчика, ведущего в кухню, спросил как можно спокойней:
    — Кто там?
    — Да свои, свои, — раздался с той стороны голос Деда, — Дед пришел, накрывай на стол, ёксель-моксель!
    Танцор открыл. На пороге, действительно, стоял почти трезвый дед. Но был он не один. На шее у него висела какая-то сорокапятилетняя девушка, изрядно уже набравшаяся, видимо, под чутким руководством Деда.
    — Дед, — изумился Танцор, — это как это? Это ты чё ли с дамой?
    — А ты думал, у тебя одного что ли машинка работает? — возмутился незванный гость. — Это Люся.
    Люся отцепилась от своего дружка и протянула Танцору руку для поцелуя. Но тут ее здорово мотнуло, и она боднула симпатичного юношу, слегка двоящегося, головой в живот.
    Вскоре выяснилось, что Дед и Люся познакомились в клубе ОГИ, куда доцентша кафедры сравнительного изучения литератур РГГУ пришла с тремя занудными заокеанскими коллегами. Дед, представившийся последним битником и продемонстрировавший незаурядное знание и тончайшее чувствование культуры разбитого американского поколения, произвел на Люсю очень благоприятное впечатление.
    Далее, по ходу застолья, это впечатление быстро переросло в искреннюю симпатию, а затем и в обожание, характерное для слепой влюбленности.
    В конце концов Люся решила, во-первых, писать по Деду докторскую диссертацию. Что-то типа «Поведенческий дискурс необитничества в условиях маргинального творческого менталитета». Во-вторых, окончательно порвать с постылым мужем и связать свою судьбу с настоящим мужчиной, каковым ей под воздействием алкогольной интоксикации виделся Дед.
    Танцор достал из холодильника початую бутылку финской клюквенной водки, дал выпить мятущейся Люсе полстакана и уложил ее, уже совершенно успокоившуюся, спать. Деду же сказал: «Никуда твоя тёлка от тебя не денется. Завтра с ней будешь заниматься хоть сексом, хоть диссертацией. А сейчас перейдем к делу».
    — Ты помнишь, — спросила у Деда Стрелка, — что ты нам наговорил в прошлый раз? Когда у Следопыта собирались.
    — А что такого-то?
    — Ну, например, что у Председателя есть специальные перчатки с отпечатками пальцев Весельчака. Что Председатель хочет спереть под шумок все трейдовские деньги. Помнишь?
    — Нет, японский городовой, — изумился Дед, — ничего такого я не говорил! Помню, как Следопыт рисовал какие-то кружочки. Говорили, кто за кем охотится. А потом отрубился. Все-таки литр вискаря — это в моем возрасте многовато.
    — Так, — сказал Танцор, — точно, медиум.
    Деду пересказали его же выступление у Следопыта. Вначале он сокрушенно покачал головой. А потом признался, что, да, иногда это с ним бывает. Иногда бывают озарения. Например, сегодня, когда ломился на сервер своего главного врага, Билла Гейтса, — вдруг перед глазами вспыхнул яркий свет. И, ослепленный, ничего не видящий Дед постучал пальцами по каким-то клавишам и вошел в систему. Ну и, ясное дело, стер сотню гигабайтов информации, а на морде вывесил крупный FUCK.
    Но так, чтобы в дугаря пьяным — это с ним впервые.
    — Так, давай, — сказал Деду вкрадчиво Танцор, — заправляйся. Есть важное дело. — И придвинул бутылку.
    — Нет, — поблагодарил Дед, — у меня свое. — И достал из кармана трехсотграммовую фляжку. — Я только американское пью, чтобы этому шакалу Гейтсу меньше досталось. Так в чем дело-то? — спросил он, громко глотнув сорокатрехградусную жидкость.
    — Да не вполне понятно, что надо дальше делать. Чику мы замочили. Кого теперь? Котляра? Или сразу Председателя? А, может, теперь надо с другой стороны начинать? Валить Весельчака?
    Дед молчал. Потом пошел в комнату посмотреть на спящую Люсю. Вернулся. Глотнул три раза. Понюхал бутерброд. Еще глотнул. Глаза его уже блестели. Но пока еще не безумным блеском.
    Прошло пять минут. Дед заговорил.
    Мочить надо, и как можно скорей, Председателя. Потому что ему уже надоело ловить живую улику похищения банковской информации — Танцора. Он считает, что война с челябинской бандой — этого вполне достаточно для того, чтобы спрятать концы в воду. Однако три дня еще было, потому что майор Завьялов навел Председателя на страничку, которую повесила в Сети Стрелка.
    Но дня через три он достанет перчатки и лэптоп и ограбит Трейд. Зачем этому нужно было помешать, Дед не знал. Точнее, сказал: «Я этого не вижу». Однако помешать необходимо.
    Танцор и Стрелка переглянулись. Было не вполне понятно, зачем им теперь этот шакал Председатель. Если он оставил их в покое.
    — Дед, а может, на хрен его, Председателя? — робко спросила Стрелка.
    — Нет! — закричал медиум. И врезал по столу кулаком. Так, что за стеной спросонья ойкнула Люся. — Надо мочить! Потому что тут такая хренотень начнется, что мне даже страшно сейчас смотреть! Мочить!
    Влил в себя остатки виски и мирно захрапел. Как в молодости, после попойки по случаю Дня радио, когда с друзьями отмечали выданную профсоюзом двадцатирублевую премию.
    Танцор со Стрелкой подняли усталое от долгой советской жизни тело, совсем легенькое, отчего у Стрелки жалостливо защипало в носу. Дотащили до кровати. Бережно раздели и положили рядом с Люсей.
    Как-никак первая брачная ночь. Святое.

    А сами пошли в соседнюю комнату, потихоньку погасив свет.


    ***
    Утром Люся довольно долго вспоминала, что же это за седовласый джельтмен, с которым она делит брачное ложе. Что же это за такой уголок Москвы. И как она сюда попала. И кто эти милые хозяева. И отчего так раскалывается тыква.
    Затем вспомнила, что через полчаса должна читать лекцию по французскому куртуазному роману, взяла у Деда денег на тачку и была такова. Через десять минут слинял и слегка опохмелившийся Дед, у которого вдруг появилась какая-то идея по поводу окончательного разорения Билла Гейтса.
    Танцор вызвонил Следопыта. Тот прилетел со скоростью пневматической почты. Началось заседание военного совета.
    За основополагающую аксиому всеми было принято, что необходимо как можно скорее замочить Председателя. Надо было разработать четкий тактический план, поскольку работа предстояла очень непростая.
    — С кондачка тут ничего не получится, — начал Следопыт. — Это не какой-нибудь Чика. И даже не Котляр. Председателя, когда он за пределами банка или дома, все время охраняют пять мордоворотов. Один — это его водитель. Спереди и сзади его «Мерс» ведут по трассе два джипа, в каждом по два быка. Дома в специальной привратницкой постоянно дежурят двое, понятно как вооруженные.
    — Значит, валить будем в банке, — пугающе спокойно сказал Танцор. — Где меньше всего ожидают.
    — Но ведь ты же понимаешь, что у них там целая рота убийц дежурит? — попыталась образумить Танцора Стрелка. — Из тебя же, блин, сделают ночное звездное небо! В смысле — дуршлаг.
    — Почему из меня? — столь же спокойно ответил Танцор. — Почему я туда должен идти? Почему не Следопыт? Не ты, в конце концов?
    Следопыт, заметив, как Стрелка посмотрела на стоящие у входа свои уникальные ботинки, как приподнялась со стула, решил разрядить обстановку:
    — Ладно, пошутили и хватит.
    — Не понял, — начал возбуждаться уже и Танцор, — почему пошутили? Почему опять я?!
    — Ладно, всё, — Следопыт вспомнил, что когда-то был милиционером, и очень убедительно врезал кулаком по столу, — кандидатуры пока не обсуждаем! Сейчас будем изучать мировой опыт! И чтоб молча у меня, блин!
    Подошел к Пентиуму, открыл Яндекс и набрал в поисковом окошке: «терроризм убийство покушение». Яндекс посоветовал зайти на сайт All Foreign Terrorist Organizations по адресу http://www.terrorism.agava.ru. Следопыт зашел и погрузился в изучение всемирного террористического движения.
    Стрелка сварила кофе и подала первую чашку гостю, поставив ее на выдвижную панель сидиромовской вертушки.
    Когда кофе остыл, Следопыт начал обзор.
    — Значит, так. Ангольские партизаны из УНИТА. Авиация, ракетные установки, бронетехника. У палестинцев популярны взрывы самолетов. Технически они…
    — Блин, ты, что ли, в Совбезе ООН доклад читаешь? — Раздраженно прервал его Танцор. — Нельзя ли что-нибудь поближе к нашей реальности?
    — Хорошо. Греческие марксисты из группировки «17 ноября» мочат клиентов из Кольтов сорок пятого калибра. Прошлым летом в пригороде Афин мотоциклист в шлеме с затемненным стеклом догнал машину английского военного атташе и на ходу расстрелял и атташе, и водителя. И бесследно исчез. Это годится?
    — Да как же я с Кольтом против двух джипов? Ты в своем уме?
    — Ладно. Шри-Ланка. «Тигры освобождения Тамил Илама». Тамильские девушки, непременно девственницы, обвешиваются взрывчаткой и взрывают себя вместе с приговоренной жертвой.
    — Стрелка, пойдешь? — спросил Танцор с идиотической серьезностью.
    — Я не девственница, — ответила та совершенно адекватно. — Следопыт, на хрена я тебе кофе варила? Что у тебя с мозгами?
    Следопыт взял нетронутый кофе и начал отхлебывать. С выражением на лице типа: «И зачем я бисер перед свиньями мечу?»
    Потом смирил гордыню и продолжил:
    — Согласен. Тогда в Испании есть баскские сепаратисты, организация «Эускади Та Аскатасуна», сокращенно — ЭТА, что означает «Баскская родина и свобода». Так вот они очень эффективно используют взрывчатку. Например, прошлым летом одному журналисту прислали по почте посылку. Там книга Достоевского «Преступление и наказание», естественно, на испанском языке. А в книге вырезаны страницы по центру. И — бомба.
    — Вряд ли Председатель что-нибудь читает, — скептически сказал Танцор. — Так что это тоже не выгорит.
    — А ты не торопись. У басков основной прием — это машины-бомбы с радиоуправлением. Набивают какую-нибудь букашку взрывчаткой, ставят у обочины, а когда мимо проезжает клиент, нажимают на кнопку.
    — Ну-ка, ну-ка, ну-ка, — оживился Танцор. — Похоже, это то, что нам надо. И сколько надо динамита?
    — Сейчас, подожди… — Следопыт побегав пальцами по кейбоду, отыскал нужное место. — Вот что пишут:

В Испании опять отличились баскские террористы из организации ЭТА, в связи с чем объявлен двухдневный траур. В результате взрыва автомобиля, начиненного 20 килограммами взрывчатки, в городе Сан-Себастьяне погибло три человека и 66 ранено. Причем шестеро находятся в крайне тяжелом состоянии. Теракт, несомненно, относится к крайне циничным и жестоким акциям боевиков ЭТА.
    Объектом покушения стал 69-летний генерал Хуан Франсиско Кероль Ломбардеро — член военной коллегии Военного трибунала Испании. Вместе с ним заживо сгорели шофер и телохранитель. Бомба сработала от дистанционного взрывателя, когда мимо проезжал автомобиль судьи. Из-за того, что трагедия произошла в час пик, место преступления имело жуткий вид: десятки сгоревших и взорвавшихся автомобилей, полностью выгоревший рейсовый автобус, выбитые в радиусе трехсот метров оконные стекла, пробирающиеся через пылающий ад врачи скорой помощи.

