Предисловие

Недавно получил письмо из Израиля, в котором старинный мой знакомый Алик Гетман спрашивает: тот ли я Тучков, который в 70-е годы работал в НИИ радиоизмерительных приборов? И тут, предавшись воспоминаниям о делах давно минувших дней, я понял — пора писать мемуары. Ибо, с точки зрения компьютерного дела, 70-е — это все равно что какое-нибудь Средневековье, непонятное и малоправдоподобное для современного юзера. К тому же и компьютерные разработчики в нашей стране практически вымерли, словно динозавры. А музеев, где можно было бы посмотреть на плоды их рук, увы, не существует.

Данные записки, как и всякие мемуары, не лишены некоторой путаницы в названиях, параметрических данных и хронологии, поскольку небольшой склероз является не только неотъемлемым свойством данного жанра, но и его украшением. Необходимо оговориться и о том, что описанные здесь события находились в некотором отдалении от столбовой дороги строительства отечественной вычислительной техники, на которой создавались БЭСМ, ЕС ЭВМ, «Эльбрус» и иже с ними. Поскольку автор с 72-го по 90-й годы в чине ведущего инженера разрабатывал управляющие мини-ЭВМ.

Несмотря на то, что такая деятельность была довольно локальной и должность автора была гораздо ниже министрской или директорской, приведенные ниже сведения могут оказаться интересными для широкого круга читателей. Кто-то вспомнит ушедшую молодость и ностальгически взгрустнет. Кто-то от души развеселится по поводу того, в каком «каменном веке» пребывало поколение отцов.

Впервые я увидел Электронную вычислительную машину (ЭВМ) году в 69-м на кафедре вычислительной техники Московского лесотехнического института, где я учился на довольно популярном в те годы ФЭСТе (факультет электроники и счетно-решающей техники), который готовил спецов для королёвской космической фирмы. Данная ЭВМ (то ли «Наири», то ли еще как-то по-кавказски) поразила меня тем, что вместо бумажной перфоленты для ввода данных и программ в ней использовалась засвеченная стандартная кинопленка, с пробитыми в ней дырочками. Больше такого чуда чудесного я, слава богу, никогда уже не встречал.

Когда же в 72-м молодым энергичным инженером пришел в МНИИРИП, то там с периферией было все нормально, она была на самом современном уровне тогдашнего времени. Информация байт за байтом набивалась на стандартной бумажной ленте при помощи перфоратора. Штуковина эта была, к счастью, не очень большой и не очень тяжелой. Так что ее вполне мог переносить с места на место человек мужского пола со средними физическими данными. Однако самое главное зло ленточного перфоратора заключалось в том, что девять его пуансонов (8 информационных и один для синхродорожки) молотили с такой чудовищной силой, что это было посильней «Фауста» Гете.

Грохотали, собственно, все периферийные устройства. Электрическая пишущая машинка колотила по каретке так, что ее нельзя было поставить на один стол с какой-либо электроникой — от вибрации ячейки выползали из разъемов, отваливались провода. Скорость печати при этом была лишь раза в полтора выше чем у матерой машинистки.

Ежели нужно было печатать много и быстро, то тут применяли алфавитно-цифровое печатающее устройство АЦПУ-128. Этот мастодонт весил уже около полутонны. Набор символов был невелик: десять цифр, знаки препинания и заглавные буквы. Строчных букв не было. Принцип действия АЦПУ-128 заключался в том, что во время вращения толстого и длинного барабана, по окружности которого располагались литеры (полный набор на каждую позицию строки), по бумаге били молоточки (по молоточку на каждую позицию). Подходила нужная буква в данной позиции — срабатывал ее молоточек, и так далее, пока барабан не совершит один оборот и соответственно, не отпечатается одна строка. Потом начинала печататься следующая строка.

Кажется, все это происходило примерно так. Во всяком случае, так это передавали изустно механики. Ну, а заглянуть в грохочущее чрево дураков не было, поскольку запросто могло оторвать руку, а то и голову. Скорость, конечно, тоже была дохлой. Но быстрее в СССР тогда ничего не печатало.

Ну а данные и программы вводили в ЭВМ при помощи фотосчитывающего устройства FS-1500, которое делали для СССР братья чехи. Этот механизм был самым тихим, он, скорее, не гремел, а шелестел перфолентой. При этом лента сматывалась с некоего вала, снабженного ручкой, и падала не на пол, а в специальный короб. Во время загрузки 8 Кбайт можно было успеть выкурить треть сигареты.