    — Блин! — не выдержала Стрелка. — Да что же за скоты такие?!
    — Почему скоты? — не согласился Танцор. — Борцы за национальную независимость. А то, что шестьдесят шесть посторонних человек пострадало, так это свои же, баски. Потому что Сан-Себастьян — это город в провинции Страна Басков. Борьба, Стрелка, она требует жертв.
    — Ты это серьезно?
    — Ну что ты, милая! Конечно же, они — скоты. Кстати, меня в Мадриде в девяносто четвертом, когда на гастролях был, чуть не взорвали, в уличном кафе. Так что я этот сепаратизм чуть на своей шкуре не испробовал.
    — Ну что, — предложил Следопыт, допивая последний глоток кофе, — останавливаемся на этом варианте?
    — Да, конечно. Это самое оно. По-другому до него не добраться. Но, конечно, без лишних жертв. Поставим машину где-нибудь при въезде во двор банка. Не рядом со шлагбаумом, потому что проверять будут, а на некотором расстоянии. Кстати, сколько у тебя взрывчатки?
    — Пять кило. Этого, конечно, мало.
    — Купишь еще тридцать.
    — Перебора не будет?
    — Думаю, нет. Надо сработать наверняка. Потому что повторить нам не дадут.
    — Так дорого, тридцать кило-то, — начал скупердяйничать Следопыт.
    — Ничего, Весельчак тебя пятьюдесятью штуками отоварил. И из Трейда немало умыкнул. Так что не прибедняйся. И еще надо будет купить радиодетонатор. У тебя ведь с таймером?
    — Да, надо.
    — Ну вот и отлично, — решил подвести черту Танцор. — Ты с Дедом готовишь техническую часть проекта. И чтобы машина была не слишком ржавая, чтобы подозрения не вызвала. Я занимаюсь разведкой, хронометрирую, вычисляю и все такое прочее. Кстати, может, посмотришь какой-нибудь учебник по подрывному делу? Чтобы на хрен весь их небоскреб не обрушить.
    — А я? — спросила Стрелка. Спросила кокетливо, прекрасно понимая, что ей ответит Танцор, когда уйдет Следопыт. Спросила, предвкушая, как скоро будет кричать в беспамятстве: «О! О, Мамочка! Ох! Мамочка! Блядь! Мамочка! О-О-О!»
    Собственно, так оно и вышло. По батареям, правда, никто не стучал, поскольку в этот период суток все жильцы дома в поте лица своего добывали свой нелегкий хлеб. Кто у станка, кто в офисе, кто у прилавка, кто в забое, кто у штурвала, кто в трамвае, ловко вытаскивая у растяпистых пассажиров до двадцати кошельков за рабочую смену.
    И лишь молодые мамаши, прокатывавшие в колясках младенцев, останавливались под окнами и зачарованно вслушивались в яростную песнь всепобеждающей любви. И румянец приливал к им щекам. И грудь набухала молоком. И увлажнялись глаза… Впрочем, не только глаза. Но не будем, не будем о физиологии, поскольку речь идет о любви.
    О всесокрушающей.



    ***
    Через два дня всё было готово. «Жигуль» четвертой модели, начиненный третью центнера динамита, стоял в пятидесяти метрах от въезда во двор Трейд-банка. Переулок был глухим и безлюдным, что позволяло свести к минимуму риск причинить вред ни в чем не повинным людям.
    Радиоуправление детонатором и приемник сигнала были усовершенствованы Дедом, который ввел в схему какой-то свой коронный дроссель, им самим же и намотанный на ферритовое кольцо, а потом слегка оплеванный, словно червяк для поимки крупной рыбы. Устройство было неоднократно испытано «всухую», продемонстрировав стопроцентный положительный результат при расстоянии между источником и приемником радиосигнала до пятисот метров.

    Танцор сидел в машине, стоящей задом к бомбе и лицом навстречу движению «Мерседеса» Председателя и двух джипов сопровождения. Сидел и напряженно ждал.
    Пока проезжали лишь банковские клерки средней руки. Нижнее звено уже вовсю трудилось, стуча по кейбордам, словно зайцы-барабанщики. Председатель должен был появиться последним. Таковы законы служебной драматургии: «Я — начальник, ты — дурак, поэтому я должен приезжать лишь тогда, когда с тебя сошло как минимум два пота».
    Справа на сиденье лежала заветная коробочка. Уже включенная, о чем свидетельствовал мигавший красный светодиод. Оставалось лишь нажать кнопку.
    На «Жигуле» Танцора были установлены ставропольские номера, а в руках он демонстративно держал атлас московских улиц, что не должно было вызвать подозрения у охраны. Обычный ставропольский чайник, а не обычный московский киллер.
    Танцор сидел и напряженно ждал, глядя на дорогу поверх атласа.

    Наконец-то впереди показался джип, прокладывавший своей широкой грудью путь узкому щеголеватому «Мерседесу». Прикрывал тылы широким задом еще один джип, такого же болотного цвета.
    Сердце застучало в груди громче работающего на холостых оборотах двигателя.
    Когда кавалькада, сверкнув затемненными стеклами, прошла мимо, Танцор убедился, что на «Мерсе» стоит номер Председателя.
    Осторожно опустил на колени атлас и взял в руки передатчик, напряженно всматриваясь в зеркало заднего обзора. Главное — не делать резких движений. Иначе все пойдет прахом.
    Автомобиль-бомба был поставлен очень удачно. В трех метрах от него была большая колдобина, перед которой притормозил передний джин. То же сделали вторая и третья машины.
    Мимо бомбы джип прошел совсем медленно, километрах на сорока.
    Когда «Мерседес» был примерно в полутора метрах от точки «Х», Танцора пронзила совершенно идиотская мысль: «Надо же учесть время запаздывания радиосигнала, ведь он дойдет до детонатора не мгновенно!» И нажал кнопку.
    Однако всё было сделано правильно. Потому что динамит лежал в багажнике, отчего основное направление распространения взрывной волны было направлено навстречу «Мерседесу».
    Танцора ошеломило увиденное и услышанное. Черную машину с находившимся внутри Председателем, подбросило вверх метра на два. Подбросило уже искореженную, с оторванными дверьми, без капота, уже пылающую.
    И тут волна достигла Танцора. Она была еще столь сильна, что стоящий на тормозах «Жигуль» кинуло вперед на полметра.
    Затем «Мерседес» рухнул на асфальт и превратился в бесформенную груду горящего металла. Вскоре рванул бензобак, разметав остатки машины по переулку.
    Джипы пострадали меньше. Они лежали кверху колесами, и из них потихоньку выбирались несомненно сошедшие с ума охранники.
    Переулок, словно первым ноябрьским ледком, был покрыт осыпавшимися из окон стеклами.
    Это ничего, — подумал Танцор, — мэрия поможет, материально.
    Довольно быстро придя в себя, он поехал прочь. Что не могло вызвать ни малейших подозрений, поскольку вряд ли нашелся бы в Москве хоть один автомобилист, который не поступил бы точно так же.
    В ушах противно звенело. Видимо, небольшая контузия.
    Однако вскоре Танцор понял, что это звенит мобильник Чики, который он зачем-то всюду таскал с собой.
    Звонил Котляр, прекрасно понимавший, у кого сейчас находится трубка, бесследно исчезнувшая с места ликвидации зама по ликвидации. Котляр был взволнован:
    — Ну вы, бля, козлы, суки, пидоры, гниды!..
    Танцор прервал этот безобразный монолог:
    — Мы, челябинские, вас всех зароем! Пол, не? Ты следующий!

    Следопыт курил, лежа в постели. И думал: на хрена и во имя чего?
    Во имя чего — это было более-менее понятно. Ввязавшись в эту противоестественную сетевую игру, он из нищего и униженного мента превратился в весьма состоятельного человека, которому не нужно ежеутренне ехать через половину города на троллейбусе, бьющем в сырую погоду током, исполнять идиотские приказания примитивного майора, писать отчеты и рапорта, ждать очередной звездочки и всё такое прочее — бессмысленное и беспощадное по отношению к молодости и жажде самоутверждения.
    Теперь Следопыт, хоть и несколько рисковал жизнью, был предоставлен самому себе. И держал отчет исключительно перед самим собой. Ну, разве что, еще перед Танцором и Стрелкой. Но это были дружеские отношения, отношения людей, входящих в одну команду. И ничего постыдного в этом не было. Более того, он был как бы ответственен за жизнь старого ребенка — Деда. А это было приятно. Потому что давало ощущение силы и зрелости.
    А вот с «на хрена» было довольно туманно. Тут Следопыт ощущал себя котом в мешке, которого несут то ли в виварий, то ли к реке, то ли на выставку рекордсменов породы. Понятие «игра» к тому, чем он сейчас занимался, не относилось ни коим образом. Даже тараканы, участвующие в бегах, хоть и не знают об устройстве тотализатора, об ординаре и о двойных ставках, отчетливо понимают, что от них требуется как можно скорее добежать до финиша. А уж о лошадях и говорить не приходится.
    Это было даже не спасение собственной шкуры, на которую посягают банкиры, что было бы вполне в жанре. То есть ты дичь, на тебя охотятся, и ты должен продержаться как можно дольше. А лучше — замочить всех, посягающих на твою драгоценную жизнь. Замочил и, будь любезен, получи призовой чек с шестью нулями.
    Собственно, все примерно так и шло. До тех пор, пока Дед вдруг не извлек непонятно из каких информационных отстойников сведение о том, кого и в какой последовательности надо мочить. И данная последовательность была предопределена отнюдь не обеспечением безопасности их команды, а какими-то довольно туманными требованиями типа «надо сделать так, чтобы этот козел не успел сделать того-то и того-то».
    Так дальше жить нельзя, — думал Следопыт, прикуривая следующую сигарету. — С этим надо что-то делать.
    Кто, кто мог хотя бы отчасти пролить свет на этот мрак? Дед? Дед — невменяемый гений, который, может быть, и прекрасно всё чувствует, но способен облечь эти чувствования только в лай, мяуканье, кваканье, завывание и рычание. Ведет себя словно собака, увидевшая привидение.
     И тут Следопыта осенило — Родионов. Рома Родионов — любимец фортуны, разъезжающий на перламутровом БМВ. Программист Рома, с которым они расстались при весьма печальных обстоятельствах.
    Но!
    Что, если Безгубый не врал перед смертью, и Рому умертвили и превратили в программоида? Если так же поступили и с ним, с бывшим лейтенантом Осиповым, ставшим программоидом Следопытом, то, значит, они могут встретиться.
    Могут встретиться и в том случае, если Безгубый врал, и каждый из них остался человеком.
    Если же один из них остался в живых, а другой сосканирован и стал виртуалом, то встреча невозможна.
    Танцор вскочил и… Вспомнил, что Ромин телефон, записанный в мэйнфрейме, был уничтожен вместе со всей информацией.
    На пиратском диске московских абонентов сотовой связи Романа Петровича Родионова не было. Пришлось лезть в базу Би-Лайна. То же самое. Не было абонента Родионова и на Телекоме, и на МТС.
    Следопыт начал соскальзывать в уныние. Значит, скорее всего, кто-то из них двоих убит, а второй жив.
    Пришлось заводить джип и ехать в Крылатское, где в прошлом году он был в гостях у Романа. Не без труда, по памяти, Следопыт нашел тот самый дом, с охраняемым забором по периметру. Вошел в сторожку, вежливо, чтобы не обозлить охранника сказал, что, к сожалению, запамятовал номер квартиры Романа Петровича Родионова, к которому у него важное дело. Не напомнит ли ему его служивый? Не нажмет ли на нужную кнопочку домофона?
    Вопрос, конечно, был совершенно идиотский. Потому что служивый был прекрасно выдрессирован и цепко держался за свое место. Его должностные инструкции категорически запрещали делиться с незнакомыми любой информацией о жильцах дома.
    Однако Следопыту повезло. Охранник сказал, что, нет, Роман Петрович в доме не проживает. В конце прошлого года он съехал с квартиры в неизвестном направлении.
    А это уже было почти доказательством того, что Роман мертв. А он, Алексей Осипов по кличке Следопыт, жив и является человеком.
    Это, конечно, радовало. Но не слишком. Потому что какая Следопыту разница, кем быть. Поскольку и у человека, и у программоида совершенно одинаковые ощущения. И одинаковые иллюзии по поводу устройства мироздания и своего места в нем.
    Значит, спросить об игре было не у кого.
    Можно было, конечно, отловить Весельчака, который проболтался Танцору о том, что знает его по «Мегаполису». Отловить и пытать до тех пор, пока не расскажет всё, что знает. Однако это было из области фантастики. Убить его, конечно, можно. Но похитить…
    С этими мыслями Следопыт вернулся домой. Достал из холодильника пакет с бифштексом и картошкой. Вывалил на тарелку. Согрел в СВЧ. Съел. Поставил чайник на плиту. Включил газ. Насыпал в чашку чайную ложку заварки. Залил кипятком. Выпил с лимонными вафлями. Закурил.
    Снова подошел к мэйнфрейму. От нечего делать залез в базу МГТС. Родионов, Роман Петрович…
    Полудохлый сервер жадной, а потому нищей государственной телефонной компании, пережившей свой расцвет в тридцатые годы прошлого века, все обрабатывал и обрабатывал запрос. Создавалось ощущение, что там, на МГТС, сидит немолодая уже женщина, подслеповатая, в очень сильных очках, и судорожно листает страницы толстенной книги, отыскивая в ней Родионова, Романа Петровича…
    И — Йес! Да, есть такой! Есть Родионов, Роман Петрович! Есть у него и телефон!
    Однако адрес у этого самого абонента был довольно странный — Большая Филевская, район совершенно непрезентабельных панельных пятиэтажек времен Фиделя Кастро и покоренья космоса. Это настораживало. Поскольку Следопыт помнил, как сиял, как светился претворенной в жизнь американской мечтой Рома всего лишь полгода назад. И вдруг…
    Посмотрел на часы и понял, что сейчас Родионов должен быть на работе, должен что-то там программировать на благо абсолютного зла, с которым он был связан узами трудового договора.
    Однако наудачу набрал номер.
    Еще не успел закончиться даже первый гудок, как на том конце провода схватили трубку. Именно, схватили. И знакомый голос с совершенно незнакомой интонацией выпалил:
    — Аркадий Модестович, слушаю!
    Интонация, действительно, была совсем другой, нежели во время их последнего разговора. Было в ней что-то заискивающее, что-то не ставящее себя ни в грош. Что-то не вполне приличное.
    — Алло, Рома! Это я — Лёша Осипов.
    — А, ты, — разочарованно сказал Рома. — Что тебе на сей раз нужно? — А в вопросе так даже ощущалась отчетливая усталость.
    — Очень рад тебя слышать! Есть очень важное дело. Надо бы встретиться, поговорить!
    — Спасибо, Лёша, уже встречались, уже и говорили. И вот… — В голосе Родионова звучали уже новые ноты. Плаксивые. Да, именно, плаксивые, что совершенно не лезло ни в какие ворота.
    — Так я же говорю, важное дело. Прежде всего для тебя важное, — начал наобум врать Следопыт. Врать, чтобы добиться своего. Собственно, он уже понял, что Рома пролетел мимо своего былого благополучия. И теперь, вероятно, совершенно банально нуждается. Нуждается, как это ни дико звучит, материально.
    — Ну, и что ты можешь предложить? — клюнул Родионов. Точнее ухватился за соломинку. Ухватился сразу же, не раздумывая, забыв про былую свою надменность, про прущую из каждой поры гордость.
    «Да, — грустно подумал Следопыт, — если нет дворянских кровей, то гордость — это явление преходящее. Приходящее и уходящее вместе с деньгами и должностями».
    — Ну, я бы попробовал помочь тебе, — сказал он без всякого злорадства, вспомнив свое унылое милицейское прошлое.
    — И чем ты мне можешь помочь?
    — Деньгами, — сказал Следопыт как можно естественней.
    Но нет, Родионов не выругался и трубку не бросил. Видать, крепко сидел на мели.
    — Приезжай.
    — Прямо сейчас можно?
    — Можно.
    — Что привезти?
    — Выпить-закусть, само собой.
    «А не спился ли он? — испуганно подумал Следопыт. — Хотя, вряд ли. Слишком прагматичен».



    ***
    Однокомнатная квартирка Родионова привела Следопыта в уныние. Последний пятый этаж, протекающие низкие потолки, ржавая ванна, никогда не смолкающий бачок, стол, застеленный газетой, обнаглевшие тараканы…
    — Как же это? — спросил он удивленно.
    — Да вот так! Благодаря тебе!
    — Значит, тебя замочили?
    — Кабы только это! — махнул рукой Рома. — Ты что, еще не понял, что разницы практически никакой? Просто там, наверху, в жизни, была душа, а здесь ее нет. Да это и незаметно. Кто из нас пользовался ею при жизни? Так, рудимент.
    — Так в чем проблемы?
    — Наказали, суки. — Родионов был настолько подавлен, что не стал вспоминать их декабрьский разговор, не стал ни в чем винить Следопыта. «Наказали, суки» — и всё. И он с этим уже смирился. Особо не роптал. И ждал, когда простят.
    — В общем, так, — продолжил он, ничуть не оживившись от нескольких глотков водки, — я отрабатываю свою плохую карму. Как отработаю, то опять, видимо, возьмут программёром. А сейчас перебиваюсь: переводы и прочая херня. Вначале вообще на бензоколонке машинам стекла протирал… Нет, Лёша, не ропщу. Не ропщу, дорогой. Когда из этой жопы выберусь, так будет, что вспомнить. Знаешь, приспосабливаемость к жизни повышается.
    — Так мог бы схачить чего-нибудь в банке на достойное пропитание.
    — Нет, Лёша, нельзя. Это усугубит карму. — Потом внимательно, словно впервые увидал Осипова, посмотрел на него, — Кстати, ты кто теперь?
    — Следопыт.
    — Отлично, будем знакомы: Стрелок. Но в несколько ином смысле — стрельнуть сигаретку, пять баксов, пустую бутылочку… Да, но это временно, Следопыт. Надеюсь, временно. Кстати, ты что-то говорил насчет помощи…
    — Да, конечно. — Следопыт достал десять бумажек по сто гринов каждая и протянул Стрелку.
    — Что же, это приятно, черт возьми! — почти выкрикнул он. С какой-то даже аффектацией. Значит, не отрезал себе обратный путь — в благополучие. Значит, еще помнит, как надо носить костюм, как красиво есть, садиться в перламутровый БМВ, хоть его сейчас и нет под рукой.
    И это несколько озадачило Следопыта — вдруг от этой тыщи баксов у человека начнется рецидив самоуважения. И тогда на искренность рассчитывать трудно. Поэтому, как бы извиняясь, улыбнулся и сказал:
    — Прости, сейчас больше нет. Надо в банкомат тащиться.
    — А я подожду. Подожду, ничего страшного, — вновь резко поменял настроение Стрелок. Но тут же понял, потому что дураком никогда не был, — ах, да, конечно. Это аванс. Так сказать, плата за искренность. Извини, забыл свое место.
    — Ну и отлично, — решил брать быка за рога Следопыт. — Что ты знаешь об этой новой, совершенно идиотской, игре?
    — Да я и о той, прошлой, мало что знаю, — гаденько рассмеялся Стрелок. — Ты же помнишь, что я был внизу пирамиды, обычный программёр. Можно сказать, отец твоего друга Танцора. А что там дальше было, как игроков потом использовали, про то мне не положено было знать.
    — Хороший у нас разговор получается!
    — Баксов жалко? Так я не отдам. Не отдам! — к щекам Стрелка прилил нездоровый румянец, глаза отчаянно блестели. Его маленькое сморщенное личико готово было разрыдаться… Или укусить Следопыта за ухо.
    Следопыт налил по половине чашки, иной посуды в доме не было. И это подействовало. Надвигавшаяся истерика отступила. Стрелок взял себя в руки. Заговорил. Не только, конечно, за деньги. Просто все эти полгода он, по сути, ни с кем не общался. Накопилось и накипело.

    Безгубый не врал. К Роме, действительно, вломились какие-то мясники, засадили укол. Очнулся уже здесь, Стрелком. В этой самой недостойной человека халупе.
    Однако кое-что о перспективных планах этой банды ему было известно еще раньше. Затевался новый проект, качественно несколько иной, чем предыдущий «Мегаполис». Точно он не знал, но каким-то образом, то ли добровольно, то ли насильно, то ли жульнически, людей оставляли там — в жизни, но при этом делали их цифровые клоны, которые засылали сюда, в Сеть.
    Следопыт рассказал о Весельчаке, который непостижимым образом знал Танцора, словно был человеком. И это сходилось, это нормально объяснялось процедурой раздвоения людей на актуальную и виртуальную составляющие. Точнее, человек там, в реале, оставался точно таким же, от него ничего не убывало. Однако создание его цифрового клона создавало интересный прецедент.
    — Какой? — спросил Следопыт, понимая, что разговор уходит куда-то вбок. Однако времени было вполне достаточно.
    — Ну как же, — оживился Стрелок, который был адептом абстрактного стиля мышления. — Это отчасти похоже на парадокс обратного перемещения во времени. В далеком прошлом ты наступаешь, скажем, на бабочку. И от этого дальнейшая эволюция и история идут по-другому. И вернуться в свое время ты уже не можешь, потому что там тебя нет, не родился. Ну, или, если погрубее и понаглядней, ты можешь случайно замочить какого-нибудь своего прадеда…
    — А при чем здесь клоны?
    — Конечно, тут не такая жесткая взаимосвязь. Но все-таки. Дело в том, что сейчас все это делается на примитивном уровне. И о том, что может получиться в дальнейшем, никто толком не думает. — Стрелок уже окончательно успокоился, уже как бы забыл о своем униженном положении. Поэтому стал похож на прошлогоднего Рому, уверенного в себе и рассудительного.
    — Представь себе, — продолжил он, затянувшись хорошей сигаретой, которую, прежде чем прикурить, долго рассматривал, мял пальцами и нюхал, — наступит время, когда человек сможет выудить из Сети свой клон. И снова вобрать в себя.
    — «Прочитать» что ли? На уровне эмоций клона? — решил конкретизировать Следопыт
    — Да и на этом уровне, и на уровне знаний, знаний и представлений о «жизни», полученных тут, в Сети. Ведь это же можно засунуть в мозги человека. Ну, как когда кодируют или еще что-то…
    — Вероятно. Но на хрена ж это надо?
    — А чтобы получить новое представление о мире, расширить знание. Ведь человек в этом смысле жаден. Разве не так?
    — Согласен. И что с того?
    — Да то, что в мозгах могут оказаться взаимоисключающие идеи и чувства, которые человек будет ощущать как свои, личные, неотъемлемые. Мне кажется, это, как минимум, шизофрения. Максимум — суицид.
    — Ладно, — Следопыт вспомнил, для чего не только пришел сюда, но и заплатил штуку, — дело это перспективное. Что-нибудь поконкретней не припомнишь про новый проект?

    Стрелок, хоть с непривычки уже и здорово опьянел, напрягся и кое-что припомнил. Сверху до их отдела просочились кое-какие сведения. Новый проект был затеян для того, чтобы смоделировать ситуацию тотальной банковской катастрофы. Точнее, чтобы отработать методы ее предотвращения, стабилизации системы. Для этого в соседнем отделе, который также был не очень-то доступен, как совершенно случайно узнал Стрелок, разрабатывали несколько ситуационно ориентированных программоидов.
    Самым крутым из них был некий Дед. Что-то такое, что было дополнением к его Танцору и Стрелке. И что повышало их эффективность в несколько раз.
    И вот эта самая команда и должна была противостоять дестабилизирующим факторам.
    — Все точно, — сказал грустно Следопыт, — противостоят, аж искры из глаз. Кстати, и я еще с ними. Не знаешь, кто меня сделал?
    — Откуда ж мне знать. Мы с тобой почти одновременно…
    — А кто делал всех этих козлов, как ты говоришь, все эти «дестабилизирующие факторы»?
    — Нет, это точно не у нас. Я подозреваю, что это именно те, которые в двух экземплярах. В смысле, которых клонировали и живыми оставили.
    — Веселый, блин, разговор.
    — Веселый.
    — Да, но кто такой Сисадмин?
    — Ты меня уже спрашивал, в декабре. Не знаю такого. Представления не имею. Ни про его тотализатор, ни про что такое. Вот, собственно, и всё… Денег не жалко? — опять начал юродствовать Стрелок.

    Вдруг зазвонил мобильник. Это был Танцор, не свойственно для себя оравший в трубку: «Следопыт! Блядь, несчастье! Несчастье с Дедом! Ему совсем херово. Давай сюда, живо! К Деду давай!»
    Следопыт вскочил. Однако дверной проем загораживал Стрелок, который был готов умереть, но получить перед смертью своё: «Деньги, обещал!»
    Следопыт бросил ему брезгливо сколько-то бумажек. И застучал ботинками по лестнице, рискуя обвалить ее.