Юные читатели могут задать вполне естественный вопрос: а не проще ли было бы пользоваться дисплеем и магнитной лентой? Ответить на него внятно довольно сложно. Хоть в стране и существовали телевизоры и ленточные бытовые магнитофоны, на которых можно было послушать Битлов, Роллингов, Высоцкого и Окуджаву, но дисплеев и компьютерных лентопротяжек не было. Трудно сказать, почему. Видимо, страна была такая.

В МНИИРИПе не конструировали ни пушек, ни танков, ни баллистических ракет. Однако сие учреждение, хоть и косвенно-вспомогательным образом, но работало на военную промышленность. Все тогда в империи, кто в должности инженера получал не 80, а 120 рублей, работали на войну. Разница в 40 рублей (18 кг колбасы) в эпоху всеобщего равенства была колоссальной.

Отдел №11, в который я попал, разрабатывал систему контроля качества обтекателей стратегических бомбардировщиков и всевозможных ракет на предмет искажения обтекателем радиоволн, излучаемых помещенной внутрь антенной. Передающую антенну поворачивали и по курсу, и по тангажу и замеряли сигнал на приемной антенне, установленной на некотором расстоянии. Все это поворачивалось, измерялось и обсчитывалось автоматически при помощи системы, которая имела ласковое имя «Копер».

Попал я в очень хорошие руки моего непосредственного начальника, который полностью соответствовал своему имени-отчеству, укоренившемуся в популярном цикле анекдотов. Звали его Василь Иванычем. Когда он ответил мне на первый вопрос об особенностях вверяемого в мои руки арифметического устройства, то я подумал о том, что слишком глуп, чтобы вникнуть в суть его мудрого высказывания. После получения ответа на второй вопрос, понял, что имею дело, мягко выражаясь, с некомпетентным человеком. Как я чуть позже узнал, Василь Иваныч был незаменимым в отделе человеком, потому что его тесть занимал какой-то очень высокий пост в министерстве. И зять был кем-то вроде лоббиста или агента влияния.

Хорошо, что Василь Иваныч понимал степень своей компетентности, поэтому мне была предоставлена полная самостоятельность. Точнее, я какое то время вводился в курс дела разработчицей Таней, которая вскоре ушла рожать ребенка.

Надо сказать, что средний возраст в отделе, состоявшем из сотни человек не превышал комсомольского (до 28-и лет). Поэтому люди постоянно влюблялись, женились, рожали детей.

Таким образом, мне достались два блока арифметического устройства, каждый из которых весил не меньше чем ведро картошки. Сделаны они были на микросхемах 217-й (кажется) серии с гастрономическо-дипломатическим названием «Посол». В каждой «послине» было гораздо больше металла и объема, чем электроники. Скажем, восьмивходовая функция И-НЕ. Или две аналогичных четырехвходовых, или четыре на два входа. Элементарных инверторов не было. Ну уж а о регистрах, счетчиках, сумматорах, дешифраторах говорить не приходилось. Не было даже триггера. И за то спасибо, что наша индустрия компонентов перешла с транзисторной базы на «послиную».

Так что все приходилось городить, пользуясь заветами господина Джорджа Буля. Поэтому стоит ли удивляться тому, что один блок занимал 24-разрядный сумматор с соответствующей логикой проверки результата на ноль, на переполнение и т.д., а во втором располагались три регистра — два простых и один сдвиговый. Блоки покоились в стойке, где было еще по паре сундуков ОЗУ (оперативное запоминающее устройство), именуемое нынче как RAM, устройства управления, где находился счетчик команд и схемы, позволявшие модифицировать адреса команды, а также осуществлять условный и безусловный переходы, и еще что-то.

В соседней стойке располагалось постоянное запоминающее устройство (ПЗУ), нынешнее ROM, и дешифраторы пэзэушных команд, которые давали на выходе всю совокупность управляющих сигналов для всех устройств. Этот «огород» с трудом влезал в шесть или семь блоков, поскольку многие сигналы требовали транзисторных усилителей. Три остальные стойки занимали АЦП, ЦАП, управление механическими перемещениями антенны, контроллеры устройств ввода-вывода.