    С Дедом, действительно, было плохо. Эта сучья Люся все-таки заездила его. А сейчас, сидя на краешке стула, плакала и сморкалась в крохотный кружевной лоскуток, сильно надушенный.
    Только что уехала скорая, констатировав гипертонический криз, который мог закончиться инфарктом или инсультом. Сделали, конечно, несколько уколов в вену. Оставили десяток таблеток. Но в больницу, суки, не взяли: старый уже, можем не довезти. Хотя было ясно, что не везти боятся, а старик им и на хрен не нужен.
    — Ты идиот, что ли, совсем, Танцор?! — набросился на него Следопыт. — Не мог сотню дать?!
    — Да нет, мы со Стрелкой, как только узнали, сразу же и понеслись сюда. Без копейки.
    — А вы, мадам?
    Люся, захлопав наклеенными ресницами, сказала, что в кошельке только карточка на метро. Что им, преподавателям РГГУ, давно уже не платили.
    Следопыт подошел к Деду, который лежал на кровати с закрытыми набухшими веками и чуть слышно стонал. Был он бледен, с осунувшимся и резко постаревшим лицом.
    Стрелка, как могла, ухаживала за ним. Сменила воду в грелке и приложила ее к желтым ступням старика. Приподняла голову и помогла запить таблетку. Следопыт хотел как-то приободрить Деда, но острая жалость мешала найти подходящие слова. И он лишь слегка, чуть-чуть, похлопал его по острому плечу.
    —Уже лучше, — прошептала Стрелка. А потом, испуганно-бодрым голосом: — Дед, милый, мы с тобой еще поколбасим. Поколбасим, правда?
    Дед слабо, как бы извиняясь, улыбнулся.
    — Ну, молодцом, орел ты у меня! — обрадовалась Стрелка хоть какой-то реакции.
    Подошел и Танцор.
    — Вот, Дед, Танцор ходит, очень ему фотки твоих чуваков нравятся, — продолжала говорить Стрелка, словно читая какое-то заклинание, как будто бы бессмысленное, но очень сильное.
    На стенах, действительно, висели портреты битников — молодых, обросших, радующихся жизни из своих далеких пятидесятых.
    Ступор, в котором пребывала Люся, был не вполне понятен Танцору. Казалось бы, женщина. Казалось бы, место ее у постели человека, с которым совсем недавно жадно, слишком жадно, трахалась. Но нет, сидит на краешке стульчика, сопливит платочек.
    Танцор потихоньку поманил Следопыта на кухню. Там, шепотом:
    — Слушай, тебе мадам не кажется странноватой?
    — Да, есть маленько. Расселась, как на поминках.
    — А мне кажется, она специально старалась, чтобы Деда в гроб загнать, — говорил Танцор чуть слышно и прислушивался, не подкрадется ли к кухне загадочная особа. — Это дело надо как-то проверить.
    — Давай подождем, может, выдаст себя чем-нибудь.
    Вернулись в комнату.
    Люся сидела все в той же позе и делала носом то же самое.
    — Что же вы, мадам? — спросил Танцор. — Совсем, что ли, соображения нету? Книжки, что ли, в детстве не читали про позднюю любовь?
    — Кто же мог знать, кто же мог…
    Потом вдруг глянула на часы:
    — О, проклятье! Этим недоумкам надо лекцию читать, пропади они пропадом… Нет, не пойду. Не пойду, когда он тут…
    — А вы позвоните, — Танцор протянул Люсе мобильник, — позвоните, чтобы вас подменили. Вот, трубочка.
    — Да, да, спасибо.
    Люся потыкала пальцами в кнопки. Что было несколько странно — откуда появился опыт владения сотовым телефоном у нищей преподавательницы, никогда не имевшей в кошельке ничего, кроме карточки на метро?
    Подождала, когда подойдут к телефону, и пролепетала плаксивым голосом:
    — Алло, Лев Сергеевич. Это Людмила Марковна звонит. Лев Сергеевич, у меня такое несчастье, такое несчастье… Лев Сергеевич, подмените меня, пожалуйста, я должна третьекурсникам читать… Ах, не спрашивайте! Такое несчастье!
    Вернула трубку и опять зашмыгала носом.
    Танцор подошел к Деду. И обнаружил, что тот слегка порозовел. Стрелка счастливо улыбнулась, глядя на Танцора. Танцор чмокнул Стрелку, вложив в поцелуй довольно странное и необычное чувство: ежели и со мной что, так вытащит. Баба, блин, на полную катушку баба!
    Потом пошел в ванну. Включил посильней воду. Нажал повторный набор номера, который записался в память. После трех гудков ответили:
    — Да… Алло… Кто это…
    Голос был знакомым. Это был Весельчак.

    В соседней комнате Танцор сказал Следопыту:
    — Садись за машину и ищи в базе Петролеума эту сучью Люсю. Шпионка. Звонила Весельчаку.
    Следопыт изумленно посмотрел на Танцора. Включил дедов третий Пентиум и подключился к своему мэйнфрейму, который никогда не выключал.
    Танцор пошел в комнату к Деду. Эту стерву нельзя оставлять без присмотра.
    Нет, все так же сидит. Видимо, соображает, как бы поубедительнее свалить.
    Наконец-то убрала платочек в сумочку. Достала зеркальце. Подмазала глазки с губками.
    — Танцор, ему сейчас витамины нужны. Я схожу за апельсинами? У вас рублей пятидесяти не найдется?
    — Нет, я же сказал, что прямо так, в домашней майке примчался.
    — Тогда, может быть, у Следопыта что-нибудь есть? Ведь нельзя же ему сейчас без витаминов.
    — Хорошо, — согласился Танцор, — пойду спрошу.

    Следопыт сидел перед монитором в прострации. На экране висели две фотографии. Одна под другой. На верхней была запечатлена Люся. Именно так и было подписано внизу: «Люся», без отчества и фамилии. На нижней — старый знакомый Танцора по «Мегаполису». Подтверждала это и подпись: «Лох».
    — Это один и тот же человек. Из отдела внешней разведки Петролеума, — прошептал Следопыт. — Трансвестит.
    Танцор кивнул головой. Мол, всё ясно. Все ясно, как божий день. И вполне естественно. Поскольку у Весельчака все такие, прооперированные.
    — Поищи тут какие-нибудь ремни или веревки. И скоч. В крайнем случае тряпку для кляпа. Я его сейчас приведу.

    Танцор вернулся к Люсе.
    — Нет. К сожалению, у Следопыта тоже полный голяк. Так что придется Деду пока без апельсинов.
    Люся опять зашмыгала носом. Танцор принес ей из кухни стакан воды, чтобы успокоилась. А то и с ней что-нибудь на нервной почве случится.
    Люся отглотнула. Потом еще два раза. Танцор удовлетворенно отметил, что на горле елеуловимо что-то двинулось вниз, а потом вверх. Кадык, четкий вторичный половой признак, присущий только мужчинам.
    Подошел к Деду. Он лежал с закрытыми глазами и спокойно посапывал. Цвет лица опасений больше не внушал.
    — Спит, — объяснила Стрелка. — Я ему феназепама дала.
    — Хорошо, очень хорошо, — похвалил ее Танцор, словно седовласый профессор юную практикантку. — Сон, это в его положении очень полезно.

    Потом сказал Люсе, что в соседней комнате у Деда какие-то старые книжки: Бероуз, Керуак. Вероятно, это первоиздания битников. Наверняка, доценту РГГУ это будет интересно.
    Ушли.

    И вдруг до Стрелки донеслись какие-то странные звуки. Какой-то шум то ли борьбы, то ли еще чего-то. Сдавленный женский крик, тут же прервавшийся.
    В соседней комнате она застала странную картину. Люся была привязана к стулу. Рот ее был заклеен скочем. Глаза злобно сверкали. Следопыт расстегивал на пышной груди блузку. Танцор возбужденно, с большой заинтересованностью, наблюдал за этим процессом.
    — Вы что, охренели, что ли, совсем? — возмутилась Стрелка. — Нашли, блин, время и место! А ты, козел… — Это уже было адресовано конкретно Танцору.
    — Да погоди ты, сейчас такое узнаешь про эту перезрелую девушку!
    Тем временем Следопыт оголил Люсин бюст.
    — Видишь вот эти два шрама? Видишь? Знаешь, что это такое?
    — Ну, силикон. Ну, и что такого?
    — Это, дорогая, — сказал торжественно Танцор, — не только силикон, но еще и трансвестит.
    — Ну и что?! — окончательно взбесилась Стрелка. — Какого хрена вы все это затеяли?! Они, что ли, не люди? Откуда вы два таких дремучих мудака возникли?!
    — А знаешь ли ты, дорогая, кем была эта Люся до операции? — театрально воскликнул Танцор. И покрутил на мониторе регулятор яркости, которая была предусмотрительно сведена к нулевой черноте. — Любуйся!
    Стрелка подошла к компьютеру, всмотрелась в экран и разразилась своим коронным «Вау!»
    — Хорош, нечего сказать, хорош, блин! Как же это тебя, козла, угораздило? — Стрелка говорила и в то же время пыталась побороть в себе сильное желание пустить в ход свои страшные ботинки. Ну, хоть один только разок! Ну, слегка, хотя бы по одному из силиконовых мешков, которые ничего не чувствуют… Однако сдержалась.
    — Так, — мрачно сказал Танцор, — суд удаляется на заседание.
    И все пошли в кухню.

    — Ну, что с ней… Блин, с ним что будем делать? — начал Танцор совещание.
    — Как что? — ответил Следопыт. — Допрашивать будем, естественно. Какого хрена ей… Блин, ему от Деда надо?
    — А оно расскажет? — ехидно спросила Стрелка.
    — Так пытать будем!
    — А ты можешь?
    — Ну, не я, так Танцор, — все с тем же напористым оптимизмом доказывал свою правоту Следопыт.
    — Танцор? — спросила Стрелка.
    — Вряд ли. Я, что ли, садист?
    — Ага! — воскликнула непогрешимая Стрелка. — Значит, я! Возьму, блин, утюг и буду силикон плавить!
    Ладно, — прервал дебаты Танцор, — пригрозим смертью, приставим к башке ствол, и, думаю, заговорит. Но вот только еще один вопросик остается. Что потом? Отпускать его к Весельчаку нельзя. Нельзя раскрываться.
    — Замочить и дело с концом, — с необыкновенной легкостью решил судьбу Люси-Лоха Следопыт.
    — Ага, а мочить, значит, буду я. Так? — спросил Танцор серьезно, глядя прямо в глаза Следопыта.
    — Ну, а кто же? — ответил тот, отведя взгляд. — Ведь ты у нас всегда… Разве не так?
    — А ты не хочешь попробовать?
    — Так у тебя это уже всё отработано. Специализация должна быть.
    — А она у меня есть! Есть у меня специализация! — сорвался на крик Танцор. Потом сбавил тон, чтобы в комнате не было слышно. — Я еще не научился расстреливать, не научился добивать раненых. Не могу после побоища вылезать из кустов и вытаскивать кошельки у убитых. Понял? А этот, хоть и скот, конечно, еще тот, но он же сейчас совершенно беспомощный. Нет, не могу. И всё тут на хрен!
    — Гляжу я на вас, — после некоторой паузы вмешалась в спор Стрелка, — и удивляюсь. Скудоумие и чванство. И больше ничего. Предельно примитивный подход к действительности. Если враг, значит, мочить. Если сами не можем, то наймем кого-нибудь за полштуки. Так?
    — Ну, может быть, — ухватился за подсказку Следопыт.
    — А у тебя, насколько мне известно, есть дружок закадычный, мент по фамилии, если не ошибаюсь, Степанов. И у этого самого Степанова есть КПЗ, где человека можно держать сколько угодно долго.
    — Да, но на каких основаниях?
    — На тех, что мы твоему Степанову нормально заплатим. А для протокола надо засунуть Люсе в лифчик пару доз героинчика. Вот и всё. Да, и еще надо, чтобы Степанов оформил ее под какой-то выдуманной фамилией, с другим именем. Чтобы Весельчак не разыскал и не выкупил.


    ***
    В начале допроса Люсе-Лоху показали Стечкина. Обратили его внимание на то, что на его стволе был укреплен глушитель. Объяснили, что если после того, как будет освобожден его рот, он начнет орать, то сразу же получит по мозгам рукояткой пистолета. Если будет молчать или хуже того — врать, то получит пулю в лоб.
    Было решено обращаться к Люсе-Лоху как к мужчине, а не как к женщине. Хоть это было и не вполне верно, зато позволяло быть жестче и грубее, а иногда даже и материться.
    Начал Танцор:
    — Нас не интересует, в силу каких обстоятельств ты решил изменить пол. Оставим этот щекотливый для тебя вопрос без внимания. Однако ты должен предельно откровенно рассказать о том, что ты делаешь в Петролеум-банке.
    — Хорошо, я расскажу. Но что со мной потом будет? — начал по-деловому, как опытный шпион, Люся-Лох.
    — Если ты будешь до конца откровенен, то мы тебе сохраним жизнь.
    — Какие гарантии?
    — Гарантии? Вот этот самый Стечкин. Если будешь лгать, то у тебя нет никаких шансов. К тому же по «Мегаполису» ты должен знать, что я — человек порядочный, держать слово умею. Это годится?
    — Годится, — криво усмехнулся Люся-Лох. — Ну, что тут можно рассказать. Весельчак держит меня разведчицей.
    — Разведчиком. А лучше — шпионом, — поправил Следопыт.
    — Ладно, изголяйтесь, ваша взяла. Так вот, я через постель поставляю ему самые разнообразные сведения. Во время трахания почти у каждого язык развязывается. Вот я этим и пользуюсь. Кто же с любимой женщиной сокровенным не поделится?
    — Ладно, — сказал Танцор, вытащив из галифе портсигар, достав папиросу «Казбек», залихватски продув ее гильзу, прикурив от спички фабрики «Маяк» и пустив длинную струю душистого дыма в лицо допрашиваемого. — Что тебе надо было от Деда?
    И Люся-Лох начал с большой готовностью давать показания. Говорил он торопливо, заискивающе заглядывая в глаза Танцору, стараясь, надеясь, что его искренность будет оплачена самым для него дорогим — сохранением жизни.

    Весельчаку стало известно, что у Деда есть самопальная программа. И он захотел ее непременно заполучить. При этом хранящийся у Деда файл необходимо было уничтожить. Люсе-Лоху объяснили о том, что это за программа, очень приблизительно. При ее запуске якобы происходит определение параметров вычислительной среды, в которой она размещена. А затем запускается механизм раскачки этой среды, создания резонанса. В результате происходят очень сильные разрушения. Насколько сильные — о том Люсе-Лоху не сказали.
    Еще было известно лишь то, что текст программы начинается с четырех ремарок:

// Pizdetc vsemu
    // All right reserved
    // Ded Corporation
    // © Ded

    Ни имени файла с программой, ни хотя бы приблизительного его объема, ни где он хранится, — на жестком диске или на трехдюймовке — Весельчак не знал.
    Люся-Лох был уже близок к цели. Дед, разомлевший от случайной любви, проболтался, что у него есть много разных программ, которые он придумал для борьбы с Биллом Гейтсом. Но одну, самую крутую, которой он хотел взорвать главный микрософтовский компьютер вместе с центральным офисом, Дед пока еще не испробовал. Все оттягивал торжественный момент, решив приурочить его к дню рождения Джека Керуака.
    Люся-Лох очень осторожно продвигался к цели. Через некоторое время он узнал от Деда, что программа написана на С++ и не откомпилирована. Что сужало область поиска, поскольку файл имел расширение «.cpp», а не «.ехе». Вскоре стало известно, что программа совсем крошечная, что ее можно переписать не то, чтобы на трехдюймовую дискету, но даже и ручкой на тетрадочный листок.
    Оставалось совсем немного: узнать, где Дед ее прячет, переписать, а оригинал уничтожить беспощадной командой Delete. Дед от любви на глазах терял остатки разума. И совсем скоро был готов бросить к ногам возлюбленной буквально все — от недвижимости и накоплений до творческого наследия.
    Однако случилось непредвиденное: Дед переоценил остаток своего былого физического могущества и чуть не распрощался с жизнью во время третьего оргазма.
    Больше об этом задании Люся-Лох не знал ничего.

    — Хорошо, — продолжил Танцор, потерев ладонью выбритый до синевы и благоухающий одеколоном «Шипр» подбородок, налив в стакан воды из граненого графина и выпив ее залпом, направив свет настольной лампы в лицо допрашиваемого, сняв и повесив на спинку стула китель и хлопнув на груди широкими подтяжками, — а кто такой этот Весельчак? Уж не прооперированная ли Трансмиссия? Или, может, Дюймовочка?.. В глаза, в глаза смотри! Не отводи глаз, гнида!
    Нет, это не Трансмиссия и не Дюймовочка. Люся-Лох познакомился с Весельчаком совсем недавно, в январе. Тогда же его и завербовали. Секретным агентом. Поэтому связь держал только с Весельчаком, практически ничего не зная ни о структуре банка, ни о его делах. Были, правда, какие-то косвенные данные, позволявшие делать некоторые предположения.
    До Деда Люся-Лох работал в основном с Председателем из Трейд-банка. Задание было довольно конкретным: выяснять в первую очередь то, что касается переговоров с ковровскими оружейниками, с предполагаемыми поставками оружия в Африку. Ну, и все остальное, естественно. О чем проболтается в постели. Так, например, Люся-Лох узнал и передал Весельчаку, что у Председателя была обширная коллекция отпечатков пальцев, — как конкурентов, так и всех своих, трейдовских. И он хвастался, что намерен в скором времени пустить в ход отпечатки Весельчака. Что он его не только разорит, но и посадит. А Люсю-Лоха при этом осыплет золотом и возьмет с собой на Гавайи.
    — Чем же, — спросил Танцор, прикручивая громкость репродуктора, который вдруг начал говорить торжественным голосом Левитана: «От Советского Информбюро! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем сводку военных действий…», — чем же ты своих клиентов брал? Ведь далеко не молод. Ну, Дед, это понятно, ты для него как бы совсем юная и свежая, ромашка полевая. Но Председатель?
    — Так тут, — устало улыбнулся Люся-Лох, — возраст не главное. Главное — опыт и артистизм. Я такое могу, такое…
    Стрелка, хоть и была прогрессивных взглядов, не выдержала и плюнула на пол. Мол, девушкам работы не хватает, а тут этот, сучёныш!
    Вся возможная информация из Люси-Лоха была извлечена. Допрос закончился. Следопыт позвонил лейтенанту Степанову, который, как выяснилось, стал уже старшим лейтенантом.
    Через полчаса со страшным воем примчался милицейский джип, собранный на Ульяновском автомобильном заводе в давние советские времена. На Люсю-Лоха надели бюстгальтер, наручники и застегнули на груди все пуговицы.
    Наркоторговка ушла с гордо поднятой головой.

    Трейд медленно приходил в себя после жарких событий конца весны – начала лета, завершившихся окончательным истреблением челябинской преступной группировки. Всех, кому было суждено пасть в скоротечных уличных боях за финансовое могущество родного банка, с почестями похоронили. Все, кто выжил, поднялись по служебной лестнице, заняв освободившиеся ступеньки. Все низовые вакансии, образовавшиеся в результате перемещения старослужащих по вертикали, были заполнены новыми людьми.
    Казалось бы, жизнь в банке вернулась в свое прежнее размеренное русло. Однако это было не вполне так. Существенные кадровые перестановки, прием большого количества новых служащих, не всегда достаточно компетентных в своей области, забвение ряда незыблемых трейдовских традиций — всё это неизбежно привело к снижению профессионального уровня коллектива, поставленного бдительно охранять и всемерно приумножать те несколько миллиардов долларов, которые ему, коллективу, вверил Совет директоров. Или, как поговаривали злые языки, Совет трейдовских авторитетов.
    И лишь один Котляр, словно одинокий могучий дуб, выстоял яростный натиск криминальной стихии. И остался на своем месте начальника службы безопасности банка. Лишь в густой шевелюре появилось несколько серебристых волосков. Да возникла довольно редкая в практике психиатрии фобия — географическая. Котляр страстно возненавидел Уральские горы — и полезные ископаемые, хранящиеся в их недрах, и растительность, их покрывающую, и славное историческое прошлое, и героев давно минувших дней. Например, Данилу-мастера. Однако более всего он, конечно же, стал ненавидеть современных уральцев.
    До такой степени, что будучи убежденным противником поэзии, даже сочинил эпиграмму. Одну на всех жителей Урала:
    Ни Азия, ни Европа —
    Соленая жопа!
    Черновой вариант предусматривал использование совсем другого эпитета — «раздвоенная». Что было более удачно, поскольку учитывало пограничное положение Урала. Однако Котляр не знал, на какой слог следует ставить ударение в слове «раздвоенная» — на второй или на третий. А для того, чтобы заглянуть в словарь Ожегова, у него не было времени. Необходимо было беспрестанно обучать необстрелянный молодняк.
    Место покойного Председателя занял его первый заместитель — Альберт Константинович Салтыков. Был он человеком старательным, однако звезд с неба не хватал. Но было у него и одно неоспоримое достоинство. Был он вполне честным по отношению к своим хозяевам, не только не помышляя разорить их, но даже и не используя свои возможности для улучшения жилищного положения.
    Впрочем, Альберт Константинович был относительно молод, совсем недавно перешагнув тридцатилетний рубеж. А в таком возрасте, как известно, с человеческим характером могут происходить самые неожиданные метаморфозы.
    Однако в запасе у Терейда было не менее года относительной стабильности. Хоть и без значительного приумножения капиталов, но и без угрозы внутреннего разворовывания.
    Но существовала гораздо большая угроза — внешняя.
    Москва не тот город, где честный банкир, придя домой после трудов праведных, может заснуть спокойным сном невинного младенца.
    Эдак можно и вовсе не проснуться.
    Или не дойти до дома.
    Или обнаружить вместо дома, вместо оплота семейного счастья и личного благополучия, большую дымящуюся воронку.
    Москва, немало в этом звуке…


    ***
    Через три дня после удара Дед полностью пришел в себя. Это стало ясно по тому, с каким аппетитом он наконец-то выпил четвертинку виски. И не просто выпил, но еще и спросил тут же, не успев закусить как следует:
    — А где же Люся? Куда это она запропастилась?
    — Люся, Люся, я боюся! — неудачно сострил Следопыт.
    — Тут такие дела, Дед, получились, — начал Танцор как можно деликатней объяснять ситуацию. — Ты, как и твой кумир Гинзберг, вкусил мужского тела.
    — Не понял, — насторожился Дед.
    — Люся оказалась трансвеститом.
    — Ёксель-моксель! — воскликнул Дед, что на языке Стрелки означало «Вау!». — Кто бы мог подумать! А так все натурально было!
    — Вся эта натуральность, Дед, — уже не столь деликатно продолжил Танцор, — основывалась на двух компонентах: на силиконе и на вазелине. Такие дела.
    — Так куда вы ее, японский городовой, дели? — спросил, казалось бы, ничуть не обескураженный Дед. — Где она? Что с ней?
    — Во-первых, не она, а он. Во-вторых, Люся оказался шпионом.
    И Танцор, Следопыт и Стрелка, перебивая друг друга, жестикулируя, выложили Деду всю эту неприглядную историю.
    Дед нахмурился. И тут же, со словами «Ну, курва!», полез под кровать. Обнаружив в тайнике заветную дискету в целости и сохранности, слегка успокоился.
    — Так что же это за бомба такая? — спросила Стрелка. — И на хрена она понадобилась Весельчаку?
    — На хрена, на хрена! — проворчал Дед. — Да за эту штуку Пентагон миллиардов десять отвалил бы. Да кто ж этим козлам продаст? Это будь здоров какая хреновина с морковиной!
    — А нельзя ли поконкретней? — сказал недовольный этим дешевым спектаклем Танцор. — Что за хреновина, с какой такой морковиной?
    — Это моя интеллектуальная собственность, — насупился Дед.
    — Блин, как его от смерти спасать, так это мы за бесплатно! Вон, когда Стрелка тебя выхаживала, так готова была даже молоком грудным напоить, если бы оно у нее было. А тут, блин, интеллектуальная собственность! Суверенитет личности! Так, Дед, дело не пойдет. Или мы одна команда. Или четыре трупа, если каждый сам за себя. Согласен?
    Дед согласился. Поскольку старческого эгоизма накопилось в нем не так уж и много.
    И вскоре последовали объяснения принципа действия программы «Pizdetc vsemu». Объяснения предельно путанные и невнятные, поскольку исходили они из уст гениального самородка, опирающегося в своих действиях более на интуицию и озарение, чем на научно-технический опыт человечества.
    Программа PV предназначается для разрушения самых разнообразных объектов, вне зависимости от их объема и массы, при помощи резонанса. Перед ее запуском необходимо ввести в область Data командой Input исходные данные: высоту, ширину и длину объекта, преобладающий материал, из которого он изготовлен, температуру воздуха внутри и снаружи объекта, толщину стен, потребляемую электрическими приборами мощность.
    Причем никаких точных измерений не требуется, достаточно определить каждый параметр на глазок, то есть весьма приблизительно. Поскольку, как утверждал Дед, вся видимая нами вселенная достаточно однородна, в любом ее уголке соотношения между различными параметрами одного и того же тела подчиняются единому закону. Так, например, при высоте дома в 320 метров его ширина не может равняться 30 сантиметрам.
    Что же касается московского градостроительства, то тут и вообще все стандартизировано. Необходимо задать лишь приблизительный возраст объекта, а все остальное находит программа PV. То есть определяет резонансную частоту.
    Затем откомпилированный файл PV.exe запускается на компьютере, который находится в разрушаемом помещении. Наличие компьютера и подключение объекта к достаточно мощной силовой подстанции — это два необходимых и достаточных условия эффективной работы PV.
    — Всё ясно? — спросил Дед.
    — Ясно, ясно, — в один голос откликнулись слушатели, которые уже начали засыпать. — Не тяни кота за хвост!
    — Хорошо, пойдем дальше, раз вы такие сообразительные.
    Дальше программа PV начинает с резонансной частотой раскачивать электрическую сеть, то повышая нагрузку процессора и периферийных устройств, то снижая. Это приводит к ритмичному нагреванию и остывания электрических проводов и кабелей, проложенных в стенах здания. Вначале эти температурные колебания незначительны. Однако их амплитуда постепенно возрастает. И возникают колебания стен, вызванные циклическим изменением температуры.
    Поскольку процесс происходит с резонансной частотой, то через некоторое время, когда амплитуда превышает критическое значение, объект рассыпается в пух и прах.
    — В пух и прах! — яростно воскликнул Дед, изо всей силы стукнув кулаком по столу.
    — Хорошо, предположим, это так, — сказал Танцор.
    — Что значит «предположим»?! — начал выходить на резонансную частоту Дед. — Так и только так!
    — Да, но может ли эта штука разрушить, скажем, Москву?
    — Нет, не может. Не может потому, что в Москве пока мало компьютеров. Не говоря уж о компьютерах, подключенных к Интернету. А вот Нью-Йорк — это элементарно. Достаточно ввести данные из архитектурного справочника по этой самой цитадели капитализма, — и через два часа эта хренова цитадель превратится в руины.
    — Ладно, это все абстракции. Надеюсь, ты не думаешь уничтожать Нью-Йорк? — спросил Танцор Деда так, что было непонятно, шутит он или нет.
    Однако Дед ответил вполне серьезно:
    — Как знать, как знать. Сейчас, конечно, нет. Но когда начнется Третья мировая, то пощады они от меня не дождутся.
    Следопыт, Танцор и Стрелка переглянулись: истинный сын своих родителей — Холодной Войны и Дефицита Товаров Народного Потребления.
    — Так для чего же, интересно, Весельчаку понадобилась твоя программа? — Спросил Танцор.
    — А я откуда знаю? Главное, как он про нее пронюхал!
    — Ну, это элементарно. Черт знает, с кем пьёшь, трахаешься… — Танцор спохватился, невольно наступив на свежую мозоль Деда. И быстро перевел разговор. — Думаю, Весельчак хочет разрушить Трейд, избавиться от конкурентов.
    — Тогда почему же он не воспользовался той дискетой, с пластиковыми картами? — возразил Следопыт. — Не сходится.
    — Всё сходится. Тогда было стрёмно. Могли за руку схватить, как организатора банковской провокации. А с этой самой PV все должно быть шито-крыто, все концы в воду. Был небоскреб. И нет небоскреба. Кто виноват? Чеченцы.
    — Во-во, — поддержала Танцора Стрелка. — Наверняка Весельчак уже внедрил в Трейд какую-нибудь Люсю-программистку. У них ведь из-за войны с челябинскими народ на треть обновился. И сейчас сидит та самая Люся номер два и ждет, когда ей программу закинут.
    — Хорошо, а мы чего ждем? Игра уже что ли закончилась?
    — Эк тебя Сисадмин завел, — взвилась Стрелка, — никак не остановишься. Ведь за нами уже никто не охотится. Все охотники в земле сырой.
    — Ты уверена? А эта история с Лохом? Боюсь, что теперь надо ждать какой-нибудь подлянки от Весельчака.
    — У тебя мания, мой друг.
    — Пусть будет мания, но поскольку квартира Деда засветилась, он переезжает к Следопыту. Согласен Дед?
    — Да мне-то что? Дело привычное, солдатское. Только как Следопыт? Я-то человек пьющий. Да и с женщинами иногда встречаюсь.
    — Нормально, Дед, надеюсь, не передеремся. Места в двух комнатах хватит. А как же вы, Танцор? Ведь у вас Лох побывал. Тоже ведь засветились.
    — Ну, мы отобьемся. Нас двое. И еще Калашников со Стрелкиными ботинками. Думаю, у Весельчака боевики не такие крутые, как в Трейде. У него вся сила в мозгах. Чувствую, он нас еще не раз достанет.
    — Слушай, Танцор, а, может, ну его на хрен? Все это дело. — неожиданно скатился к пацифизму Следопыт. — Сядем вчетвером в какую-нибудь Люфтганзу, и — месяца на три куда-нибудь в Канаду, к русским березкам. Или на кенгуру посмотрим. А? Денег хватит. А тут за это время, глядишь, всё и устаканится.
    — Был один такой, Графом звали. Решил в прошлом году соскочить. Так от него даже могилки не осталось.