Процессор с памятью были построены по классической схеме, с которой в этом году на первом курсе компьютерного факультета познакомили моего сына Кирилла. Правда, были некоторые особенности и своеобразия, без которых жизнь разработчика становится скучной и рутинной.

Особые слова необходимо сказать об ОЗУ. Оно было сделано из ферритовых колец, которые в процессе записи числа или команды намагничивались и могли хранить информацию довольно долго после отключения питания. Сия штуковина вмещала 4096 трехбайтовых чисел, чего вполне хватало для написания любой программы (в машинных кодах) для управления антеннами, генераторами, периферийными устройствами. Ферритовый куб со всеми его махонькими колечками и мильонами продетых сквозь них тонюсеньких проводков делался на каком-то там заводе компонентов. Поэтому он ни у кого не вызывал особого раздражения.

Куда хуже обстояли дела с ПЗУ объемом 4096 слов по 48 разрядов. Потому что ПЗУ делали на нашем опытном производстве чудовищным способом. Сидела несчастная монтажница и протягивала («прошивала») четыре тысячи проводков через 48 ферритовых колечек. (разряды соединялись по ИЛИ, поэтому 4096 проводов делились на несколько параллельных линеек). Если по данному адресу в данном разряде должна быть единичка, провод вдевался в кольцо и накручивался на него одним витком, если ноль — виток не делался. Понятное дело, от такой жуткой работы, во-первых, можно было сойти с ума. Во-вторых, монтажница часто ошибалась, и приходилось исправлять ошибки, что было непросто. В-третьих, в процессе отладки отлавливались программные ошибки, которые тоже требовали «перешивки» проводов. Неясно, почему от такой чудовищной работы несчастная монтажница не спилась, никого не убила. Она даже не материлась на «этих мерзких инженеров». (Слово "козел" в те времена еще не употреблялось).

Куб ПЗУ, за счет вложенного в него чудовищного труда и человеческих эмоций, обладал магической силой — он распоряжался судьбами связанных с ним людей. Старший инженер Саша, который отвечал за все шесть блоков, куда входил сам куб и его обрамление, не мог не влюбиться в инженера Надю, которая занималась кубом. Потому что куб был душой шести блоков, а Надя, соответственно, была для Саши противоположнополым человеком, с которым он связывал все свои надежды и ожидания. Поэтому он вздыхал, глядя на то, как ее нежные пальца перебирают тонюсенькие проводочки, говорил нежные слова, пытался дарить цветы. Однако эта любовь не могла не быть безответной. Надя свой куб ненавидела лютой ненавистью. Соответственно, раздражал ее и Саша.

Занимаясь арифметическим устройством, я неизбежно подключился к написанию микропрограмм (так назывались зашитые в ПЗУ программы, обеспечивающие отработку команд процессора и периферии). Дело это мне понравилось, поскольку не требовало ковыряния паяльником в безумном переплетении проводов. Кто-то может и не поверить, но раньше не существовало никаких «материнских плат», все соединения на которых проведены печатными проводниками. Да, на отдельных ячейках так дело и обстояло, но ячейки, собранные в блок, соединялись между собой припаянными к материнской части разъемов проводами МГТФ. Разъемов в каждом блоке было 25, в каждом из них было 90 контактов, следовательно, по максимуму на каждый блок приходилось 1125 проводных соединений. Но если было даже и по минимуму, то все равно никому мало не казалось.

Как все это настраивалось и отлаживалось, о том вспоминать страшно. При помощи одних лишь бесконечно перещелкиваемых тублеров, индикаторных лампочек и пошаговой кнопки «Пуск».

И тут мы вплотную подошли к проблеме надежности аппаратуры той эпохи. Конечно, примитивные микросхемы перегорали не столь интенсивно, как вытесненные ими транзисторы. Однако горели и они. Но основным бичом были десятки тысяч проводов, которые имели тенденцию периодически отваливаться в местах пайки. Изрядно «доставали» и разъемы, которые ни с того, ни с сего вдруг переставали «контачить», в связи с чем основным занятием эксплуатационщиков было тупое выдергивание ячеек из раъема, вставление по новой и покачивашие-пошатывание. Каждый день с «Копром» что-нибудь да происходило. Сбоев никто не считал, считали отказы.