    ***
    Сисадмин, как обычно, был в курсе всех последних событий, всех тайных разговоров, всех сокровенных мыслей. Дома Танцора уже поджидало его гнусно-глумливая писулька:

От: sisadmin
    Дата: 7 июня 2001 г. 19:25
    Кому: tancor
    Тема: The end?

Глубокоуважаемый tancor!
    Значит, решили, — штыки в землю? Дело хорошее! Правильное! Земля, она по мужику стосковалась, по пахарю, по плугу его могучему, жирные чресла вспарывающему, истосковавшееся. Ей уже пора семя принимать, да ростки зеленые к солнышку тянуть!
    (Кстати, а ты не задумывался о том, что Стрелка почитай за год ни разу не забеременела? Уж как вы наплевательски к предохранению не относитесь, а все почему-то обходится. А ;)
    Да, а тут, вместо того, чтобы делом хлебопашеским заниматься, приходится в окопах вшей кормить! Из-за каких-то сраных банкиров под пули лезть! Правильно, Танцор, ну его на хер!
    Ну и напоследок, как обычно, хочу познакомить тебя еще с одной совершенно изумительной мыслью Лао-Цзы.

Существа рождаются и умирают. Из десяти человек три идут к жизни, три — к смерти. Из каждых десяти еще имеются три человека, которые умирают от своих деяний. Почему это так? Это происходит от того, что у них слишком сильно стремление к жизни.
     Я слышал, что, кто умеет овладевать жизнью, идя по земле, не боится носорога и тигра, вступая в битву, не боится вооруженных солдат. Носорогу некуда вонзить в него свой рог, тигру некуда наложить на него свои когти, а солдатам некуда поразить его мечом. В чем причина? Это происходит оттого, что для него не существует смерти.

Всегда твой sisadmin

    P.S. Да, чуть не забыл! Память-то стариковская, совершенно дырявая. Хочу обратить твое внимание, что из всего окружающего тебя сброда наиболее порядочным человеком, несомненно, является Весельчак. Впрочем, думаю, ты и сам в этом смог убедиться.

    Танцор, прочтя все это, максимально грязно выругался. Стрелка же отнеслась к посланию более рационально, отметив, что Весельчак наверняка готовится сделать им какую-нибудь подлянку с вывертом.

    Утром, ни свет, ни заря, часов около девяти начал мерзко трезвонить мобильник. Танцор стоически терпел эту пытку минут пять. Звонки то прекращались, то неведомый кретин вновь начинал тыкать пальцами в кнопки и ждать, когда же Танцор встанет и шарахнет трубку о стену.
    Танцор встал. Не совсем, правда, добровольно, поскольку Стрелка, зарывшись с головой в одеяло, начала бессознательно, словно кукушонок, спихивать его с дивана.
    Встал, взял трубку и, словно, сомнамбула, прошлепал босиком в кухню.
    — Да. Что случилось?
    — Танцор, здравствуйте, извините, что потревожил вас в столь ранний час. Но дело совершенно безотлагательное! Вопрос жизни и смерти!
    — Чьей? — спросил Танцор, не узнав сорвавшийся на истерику голос.
    — Моей, моей! И еще сотен трех человек! Возможно, это касается и кого-нибудь из вашей команды!
    — А кто вы?
    — Аникеев я, Аникеев! Артемий Борисович!
    — А, Весельчак.
    — Да, можно и так. Прошу вас, выслушайте меня внимательно.
    — Слушай, давай на ты? Идет? Это как-то сближает. Так что конкретно случилось-то?
    — Пока еще не случилось. Но скоро, совсем скоро. Я только что узнал, что игра закончилась…
    — Ну и прекрасно. Мне вчера Сисадмин тоже что-то такое туманное намекал…
    — Не перебивайте…
    — Перебивай!
    — Да, хорошо, хорошо. Дело в том, что там, ну, ты знаешь, сейчас заняты подсчетом выигрышей. Вот. А потом, когда разберутся, то начнут тут, у нас, всё свертывать. Это понятно?
    — Что значит, «там», «здесь»?
    — Не прикидывайся ребенком! Или ты себя человеком до сих пор считаешь?
    — А я еще не решил. Это вопрос непростой, онтологический.
    Танцор включил плиту, поставил кофейник. Решил взбодриться, поскольку предстоял непростой разговор. Надо было просечь, на чем же Весельчак собрался его подловить. Несомненно, начнет плясать вокруг программы Деда.
    — Алло, ты меня слышишь?
    — Ну да, слышу. Так чего тебе все-таки надо?
    — Так вот, предстоит большая ликвидация. И это дело можно, необходимо предотвратить.
    — Угу, и для этого нужна программа. Так? Которую Люся не смогла увести у Деда. Я правильно мыслю?
    Вскипел кофе. Танцор налил самую большую чашку. И начал, обжигаясь, отхлебывать.
    — Слушай, — в голосе Весельчака появилась несвойственная ему тоскливая мольба, что Танцор принял за профессионализм высокой пробы, — ты, вероятно, мне не веришь! Почему? За всё хорошее, что я тебе сделал?
    — Шпионку трансвестированную ты тоже считаешь своим благодеянием?
    — Нет, я был вынужден! Иного выхода не было! Ведь мог бы, мог автоматчиков послать…
    — Мог, — согласился Танцор, — но автоматчики упрямого Деда не обломали бы. Так бы и умер без толку. Ты ж его, наверно, знаешь?
    — Да, конечно. Но как, как мне тебе доказать, что мы с тобой в одной команде?! Как?!
    — Слушай, кончай истерики закатывать. Возьми себя в руки и объясни все подробно и доходчиво. А там уж посмотрим.
    — Но ведь время же теряем, теряем время! Это может начаться в любой момент.
    — Всё! Или рассказываешь. Или разговор закончен!
    Весельчак все же взял себя в руки. Танцор подключил к телефону магнитофон. И начал записывать. Чтобы потом еще раз прослушать вместе со Стрелкой. Две головы — это всегда неплохо.
    Говорил Весельчак долго и путано. Танцор успел за это время выхлебать две почти полулитровых чашки кофе. Вот смысл этой достаточно темной речи, из которой изъяты повторы и излишне эмоциональные фрагменты.

    Банкир Аникеев полгода назад был приглашен неким «игровым комитетом» принять участие в сетевой игре «Щит». Там, в материальном мире, ему предложили сделать ставку в тотализаторе, довольно крупную, и дожидаться окончания игры. Когда его прогноз относительно окончательного результата либо оправдается, и он получит выигрыш. Либо наоборот.
    Предложили также сделать его программный клон, чтобы заслать в виртуальный мир, где бы он в качестве игрока стал председателем правления Петролеум-банка. Так на свет, точнее, на этот, сетевой свет появился Весельчак.
    Да, он это прекрасно знал и осознавал, поскольку программисты вложили в него такую информацию. Точно таким же был и Илларионов, то есть клон Илларионова — Председатель из Трейд-банка. Весельчак подозревает, хоть наверняка в этом и не уверен, что подавляющее большинство сотрудников Петролеума — тоже цифровые клоны реальных людей.
    Понятно, что для Аникеева Весельчак был никем и ничем, куском информации, который невозможно ни увидеть, ни потрогать. Весельчак же здесь, в виртуальном мире, был личностью, имел свое «я» и осознавал себя нормальным человеком. Человеком, который более всего на свете боится смерти.
    Подробности игры там, в реальном мире, то есть принципы ставок в тотализаторе, условия пари и прочие вещи, он знал очень туманно. Несомненно, такова была задача, поставленная перед программистами. Еще меньше он знал о том, чем все это должно закончиться. Управлял банком, боролся с конкурентами и думал, что это будет продолжаться вечно.
    Однако сегодня ночью вдруг узнал, что игра вот-вот закончится. После чего все программные клоны должны быть уничтожены. Там, наверху, вероятно руководствуются предельно прагматичными соображениями: если есть матрицы, люди-эталоны, то с них можно наштамповать сколько угодно программных копий. Причем учесть опыт закончившейся игры и в дальнейшем штамповать более совершенные модели.
    Поэтому Весельчак со всеми своими тремястами подчиненными должен был умереть. Естественно, там, в реале, никто не принимал в расчет то обстоятельство, что клоны — это мыслящие существа, по самоощущению ничем не отличающиеся от людей. В то же время каждый из них был уже совершенно независим от своего прототипа, жил своей совершенно автономной жизнью и имел уже свой накопленный за полгода опыт. И все эти люди, именно люди, должны умереть.
    Технически это выполняется предельно просто. Неподалеку от Петролеума, где-то в Останкино, есть узел сотовой связи, через который осуществляется контакт двух миров, реального и виртуального. Где он, Весельчаку неизвестно. Однако вчера ему удалось узнать, что сигнал на уничтожение будет передан с узла на один из передатчиков телецентра. Затем на передающую антенну телебашни. На какую конкретно, выяснить невозможно. Единственный способ спасти триста человек, разрушить телебашню. Разрушить при помощи программы Деда.

    — Стоп! — сказал Танцор. — Предположим, я тебе поверил. Однако сколько же народу ты угробишь вместе с башней? Ведь там до хрена обслуги. Тоже, наверно, человек триста.
    — Танцор, запомни! Есть игроки, как ты и твои друзья. Вы очень устойчивы. Мы, клоны, сделаны так, чтобы нас можно было в случае нужды быстро «стереть». Все же остальные, кого ты видишь вокруг и считаешь такими же, как и сам, в действительности что-то типа фона, объемной анимации. Те, с которыми ты вступаешь в контакт, на время инициализируются, а потом опять переходят в ждуще-спящий режим. Ни у кого из них, Танцор, нет индивидуальности. Это не убийство. Нет.
    — Хорошо, но почему я должен тебе поверить? Разве это не может быть какая-то подлянка с твоей стороны?
    — Танцор, милый, тебе нужна Останскинская башня?
    — Да, в общем-то, конечно, на хрен не нужна.
    — Это, во-первых. Во-вторых, я с тобой предельно искренен. Ведь не стал же я врать, что тебя тоже хотят стереть! Не стал же!
    — Ладно, предположим, я поверил в твою ахинею про башню. Но где гарантия, что ты вначале не грохнешь Трейд, а потом уже башню. А, может быть, тебе и не нужна никакая башня. Где гарантия, что ты не словчишь? Что все это не блеф.
    — Но ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Помнишь, денег дал? И не стал скрывать, что я тебя знаю.
    — Это не разговор.
    — Хорошо, я выгребаю тебе всю наличку, которая тут есть. Тысяч, наверно, восемьсот наскребу. Идет?
    — Деньги — мусор. Да я не особо и нуждаюсь. Давай конкретней.
    — Черт! Ну передам тебе весь банк с потрохами! Этого хватит?!
    — Я не понимаю, как ты с таким путаным мышлением там у себя командуешь? Это все не то. Надо что-то такое, что бы ты мне оставил под залог. Понимаешь? Самое дорогое. Понимаешь?.. Так, понял. Самое дорогое — это твоя жизнь. Вот и давай, дуй сюда. Заложником будешь.
    — Нельзя, нельзя, Танцор! У меня в башне агент сидит. Я ему сам должен передать дискету. Он только меня знает. Нельзя.
    — Хорошо. Ты подумай пару минут. А потом я тебе перезвоню. Скажи на всякий свой номерок.