Компоненты всегда у нас были не на высоте. Монтажники паяли тоже далеко не всегда нормально. Все это проистекало потому, что русский человек к технологическому занудству относится с большой неприязнью. Ткнул паяльником — и нормально. Больше раз ткнул — больше получил. Ну а уж чтобы спиртом протереть, так это пусть дураки делают. Приведу характерный пример. Колупаясь в цехе с другим своим детищем несколько лет спустя, я понял что надо бы протереть печатный разъем спиртом. И спросил у заводского технолога: «Спирт у вас есть?» «Щас все будет», — ответил он мне с готовностью и куда-то убежал. Минут через пять принес полстакана спирта и бутерброд с сыром. Чтобы спирт на железяку тратить — это у него в голове не укладывалось.

Тут уместно привести и еще один пример. Во время отладки макета управляющего калькулятора, речь о котором пойдет ниже, мы столкнулись с тем, что каждый узел работал отменно. Но когда они все втыкались в материнскую плату, в только что начавшиеся выпускаться в стране разъемы для печатных контактов, ничего не работало. В конце концов нарезали тоненьких коротеньких резиночек и навтыкали их в промежутки между металлическими контактами разъемов, которые должны были пружинить, но, собаки, не пружинили, и стенками разъемов. Так сказать, подпружинили их гадов принудительно. В дальнейшем, конечно, эти разъемы стали делать получше. Но идеала так и не достигли.

Не слишком большая надежность нашей системы могла подтолкнуть главного конструктора к естественной идее о резервировании и дублировании. Однако делать лишнее «железо» ни у кого особой охоты не было. Зачем, когда под рукой достаточно человеческого материала? Поэтому в качестве запасных подстраховочных элементов выступали инженеры. Для всей необъятной страны требовалось лишь четыре «Копра», которые поставили в огромных безэховых камерах размером с лужниковский Дворец спорта в городах Химках, Обнинске и пару штук в Константиновке Донецкой области. И заключили с заказчиками договор об обслуживании. Отвалится проводок или сгорит микросхема, и тут же на поезд дальнего следования садятся четыре инженера (чтобы в купе ездить без посторонних) и дуют на Донбасс. Поскольку технические описания написаны через пень колода, электрические схемы начерчены разработчиками для того, чтобы самим во всей этой мешанине проводов хоть как-то ориентироваться, а постороннему там делать нечего.

Людей в отделе было много всяких и разных на всякие случаи жизни. Но самой уникальной личностью был сорокалетний Сережа, который по парткомовским разнарядкам ездил сеять и убирать урожай в самые разнообразные колхозы московской области. И даже зимой каким-то образом помогал советским крестьянам. Он тоже числился инженером, поскольку имел диплом. В редкие периоды пересменок этот человек приходил, тяжело дышал перегарным духом и, сидя за столом, охватив голову мозолистыми руками, читал книгу «Импульсная техника» в мягкой обложке, 1963-го года выпуска. Как-то раз в его отсутствие я поинтересовался этим кладезем мудрости. Книжка, как только я ее взял в руки, резко, словно пружина, раскрылась, кажется, на 93-й и 94-й страницах, которые были зачитаны до цвета асфальта. Все остальные странички были девственной белизны. И так стало жалко этого человека, привыкшего к чистому воздуху и свекольному самогону, который был вынужден дней тридцать в году высиживать в чуждой ему атмосфере.

В МНИИРИПе, естественно, был отдел режима, который возглавлял отставной гэбэшник с миролюбивой фамилией Зайцев. Был и первый отдел, который возглавляла жена режимника Зайцева. Вместе они делали большое и нужное дело: муж препятствовал проникновению в секретное учреждение шпионов, жена прятала от сотрудников учреждения в металлические сейфы всякие бумажки. Если бы в ее распоряжении было неограниченное количество сейфов, то в них были бы упрятаны все бумажки.

В те времена наиболее полезная информация черпалась из американского журнала «Электроника», открыто издаваемого в СССР на русском языке. Однако разработчиков периодически зазывали в первый отдел, для того, чтобы они смогли ознакомиться с чем-то важным и полезным для себя, что было украдено с риском для жизни отважными советскими разведчиками на западных фирмах. Это была такая туфта! Окончательно меня доконал секретный отчет о состоянии американской компьютерной отрас-ли, составленный на основании статьи в «Нью-Йорк Таймс». И тут меня такое зло взяло: я тут с паяльником горбачусь, дрянное «Жигулевское» пиво глотаю, а этот прощелыга на народные деньги иноземные газетки почитывает и по Бродвею шляется!