    Танцор позвонил Следопыту. Тот по пока еще не изжитой милицейской привычке был уже на ногах.
    — Значит так, Следопыт. Дело очень важное. Слушай и не перебивай. Это приказ. Бери Деда. Бери его дискету. Сначала скопируй. И на самых больших оборотах дуй ко мне. По дороге расспроси, как запускать программу. Всё. Подробности на месте. Вперед.

    — Алло, Весельчак. Придумал?
    — Да. К тебе приедет моя женщина. Это самое дорогое для меня.
    — Жена что ли?
    — Жен здесь ни у кого нет. Она самая для меня дорогая. Веришь?
    Интонация, с которой это было сказано, была более чем убедительна. Танцор поверил. Поверил еще и потому, что это был очень красивый ход. Он прекрасно знал, что все красивое — правильное. Красота, настоящая красота, лживой не бывает. Танцор искренне полагал, что именно красота спасет мир. Правда, как и подавляющее большинство истинных ценителей творческого гения Достоевского, он и не подозревал, что речь идет не о всякой красоте, а о красоте подвига Христа.
    — Да, годится. Верю.
    — Тогда так. Как только к тебе приедет Нина, она будет одна, не волнуйся, то сразу же шлешь мне по эмейлу программный файл.
    — Нет.
    — Что нет! Что нет! — Весельчак был на грани истерики.
    — Ты его скопируешь и размножишь. Так не годится. К тебе приедет Следопыт с дискетой. Он всё проконтролирует.
    — Танцор, время, время! Все может оказаться пустыми хлопотами! Пойми же, черт тебя побери!
    — Нет, Весельчак. Будем делать так и только так. Отсюда до тебя минут пятнадцать – двадцать. Так что не пори горячку.
    — Ну пойми же…
    — Нет. Давай о деталях. Может, ему сразу к башне?
    — Лучше к банку. Тут как раз по пути. Я знаю короткую дорогу. Буду стоять у входа, в машине. Но только прошу, чтобы без фокусов. Умоляю, Танцор!
    — Да, конечно. Надеюсь, за Нину переживать не будешь?
    — О чем речь, Танцор. Такие, как ты, долго не живут…
    — Не понял!
    — Ну с принципами, черт тебя побери, с принципами!
    — А, понял. Как говорится, и жизнью смерть поправ! Та-ра-та-та-та-ра! Короче все, жди. Я тоже буду ждать. Включу телевизор…
    — Ладно, все. Надо готовиться. Спасибо тебе.
    — Не за что. Свежими лимонами вернешь.


    ***
    У банка Следопыта никто не ждал. И это было странно. Потому что ведь торопил, пузыри, можно сказать, пускал, в истерике бился. А тут, видите ли, барин еще не соизволили на крылечко спуститься. Блин!
    Следопыт вылез из джипа. Ткнул с досады ногой переднее левое. Закурил. Достал из кармана мобильник, чтобы рассказать о незадаче Танцору.
    И тут из дверей выскочила, словно ошпаренная, сексапильная барышня секретарско-референтского вида и смешно и одновременно жалко, потому что была на изрядных каблуках, побежала к джипу.
    — Следопыт, миленький, скорей! Скорей, спасайте! — запричитала она, закончив дистанцию. — Скорей, Артемий Борисыч!.. Спасать надо!
    Железным Следопыт не был, однако нашел в себе силы не потерять голову, не кинуться по первому зову в вероятную мышеловку:
    — Мы так не договаривались. Договаривались ехать отсюда в Останкино.
    — Умоляю вас, они уже начинают! Пощадите! Скорей!
    В глазах стояли слезы. Не говоря уж про голос.
    Ладно, — решил Следопыт, — у Танцора заложница. Так что можно и рискнуть. Все же неплохой чувак, не пожалел пятидесяти штук. А это, вероятно, та самая Илона, про которую Танцор рассказывал, — соображал он, пока шагал рядом с бегущей Илоной. — Рискнем! Как никак банк, источник народной радости!

    В привратницкой толклись трое каких-то совершенно индифферентных охранников, не обративших на вбежавших ни малейшего внимания. Что отчасти было, конечно, понятно — секретарша шефа. Но хоть бы кто глянул в их сторону.
    В вестибюле было какое-то бессмысленное броуновское движение. Это бросалось в глаза. Люди двигались в самых разнообразных направлениях, их траектории не подчинялись никакой логике. «Сомнамбулы» — сформулировал Следопыт.
    Илона неслась прямиком к лестнице… В вдруг, налетев сходу на одного, с рыбьими глазами, в бордовой рубашке с желтым галстуком, не отскочила от него. И не сшибла, потому что не могла сшибить, массы были несопоставимыми. А пробежала насквозь.
    Следопыт словно примерз к полу. Призраки!
    Резко стало холодно. Но не от мощных кондиционеров. Нет.
    Илона обернулась. С мольбой: «Он ждет! Скорее!»
    Следопыт с трудом пересилил нормальные, естественные рефлексы, которыми его усиленно долбил мозг, впервые в жизни столкнувшийся с подобной ирриальщиной, которыми пытался парализовать, а потом погнать обратно, к выходу.
    — СКОРЕЕ, СЛЕДОПЫТ!

    В дальнем углу кабинета стоял Весельчак. На их появление он никак не отреагировал. Стало ясно, что и он тоже. Отсутствующие глаза, хаотичная мимика. Слегка размытые контуры, как бы «не в фокусе».
    Илона зарыдала.
    Опоздали.
    Следопыт подошел к бару. Налил на треть два стакана водки. Один выпил сам. Второй протянул Илоне. Заставил выпить.
    Немного успокоилась. Во всяком случае, трясти ее перестало.
    — Неужели ничего уже нельзя? Следопыт, миленький.
    — Не знаю. Он говорил, что надо башню грохнуть. Но ведь уже… А ты как уцелела?
    — Артемий Борисыч говорил, что со мной ничего не должно случиться. Я не такая, как все здесь.
    Следопыт пристально посмотрел на Илону:
    — Игрочиха?
    Но та не успела ответить. Резко вспыхнул двадцатичетырехдюймовый экран монитора. Выплыло лицо Весельчака.
    Это было сильно. Очень сильно!
    Весельчак заговорил, глумливо ухмыляясь.
    — Да, Следопыт. Это игрочиха. Та самая Дюймовочка, за которой ты в прошлом году гонялся по всей Москве. По нашей Москве. Ее, правда, изрядно переделали. Стала не такой миниатюрной. Фигуру подогнали под соответствующие стандарты. Ну, и четверть века скинули. Как видишь, теперь ягодкой стала. Весельчак прямо-таки мурлыкал, глядя на нее. Но характер тот же самый. Сплав артистизма и интриганства.
    — Артемий Борисыч, — радостно улыбаясь, перебила его Илона совершенно идиотским вопросом, — где вы?
    — В телевизоре я, милая, в телевизоре. Тут и живу… Борисыч-то я Борисыч, да не тот. Твой шеф, как я вижу, совсем скоро в воздухе растает. — И он совершенно непристойно заржал, с какими-то всхрюкиваниями. Потом слегка отошел, протер глаза носовым платочком и продолжил. — А вообще-то я вам благодарен, всем вам. Если б вы знали, какой выигрыш я сорвал!
    Следопыт наблюдал за этой харей как-то совершенно спокойно, можно сказать, отрешенно. Ну, мудак и есть мудак. Что с него взять? Не станешь же злиться на то, что дождь пошел или еще что-то такое. Стихия. Тупая самодостаточная стихия. А никакая не игра богов или там козни генотипа.
    Внезапно Аникеев исчез с экрана. Появилась совершенно незнакомая рожа. Следопыт пригляделся. В общем-то даже и не рожа, а вполне стандартная физиономия. С умеренным интеллектом во взгляде. Волосы, зачесанные назад, были не в силах замаскировать плешь. Слегка обвислые щеки, видимо, давно уже отвыкшие от свежего воздуха. И елеуловимый нервный тик. Так, чуть-чуть левое веко. Или правое? Монитор передает зеркальное изображение или прямое?
    Незнакомец, закашлявшись, прервал теоретизирование Следопыта.
    — Значит так. Я — координатор проекта.
    — Знавал я одного Координатора, царствие ему небесное, — не удержался от хамства Следопыт.
    — Зря ты так. Совершенно неуместно. Для того, чтобы настроиться на подобающий лад, сходи-ка, проверь дверь. В смысле, попробуй отсюда выйти.
    Следопыт подошел к двери. Подергал. Дверь была заперта. Шансов вышибить ее не было никаких. Потому что была она, что называется, «сейфовая».
    — Вот-вот, — сказал за спиной монитор. — А теперь попробуй через окно. — Второй этаж, не так уж и высоко.
    Танцор взял стул и ударил им по стеклу. Потом ударил изо всей силы. Изо всей силы, на которую способен попавший в капкан зверь. Тот же самый результат. Достал Макарова. Выпустил три пули. Остановился лишь после того, как третья, отрикошетив, чуть не отсекла ухо.
    Да, расклад был явно не в его пользу. Посмотрел на Илону-Дюймовочку. Та плакала. Достал мобильник, чтобы рассказать Танцору, в какую мышеловку его заманили.
    Координатор, громко высморкавшись, скептически заметил:
    — Не трудись, Следопыт, телефон отключен.
    — Да-да, дорогой, платить надо за мобильничек! Халява кончилась! — высунулся из-за спины Весельчак.
    — Артемий Борисыч, извольте вести себя прилично! — сказал Координатор, не оборачиваясь. — Вот уж не думал, что выигрыш на вас так пагубно подействует. Пойдите куда-нибудь, в бар, в казино, еще куда-нибудь. А с тобой, Следопыт, я хотел бы немного побеседовать. Все ж таки мыслящее существо как никак. Имеешь право.
    — Существо, говоришь?!
    — А кто же? — изумился Координатор. — И ты это сам прекрасно знаешь. Но сейчас не время для такого рода дискуссий. Хочу обратить твое внимание на то, что ни Илона, ни Весельчак не виноваты в том, что ты попался. Весельчак искренне полагал, что сможет воспрепятствовать, как он выражался, уничтожению. На самом же деле это чистка. Ведь ты же наверняка знаешь о международном договоре по незагрязнению Сети?
    — Но они же были людьми! Они же чувствовали. Они боялись смерти, черт тебя побери!
    — Опять ты за свое! — сказал раздраженно Координатор. — Я собственно, не за тем подключился, чтобы обсуждать этические проблемы. Проект закончился, и надо готовиться к новому. А эти будут тут путаться. Правда, мне не совсем понятно, откуда эти глюки появились. Должны были ведь подчистую стереться. А тут какие-то призраки…
    — Слушай, — решил воспользоваться ситуацией Следопыт, — а нельзя ли поговорить с Сисадмином? Ведь ты же сам сказал, что имею право. Как мыслящее существо.
    — А не хотел бы ты получить ауденцию у Папы Римского? — рассмеялся Координатор. — А лучше у апостола Петра. Нет такой потребности?
    — Ну ничего, когда-нибудь мы доберемся до вашей блядской лавочки! Тогда разговор будет совсем другой!
    Лицо Координатора приобрело крайне озабоченное выражение. Даже челюсть отвалилась. Когда он отсмеялся, а смеялся он всегда глубоко внутри себя, не выдавая себя ни одним мускулом, то сказал все тем же тоном, как бы усталым и перманентно озабоченным:
    — Дело в том, Следопыт, что если кто и будет пытаться до нас добраться, то только не ты. Потому что — слушай внимательно — мы в тебе слегка разочаровались. Понимаешь? Ты в последнее время несколько выбивался из ансамбля. Правда, не это главное. Просто все следующие проекты будут таковы, что ты уже не нужен. Именно для этого тебя сюда и, скажем так, пригласили.
    У Следопыта все оборвалось внутри, и бешенною замолотилось сердце.
    — Вот, дорогой, это означает, что ты подлежишь уничтожению. А чтобы тебе не было слишком скучно и страшно, вместе с тобой будет уничтожена и Илона. Поскольку вы не клоны, а игроки, дело это не столь простое и быстрое. Но, обещаю тебе, никакого садизма.
    Следопыт уже собрал в кулак остаток сил, мужества и всего остального, что у него было внутри, решив вести себя достойно. Потому что зачем же доставлять радость этим скотам? Да и Дюймовочка… Дюймовочка, парализованная ужасом, уже ничего не соображала. Глаза с расширенными зрачками смотрели в бесконечность. По щекам беззвучно текли слезы.
    — Значит, решили?
    — Да, Следопыт. Деваться некуда. Кстати, не ломай компьютер, тут совсем другой механизм. Ты же, в отличие от клонов, исчезнешь бесследно, без всяких этих глюков.
    — И душа?
    — О чем ты? Где она у тебя, Следопыт? В каком-нибудь числовом массиве записана? Брось, не будет тебе ни рая, ни ада. Не будет и буддийской модели, даже в растение не перевоплотишься. Лучше горькая правда, без иллюзий, чем сладкая ложь. Согласен?
    — Скоты! Ублюдки!.. Ты-то сам не подохнешь случайно? Уверен?!
    — Уверен!