Особое слово следует сказать о том, как мадам Зайцева подготавливала нас к посещению международных выставок и семинаров, проводившихся иностранными электронными фирмами. Текст был, примерно, такой: «Все они там сотрудничают со спецслужбами. Если будут приставать с расспросами, то называйтесь Иваном Ивановичем Ивановым. Ни в коем случае не давайте не только адрес института, но и свой домашний. Отвечайте, что работаете над проблемой автоматизации производства силикатных кирпичей...»

Конечно, все это воспринималось психически здоровыми людьми нормально, т.е. как дебилизм. Однако с Зайцевыми жить, так и по заячьи надо было выть. Не велено, так не велено. И это неизбежно деформировало психику. Как-то раз, забредя в бар ресторана «Лабиринт», что был в конце Нового Арбата, я довольно мило и долго общался с компанией веселых итальянцев при помощи жестов и десятка английских слов. В общем, пили и по плечу друг друга хлопали. На следующее утро рассказал приятелю о том, какие хорошие парни итальянцы. Тот побледнел и посоветовал никому об этом не рассказывать.

А однажды я оказал неоценимую услугу режимнику Зайцеву. Теплым летним днем ко мне пришли две дамы из родного мне института, для переговоров о сотрудничестве. Зайцев сурово просмотрел все их удостоверения и мандаты и, не обнаружив допусков и предписаний, строго указал на дверь. Уверен, если бы перед этим пнем оказались Софи Лорен с Джиной Лоллобриджидой, он поступил точно так же. Я, видя идиотизм ситуации, провел женщин через потайной лаз, и углубился во взаимовыгодные переговоры. Но Зайцев ел свой хлеб отнюдь не напрасно. Выследил, налетел коршуном и таки выпроводил дам. И минут пять, радостно потирая руки, думал, как же поступить со мной? То ли тут же расстрелять (а пистолет у него в сейфе, действительно, лежал), то ли с работы уволить. Однако все закончилось вполне приемлемо для меня, и очень хорошо для него. Я получил выговор. Он доказал вышестоящему начальству, что хорошо ловит мышей, и что его должность крайне важная.

Так мы и жили, мирясь с неизбежным злом и делая вопреки ему что-то полезное.

Во второй половине 70-х отдел получил очень интересный заказ на разработку универсального управляющего компьютера, который должен был стать серийным. Именно он должен был обеспечивать нужды всех предприятий Министерства средств связи в деле построения всяких технологических и измерительных систем. Главным конструктором разработки стал одареннейший человек Юрий Николаевич Мартыненко. И под его чутким руководством мы сделали-таки классную машину, не побоюсь этого слова, первый русский персональный компьютер. Однако все дело сгубила гипертрофированное чувство национального самосознания, которым обладал Мартыненко. Впрочем, с годами оно у него возросло еще больше, и теперь он сидит в разрушенном МНИИРИПе, руководит отделом из пяти человек, и ругает на чем свет стоит американских конкурентов. Однако именно он имеет на это право.

К тому моменту уже появилась и бурно развивалась 155-я серия микросхем. Поэтому можно было уже оперировать не с маленькими логическими огрызками, а с четырехбитными сдвиговыми регистрами, реверсивными счетчиками, дешифраторами, сумматорами и прочими штуковинами, вмонтированными в один корпус. Потом их размер возрос до одного байта. Появились микросхемы ОЗУ, простите, RAM, не помню уж какого размера. Но на одной плате у нас умещалось уже 8 К двухбайтных слов. ПЗУ (ROM) тоже делали на тех же микросхемах, и при включении загружали все с той же ленточной фотосчитки. Флоппи-диски еще не появились. Через некоторое время ПЗУ уже стало нормальным, на соответствующих микросхемах, которые на заказ прожигала фирма-изготовитель. Объем заказа надо было умножать на коэффициент «выхода годных изделий».

В этом общем деле по разработке управляющего калькулятора (тогда в ходу был именно этот термин) я делал арифметическую плату и писал операционную систему. Да, это была именно операционная система. Поскольку в ней был интерпретатор Бейсика, был редактор, был режим отладки программ с возможностью просмотра всех параметров и переменных, был набор драйверов, была функция передачи программы на подчиненный компьютер, был реализован протокол обмена данными по Линии коллективного пользования (ЛКП, американскую аббревиатуру я уже не помню). И все это, кстати, влезало в 16 килобайтов. И все, между прочим, было написано в машинных кодах. А то развелось на свете умников, которых нынче уже и Ассемблер не устраивает!