    На мониторе появилось изображение российского триколора, приспущенного на флагштоке. Сверху была черная траурная лента. И Шопен.
    Илона, подчиняясь какому-то утробному рефлексу, кинулась к Следопыту, прижалась к груди мокрым лицом, словно пыталась найти в живом и теплом теле спасение. Впрочем, не только лицо было мокрым. Но это ничего. Ничего в этом стыдного не было. Танцор посадил ее на колени и гладил по голове.
    Вдвоем не так страшно.

    Минут через пять с головой что-то стало происходить. Следопыт отчетливо увидел перед собой длинный тоннель, стены которого были зеркальными. Он начинался где-то внутри него. И терялся в бесконечности.
    Следопыт не только увидел, но и ощутил, как кто-то вышел из него, откуда-то, то ли из легких, то ли из сердца, то ли из селезенки, и медленно пошел вперед, дробясь и множась в зеркальных стенах тоннеля. И хоть видно было только спину и затылок, стало ясно, что это Танцор. Вслед за ним ушла Стрелка… Дед… Рома Родионов… Степанов… Майор Завьялов…
    Скорость постепенно нарастала. Уже неслись вон, прочь из Следопыта, менты, с которыми он когда-то служил, хакеры и жучки, которых ловил на Митинском рынке, быстротечные подружки, институтские друзья и просто знакомые, одноклассники, учителя…
    Следопыт ощутил, что Илона уже на так сильно к нему прижимается, точнее она стала уже какой-то мягкой. Потом почти неосязаемой. И исчезла.
    А из него продолжали со свистом вырываться и уноситься вдаль какие-то дети, которых он уже не помнил. Все мельче, мельче, мельче…
    И вдруг Следопыт опустел. Казалось, больше внутри него ничего нет.
    И тут медленно вышел отец. Пройдя шагов десять, обернулся и внимательно посмотрел на сына. Потом ушла мама.
    Стало медленно темнеть.

    Танцор непрерывно звонил то Следопыту, то Весельчаку. И по одному, и по другому номеру омерзительный женский голос отвечал, что абонент временно недоступен.
    Стрелка пыталась хоть что-то выяснить в Сети. Однако и там творилась какая-то чертовщина. На письмо, посланное Весельчаку, пришел ответ почтового автомата:

The following address had permanent fatal errors
    No such user: anikeev@petroleum.ru

    Куда-то исчез и сервер Петролеума. Впору было ехать и смотреть, стоит ли банк на месте или же провалился под землю.
    Лишь один Дед безмятежно сидел у включенного телевизора, потихоньку потягивая виски, и ждал, когда же на хрен закончится всё это телевидение. В свою дискету он верил свято, ни на йоту не сомневаясь, что она сработает самым эффективным образом.
    Нина, которая, действительно, была дивно хороша собой, рассеянно листала журналы. Мыслями она была там, с Весельчаком, который сейчас боролся за ее и свою жизни. За жизни трехсот своих петролеумцев.

    Стрелка оторвалась от монитора и посмотрела не нее. И вдруг заметила, что с Ниной происходит что-то странное.
    — Танцор, — позвала она, — иди сюда. Смотри.
    Танцор с досадой оторвался от мобильника. Перешел в «компьютерную» комнату… И обомлел. Красивое лицо Нины, сохраняя те же самые пропорции, тем не менее, разительно переменилось. В нем четко проступали черты, свойственные слабоумным. И тут же его еще более исказила уродливая гримаса.
    — Нина, — позвал ее Танцор, — Нина! Ты что?
    Нина не слышала, не понимала, не реагировала.
    Изменения стремительно нарастали. У Танцора возникло ощущение, что Нина обесцвечивается, теряет резкость очертаний. «Тает!», — наконец-то нашел он нужное слово.
    Вскоре ее тело, расставшись с плотью, слегка покачивалось, слегка колебалось сквозняком.
    Все было ясно.
    — Дед, — зло крикнул Танцор, — бросай на хрен свой телевизор. Давай, вводи в программу данные по Останкинской башне.
    — Чего горячку порешь, — нехотя откликнулся Дед, не отрываясь от экрана. — Щас они ее, заразу, завалят. Щас, не успеют новости закончиться.
    — Да ты посмотри, твою мать, посмотри, что получилось!
    Дед наконец-то глянул на Нину. И настолько изумился, что чуть не выронил съемную челюсть. Сел за компьютер, зарядил дискету и застучал по кейборду.
    Танцор тем временем набил магазин для Калашникова. Сунул под брючный ремень Стечкина. Положил в сумку автомат и гранатомет. Стрелке дал Макарова.
    — Ну, готов? — спросил Деда, стоя уже у входной двери.
    — Ready! — молодцевато гаркнул Дед, словно здоровенный детина из дебрей Канзаса, которого сержант посылает прыгать с парашютом в топи Меконга. Однако за счет особенностей дикции получилось «Redeye!», что, как известно любому забулдыге от Северной Дакоты до Техаса и от Нью-Йорка до Калифорнии, означает крепкий дешевый виски.

    ***
    Из телецентра вышла съемочная группа. И рысью побежала к служебному «Москвичу». Видимо, что-то где-то только что взорвалось. Или кого-то замочили. И надо было успеть, пока труп был еще тепленьким. Такая работа.
    Однако добежать не успели. Путь преградил Танцор с автоматом.
    — Так, на хрен! Камеру сюда, суки! Камеру! А то всех на хрен! И микрофон! Живо! И двадцать минут сидеть в машине! Двадцать! Всех на хрен замочу!
    Бригада с готовностью отдала и камеру, и микрофон. Стрелка сдернула у двоих с груди бэджи и прицепила себе и Танцору. Собрала мобильники и кинула в «Жигули».
    Потом Танцор загнал всех в раздолбанный «Москвич». И сказал, что при включении зажигания или при попытке открыть дверь машина взлетит на воздух. «Через двадцать минут вернусь, разминирую!», — крикнул напоследок.

    Пока Танцор несся к башне, Дед давал Стрелке последние наставления:
    — Главное, как только RUNом ее, голубушку, запустишь, то сразу же с Танцором бегите подальше. Потому что эту хреновину быстро развалит. Слишком уж неустойчивая.

    Мент у входа оказался чересчур доверчивым. Не пришлось даже автомат доставать. Стрелка поводила во все стороны камерой. Танцор начал молоть в микрофон, который оказался с ОРТ, дикую ахинею про то, что «теперь товарищи телезрители, мы входим в святая святых российского телевидения, в самую высокую в мире телевизионную башню, спроектированную самородком Кулибиным и инженером Поповым и воплощенную в стекле и бетоне их не менее талантливыми потомками».
    Лифт стремительно вознес террористов на технический этаж. Паренек в синем комбинезоне показал, где машинный зал. Танцор с автоматом в правой руке и гранатометом в левой быстренько уложил всех на пол, с ладонями, сцепленными на затылке.
    Стрелка села за пульт огромного компьютера, который натужено выл, словно Ил-86, пересекающий Атлантический океан. Сунула в окошко дискету. Скинула экзешный файл PV в память компьютера. И запустила программу.
    Танцору, который беспрерывно и настолько злобно матерился, что даже у Стрелки уши начали скручиваться в две красненькие трубочки, тем временем дали ключи от зала. Дали с готовностью, по первому же требования. И он уже гнал всех вниз, к выходу.
    Стрелка, убедившись, что программа работает, заперла дверь и поспешила за Танцором.

    Мент у входа так ничего и не понял. Почему перевозбужденная толпа вывалила из башни, хоть до обеда было еще больше часа? Почему начали мерцать осветительные лампы? Почему начал вибрировать пол? Почему парень с ОРТ крикнул ему: «Всё, служивый, вали отсюда»?
    Однако на всякий случай свалил.

    Танцор уже успел отъехать от башни метров на семьсот. И теперь стоял рядом с машиной, напряженно всматриваясь, — происходит что-нибудь с ней или нет? Рядом молча стояла Стрелка. Дед, поднимая и резко бросая вниз правый кулак, словно пытался помочь резонансу, надсадно выдавливал из гортани: Ну, давай!.. Ну, давай!.. Ну, давай!.. Ну, давай!.. Ну, давай!..
    Ничего не происходило…
    Танцор посмотрел на часы: прошло пять минут. Уже пять минут…

    И вдруг самая макушка, шпиль, слегка качнулся влево. Вернулся. И ушел на столько же вправо. Потом еще раз, с уже большей амплитудой.

    — Ну, японский городовой, пошла! — облегченно вздохнул Дед. И тут же начал с еще большей энергией махать кулаком, синхронно с колебаниями.

    А башня уже раскачивалась и скрипела, словно одинокая корабельная сосна под натиском бури. Со шпиля сыпались вниз гроздья сверкающих, шипящих, и лопающихся, как веселый фейерверк, искр. Сверкнула молния. Потом вторая…

    — Ну, теперь мобильникам хана, — тихо сказала Стрелка, не отрывая взгляда от гигантского шоу, которое придумал Дед.
    — Хрен с ними, Стрелка! — весело крикнул Танцор. — Раз пошла такая пьянка!..
    Потом еще раз посмотрел на часы:
    — Ну, думаю, все оттуда уже свалили. Хоть все они и анимация, но так как-то спокойней.

    Было ясно, что башня доживает уже последние секунды. Внутри уже бушевал пожал. Из окон вовсю валили клубы разноцветного дыма. Амплитуда колебаний уже превзошла запас устойчивости, заложенный в строительном проекте…
    И вдруг остановилась, вертикально, словно ничего и не было. Все тело башни сотрясла чудовищная судорога, отчего прогремел оглушительный раскат грома. И треснула, разломилась в трех местах — у основания, там, где наростом сидел ресторан «Седьмое небо», и в самом верху, где начинался трехсотметровый шпиль. И все эти сотни тонн плавно полетели вниз.

    — Рот, рот открыть! — заорал хитромудрый Дед.
    И это было правильно, потому что через пять секунд земля содрогнулась от страшного удара, а грохот был такой, что вполне могли лопнуть барабанные перепонки.

    Закурили. Постепенно пришли в себя.
    — Ну вот, — изрек Танцор, глядя на поверженное восьмое чудо света, построенное в годы социализма. — Теперь, когда не стало этой иглы, этого шприца с грязной мулькой, может, начнут книжки читать.
    — Во-во, — подхватил Дед, — не какого-нибудь милорда глупого, а Керуака, Гинзберга, Фарленгетти, Берроуза…
    — Может, Дед, и про нас какой-нибудь правильный чувак напишет.
    — Конечно, ексель-моксель, это было бы клёво.
    — Да, — сказал Танцор, в третий раз посмотрев на часы, — что-то Следопыта не видать. Пора бы уж.


    ***
    И тут в люке канализационного колодца, рядом с которым они стояли, послышался какой-то шум. И кто-то начал стучать изнутри по чугунной крышке. Кирпичом, но скорее всего железкой.
    Танцор наклонился и откинул крышку.
    В воздухе разлилось серное зловоние.
    И тут же, испуганно озираясь, показалась голова Ханурика. Он выскочил и, петляя, побежал к останкинскому пруду, где, шипя, остывали обломки «Седьмого неба».
     Затем из колодца вылезли живые и невредимые:
    — Кривой Чип;
    — три таганских быка;
    — двадцать пять челябинских краповых беретов;
    — семьдесят трейдовских боевиков;
    — Чика с телохранителем;
    — Председатель с водителем и двумя телохранителями;
    — Весельчак с Ниной;
    — Следопыт в обнимку с Илоной, которые с нежностью смотрели друг на друга;
    — Люся, которая, не будучи дурой, в камере перерезала себе вены.
    А когда полезли триста сотрудников Петролеум-банка и двести — Трейд-банка, Председателя, как самого богатого, послали за пивом с лангустами. Дед заказал виски. А Чика начал что-то гундосить про героин, за что его чуть не кинули обратно в колодец.
    Затем из московских коммуникационных недр раздались какие-то странные механические звуки, и появился отец кибернетики Норберт Винер. Но не канонический старец, способный внушать окружающим лишь стерильное почтение, а молодой, изрядно пьяный и чрезвычайно довольный собой молодой человек, почти студент. На груди у Винера на кожаном ремне висела обшарпанная шарманка, он весело крутил ручку и на мотив «Амурских волн» орал на чистейшем русском языке всего лишь два слова. И эти слова были: «ПОЛНЫЙ АБЗАЦ!»