Наша машина с вполне человеческим лицом общалась с пользователем при помощи матричного «дисплея», который представлял собой строку из 32-х символов, и сенсорной клавиатуры (печатная плата с вытравленными «клавишами», которые срабатывали от прикосновения пальца, т.е. при изменении емкости).

Какой-нибудь молодой и горячий умник по этому поводу может рассмеяться. Напрасно, поскольку компоненты тогда были такие. К примеру, тогда не было банальных магнитофонных кассет. Наши конструкторы попытались сделать небольшой ленточный картридж, однако трение качения и скольжения, как они не бились, неизменно превышало усилия прокручивающего моторчика. Конструкторы наши были хороши там, где нужно сделать что-нибудь неподвижное — блок, шкаф, плату. Но самодвижущиеся детали были им неподвластны. Можно было, конечно, использовать имевшую тогда хождение стандартную лентопротяжку. Но ставить рядом с 10-килограммовым калькулятором двухметрового роста шкаф было слишком уж нелепо.

Однако система была открытого типа, позволявшая в будущем прицепить и нормальный телевизор, и флоппики, и встроенный термопринтер, которые уже маячили на горизонте.

Что же касается моей арифметической платы, то исходя из соображений рациональности, вместо микросхемы сумматора я очень нетривиально поставил микросхему четырехбитного счетчика. Вначале в счетчик по единичке перегонялась младшая десятичная цифра первого слагаемого. Потом то же самое делалось с младшей цифрой второго слагаемого, и по окончании этого цикла младшая цифра результата записывалась в свой регистр. Потом слагаемые и результат сдвигались вправо на одну цифру. И все начиналось по новой с учетом триггера переноса. Когда же дело доходило до умножения и деления, то тут начиналась безумная карусель — цикл на цикле сидел и циклом погонял. Однако даже такого быстродействия хватало с лихвой, поскольку программы, управляющие приборами, слишком быстро работать не должны. Приборы медлительны и неповоротливы. Ну а уж ежели надо поворачивать что-нибудь кинетически-механическое, то тут замучишься расставлять программные задержки. В общем-то, наш Бейсик был вполне приемлем и при всяких математических вычислениях, предполагающих работу даже с массивами до тысячи слов.

И вот, продемонстрировав приемочной комиссии достоинства нашего калькулятора, мы стали дожидаться команды внедрения его в крупносерийное производство. И небезосновательно, потому что наша машина была на голову выше аналогичных разработок наших конкурентов по министерству. Однако не дождались.

Но, как уже было сказано выше, нас сгубило непомерное национальное самосознание. Главный конструктор настоял на том, чтобы все операторы и команды имели не отвратительные для русского глаза и уха заморские имена, а имена русские, родные. Их перечисление, думается, доставит большое удовольствие для любителей юмористики.

Оператор GOTO обозначался у нас как ИДТИ. RETURN — ВОЗВРАТ. DIM — РАЗМЕР. END — КОНЕЦ. FOR... TO... NEXT — ДЛЯ... ДО... СЛЕД. HEX$ — ШКОД. IF... THEN — ЕСЛИ... ТО. INPUT — ВВЕСТИ. PRINT — ПЕЧАТЬ. STOP — СТОП. RUN — НАЧАЛО. Даже функции SIN и COS обозначались как СИН и КОС.

Но, в общем-то, все было достаточно логично и довольно близко к тексту первоисточника. Привести все эти лингвистические выкрутасы к международным нормам не представляло никакого труда. Но господа-конкуренты из городов и весей Советского Союза крепко ухватились за данную особенность нашей машины и завалили ее. В серию пошла киевская разработка, которая вышла в свет лишь пять лет после того, как было ошельмовано наше детище. И когда в стране появился аналог интелевского процессора 8080 (кажется, он был первым). Это была не разработка даже, а наглое воспроизведение IBMовской персоналки, плевок в лицо международному гаагскому трибуналу.

Был примерно восьмидесятый год. И нам ничего не оставалось кроме как приспособить наши десять опытных образцов для автоматизации производства измерителей мощности на нашем базовом заводе. Чего только не делали наши калькуляторы, которые разрабатывались для более грандиозных программ. Прозванивали печатные платы, проверяли работоспособность смонтированных узлов, осуществляли отековский контроль готовой продукции, которая в больших количествах делалась для военных. Ведь измеритель мощности — прибор особый, необходимый для контролирования всевозможных радиолокаторных и прочих систем.

Лет через пять наши машины начали «сыпаться» и мы, своими собственными руками, поменяли их на киевских уродцев. Это, конечно, был большой позор. Однако за него нам платили деньги.

Потом наступила перестройка. Военным резко урезали бюджет. Завод перешел на производство электрических счетчиков, то есть вернулся к 46-му году, когда он был создан именно для этих целей. МНИИРИП начал судорожно искать новые темы, хватаясь за самые невероятные проблемы. Расчет был прост: получим деньги, пару лет поживем на них, делая заведомо невыполнимую НИР, а там что-нибудь да и произойдет: либо заказчик сдохнет, либо другой, баснословно богатый и глупый, найдется.

Таким образом меня втянули в разработку прибора для поверки суперточных источников тока. Что предполагало создание супер-суперточного устройства, где погрешность должна измеряться не одним десятком нулей после запятой. Я, человек привыкший иметь дело лишь с двумя электрическими потенциалами — логическим нулем и единицей, почти год с ужасом читал неведомые для меня книги, в предобморочном состоянии пытался подступиться к проблема. А потом совершил не только мужественный, но и честный поступок. Благо к тому моменту я достиг определенных результатов в писании стихов и уже подступался к прозе, то ушел в журналистику. На дворе стоял 1990-й год. Последний год советской власти и Советского Союза.

Приложение

Да, чуть было не забыл. Еще одна история — анекдотичная и, вместе с тем, крайне симптоматичная для тех времен. История о шпиономании.

В 1972 году два моих приятеля пошли работать на НПО «Энергия», где психоз секретности был куда круче, чем в МНИИРИПе, где пребывал я. И вот, получив первую получку, мои приятели решили ее обмыть максимально «культурно». Т.е. пошли гужеваться в кафе «Кристалл», располагавшийся в двухстах метрах от проходной «Энергии» (тогда это ракетно-космическое предприятие называлось, кажется, ЗЭМ).

Заказали водочки, закусочки. Сидят, киряют, беседы ведут. Вначале просто за жизнь разговаривают. А потом, когда спиртные пары шибанули по мозгам, перешли на производственные темы. Что-то там про траектории лопочут, про апогей и перигей, про девиацию гироскопа (не путать с гороскопом!), про оптимизацию взлетного веса. Жестикулировать начали.

И тут к ним подсаживается какой-то стертый мужичонка, который официантке при помощи жестов дал понять, что он глухонемой. Ткнул пальцем в четыре позиции меню и стал дожидаться исполнения заказа. Т.е. сидит человек в предвкушении и смотрит оловянными глазами в абстрактное пространство. Потом стал наливать себе из графинчика, отхлебывать из рюмочки и закусывать при помощи вилки и кусочка черного хлеба.

Тут мои приятели еще добавили, и одного из них пронзила жуткая мысль. Предложил приятелю выйти покурить в вестибюль. А там и говорит: «Никакой это не глухонемой, а только прикидывается. А мы тут с тобой таких тайн наговорили! Ведь наверняка он шпион! Трется у проходной, подслушивает!»

Что делать в такой ситуации? Трезвые люди поступили бы как-нибудь неинтересно. Например, расплатились бы и ушли. Но мои закосевшие приятели отчебучили такое!

То ли на счастье, то ли на беду (смотря для кого) мимо стеклянных стен кафе проходил милиционер. Друзья-болтуны-находки-для-шпиона резво выскочили наружу и рассказали милиционеру, что за их столиком сидит шпион. По-видимому, милиционер был тоже не совсем того, то есть, наверняка залудил где-нибудь пару стаканов портвейна. Поэтому он мужественно вошел в зал и увел в неизвестном направлении ничего не понимающего гражданина. Дальнейшая судьба его неизвестна. Потому что двое гаденышей быстренько все допили и смотались от греха подальше.

Конечно, навряд ли несчастного гражданина посадили или расстреляли за шпионаж. Но вечер у человека был изрядно испорчен.

Другие произведения В. ТУЧКОВА